Текст книги "Оттенки души. Жизнь глазами психолога"

Я сама

Искать любовь – это для ущербных дамочек, – размышляла Света. Моя любовь найдет меня сама. Проходя мимо витрины, Света придирчиво себя оглядела. На нее смотрела умопомрачительная девушка: точеное тело, шикарные волосы, томный, полный жизни взгляд.

Разве любовь сможет пройти мимо такого сокровища? – привычно подумала Света, – и улыбнувшись отражению лучшей из своих улыбок, легкой походкой направилась дальше… Глупышек, осваивающих борщи и прочие науки по ублажению мужчин, Света жалела. Весь ее опыт подсказывал – чтобы нравиться мужчине, надо нравиться себе.

И уж в чем-в чем, а в этом Света преуспела и могла без ложной скромности заявить, что себя она сделала сама.

Изнуряющие тренировки и безжалостные диеты искусно обточили строгие формы ее тела; танцы сделали даже самые простые движения плавными и манящими; а два ряда баночек в ванной обеспечили сияние кожи и шелковистость волос.

Но Света заботилась не только о теле, она прекрасно понимала, что красота тела, не подкрепленная красотой души, стоит недорого. А потому Света старательно работала и в этом направлении. Благо, что и душевных талантов, у нее тоже хватало. Вышивка бисером, плетение браслетов, лепка авторской керамической посуды – всем этим Света владела в совершенстве, постоянно творя и раздаривая плоды своего творчества близким и знакомым.

Чтобы не быть скучной, Света регулярно наполняла себя впечатлениями, а для этого раз в год, на скрупулёзно накопленные деньги, ездила заграницу. Ей было чем поделиться в компании. Света блистала, особенно на фоне блеклых подруг, и на ее блеск, как мотыльки, слетались мужчины.

К 23 годам Света уже два раза была в серьезных отношениях, но не удовлетворилась ими. Оба раза все начиналось хорошо, избранники буквально носили ее на руках, исполняя любые капризы. Да и сама Света страстно влюблялась и отдавала всю себя, даря любимому страстные ночи, посвящая ему стихи и выплетая браслеты с его именем. Но страсть в обоих случаях длилась недолго. Как только начиналась совместная жизнь, ее мужчины оказывались жадными и грубыми.

С первой своей любовью Света рассталась после того, как ее жених сказал, что он не хочет устраиваться на вторую работу только ради того, чтобы у нее был хороший шампунь. А второй молодой человек ушел сам после череды высокозаряженных ссор, в которых Света кричала от душевной боли и плакала от его бездушия. А он, вместо того, чтобы обнять ее, угрюмо молчал.

Света расстраивалась, но недолго. Она решила быть великодушной и даже сплела каждому из «бывших» по браслету на память об их отношениях. А сама продолжила жить, совершенствуя свое тело и английский.

Уже через месяц после последнего разрыва вокруг нее вертелись 3 новых кандидата, один из которых даже имел свой бизнес. Правда, кроме бизнеса, он имел еще и жену. Но, Света была уверена, что если она захочет, то это перестанет быть препятствием. Света выбирала…

Любовь пришла к Свете на занятиях по английскому. Она было скользнула солнечным зайчиком в ее сердце, но… с удивлением обнаружила, что ее место занято. У Светы уже был человек, который любил ее больше жизни, и самое главное, которого любила она, посвящая все свое время и душевные силы его благополучию.

Этим человеком была сама Света. Любовь пожала плечами, и, оглянувшись, выбрала ближайшее открытое для любви сердце. Это было сердце учительницы английского, 48 летней матери-одиночки. Занятие подходило к концу, учащиеся складывали ручки и словари, Света любовалась тем, как аккуратно она вывела в тетради глаголы, и только учительница рассеянно рисовала сердечки…

Однажды мы болтали с Любовью, и она мне рассказала по секрету, что у Светы еще есть шанс встретить любовь; но не раньше, чем та поймет, что греют душу не именные браслеты, а забота и нежность, с который они должны быть сделаны…

Дура

– Алина, что с ним не так? – настойчиво допрашивала подругу Ира.

– Ну, он издевается надо мной.

– Как? – Душу мне травит, понимаешь?

– Не понимаю, – не унималась дотошная Ира.

– Он.. ну, я не вижу с ним своего будущего.

– Почему?

– Мне кажется, у нас с ним ничего не получится.

– Почему? – металлическим голосом допытывалась подруга.

– Он мне не подходит.

– Давай начнем сначала. Что с ним не так? – проговорила Ира, чеканя каждое слово.

– Понимаешь, когда он поворачивает голову, его тонкие жидкие волосы слегка подергиваются.

Ира вопросительно продолжала смотреть на подругу:

– И?

– И все, – выдохнула Алина.

– То есть его преступление в том, что «его тонкие жидкие волосы слегка подергиваются»?

– Не только.

– А что еще может быть ужаснее этого? – иронически вскинув брови, проговорила Ира.

– Когда он засыпает, то делает так «Кхм… кхм..кхм».

– И что?

– И его жидкие тонкие волосы при этом подергиваются тоже.

– Ты дура, – уверенно заключила Ира. – Бросать хорошего, работящего, порядочного парня только потому, что не нравятся его волосы, – так может поступить только полная дура. Сколько таких «разборчивых» остались одни! И с тобой будет то же самое.

Алина жалобно глядела на Иру.

– И не надо на меня так смотреть. Когда ты придешь ко мне плакать от одиночества, я даже на порог тебя не впущу. Все. Пока.

Ира встала, и, набросив розовый плащ, ушла.

Я, наверное, действительно дура, – думала Алина, перебирая подарки, оставшиеся от ее теперь уже бывшего парня, – и сто раз потом об этом пожалею. Но я точно знаю, что если я бы с ним осталась, то когда-нибудь я бы его придушила.

Алина взглянула за окно. Там брела парочка, взявшись за руки.

– Мда, все девчонки парами, только я одна, – невесело думалось Алине. Мысли катились медленно и тяжело. – Мне уже двадцать восемь, а я опять и снова одна. Интересно, сколько раз я пожалею об этом разрыве?

…Ей предстояло прожить еще долгую жизнь и отвергнуть еще двоих мужчин. Одного – за то, что проходя мимо гопников, стерпел их вызов. А второго – за то, что каждую субботу ездил к маме.

И знаете, она ни разу об этом не пожалела. Даже тогда, когда на ее свадьбе Ира сказала:

– Ну ты, Алина, дурная. Все бабы давно уже детей нарожали, а ты в 38 только замуж собралась. И за кого? Ни квартиры, ни денег, ни звания. Ну что ты в нем нашла?

– Весну.

– В смысле? Вы же зимой познакомились.

– Познакомились зимой, – улыбнулась Алина. – А нашла я в нем весну.

– Дурой ты была, дурой и осталась, – убежденно сказала Ира. Подруги чокнулись и выпили. Алина посмотрела на мужа, и их весны привычно слились на это мгновенье и на долгие-долгие лета.

Сбереги ее, Господи

Тот Новый Год был, пожалуй, худшим в его жизни. Казалось, целый мир его предал. Все в этот день было гнусно и мерзко, и он бесцельно брел по тротуару среди опостылевших пятиэтажек и перечеркивал, выдирал доставшие подробности из своей памяти.

Дойдя до перекрестка, он остановился. Яркие огни, разноцветные гирлянды и радостно копошащиеся в преддверии праздника люди, составляли такой очевидный контраст с его потерявшей цвет жизнью, что он твердо решил – лучшее, что он может сделать для себя в этот день – расстаться с ней прямо сегодня, в эту никому не нужную пятницу. Мысль свести счеты с жизнью, как ни странно его успокоила. Может быть, потому что нашлось хоть какое-то решение. И он хладнокровно начал перебирать возможные способы.

И тут позвонила она. Просто так. Нет, не та, которая он хотел бы, чтобы позвонила… А та, которая звонит иногда сама. И хотя он давно уже даже не притворяется, что ему интересно, как у нее дела, она все равно звонит. Он не обрадовался ей, но слегка отвлекся от обдумывания плана расставания с этим миром и мысли потекли в другом направлении.

– Привет, – сказала она, – ты пропал куда-то, я волнуюсь.

«И чего она волнуется, – с привычным раздражением думал он, – какая ей разница???»

– Да так, была занят, – произнес он вслух.

Ее болтовня в трубке раздражала, и он хотел ей об этом сказать прямо, но она не давала вставить и слова, и все приглашала, и настаивала и увещевала.

И он сдался. В конце концов, днем раньше, днем позже, подумал он и поехал к ней. И был ужин и вино, и остервенелый секс, в котором он мстил миру, Той, и себе.. А потом… А как-то все стихло потом. И отчаянно захотелось спать, здорового, теплого сна и хрустящих простыней… Она укрыла его одеялом, и он уснул.

Утром, неловко потоптавшись в дверях и коротко попрощавшись, он ушел, и предпочел забыть и не вспоминать об этом вечере. Какое-то время он напрягался от мысли, что она позвонит и надо будет как-то что-то объяснять, но она не позвонила… И он забыл о ней окончательно.

А сегодня получил смску от нее с новым годом, вспомнил и вдруг понял, что она помогла ему в тот злополучный вечер выжить, помешав своей болтовней принять роковое решение, развернув своей ненужной и пресной любовью на полградуса к жизни.

Он долго думал, но так и не нашел, что ей ответить и отправил какой-то банальный стишок, копируемый всеми в этом году.

Но про себя подумал – Бог, если ты существуешь, сбереги эту женщину от всяких бед… Прошу тебя, для нее, для других, для мира. Сбереги…

Не зная, что дальше делать в таких случаях, он неловко перекрестился, и продолжил собирать елку. Скоро придет Та. Эта мысль радостно будоражила и одновременно рождала в душе покой и умиротворение…

Отдать все

– Я все отдала, понимаете, все! Я стирала его грязные носки, я выхаживала его после запоев, я даже пиявок выучилась ставить, чтобы вены его несчастные лечить! А они, между прочим, весьма мерзкие твари. Так и кажется, что сейчас вырвутся и в рот или в нос тебе заползут.

Стрелки на брюках выглаживала, утешала, когда все отвернулись, последние гроши отдавала, чтобы его накормить.

Ни о чем не просила, верите, ни о чем! Ну, нет у нас денег на косметику, ну и не надо, обойдусь. Все девчонки накрашенные на корпоратив идут, в платьях новых, блестящих, а я челкой пробивающуюся седину прикрою, комбинезон, оставшийся после беременности, натяну – и вперед.

Все говорил, – потерпи, милая, вот ипотеку закроем, вот дело поставлю, вот кризис кончится, и заживем.

И я терпела, понимаете? Ни разу не пикнула даже, как бы тяжело не было. Все ждала, когда «заживем».

– И что? – равнодушно спросила гардеробщица, ставшая жертвой перепившей на корпоративе Веры, и вынужденная слушать ее причитания.

– Дождалась. Зажили… – с горечью пробормотала Вера. И ипотеку закрыли, и дело пошло, и кризис закончился.

– А чего ревешь тогда? – недоуменно спросила гардеробщица.

– Ушел.

– Ушел?! – этакая несправедливость зацепила даже видавшую виду душу гардеробщицы.

– Вот скотина. Ты ему всю себя отдала, кем только для него не была – и прачкой, и кухаркой, и матерью, и товарищем хорошим. А он – ушел. Во дает! – возмущенно проговорила гардеробщица, с силой хлопнув ладонью по столешнице.

– Да, я была для него всем, – повторила за гардеробщицей Вера. – Всем.

Вера приготовилась испытать невыносимую боль, обычно следующую за этой мыслью, и в ее сознании привычно замелькали образы Той, кем она для него была. Вот она готовит по сложнейшему рецепту его любимый бифштекс. Вот она устраивается на вторую работу, чтобы хватило денег ему на деловой костюм, без которого в бизнесе никак. Вот она гладит его по голове, приговаривая – все будет хорошо, просто ты сорвался. Любой бы запил на твоем месте. Вот она, в изумрудно-зеленом платье с умопомрачительным вырезом захлопывает перед ним дверь…

Стоп! Что это за платье? И почему она захлопнула перед ним дверь? Аааа… Это было еще, когда они только встречались. Он сказал, что устал, и вместо того, чтобы идти в кино, как планировали, предлагает тихо посидеть дома. Я так рассердилась тогда, – вспомнила Вера, – столько сил было потрачено на это платье, на прическу… Ну и выгнала его. Сказала, что ей нужен тот, который держит свои обещания…

Стоп – еще раз сказала себе Вера. Так я его тогда выгнала? Вот так бесчеловечно? Вера верила и не верила, что это сделала действительно она. Вроде бы и она, а вроде бы и кто-то другой.

Да уж, подумалось Вере, тогда я действительно была другой. Капризной, вздорной, требовательной. Правда, и веселой тоже, и увлекающейся, все мастерила что-то, лепила, клеила. Да. Я была другой. Я была…. – и вдруг Веру пронзила неожиданная мысль, настолько очевидная, что было совершенно непонятно, как она не заметила этого раньше. – Я была …собой.

Вера подняла глаза на гардеробщицу.

– Вы правы. Вы абсолютно правы.

– Да? – настороженно переспросила гардеробщица, которой никто в жизни такими словами не жаловал.

– Да, – уверенно подтвердила Вера. – Вы просто гений. Я была для него кем угодно, только не собой. Но ведь полюбил он меня такую, какой я была, а не ту, кем я стала. И чего же я ожидала, настойчиво подсовывая ему все эти годы не ту, на ком он женился?…

Гардеробщица чувствовала необычное смятение и приятную теплоту, раскатившуюся по душе от ощущения, что она – гений.

– Ну, с кем не бывает, – сказала она Вере, чтобы что-нибудь сказать.

Но Вера больше не нуждалась в собеседнике. Она с отвращением отодвинула от себя бокал вина, которое вдруг показалось пресным и тяжелым, подошла к зеркалу, поправила комбинезон, причесалась и улыбнулась.

– Ну, здравствуй, дорогая, – сказала она своему отражению. – Прости, что я тебя на столько лет забросила. Теперь у нас все будет по-другому.

За окном шел снег, и Вере нестерпимо захотелось туда, на свежий воздух к легкомысленным снежинкам, кружащимся в своем небесном вальсе.

Она оделась и вышла на улицу. Снежинки, как будто приветствуя ее, закружились чаще, кучней и вдруг снова успокоились. Вере дышалось легко и свободно. Оно и не удивительно. Так всегда дышится, когда ты остаешься собой.

Она придумала любовь

Она придумала любовь. Сразу стало легче. Боль одиночества отступила, сомнения оставили, тревога растерянно оглянулась и, не найдя себе объекта, ушла восвояси. Избранник, назначенный на роль Любимого, немного поартачился, удивляясь разительной перемене чувств в партнерше, но, в конце концов, поверил и сдался. Сыграли свадьбу, разменяли мамину двушку, зажили.

Быт убаюкивал, часы тикали, чайник весело кипел, Она была почти счастлива. Вот только «почти» с каждым днем росло в размерах, вылазило из отведенного ему чулана, никак не желая почивать в забытьи. «Почти» прорывалось внезапными приступами раздражения, подкатывающей к горлу тоске и тисками бессонницы.

Она ставила чайник чаще, пекла больше пирожков, проговаривала себе достоинства избранника, и так протянула еще два года, но «почти» не сдавалось, и однажды взяло вверх над придуманной любовью, окатив ледяным душем реальности, сфокусированным в одной простой и пронзительной мысли: «Я так больше не могу». Амнезия кончилась, боль одиночества вернулась с новой силой, сразу после развода.

Она придумала работу. Да не простую, а Очень Важную. Ту, в которой нельзя абы как, а надо обязательно «О-го-го!» и «Давай-давай!». Неистово трудясь, она отдавала работе все больше пространства, расширяя его за счет убывания пространства личного и это было хорошо. Потому что чем меньше личного, тем меньше одиночества.

Однажды, Она согнулась под весом очередного суперприза, врученного на работе, да так и не разогнулась обратно. Несколько лет труда на износ дали о себе знать. Пришлось уйти на бюллетень, и, глядя в потолок на больничной койке, снова столкнуться с ней, с болью одиночества.

Она придумала миссию. Для миссии была выбрана светлая идея создания суперчеловека. Идея была не новой, практиковавшейся еще алхимиками. В качестве объекта эксперимента был задуман живой человек. Родив ребенка от залетного гастролера, она принялась улучшать его природу еще с пеленок, старательно вымеряя градус купальной воды и дозу ночного сна.

Ребенок рос непослушным, всей своей жаждой жизни сопротивляясь гиперопеке, но Она не сдавалась. И, в конце концов, задушенный кружками, назиданиями, репетиторами и перспективой трудного, но интересного светлого будущего, ребенок не выдержал, и превратился в бездушную куклу. Впрочем, с хорошими оценками, правильными друзьями и отменным здоровьем.

Едва суперчеловеку стукнуло 18, он украл у соседа мотоцикл и уехал в северном направлении. Больше мать его не видела.

Когда Она безутешно рыдала над выпавшей долей, Одиночество, отделившись от стены, у которой мирно простояло все эти годы, село напротив. И, впервые в жизни, ей пришлось взглянуть ему в глаза. Глаза были обыкновенными, карими, почти человеческими. И, против ожидания, она увидела в них не тоску, а песню. Ее личную песню. В песне слышалось шуршание любимой книги, читаемой в тишине. В песне отражалась радость творчества, возможного только наедине с собой. В песне чувствовалась разгадка предназначения, для которой требовалось отдельное место, время и… одиночество.

Она улыбнулась, и пошла ставить чайник…

Встреча с бывшим

– Привет! Ну, как ты без меня – я смотрю, – хорошо? – он оценивающе посмотрел на моего спутника. Резкая волна воспоминаний захлестнула меня, и я вспомнила, – как мне было без него…

Мир из цветного вдруг стал черно-белым и потерял всякий смысл. Я на автомате ходила на работу, кормила ребенка, отвечала на звонки. А душа билась об остекленевшее сознание, вопя и извиваясь от неуемной боли. Сделай же что-нибудь, верни его! – кричало сердце, – ты что, не видишь – я погибаю?!

От ревности и беспомощности разум терял контроль, и грань между двумя мирами – реальным и ирреальным становилась такой тонкой и зыбкой, что казалось еще чуть-чуть и горлом захлещет безумие, и я навсегда перестану что-либо понимать…

Из последних сил кто-то во мне цеплялся за явь и нечеловеческим усилием вытаскивал меня в жизнь – надо, надо, малышка…

У тебя сын, у тебя мечты, у тебя – ты… Надо, давай, еще чуть – чуть и отпустит, возьми в себя руки, никто тебе не поможет, только ты сама… Вставай! Вставай! Вставай!…

И я встала, конечно… Потеряв кусок веры, бесшабашности, выковыряв пару гвоздей из сердца, спотыкаясь и чертыхаясь, я пошла вперед, к людям, к свету, к жизни…

И они снова приняли меня, те, кого я забыла ради Него, те, кто раз за разом молча впускают меня, такую неуклюжую в делах любовных, в свой дом… И отпаивают компотом с сухофруктами. И помогают забыть нарочитым невниманием к моему горю. И с тревогой ждут, когда я уйду опять.

Я вернулась, как бандероль, не нашедшая адресата, и принялась зализывать раны, повторяя дурацкие аффирмации, вычитанные в психологической статье местной газетенки и ни секунды в них не веря…

…Я улыбнулась лучшей из своих улыбок. – Вы меня с кем-то путаете, молодой человек. Позвольте пройти.…

Мы с мужем пошли дальше, он твердо держал меня за руку, готовый при необходимости в любой момент ринуться в бой.

Мой бывший был прав. Мне очень хорошо. Он даже не представляет – как…

Я отвечу тебе за нее

Ты спрашиваешь у нее «Как дела?».

А она не отвечает тебе уже на восьмую смс-ку.

В этот раз я решила тебе ответить. За нее.

А знаешь, у нее хорошо дела. У нее есть успехи в работе. Ее там ценят. На собраниях к ней прислушиваются. И получается уже гораздо лучше, чем раньше. Правда иногда она надолго останавливает свой взгляд на пульсирующем в «ворде» курсоре. Потому что предпочитает, чтобы в эту минуту ее видела мигающая черная палочка, а не живые люди. Живых ее взгляд может испугать.

Она включает «ручной привод» и принудительно начинает вливать в мозг желаемые мысли: «Я… величайшее из чудес… сотворенной природой… Я справлюсь… Я… научусь …жить…«Мысли не слушаются, и никак не желают впихиваться в мозг, брыкаясь и сопротивляясь.

Но она справляется, и снова включается в работу.

Вечерами, когда она едет домой, она любит заглядывать в другие автомобили. Ей почему-то нравится смотреть на пары, и чем тоскливей их лица, тем ей больше нравится их разглядывать. Видимо, это как-то помогает ей выживать. Так легче. Потому что видеть счастливых людей – просто не выносимо.

Она смотрит на их несчастье и получает от этого какое-то странное черное удовольствие.

Потом ловит себя на этом, вздыхает от понимания, что видимо опять пора принимать «процедуры», и снова твердит себе: «Я – величайшее из чудес, сотворенной природой…«Дома она поест все равно что, и будет смотреть передачи, пока они не кончатся. Потом она идет в душ. Она очень любит воду. Но только не душ. Ведь там приходится оставаться наедине с собой. И от того что нет никого, кто бы смотрел на нее, исчезает причина держаться.

Глаза тут же делаются мокрее, чем вода. Она обмякает, сплющивается, стекает в угол ванны и жалеет себя. От всей души, с привываниями и бессмысленными ни к кому конкретно не обращенными обвинениями.

С банальными «Господи, ну почему я» и пошлыми «Вот бы он пришел и забрал меня», ну и уж с совершенно ей несвойственным – «Я так больше не хочу, не хочу, не хочу…»

Она выходит, стесняясь сама себя, и быстро-быстро заталкивает в самые дальние уголки памяти постыдную мелодраматическую сцену в ванной, берет измятую бумагу и ни капельки не веря, монотонно и без выражения начинает читать: «Я. Величайшее. Из чудес. Сотворенное. Природой. И я. Сука. Справлюсь…».

Так что у нее все хорошо. Она справится. Она на верном пути. Она не верит сейчас, что выживет. Она не верит, что сможет снова любить других людей.

Она не знает, что очень скоро она будет восторженно радоваться всем людям, и что ей очень будет нравиться – есть. спать. стареть. С тем, кто будет рядом с ней. Она не знает, что в ней заключена огромная сила, такая красивая и мощная, что никакой злобный упырь вроде тебя, не сможет ее задушить. Она позволит себе опуститься на дно, и выберется оттуда. Ведь она – величайшее из чудес, сотворенное природой.

Я не могу отсюда, из будущего, оградить ее от тебя. Я не могу переломать тебе руки, чтобы ты не мучил ее своими смс-ками. И хотя мне безумно жаль себя – ту, но я не могу разорить тебя, чтобы тебе не на что было покупать цветы и слать ей свои лживые букеты. Я не могу…

Но ты, маленький злобный царек, знай: через три месяца она встретит того, кем ты пытался казаться. И он будет – настоящим. И к его приходу – она будет готова. Светлая и сильная. И он обязательно заметит ее. И возьмет на руки. И понесет. У нее все будет хорошо.

Это я тебе говорю – величайшее из чудес, сотворенное природой.