Текст книги "Элис. Навсегда"

Эстер, по своему обыкновению, разрывается между желанием показать, какая она хорошая мать («Умница, Тоби! Как ловко ты все нарезал!»), и гораздо более сильным стремлением проводить как можно больше времени подальше от сыновей.

– Наверное, я слишком нервная, – начинает она пьяные откровения со мной, сидя рядом на софе (после нескольких «сухих» праздников Чарли теперь всегда привозит с собой солидный запас спиртного), пока мальчики бегают на игровой площадке в деревне, – но ты даже не представляешь, как же они меня достали! И я сама во многом виновата.

Очевидно, что Эстер недавно прочитала очередную книжку по педагогике.

– У меня выработалась привычка во все влезать самой. Но мальчишки дерутся между собой, и не надо вмешиваться. Они должны научиться сами разрешать свои разногласия. Мы с Чарли приняли твердое решение, что теперь будем наблюдать за ними только со стороны.

И действительно, когда после чаепития Руфус и Тоби затевают свару из-за последнего оставшегося на блюде шоколадного Санты, Эстер спешит удалиться в ванную, а Чарли склоняется над праздничным кроссвордом в «Телеграф» и ни на что не реагирует.

Шумный скандал, кажется, будет продолжаться бесконечно, но мама вовремя включает телевизор.

Каждый год в такие дни я с особой остротой ощущаю свои недостатки и понимаю, сколь многого лишена в жизни. И хотя на сей раз все иначе, я получила повышение, у меня есть свой секрет (о котором я непрестанно думаю, наслаждаясь им как экзотической сладостью), для своей семьи я остаюсь все той же прежней смешной Фрэнсис. Скованной. Предсказуемой. И, возможно, немного невезучей.

По возвращении из Бидденбрука Лоренс в качестве запоздалого подарка преподносит мне небольшой чернильный рисунок в красивой рамке с пейзажем Хэмпстед-Хита. Настроение после праздника у него неважное. Дети решили, что будет здорово провести его иначе, чем прежде, и в итоге почти все время проторчали в гостях у друзей. Но, по признанию Лоренса, он знал заранее, что это Рождество получится грустным.

А вот у меня на работе все вроде бы очень хорошо. У нас выходят по-настоящему интересные полосы, и Мэри мной довольна. Когда во время очередной церемонии вручения Сандерлендской литературной премии меня представляют Малкому Азарии, я не упоминаю о своем знакомстве с Кайтами. Вместо этого я предлагаю ему сотрудничать с «Обозревателем», и он действительно начинает иногда пописывать для нас рецензии. Теперь на разных приемах и презентациях ко мне подходят незнакомые личности: издатели, специалисты по рекламе, журналисты. У меня быстро растет список контактов, в которых я, впрочем, разборчива. А главное, появляется чувство, будто я важная часть этого мирка, я здесь своя, меня приняли в узкий круг и уважают, причем заслуженно.

Однако я прекрасно понимаю, как непрочны все связи и репутации, а потому не придаю особого значения прихотям своей фортуны.

Иногда в очереди к чайной тележке или в лифте я оказываюсь рядом с Сашей из отдела мод, и она рассказывает мне об Оливере. Теперь он сотрудничает с ночным артистическим шоу на одном из каналов спутникового телевидения, ведет свой блог в Интернете, и, вероятно, скоро подпишет договор на книгу.

– Передавайте ему мои самые лучшие пожелания, – говорю я, и Саша обещает их передать, но я-то знаю, что если эти двое когда-либо и упомянут мое имя, то лишь шутки ради за выпивкой в баре.

Ну и черт с ними!

Приближается годовщина гибели Элис. Лоренс никогда больше не поднимает в разговорах со мной эту тему, словно считает, что она была полностью исчерпана еще при той, самой первой моей встрече с ним и другими членами семьи много месяцев назад. Но вскоре понимаю: он вообще избегает беседовать со мной об Элис. Когда я упоминаю о ней, задаю вопросы об их совместной жизни, о ее пристрастиях или фобиях, Лоренс отделывается краткими, ничего не значащими, уклончивыми ответами.

И хотя он никогда и ни в чем не упрекает меня вслух, все же ясно дает понять, что бестактно заводить с ним подобные разговоры, и это воспринимается им как проверка мной его лояльности. Я же не исключаю, что его восприятие вполне соответствует действительности.

– Ты не будешь возражать, если я это надену? – спрашиваю я однажды утром, появляясь перед Лоренсом в длинном шерстяном свитере поразительного цвета, напоминающего густо-красные чернила. – Я нашла его в платяном шкафу, но не хотела бы брать без твоего согласия.

– Мне безразлично.

Но когда я хочу надеть этот свитер еще раз, то обнаруживаю, что Лоренс избавился от вещей Элис, хранившихся в гардеробе, в выдвижных ящиках стенного шкафа или висевших на крючках в прихожей. Исчезла и вся ее обувь – туфли на высоких каблуках с яркими стельками, туристские башмаки, плоские «лодочки» в серебристых, бронзовых и черных тонах, резиновые сапоги с остатками высохшей грязи на подошвах. Из ящичка в ванной пропал миниатюрный городок, который образовывали тюбики с кремом для лица и рук, баночки с мазями и гелями, блестящие хромом цилиндры с тушью и губной помадой. Ничего не осталось.

Тонкий шелковый халат устричной окраски не свисает больше с вешалки на двери.

И я не знаю, как мне реагировать на это. Должна я испытывать благодарность, что не приходится постоянно наталкиваться на следы прежней жизни Лоренса? Или же мне следует обидеться, поскольку он явно не желает давать мне пользоваться ее вещами? Значит, я их недостойна? Как себя повести? Сразу и не поймешь.

– Я вижу, ты провел генеральную уборку? – замечаю я за ужином.

Ее сделала миссис Кинг по его просьбе, отвечает Лоренс. Что-то выбросили, кое-что отнесли в благотворительные организации, а ювелирные украшения положили в банковскую ячейку на имя Полли. Кроме того, какую-то часть вещей Элис упаковали в чемодан и отнесли на чердак. То, что, как он предположил, Полли захочет взять себе.

Мне интересно, каково ему было пройти через такое, но, вглядевшись в его лицо, я молчу. Лоренс не намерен сообщать об этом, и лучше оставить его в покое. Наверное, я еще задам этот вопрос, но позднее.

Наступает траурная дата, а я даже не осмеливаюсь заговаривать о ней вслух. В тот день мы не назначаем свидания, как, впрочем, накануне или днем позже. Мне остается лишь гадать, запланировал ли Лоренс что-то вместе с Полли и Тедди.

Как я подозреваю, Тедди отпросился с работы, а Полли не пошла на занятия в колледж, чтобы они могли провести время втроем. Наверное, с утра отправились на Хайгейтское кладбище, где упокоилась Элис, а потом после неспешной прогулки по городу устроили скромный обед в «Испанском постоялом дворе». Видимо, Полли много плакала, а Лоренс не тратил слов утешения и лишь крепко обнимал ее за плечи. Тедди скорее всего пытался подавить собственную тоску и заодно немного расшевелить отца с сестрой.

В пятницу, как мы и условились заранее, Лоренс приезжает ко мне. Он вообще теперь гораздо чаще бывает у меня в квартире, и я чувствую, что ему не хочется приглашать меня в свой дом. Нежданный визит Полли потряс нас обоих, и с некоторых пор (после того эпизода с красным свитером) моя квартира стала постоянным и исключительным местом наших свиданий.

– С незаметной квартирой меньше проблем, – объясняет Лоренс. – Вдумайся, ты же никого не знаешь на улице, где живешь.

Это правда. Я знаю девушку этажом ниже, но с ней мы только здороваемся, и еще женщину из квартиры 18, которая рекомендовала маляра. А все остальные для меня – незнакомые люди.

– Ты даже не представляешь, насколько интересуются моей жизнью соседи, – с грустью добавляет Лоренс. – Будет гораздо лучше, если мы не станем показываться вместе у них на глазах.

А потому он звонит снизу, и я впускаю его.

– Я постоянно думала о тебе весь понедельник, – произношу я.

– Ты очень добра, – отзывается он вроде бы из вежливости, потом склоняется ко мне, и все мои намерения, все мои вопросы улетучиваются как дым.

Позже той ночью я лежу в постели рядом с Лоренсом, слушаю его медленное, но размеренное дыхание и размышляю, изменится ли теперь хоть что-нибудь. И ловлю себя на том, что не могу вообразить каких-либо перемен. Меня посещает неприятная мысль, что сам Лоренс абсолютно доволен тем, как все складывается. Его устраивает положение вдовца, у которого есть свой маленький секрет. Не получается ли, что он отхватил свой кусок сладкого пирога и с аппетитом поглощает его? Как он делал всегда.

Оливер стоит в углу нос к носу с С.П. Николлом, и его диковатый смех разносится по залу. На нем обтягивающие джинсы и туфли на шнуровке, с высоко загнутыми вверх мысками, а его обычно взъерошенные волосы тщательно расчесаны. Очевидно, что Оливер уже пьян, но меня все равно пугает его присутствие. Может, удастся обойтись без разговора с ним, надеюсь я.

На вечернике в одном из верхних залов закрытого клуба в Сохо собралось много гостей, и потому очень шумно. Энн Эббот-Смит, в честь которой проводится мероприятие, царствует у большого окна рядом со столом, уставленным стопками экземпляров ее только что опубликованных мемуаров. Я же явилась сюда только для того, чтобы выразить благодарность Эрике из отдела по связям с общественностью издательства. Она помогла именно нам взять у автора первое интервью. И я прокладываю себе путь в ее сторону, раскланиваясь и приветствуя знакомых, улыбаясь всем, кто уступает мне дорогу.

– Надеюсь, ты довольна нашей публикацией? – спрашиваю я, пробившись наконец к Эрике, и хотя ей показалось, что Джемма Коук взяла не самый дружелюбный тон, она все понимает: нельзя требовать слишком многого от текста в 1200 слов.

Мой визит уже подходит к концу, когда С.П. Николл с утонченной элегантностью ухитряется избавиться от общества Оливера и бродит по залу, надеясь подыскать себе более интересного собеседника. Нуждающийся в свежей крови Оливер начинает перемещаться в сторону большой группы, собравшейся вокруг Энн Эббот-Смит, и пусть он не совсем твердо держится на ногах, ему удается проникнуть внутрь полукруга, оттолкнув девушку из «Таймс». И представиться героине вечера. Я вижу, как он склоняется к ее руке, чтобы поцеловать. Энн Эббот-Смит недоуменно смотрит на него. Я слышу обрывок одной из его фраз:

– Высокое качество вашей прозы…

Но и этого мне достаточно. Нет нужды задерживаться здесь. Я свою миссию исполнила. Я уже почти у самой двери, когда снова слышу голос Оливера, и он обращается ко мне:

– Подожди, Фрэнсис! Не надо спешить. Подожди!

Оборачиваюсь, с трудом скрывая гримасу недовольства. Нужно встретить его достаточно приветливо, но ни в коем случае не давать шанса завязать разговор. Подпустить чуть-чуть холодка. Но я понимаю, что на подобные тонкости общения ему сегодня наплевать.

– Так и думал, что это ты, – произносит Оливер, хлопнув меня по плечу и склоняясь, чтобы поцеловать в щеку. – Милейшая, добрая Фрэнсис! Рыщешь в поисках темы для редакторской колонки?

– Можно сказать и так, – отвечаю я. – Как сам-то поживаешь? Где теперь подвизаешься?

– Немного на радио, немного на телевидении. Э-т-т-о занятно. Возможно, даже напишу книгу. Но самое лучшее – больше никаких Мэри. Кстати, как там наша старая ведьма?

– О, она так скучает по тебе, – бросаю я без тени иронии.

Но он вскидывает на меня взгляд.

– Издеваешься, да? А ты все-таки плохая девочка, Фрэнсис.

Я хочу ему возразить, но в этом нет смысла, а потому лишь пожимаю плечами, запахиваю пальто и начинаю спускаться по лестнице к выходу. Оливер идет следом, хотя в руке у него бокал с вином.

– Останься ненадолго, Фрэнсис, – просит он.

На последних трех ступеньках Оливер спотыкается, расплескивает вино, а потом начинает хихикать, когда ему все же удается устоять на ногах.

– Расскажи, как у вас идут дела без меня.

– Неплохо, – отвечаю я, когда передо мной открывают дверь, выпуская на холодный вечерний воздух.

Мимо проезжают такси, и одно из них свободно. Оливер идет по пятам, я поднимаю руку, чтобы остановить машину, но опаздываю.

– Мы справляемся, – добавляю я.

– Почему-то меня это не удивляет, – говорит он, и мне даже чудится нотка восхищения в его голосе. – Ты ведь нигде не пропадешь, так? Я сразу это подметил. Ты со своими связями…

– Моими связями? – Я ускоряю шаг, чувствуя прилив злости. – А что же тогда сказать о тебе и твоем папочке?

– В последнее время я слышал о тебе весьма интересные истории. У тебя появилась прелюбопытная репутация, знаешь ли. И все очень позитивно. Отличный работник. Острый ум. Ничего не оставляешь на волю случая. Но вот только всех мучает вопрос: откуда ты вообще взялась? Как эта репутация у тебя появилась?

– Это даже смешно, – говорю я, резко поворачиваясь, чтобы посмотреть ему в лицо. – Я годами вкалывала на Мэри, прежде чем добилась повышения. Я его заслужила.

– Конечно, кто бы спорил, – кивает Оливер. Моя реакция поразила его. – Вот только люди продолжают шептаться. Особенно о твоей дружбе с Кайтами.

– И что? Да, я вхожа в эту семью, но это никого не касается, и тебя в том числе.

Что ему известно? Неужели кто-то видел меня вместе с Лоренсом?

– Ты же знаешь нашу публику. Всех этих сплетников… – Оливер склоняется так близко, что меня обдает запахами спиртного и чеснока. – Их хлебом не корми, дай только посудачить, запустить в кого-нибудь свои острые зубки. Должен заметить, что я лично всегда защищаю тебя. И когда слышу, как кто-то называет тебя «семейной скорой помощью», знаешь, куда я их посылаю? Очень далеко я их посылаю.

Я ошеломленно смотрю на него, чувствуя, как краска предательски проступает у меня на щеках.

– «Семейной скорой помощью»? Кто же это, интересно, меня так называет? Почему такое странное прозвище? Что оно означает?

Но я, конечно же, сразу думаю о Шарлотте Блэк и Сельме Кармайкл. Наверняка это дело рук Сельмы. Мне нужно было проявить больше такта и осторожности, когда я отвергала ее предложение.

– Так это неправда? Что ты сумела познакомиться с Кайтом и его дочкой, потому что стала свидетельницей аварии со смертельным исходом?

В тоне, каким Оливер задает вопросы, мне слышится эхо многих его предыдущих разговоров на эти темы – обо мне, моих амбициях и намерениях. От этого легкий озноб пробегает по спине. Я чувствую, насколько шатки мои позиции. Особенно если Оливер в своих остроносых штиблетах будет продолжать распускать всю эту грязь обо мне по городу, получая доступ на вожделенные приемы как человек, обладающий любопытной информацией.

Но! Я обдумываю ситуацию и прихожу к выводу, что следует взглянуть на нее с иной точки зрения. Безусловно, мне ненавистна мысль, что Оливер будет за мой счет отпускать шуточки по углам шумных ресторанных залов, однако во всем нужно уметь видеть и положительную сторону. Это ли не подтверждение моего нового статуса? Я стала одной из тех личностей, сплетнями о которых кормятся стаи мелких и незначительных людишек. Я даже могу подкинуть Оливеру еще чего-нибудь для пересудов.

– Свидетельницей самой аварии я не была и никогда не утверждала этого, – объясняю я. – Просто оказалась на месте происшествия. До чего же странные люди нас окружают! Я никого не пыталась ввести в заблуждение. И вообще, почему это вызывает нездоровый интерес?

– Ну ты же знаешь нашу публику, – вздыхает Оливер, и я понимаю, что тема потеряла для него остроту и он уже поглядывает через плечо на дверь покинутого клуба. – Им дай только повод.

– Да. Но мне пора. – Я поднимаю воротник пальто и двигаюсь вдоль тротуара.

– Рад был повидаться! – кричит Оливер мне вслед, и я слышу, как с грохотом закрывается дверь, когда он возвращается в клуб, чтобы продолжить веселье.

Своими переживаниями я не делюсь с Лоренсом. Пусть считает, что я всем довольна. Жизнь отныне строится вокруг него, и я не могу пожаловаться, что мне не нравится подобная перемена. Или что я тоскую по прежнему своему существованию.

Теперь, если ближе к концу недели я иду в супермаркет, то покупаю круассаны, вакуумную упаковку с кофе того сорта, что он держит у себя на кухне, и бутылку дорогого вина, какую никогда не выбрала бы для себя. И иногда – что случается чаще всего – Ло мне звонит, а иногда – нет.

При встречах с ним я достаточно осторожна, чтобы не заводить речи о своих подлинных чувствах. Я прочно держу их в себе. Так же крепко, как прижимала к груди сумку, чтобы не дать зазвенеть лежавшим в ней ключам, в тот вечер, когда Полли едва не застукала нас в Хайгейте. Мне страшно оказывать на него даже небольшое давление.

Но однажды весной наступает субботний вечер, когда я решаю, что настала пора рискнуть.

Лоренс звонит в среду, и мы договариваемся о встрече в конце недели. Но какой вечер он имеет в виду? В пятницу? Или в субботу? Я не уверена, и не могу заставить себя перезвонить ему и уточнить. А потому провожу всю пятницу, когда у меня уже выходной день, слоняясь по квартире и ожидая, что в любую минуту он может появиться. Но Лоренс звонит мне только в субботу. Приглушенным голосом спрашивает по телефону:

– Ты свободна? Мы можем увидеться?

Я как раз закончила пылесосить лестницу и взялась за мойку ванны. Мои руки сушит чистящий порошок, и начинает проступать краснота. Я зажимаю мобильный телефон под подбородком и наношу на ладони немного крема для рук, а потом начинаю медленно втирать его.

– Да, все замечательно, – отвечаю я. – Приезжай, если хочешь.

А сама думаю, заметил ли он некоторое изменение моего тона, в который я намеренно добавила легкий оттенок недовольства.

Лоренс приезжает, и я не скрываю своего плохого настроения. Я с ним холоднее, чем обычно. Чуть раньше прерываю наш первый поцелуй, а когда он проводит тыльной стороной ладони по моей щеке, перехватываю его руку и отвожу в сторону.

Я избегаю его взгляда и смотрю на улицу. Теперь несколько окон в здании напротив открыто, чтобы впустить внутрь первое весеннее тепло. Во дворе кто-то моет машину, пользуясь ведром и губкой. Но цвет неба остается по-прежнему каким-то неопределенным.

– Хочешь, пойдем прогуляемся? В парк? В кино? А потом я бы пригласил тебя куда-нибудь поужинать, – предлагает Лоренс, и в его тоне слышится отчаяние и беспомощность.

Это уже что-то новенькое. Как правило, он осторожен и боится выходить со мной, чтобы не быть узнанным, не столкнуться случайно с кем-либо из знакомых.

Я соглашаюсь отправиться на прогулку. На такси мы доезжаем до Риджентс-парка, а потом от Кэмдена сворачиваем в сторону Бейкер-стрит, и оттуда открывается вид на минарет и покрытый медью купол мечети. На деревьях проклюнулись первые зеленые листочки. В пруду мельтешат утки.

Лоренс старается проявлять ко мне повышенное внимание. Очень обходителен, мягок и настроен примирительно. Мы говорим о моей работе, о книге, рецензию на которую я сейчас пишу, а потом он рассказывает мне о своем новом романе. Мол, только сейчас ощутил верное направление развития сюжета и вполне доволен им. Кажется, книга получится удачной.

Мимо нас пробегает, тяжело дыша, группа спортсменов. На парковых лужайках идет игра в футбол с импровизированными воротами из сваленной в кучки верхней одежды. Лоренс берет меня за руку и произносит:

– Ты должна всегда говорить мне, если я поступаю неверно.

Я оставляю свою руку в его ладони. На мгновение мной овладевают сомнения. Не лучше ли спустить сегодня все на тормозах, подождать пару недель, а потом попытаться снова? Но мне мешает нетерпение. Разумеется, я поступаю как азартный игрок, делая ставку, хотя не уверена в результате. Ведь я понятия не имею, согласится ли Лоренс пойти мне навстречу.

– Мне не совсем ловко говорить об этом, – начинаю я. – Не знаю даже, как это выразить словами.

Он смотрит на меня. Мне мерещится, будто он думает: «О Господи, что ей от меня нужно?» А может, ему в голову приходит иная мысль: «Я сделаю все, лишь бы не потерять ее».

– Я устала от того, что ты воспринимаешь меня как должное! – восклицаю я. – Мне не нравится чувствовать себя… Быть твоей маленькой грязной интрижкой.

– Неужели именно так ты себя ощущаешь? – удивляется Лоренс.

Я киваю. Он подносит мою руку к губам и целует.

– Милая, я понятия не имел об этом. Прости меня.

Мы продолжаем шагать рядом. Слева доносятся радостные вопли одних футболистов и стоны отчаяния других.

– Конечно, я понимаю, как тебе нелегко самому, – произношу я. – У тебя все еще так много…

– Старого багажа, – с грустной улыбкой заканчивает он фразу. – Что ж, верно. Но это не может служить мне оправданием, если я делаю тебя несчастной. Ты заслуживаешь лучшего, дорогая моя. Хотя бы потому, что сумела сделать счастливым меня самого, причем в тот момент, когда я уже перестал верить в возможность счастья. Что нужно, чтобы все исправить?

Это несправедливо, раздраженно размышляю я. Если Лоренс наконец задумался о моем положении, сумел мысленно поставить себя на мое место, то должен знать, как все исправить. Но разве его эмоциональная лень для меня что-то новое? Разве я прежде не сталкивалась с его привычкой заставлять других брать на себя решение своих проблем?

– Было бы неплохо, – отвечаю я, – если бы ты научился относиться ко мне с уважением.

– Но разве я…

– Я знаю, что ты не хочешь рассказывать о нас Полли и Тедди. Разумеется, тебе совершенно ни к чему, чтобы нас видели вместе. Но сейчас меня мучает даже не это. Я стала замечать, что мы всегда встречаемся только на твоих условиях, когда тебе угодно. Моя квартирка всегда в твоем распоряжении.

Лоренс хмуро кивает, всем своим видом изображая понимание. Футбольный мяч выкатывается на тропинку, и Лоренс, сделав шаг вперед, точным ударом возвращает его играющим, а потом поднимает руку в ответ на выкрики благодарности.

– Как я могу сделать тебя более довольной жизнью? – спрашивает он, когда мы возобновляем прогулку. – Что нужно для этого?

Я вздыхаю, высвобождаю свою руку и начинаю тереть глаза.

– Нет, ты, конечно же, права! – восклицает Лоренс, словно до него вдруг дошла причина моего расстройства. – Наверное, время настало.

Время для чего? Чтобы обо всем рассказать детям? Вручить мне ключи от дома в Хайгейте?

– Давай вместе подумаем, как нам лучше все сделать, – говорит он. – Надеюсь, ты понимаешь, что мне не хотелось бы излишней поспешности. Нам нужно действовать с оглядкой, хотя бы ради спокойствия детей.

– Разумеется, – отзываюсь я.

– Тогда начнем с того, что поужинаем вдвоем. В центре города. В каком-нибудь хорошем ресторане.

– О, это было бы славно! – восклицаю я и сама себя ненавижу за радость в голосе в ответ на столь мизерную уступку с его стороны. – Но ты уверен, что готов к этому?

Лоренс кивает.

– Пусть решение останется за тобой, – продолжает он. – Куда бы ты хотела пойти?

Я называю модный итальянский ресторан на Мэрилебон-Хай-стрит, о котором читала отзывы. У меня даже есть номер телефона. Я набираю его и передаю Лоренсу свой мобильный. Сначала возникает проблема со свободным столом, но она немедленно решается, когда Лоренс объясняет, кто он такой.

За окнами сгущаются сумерки, когда нас подводят к круглому столику, накрытому накрахмаленной белой скатертью. В кругах яркого света официанты буквально обступают нас со всех сторон, помогают снять пальто, приносят и уносят меню, ставят перед нами хлеб и масло, воду и вино, а потом отходят в темные углы зала, дожидаясь, чтобы их снова подозвали. В доме через дорогу, в одной из квартир верхнего этажа, загорается люстра. Тень человека скользит по шторе, исполняя таинственный для посторонних глаз танец чьей-то иной жизни.

Я разворачиваю такую же жесткую, как и скатерть, салфетку и кладу себе на колени.

– Ты никогда мне ничего не рассказываешь об Элис, – произношу я, когда нам подают заказанные блюда.

Лоренс говорит, что готов рассказать все, что меня интересует.

Она была очень хорошей женщиной. Важно, чтобы я понимала это. Он не преувеличивает, утверждая, что она была слишком хороша для него. Он не был внимательным мужем, и сейчас сожалеет о многом, что делал и чего не совершил. Его работа вторгалась в их семейную жизнь, Элис выносила на себе бремя реальных проблем. И была чудесной матерью. Дети в ней души не чаяли. Ее любили все их друзья.

Здесь я вставляю ремарку, что помню, с какой нежностью говорил о ней Малком Азария, и Лоренс перестает намазывать масло на булочку.

– Конечно! Ты же присутствовала там. Вылетело из головы. Но и ты тогда выглядела совершенно иначе.

– Правда?

Он кладет нож на край тарелки и морщит лоб, стараясь хоть что-то припомнить.

– Да, ты казалась такой… Нет, не застенчивой. Это неверное определение. Скромной. Мне даже трудно подобрать слово.

Зато я хорошо знаю те эпитеты, которые Лоренс сейчас тактично не решается озвучить: бесцветной, незаметной, незапоминающейся.

Затем он снова вглядывается в меня оценивающе. Похоже, Лоренс заинтригован. Вероятно, прежде он не оценивал меня с этой точки зрения.

– И откуда ты только взялась такая? – вкрадчиво мурлычет Лоренс, положив ладонь поверх моей руки.

Я улыбаюсь, убираю руку и, поднеся к губам бокал, прошу:

– Расскажи мне еще что-нибудь об Элис.

И он говорит о ее доброте, терпении, терпимости. Признаться, в его устах она рисуется немного скучной и чересчур здравомыслящей. И сам того не сознавая, он одновременно описывает себя, недостаток в себе тех же самых качеств: доброты, терпения, терпимости.

И впервые мне становится немного жаль Элис. «Она все тебе прощала, – думаю я. – Совершенно не умела тебя контролировать». Мне вспоминается кабинет Лоренса с цветными листочками на стене, с помощью которых он управляет судьбами своих героев и владычествует в созданной им маленькой вселенной. А еще были безымянные девушки. И Джулия Прайс.

Я даю себе слово никогда не забывать об этом. Мне предстоит научиться так же управлять его судьбой.

Вечер плавно течет при свете свечей, отражающемся в серебряных приборах, массивных блюдах и соусниках, и я все жду, когда же в разговоре всплывет имя Джулии Прайс, но о ней Лоренс не говорит ни слова. Я могла бы прямо спросить о ней, объяснить, что Онор посвятила меня в подробности их романа, но интуиция подсказывает: не нужно сегодня заходить так далеко. Одно дело быть невнимательным мужем, и совсем другое – неверным. А потому я молча слушаю версию их семейной жизни в интерпретации Лоренса и размышляю, где в его рассказе правда, а где ложь.

Но этот вечер все же имеет огромное значение, поскольку Лоренс приходит к выводу (причем пребывает в блаженном заблуждении, что принял это решение совершенно самостоятельно) о необходимости рассказать обо всем своим детям.

– Вряд ли тебе следует так поступать, – неожиданно говорю я. – Поверь, не следует этого делать, если до сих пор испытываешь относительно нас хоть малейшее сомнение. Их будет ждать огромное разочарование, если все окажется несерьезно.

Лоренс кивает, но я различаю в его движениях и заметный дискомфорт, который предшествует этому жесту.

– Пойми, – продолжаю я, – и попробуй поставить себя на их место. Тедди и Полли не обязательно знать, что у тебя появилась новая… временная пассия. Что-то мимолетное. Представь, как они воспримут такое известие. Для них это станет предательством в отношении их матери с твоей стороны, предательством вашего с ней долгого и счастливого брака.

– Продолжай, – просит Лоренс после паузы, когда официант ставит перед ним чашечку с эспрессо.

– Мне кажется, тебе необходима уверенность… – Я набираю в легкие побольше воздуха и говорю, словно каждое слово тянут из меня клещами, но когда-то их все-таки нужно произнести. – …Абсолютная уверенность в нашем совместном будущем. Знаешь, Лоренс, у меня складывается впечатление, что как раз такой уверенности ты не ощущаешь.

Слова тяжело зависают над нашим столом, почти видимые, едва ли не осязаемые.

Вот она, думаю я. Вот она – решающая секунда. Я поставила все на эту карту. Причем знаю, как он ответит, – не будь у меня подобной убежденности, я бы и рта не раскрыла. Но всегда остается небольшая вероятность, что я грубо просчиталась.

Лоренс сидит передо мной, а я лишь наблюдаю, отмечая цвет его сорочки, очертания рук, длинные пальцы, смешно скрюченные вокруг почти кукольного размера чашечки. Момент длится и длится. Он кажется бесконечным. И я уже жду резкой отповеди.

– Ты не права, – произносит Лоренс. – Я… Я абсолютно уверен. Неужели ты этого не чувствуешь?

И я начинаю смеяться. От счастья и облегчения, как и от ощущения достигнутой цели, я забрасываю его вопросами: как, почему, когда? Спрашиваю обо всем, о чем долгие месяцы не решалась спросить, опасаясь спугнуть.

И он отвечает, взяв меня за руку:

– О, я все понял давным-давно! Еще в Бидденбруке. С того дня, когда приехал, зашел в вестибюль и увидел тебя на лестничной площадке. Помнишь? Я напугал тебя. Ты, кажется, спала… По крайней мере вид у тебя был заспанный. Ты должна помнить. Я увидел тебя, поднялся по лестнице, и вдруг что-то случилось. Меня словно током ударило… Это было очень странное ощущение. Понимаешь, о чем я говорю?

– Конечно, – отвечаю я и прищуриваюсь, будто стараюсь восстановить тот эпизод в памяти.

– Милая Фрэнсис, – произносит Лоренс ласково, но с обидой в голосе. – Ты никудышная лгунья. Лицо тебя выдает. Ты понятия не имеешь, о чем я толкую.

Я громко протестую и заявляю, что тоже помню это мгновение, но мои слова звучат неубедительно. Он теперь не сомневается: на самом деле я тогда ничего не ощутила. Зачем я сознательно ввожу его в заблуждение? Просто мне кажется, Лоренсу пойдет на пользу уверенность, что именно он стал инициатором всего. Пусть запомнит, как откровение посетило его, подвигнув на самостоятельные и решительные действия.

И хотя это не совсем справедливо по отношению к нему, но мне хочется, чтобы Лоренс думал, будто в тот момент, когда он впервые по-настоящему обратил на меня внимание, ощутив некую мистическую вибрацию воздуха между нами на лестнице в «Невере», я еще не питала к нему никаких чувств.

– В общем, пора все рассказать детям, – подводит он черту.

Бросается в глаза, что Лоренс не подвергает сомнению мою уверенность в прочности наших отношений. Он считает ее чем-то само собой разумеющимся. И правда, с чего бы ему думать иначе?

– Если только… – Его словно вдруг осеняет новая идея. – Если только ты не хочешь сделать это сама. Может, будет лучше, если именно ты обо всем поставишь в известность Полли? Наверняка она легче воспримет подобную новость из твоих уст.

Но я считаю, что по многим причинам это плохая идея, и доводы, которые я привожу, звучат убедительно.

– Да, ты права, – соглашается он не без сожаления. – Похоже, такого рода проблемы я должен решать сам.

Я вслух задаюсь вопросом, что станет для них наибольшим потрясением: факт появления в жизни отца другой женщины или же личность той, на ком он остановил свой выбор?