Текст книги "Элис. Навсегда"

А однажды вечером Тедди начинает предаваться воспоминаниям об Элис. О том, как прошлым летом она совершенно запуталась, когда именно ей ожидать приезда разных гостей, и в результате супруги Крю подкатили к «Неверу», когда вещи из своей машины разгружали Клайв Доусон и его любовник. Лоренс трусливо удрал в кухню, прислонился к двери и буквально локти себе кусал с досады, предрекая неминуемую катастрофу. Не пройдет и часа, говорил он, как они начнут оскорблять друг друга, а потом в ход могут пойти и кулаки. «Какая ерунда!» – возразила Элис, смешала целый кувшин «Кровавой Мэри» и отправила с ним мужа к гостям. Через час эти две столь несхожие между собой пары стали закадычными приятелями, обмениваясь слухами, но обходя при этом щекотливые темы. Я заметила, что глаза у Тедди странно блестят, и подумала, что он вот-вот потеряет контроль над собой, – столько эмоций всколыхнула в нем эта история. Но он довел ее до конца, так и не проронив ни слезинки. И я не уверена, что его состояние заметил кто-либо еще.

И все же значительную часть времени Тедди и Онор существуют как бы отдельно от нас с Полли. Та сторонится Онор и липнет ко мне. Ведет себя беспокойно, поглощена собственными проблемами, порой надоедлива, иногда забавна, но, как ребенок, постоянно требует внимания. И я заметила, что пока она такое внимание получает, то вполне довольна жизнью. Во всем остальном Полли невзыскательна. Не ждет от меня ни остроумия, ни глубины суждений, ни родства душ, ни откровений – в общем, ничего, на чем строится обычно женская дружба. Ей всего лишь нужна компания, ощущение, что на нее смотрят, и она никогда не останется в одиночестве.

Я быстро привыкаю к ритму, в котором проходят дни, – короткое прохладное утро, жаркое послеполуденное солнце, безмятежный покой вечера. И чем дальше, тем больше я начинаю забываться. Возникает ложное ощущение, будто я действительно здесь отдыхаю, а это заставляет пренебрегать опасностями излишней расслабленности. Ни с кем из Кайтов я не делюсь лишней информацией, но через несколько дней после приезда едва не совершаю непростительную ошибку.

Тогда ближе к вечеру мы только что вернулись из Уэлбери. На пляже оказалось многолюдно, но мы дошли до самого дальнего его конца и устроились на гальке в тени волнореза. В небе летали чайки и парили ромбы воздушных змеев, которые продавались с лотка в поселке. В отдалении, по другую сторону излучины залива, виднелся купол реакторного зала атомной электростанции, блестевший под солнцем словно выложенный яркими изразцами.

Мы все купались, медленно заходя в воду по камням, привыкая к прохладе, а потом погружаясь в зеленовато-серую стихию и отдаваясь бесконечному и мерному покачиванию волн.

Вернувшись в «Невер», я сразу ставлю воду для чая, но она еще не успевает закипеть, а Полли уже откупорила бутылку вина и свернула косячок. О еде мы забываем.

Кто-то ставит записи Лу Рида, и я валяюсь на траве, глядя на заходящее солнце сквозь ветви медного бука, а Полли начинает одна танцевать на террасе под звуки «Спутника любви».

Восходит луна. Онор расхаживает по лужайке и саду, расставляя на коричневых бумажных пакетах, придавленных к земле горстками гравия, маленькие круглые свечки. И когда дом позади нас погружается в полную тьму, их мерцающее свечение кажется тянущимся в бесконечность. Я понимаю, что это самое красивое зрелище, какое видела в жизни.

Мое сердце переполнено этой красотой. Оно вмещает в себя и солнце, и луну, и сад, и в нем остается место для признательности даже к этим безнадежно избалованным существам, которые задают так мало вопросов, что мне вполне уютно в их обществе. Я лежу на спине и наблюдаю, как одна за другой в небе загораются звезды. Затем поворачиваю голову и смотрю на Полли, которая лежит неподалеку, скрестив лодыжки, с неприкуренной сигаретой в губах.

– Полли, – говорю я. – Как же здесь хорошо! Я имею в виду – с тобой. Для меня это очень много значит.

– Угу, – бурчит она, не слишком растроганная.

Я ложусь, опершись на локоть, разглядывая в полутьме ее профиль: густые волосы, прямой нос, красиво очерченную линию подбородка. И мне хочется задать ей вопрос о Лоренсе, а потом еще один – о Джулии Прайс. Внезапно я осознаю, что могу выдать себя с головой. С этого момента я уже не позволяю себе забываться. Слежу за тем, сколько выпиваю вина, и больше не курю «дурь». А главное – свожу свои вопросы к самым примитивным: «Хотите, я сегодня приготовлю ужин?»; «Сколько я тебе за это должна?»; «Красное или белое?»

«Не впадай в заблуждение, считая их своими друзьями, – повторяю я себе снова и снова. – Будь настороже. Не расслабляйся ни на минуту».

«Не расслабляйся», – говорю я себе, когда хожу по саду Элис и срезаю розы для большой вазы в гостиной. «Не расслабляйся, – мысленно твержу, лежа на краю бассейна и подставив лицо солнечным лучам. – Будь начеку».

Несколько дней мы остаемся прежней маленькой группой людей, и хотя время от времени я вижу, насколько Полли нелегко терпеть Онор и до какой степени та испытывает к Тедди гораздо меньше тепла, чем он к ней, мы продолжаем наше праздное и вполне мирное сосуществование. Поздно встаем и поздно ложимся спать. Иногда выбираемся на пляж, в винный магазин или супермаркет, но чаще держимся рядом с домом. Незаметно появляется миссис Тэлбот и наводит за нами порядок.

Вечером в пятницу в холле звонит телефон. Никто и никогда не звонит сюда по обычной линии, поэтому Полли переглядывается с Тедди и оба восклицают:

– Папа!

– Возьми трубку, – просит Полли, но брат увлечен игрой в карты с Онор и не хочет прерываться.

Вернувшись, Полли объявляет:

– Он приедет сюда завтра. Говорит, что больше не может работать в Лондоне. Там слишком жарко. Уверяет, что не станет путаться у нас под ногами.

– Он снова стал сочинять? – спрашивает Онор.

Впервые она заинтересовалась кем-то помимо себя самой.

– Не знала, что он опять взялся за перо.

– Наверное, все-таки взялся, – отвечает Полли и уходит, чтобы поставить в духовку чесночный хлеб.

Лоренс приезжает ближе к вечеру на следующий день. Я лежу на своей постели и читаю, когда снаружи доносится шуршание гравия под колесами. Перекатившись к краю постели, украдкой выглядываю в окно и вижу, как он ставит «вольво» рядом с моим «фиатом», открывает багажник и достает свои вещи. В одной сумке, плоской, вероятно, лежит портативный компьютер; в другой, обычной дорожной, наверное, набор туалетных принадлежностей и несколько пар белья. И я вспоминаю шкаф в его комнате – у него, разумеется, есть здесь все необходимое, так что незачем тащить слишком много вещей из города. Лоренс стоит на подъездной дорожке, потягивается, осматривается. Заметно, с каким удовольствием он ощущает на своем лице солнечный свет.

Остальные ушли на теннисный корт полковника – Уильямса, и в доме я одна. Как только Лоренс захлопывает багажник и направляется к кирпичной арке, я вскакиваю, подхожу к большому зеркалу над туалетным столиком и провожу рукой по волосам, чтобы моя прическа не выглядела прилизанной. Последние несколько дней солнце, морская соль и хлорированная вода бассейна придали живой цвет моему обычно бледноватому лицу – кожа на нем стала более смуглой, россыпью проступили веснушки. У меня сияют глаза. Я улыбаюсь сама себе. А потом жду, встав за дверью спальни, слыша, как он шагает по паркету, насвистывая себе под нос.

– Лоренс! Это вы! – восклицаю я, когда он появляется в холле.

Я уже вышла из спальни и перегнулась через ограждение лестничной площадки второго этажа. Он поворачивается, смотрит на меня снизу, улыбается. Я же кладу ладонь себе поверх сердца, изображая облегчение.

– Привет! – говорит он. – Я вас напугал? Неужели Полли забыла предупредить о моем приезде?

– Конечно, предупредила, но только я забыла об этом.

Лоренс начинает подниматься по лестнице, ступенька за ступенькой, и продолжает улыбаться так, будто это я только что приехала сюда, а не он. И с его приближением прохладный и просторный холл словно уменьшается в размерах. У меня возникает ощущение, будто стены вдруг сближаются друг с другом, а потолок опускается, чтобы мы оказались в более уединенном, почти потайном местечке. Когда Лоренс выходит на лестничную площадку, воздух между нами начинает слегка вибрировать. Интересно, чувствует ли он тоже нечто подобное?

– Они все у соседей. Играют в теннис, – объясняю я. – Позвать их?

– Не надо. Пусть играют, – отвечает Лоренс, встает передо мной, ставит на пол сумки, и мы обмениваемся формальными поцелуями в щеку.

– Вы хорошо загорели, – замечает он.

– Нам очень повезло с погодой, – говорю я, думая: «Да. Он это тоже чувствует. Или только что начал ощущать».

– У вас ведь где-то поблизости живут родители? – спрашивает он. – Наверное, вы хорошо ориентируетесь в Бидденбруке?

Лоренс поднимает свои сумки, заносит в комнату и выглядывает в окно. Я следую за ним, но останавливаюсь в дверях. Миссис Тэлбот побеспокоилась о том, чтобы снять с кровати покрывало и поставить на туалетный столик вазу с розами.

– Хотите чаю? – предлагаю я.

Он кивает и обещает спуститься вниз через пару минут.

В кухне я завариваю чай, кладу на тарелку несколько миндальных пирожных и выношу поднос на террасу. Издалека легкий бриз доносит хлопки ракеток по теннисному мячу и раздраженные возгласы. А вскоре ветер меняет направление, и уже не слышно ничего, кроме воркования лесных голубей.

– Я хотел поздравить вас с успехом, – произносит Лоренс, появляясь из дома у меня за спиной.

Я смотрю на него и на мгновение ощущаю головокружение, не совсем понимая, что он имеет в виду.

– С успехом вашего плана. По поводу учебы Полли, – объясняет он с улыбкой. – И академического отпуска.

– Да, конечно!

Все это представляется мне теперь далеким прошлым. Уже несколько дней мы вообще не разговаривали о чем-либо имеющем отношение к действительности. Поначалу мне хотелось задать Полли множество вопросов относительно ее дальнейших намерений, но со времени приезда в Бидденбрук не представилось подходящего момента. А кроме того, мне вообще не хотелось надоедать ей этим.

– Она, вероятно, рассказала вам о мистере Бамере, – говорит Лоренс. – Когда я беседовал с ним, он проявил понимание ситуации. А теперь, когда идея Сэма с постановкой пьесы потерпела крах, мне кажется, Полли осенью вернется к занятиям. И никакой катастрофы не произошло.

– Надеюсь, вы правы, – отвечаю я с сомнением, поскольку, в силу известных причин, не могу разделять его оптимизма.

Лоренс склоняет голову набок.

– Так вы полагаете, что она не станет продолжать учебу?

– Я в этом не уверена.

Он ставит чашку на стол, берет пирожное и начинает крошить его между пальцами, глядя на могучий ствол медного бука.

– А я-то думал, что худшее уже позади, – вздыхает Лоренс. – У меня такое чувство, что с еще одним периодом вечных колебаний и нерешительности Полли мне уже не справиться. Хотя, разумеется, «нерешительность» в данном случае неподходящее слово. Речь, напротив, должна идти о ее железной воле. И все мои разговоры с ней лишь укрепляют это упрямство.

Воцаряется тишина. Колыхания ветвей деревьев почти беззвучны. На небе проступают облачка, формой немного напоминающие елку, но они такие смутные, что едва различимы.

– Могу я рассчитывать на вашу помощь? – вдруг спрашивает Лоренс. – Вы единственная, чьим мнением Полли дорожит. Вам как-то это удается… Но мне, разумеется, не хотелось бы ставить вас в неловкое положение…

– Я попытаюсь, – говорю я.

В этот момент доносится скрип калитки, и остальные возвращаются через сад, раскрасневшиеся и взмокшие. Заметив Лоренса, они начинают издали выкрикивать приветствия.

– У Джексонов дом на побережье штата Мэн, – вещает Онор, – и, конечно, это гораздо лучше, чем проторчать весь август в Нью-Йорке, где очень жарко, а все друзья разъехались. Но, представьте, они все равно нам звонят, чтобы мы не забыли упаковать вечерние наряды и галстуки. У них там местный клуб! Воображаю, что это такое. Сожалею, что вообще согласилась на эту поездку.

За столом на террасе сидим мы все, но такое впечатление, что обращается она только к Лоренсу. А когда склоняется вперед, чтобы взять из пачки Полли очередную сигарету (как я заметила, Полли перестала курить тайком – видимо, против этой привычки прежде возражала лишь Элис), у нее на ключице начинает поблескивать висящая на цепочке вокруг шеи серебряная буковка О и крошечная подковка. Весь вечер Онор говорит о себе, выставляя напоказ свою светскость, умудренность опытом, причем делает это так прямолинейно, что выглядит наивной дурехой.

Однако странным образом мне эта показуха – излишняя оживленность, широко распахнутые глаза, якобы случайные прикосновения пальчика то к губам, то к шее – кажется неожиданно трогательной. Мое отношение к Онор даже немного меняется к лучшему. Я всегда испытываю сложные чувства, когда человек неадекватно оценивает ситуацию и собственное поведение. Иногда я таких людей жалею, порой они вызывают у меня презрение, мне любопытно или смешно, но в редких случаях глупость видится мне даже в чем-то милой. Трудно представить, насколько это роскошное чувство: блаженное непонимание собственной нелепости.

Полли это тоже свойственно, но я уверена, что она повзрослеет и сама все начнет понимать. А Онор, судя по всему, была подобным образом воспитана и уже не изменится никогда.

Над кроной бука проплывает луна, окрашивая все в легкие голубоватые тона. Я подношу ко рту клубнику и ощущаю, что от моих пальцев исходит едва уловимый аромат полированного серебра. Воздух сейчас настолько неподвижен, что я решилась принести на улицу из столовой большой подсвечник. И пламя свечей держится так прямо, словно его подпитывает газ из горелок.

Тедди склоняется, чтобы наполнить бокал Онор.

– Давай начистоту. Ты не смогла отказать родителям, когда они заявили, что уже купили на всех билеты первого класса, – произносит он, и в голосе звучит легкая обида.

Очевидно, он еще не до конца понял, что происходит, хотя даже этого достаточно, чтобы испортить ему настроение.

– Но ведь ты же будешь очень скучать по мне, правда? – спрашивает Онор, накрывая его руку своей ладонью.

А потом вновь откидывается на спинку стула и вытягивает ноги. Уверена, она любуется ноготками на них. Онор накрасила их утром, сидя у бассейна, сняв сначала слой прежнего золотистого лака с помощью ватных шариков, от которых пахло грушевым сиропом, а затем нанесла новый лак – розовый и блестящий, – причем трудилась так прилежно, что часть лица порой оказывалась глубоко между коленями.

Тедди поворачивается к отцу:

– Значит, ты снова стал сочинять? Полли сказала, ты упомянул что-то о работе.

– Пока рано о чем-то говорить всерьез, – отвечает Лоренс и из вежливости обращается ко мне: – Понимаете, это все… на какое-то время прекратилось.

– После гибели мамы он больше не видел в этом смысла, – вмешивается Полли. – Ведь так, папочка?

– Писательство вдруг представилось мне пустейшим из занятий, – с легкостью подтверждает он. – Сидеть в кабинете, что-то там придумывать…

Мы молча ждем.

– Вероятно, я просто потерял веру в себя, – добавляет Лоренс, будто разговаривает сам с собой, пробует какие-то новые слова и проверяет, как они звучат. – И у меня не осталось мыслей. Я перестал ощущать фактуру ткани, а из нее состоит жизнь. Но, похоже, сейчас наступает перелом. Посмотрим.

У меня возникает ощущение, что ему хотелось бы продолжить разговор, но мешает свойственное всем художникам суеверие относительно каждой новой работы.

– Шарлотта мне уже плешь проела по этому поводу, – говорит он своим детям. – Кстати, она может приехать сюда.

Чуть позже, когда Онор, Тедди и Полли отправляются к бассейну, чтобы поплавать в темноте, я остаюсь с ним за столом одна. Из-за сильной жары свечки были мягкими на ощупь, когда я их только доставала из коробки, и прогорели очень быстро. А теперь с шипением они гаснут одна за другой. Я пытаюсь собрать со стола посуду, но Лоренс останавливает меня вопросом:

– Как по-вашему, с ними все в порядке? Они справляются?

– Вы за них так переживаете, – отмечаю я, медленно опускаясь на свой стул, чувствуя, что у него возникла потребность в чем-то. Вероятно, он даже не против исповедаться.

– Конечно, переживаю.

Я сразу понимаю, что он не собирается откровенничать и ищет у меня лишь поддержки, а потому говорю:

– Мне трудно разобраться в душевном состоянии Тедди, но Полли, по-моему, постепенно приходит в себя.

– Она за что-то очень на меня сердита, – сообщает Лоренс. – За что?

Мне сразу вспоминается поздний вечер, когда Полли явилась ко мне домой и обо всем рассказала.

– Для меня она всегда была немного смешной маленькой девочкой, – продолжает он. – Жила исключительно сегодняшним днем, как большинство детей. Вот Тедди изначально отличался предусмотрительностью, пытался разобраться во всем и очень дотошно, даже будучи совсем малышом. Никогда ничего не оставлял на волю случая. А Полли… Она не строила никаких планов. С ней все случалось само по себе. Да и случалось-то в основном только хорошее. А теперь вдруг такая перемена.

Лоренс наливает себе в стакан немного воды и выпивает.

– Наверное, все дело в невинности, – предлагает он. – Я ненавижу саму мысль, что она может лишиться ее.

И его слова неожиданно разносятся далеко по темной лужайке. Редкие лунные отсветы поблескивают в траве и в листве деревьев. У меня вертится на языке фраза, что такого рода невинность во взрослой уже девушке сродни глупости. Она лишь доказательство испорченности, избалованности, злоупотребления своим привилегированным положением. Но ничего подобного я, конечно, не говорю, а просто сижу рядом с ним в душном саду, где ни ветерка, и наблюдаю, как нас охватывает полная тьма, когда гаснет последняя свечка.

Однако выясняется, что прав все-таки Лоренс. Полли передумала, и теперь сообщает, с каким нетерпением ждет начала учебного года, чтобы вернуться в колледж.

– Я действительно начну учиться серьезно. Пройду весь курс основательно. Ведь я теперь убедилась, что Сэм – пустышка, и нельзя ловиться на всякие бредовые фантазии.

Полли уже заказала половину списка необходимой на будущий год литературы через Интернет и «просто без ума от Еврипида» (ее собственные слова), хотя на моих глазах она читала только одно издание – бесплатный журнал «Грация», подобранный на автозаправочной станции.

Я делюсь этой информацией с Лоренсом, когда мы оба стоим под яблоней. Причем мне приходится аккуратно подбирать слова.

– Полли приняла это решение сама, – произношу я. – Так что никакой моей заслуги здесь нет.

Шарлотта может теперь появиться в любой момент, и я вызвалась испечь к ее приезду яблочный пирог. Собирая в саду яблоки, вижу, как со стороны бассейна ко мне приближается Лоренс с полотенцем через плечо и предлагает помощь. Он, с его подходящим для этого ростом, снимает плоды с дерева, а я держу корзину.

– Осторожно! – восклицает он, когда я делаю непроизвольный шаг назад. – Внимательно смотрите под ноги.

В траве можно поскользнуться на сгнившей падалице или потревожить осу.

Лоренс встает на цыпочки, его руки тянутся сквозь ветви, и дерево чуть вздрагивает, когда он срывает очередное яблоко.

– Чья бы то ни была заслуга, для меня это огромное облегчение, – признается он, осматривает фрукт, протирает его о рукав рубашки и кладет в корзину. – У меня словно камень с души свалился.

И уже не в первый раз меня поражает способность Лоренса перекладывать решение своих семейных проблем на других. Я вдруг понимаю, что прежде Элис избавляла его от подобных забот: от ссор с детьми из-за их нелепых затей, от уговоров поумерить свой энтузиазм или же, наоборот, проявить больше энергии. И теперь я вижу его подлинный недостаток: полнейшую эмоциональную леность. При этом он не может не понимать, какую важную роль играют эмоции в жизни каждого человека – ведь в его книгах это многократно описано, – но в реальности Лоренс более чем доволен, если хотя бы часть негативных коллизий обходит его стороной. Особенно мелких и потому еще более досадных.

Мы возвращаемся в дом. Он направляется к себе в кабинет, а я – в кухню. Там я нарезаю кубиками холодное сливочное масло и начинаю растирать его в большой миске с мукой, куда заранее добавила немного сахара. При такой работе я всегда стремлюсь, чтобы мои руки оставались легкими, прохладными и как бы воздушными. Так они лучше чувствуют изменения в структуре муки, по мере того как она превращается в тесто после добавления яичного желтка и воды. Вскоре готовый ком отправляется ненадолго в холодильник. Тщательно промытые яблоки лежат и сохнут на полотенце, расстеленном на мраморной поверхности разделочного стола.

Оставшись солнечным утром одна в кухне, я снова позволяю вообразить, что здесь все принадлежит мне. И фарфоровая мельница для кофе, прикрепленная к дверце кладовки, и необъятных размеров буфет с формами для выпечки тортов и заливки желе, выдвижные ящики которого застревают, забитые старой утварью, использовавшейся в какой-то прежней неторопливой и комфортной жизни: щипцы для орехов, молоточки для колки кускового сахара, приспособления для извлечения косточек из вишен, ножницы для нарезки кистей винограда. И все, что видно из окна: небольшой огород, где миссис Тэлбот сажает зелень и поливает герань в горшках, и покрытые мхом солнечные часы у каменной ограды, рядом с которыми стоял Лоренс, когда Элис делала памятный мне снимок.

Но это происходит со мной всего лишь на минуту. Длинной спиралью я срезаю желтую кожуру с яблока и пытаюсь понять, что все вокруг теперь для меня значит.

Шарлотта Блэк приезжает ближе к полудню и привозит с собой Сельму Кармайкл. Вообще-то их обеих ждут в доме у Банни Несбит, живущей дальше по побережью, в Оллуике, но завтра. Вечеринки, которые закатывает Банни в своем летнем доме, давно стали легендарными, и Шарлотта никогда не отказывается от ее приглашений.

– Не дай Бог, она узнает, что ты здесь, – говорит она Лоренсу. – Уж тебе-то точно не выбраться оттуда живым.

Лоренс рассказывает им забавную, но несколько неприличную историю, случившуюся несколько лет назад, в которой фигурируют популярный американский писатель, бутылка перно-рикара и офицер береговой охраны. Сельма Кармайкл от смущения округляет глаза.

Я видела Сельму прежде, но никогда с ней не общалась.

– Вы ведь та самая Фрэнсис Торп, не так ли? – спрашивает она, когда нас представляют друг другу. – Мне нравятся ваши рецензии. Признаюсь, с недавних пор я даже стала искать в газете вашу подпись под статьями.

Я краснею от удовольствия, которое доставляют мне ее слова, хотя прекрасно понимаю, что они из серии дежурных комплиментов, принятых в этой среде и не обязательно искренних.

– Как дела в вашей конторе? – интересуется Сельма. – Только не говорите, что все очень плохо, я и так это знаю. Мы прошли через такой же ужас. Отвратительно действует на моральный дух коллектива, верно?

Сельма – редактор литературного отдела в конкурирующей газете, вот только хозяин у них гораздо богаче нашего. Это высокая худощавая дама лет пятидесяти, полная порывистой нервной энергии.

– А правда то, что рассказывают о Робине Маколлфри и Джемме Коук?

Я сдержанно улыбаюсь и отвечаю, что ничего не знаю наверняка: как говорится, свечку не держала, – и моя собеседница оставляет меня в покое.

К моему удивлению, именно ей досталась маленькая спаленка с корабликами на шторах. Я воображаю, как ей придется поджимать свои длинные и тонкие конечности, укладываясь в ту постель, и мне сразу приходит на ум сравнение со складным зонтиком. А Шарлотту поселили в большую семейную спальню дальше по коридору, откуда открывается вид на море.

К обеду мы всей компанией отправляемся в Уэлбери и покупаем жареную рыбу с картофелем в просмоленной деревянной палатке в дельте реки. Мы едим, сидя на краю пристани, болтая ногами и наблюдая, как чайки упорно роются клювами в блестящей и влажной грязи дна при наступившем отливе. Для катеров и лодок остается на это время лишь узкий канал водной поверхности. Их хозяева, дожидаясь возвращения большой воды, драят палубы, возятся с канатами или пьют чай. Доносится позвякивание металлических частей такелажа.

По-прежнему очень жарко, однако сероватый оттенок неба может сулить что угодно.

Закончив с едой, мы пешком возвращаемся по берегу к пляжу. Тедди и Онор отстают, но даже крики чаек не могут заглушить начавшегося между ними разговора на повышенных тонах. Судя по тому, что удается уловить мне, Онор хочет вернуться в Лондон, а Тедди просит ее остаться.

– Ты же улетаешь только на следующей неделе, – доносятся до меня его слова.

– Но мне очень многое нужно успеть. И потом, Джек устраивает вечеринку.

– Ах, ну конечно, если вечеринку закатывает сам Джек! – бросает он насмешливо, но в его голосе звучит обида.

В этой перепалке Тедди теряет чувство собственного достоинства. Мне его почти жаль. «Так тебе ее не удержать, – думаю я. – Ты теряешь в ее глазах остатки уважения». Но Тедди, обычно собранный и уверенный в себе, видимо, этого урока пока не усвоил.

Шарлотта Блэк тоже замедляет шаги, чтобы поравняться со мной. Она принадлежит к числу тех редких женщин, которые выглядят на отдыхе так же элегантно, как и в официальной обстановке. Не могу не признать, что мне импонирует вкус, с каким подобрано ее легкое темное платье из хлопка и босоножки, как и несколько гармонирующих с одеждой серебряных украшений.

– Вы получаете удовольствие от своего отдыха здесь? – спрашивает она, когда мы останавливаемся, чтобы пропустить двух подростков, которые волоком тащат небольшой ялик к лодочной пристани.

– О, в полной мере! У меня не было никаких планов, а потом Полли подоспела со своим приглашением, и с тех пор не может избавиться от меня, – улыбаюсь я.

– Действительно, вы уже производите впечатление одного из членов семьи, – произносит Шарлотта, и какая-то чуть заметная интонация в ее словах напоминает мне, что ее нельзя недооценивать. – Странным образом вы сумели сблизиться с Кайтами.

– Да, – соглашаюсь я, стирая улыбку с лица.

Кажется, наступил момент дать Шарлотте Блэк понять, что ей следует проявлять чуть больше такта в общении со мной; намекнуть, что меня задело ее последнее замечание и я нахожу его неуместным.

– Мне бы хотелось, чтобы все произошло по-другому. Они пережили трагедию.

– Разумеется, – кивает она. – Боже мой, это должно было стать ужасным событием и в вашей жизни! Мне трудно даже представить, какой шрам мог остаться у вас в душе.

Некоторое время мы идем молча. Вскоре приморская дорога резко сворачивает влево, в сторону городка, а мы сходим с асфальта и продолжаем путь по дощатому настилу, который через дюны проложен до берега моря.

– Мне сказали, что вы с Полли стали настоящими подругами. – Ее тон теперь заметно смягчился, словно она успела взглянуть на меня по-новому и изменила прежнее мнение обо мне. – Лоренс считает, что вы очень к ней добры.

– На самом деле суть не в том, что я к ней добра, – отвечаю я и смотрю на Полли. Та идет впереди, взяв под руку отца, а с другой стороны на нем повисла Сельма. – Поймите, я очень к ней привязалась. Разумеется, мы с ней разные, но она во многом напоминает меня в ее возрасте.

Это ложь, но я осознаю, насколько убедительно звучат подобные слова. Они выручат меня в любой ситуации. Им может поверить даже сама Полли, если ей когда-нибудь придет в голову поставить под сомнение бескорыстность моего к ней отношения.

– Все эти юные порывы, надежды, кипучая энергия, – развиваю я тему в нужном направлении. – Ну вы же помните: «ни с чем не сравнимое ощущение молодости…» Конечно, прошло мало времени, но если я стала для нее опорой… если хоть в ничтожной степени помогла ей пройти через все сложности последних шести месяцев, то мне и этого достаточно.

– Скорее вы помогли друг другу, – произносит Шарлотта, когда мы с досок настила спускаемся на песок.

Многочисленные следы вьются дальше среди дюн и мимо сухих зарослей песчаного тростника. Я сбрасываю шлепанцы, но идти все равно очень тяжело. Всякий раз, когда я оказываюсь на песчаном пляже, на меня накатывают воспоминания о часто повторявшихся детских кошмарах: песок удерживает меня на месте, осыпается и шевелится как живой под моими ступнями и словно издевается над моими усилиями двигаться дальше. А между тем меня неуклонно настигает сзади нечто страшное, хотя и не имеющее формы и названия…

– Верно. Еще Кейт Уиггинс – женщина из полиции, которая организовала мою встречу с Лоренсом, Полли и Тедди, где вы присутствовали тоже, – первой сказала мне, что многие свидетели испытывают психологическое облегчение, познакомившись с членами охваченной горем семьи, – говорю я, пока мы медленно приближаемся к берегу моря и трем фигурам впереди.

Они уже остановились и побросали свои большие тряпичные сумки на песок. Горизонт почти неразличим. Так, лишь намек на линию, где сходится покрытое дымкой небо с почти однотонной поверхностью моря.

– И тогда я поняла, что обладаю чем-то необходимым для них, после того как они понесли столь невосполнимую утрату. Да, вероятно, вы правы: знакомство с Полли в определенной степени помогло и мне.

Шарлотта смотрит на меня, улыбается, и в улыбке светятся симпатия и понимание.

– Элис всегда отличалась завидным умением включать в свой круг только хороших людей, – произносит она. – И тогда она становилась по-настоящему добрым другом. Хорошо, что ее семья считает своим добрым другом вас.

Мы приближаемся к воде. Здесь песок переходит в широкую, спускающуюся к прибою полосу гальки, в ней попадаются обломки плавника и темные пучки водорослей. Волны накатывают на берег, словно жадно пытаются утащить за собой как можно больше гальки, а она с протестующим шумом перекатывается.

Лоренс скинул с себя одежду и вместе с Полли вошел в воду. Я вижу в отдалении их фигуры, они то приподнимаются, то опускаются, встречая очередную волну, а затем скрываются внутри «девятого вала», и только через несколько секунд их головы снова становятся видны на поверхности. Я быстро снимаю с себя платье, тоже небрежно бросаю его и бегу им вслед – подальше от Шарлотты Блэк с ее любопытством и пристальным взглядом.

Остаток дня Онор не в духе. Она очень неприветлива с Тедди, чьи усилия задобрить ее приводят к противоположному результату. Нет, она не хочет отправиться в Бидденброк и выпить пива в пабе «Королевский герб». Нет, она не желает ни сыграть партию в теннис, ни окунуться в бассейне. И чашка чаю ей тоже не нужна. Я одеваюсь после душа у себя в комнате, оставив дверь приоткрытой, и мне слышен голос Тедди из противоположного конца коридора – тихий, умоляющий. Вскоре доносится ответ Онор, громкий и резкий, как щелчок кнута: