Текст книги "Влюбленный герцог"

– Благодарю вас, ваше сиятельство, – поморщилась Джасинда.

– Мисс Карлайл, – чопорно кивнула матрона подруге Джасинды.

– Леди Борроудейл, я рада видеть вас, – покорно отозвалась Лиззи, слегка присев.

– А кто это? – пропела леди, подозрительно посмотрев на Бел.

Поскольку ее заметили, Бел не спеша приблизилась, размышляя о том, как повела бы себя Харриет Уилсон в данной ситуации.

– Леди Борроудейл, позвольте представить вам мою гувернантку, мисс Гамильтон, – проговорила Джасинда.

Бел слегка наклонила голову в знак приветствия.

– Гувернантку? – Леди Борроудейл оглядела ее всю, начиная со шляпки и кончая кончиками изящных туфелек. – Хм-м… Мне казалось, что вы учитесь в каком-то лондонском пансионе, милочка, – протянула она, повернувшись к Джасинде.

Очевидно, только титулованные особы удостаивались внимания леди Борроудейл.

– Меня выгнали, – гордо сообщила Джасинда.

– Это не совсем так, миледи, – вмешалась Бел, потому что леди Борроудейл широко раскрыла глаза. Бел заставила себя улыбнуться. – Девочка шутит, конечно, ваше сиятельство. Просто его светлость решил, что леди Джасинде неплохо бы подышать свежим воздухом после того, как она столько месяцев прожила в Лондоне.

– Ах, как мило, что герцог Хоуксклиф советуется с вами относительно благополучия его сестры, мисс… э-э-э… как вас там?

– Гамильтон, – холодно произнесла Бел, насторожившись, потому что в словах маркизы послышался некий намек.

– Да, конечно, простите. Странно, почему его светлость не нанял кого-нибудь посолидней для своей сестры?

– Мисс Гамильтон – высококвалифицированная гувернантка, – возразила верная Джасинда, сведя свои золотистые бровки. И придвинулась к Бел.

– Я в этом не сомневаюсь, но вид у нее такой, словно она сама недавно вышла из классной комнаты. Знаете ли, гувернантка моей племянницы ищет новое место, поскольку ее подопечная вышла замуж. Она швейцарка и прекрасно знает свое дело. Она очень подошла бы вам, Джасинда. Я, разумеется, скажу о ней его светлости. В конце концов, что могут знать холостяки о приличиях?

И леди Борроудейл метнула в Белинду быстрый злобный взгляд.

Бел молча смотрела на нее. Неужели эта самоуверенная особа действительно считает, что может выговаривать герцогу Хоуксклифу?

– Леди Борроудейл, – кинулась в атаку Бел, теряя терпение, – уверяю вас, что незапятнанная репутация его светлости основывается на неукоснительном соблюдении приличий и на незаурядном чувстве чести.

Вот. Она защитила своего хозяина, как верная слуга.

Но ее слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Маленькие глазки матроны налились кровью. Ее авторитету посмели бросить вызов! И кто? Какая-то гувернантка!

– Какая непозволительная дерзость! – взорвалась маркиза. – Неужели эта… для вас образец поведения, леди Джасинда? Это никуда не годится, вот что я вам скажу. Никуда не годится!

– Нежелание пресмыкаться перед вашим сиятельством вряд ли можно назвать дерзостью, – отозвалась Бел, радуясь, что не спасовала перед этой надутой матроной.

Леди Борроудейл разинула рот.

– Я не позволю гувернантке так со мной разговаривать! Извинитесь немедленно!

– За что же, сударыня? Я всего лишь напомнила вам о добром имени его светлости.

– Я не нуждаюсь в напоминаниях с вашей стороны, мисс! Напомнили – мне! О, вы дерзки! Его светлость узнает об этом.

Услышав эту угрозу, Бел сделала то, чего, она знала, делать не следовало. Но после того как она в течение нескольких месяцев терпела ненавидящие взгляды женщин вроде этой отвратительной особы, она не смогла сдержаться. И, бестрепетно встретив разъяренный взгляд леди Борроудейл, Бел улыбнулась с холодным пренебрежением.

Это была улыбка куртизанки.

Леди Борроудейл уставилась на нее, открыв рот от изумления.

– Ваше сиятельство, – осторожно вмешалась Джасин-да, – пожалуй, сейчас не самое лучшее время для визита.

– Мы ходили осматривать руины и немного устали, – спокойно добавила Лиззи.

– Не придете ли вы завтра к чаю?

– Хм… – процедила леди Борроудейл, переводя взгляд с Джасинды на Лиззи, а потом на Бел. – Завтра я занята. Будет ли его светлость дома в среду к вечеру?

– Трудно сказать. В последнее время брат очень занят…

– Передайте ему, что я хочу с ним поговорить, – тоном, не терпящим возражений, заявила матрона.

Дерзкая Джасинда слегка оробела.

– Хорошо, сударыня.

– Кучер! – рявкнула маркиза.

Кучер принялся разворачивать карету, а ее сиятельство бросила на Бел еще один острый взгляд.

Девушки смотрели, как маркиза и ее дочери-зануды уезжают в своем ландо. Джасинда повернулась и взглянула на Бел, в ее сверкающих глазах читалось восхищение. Бел смущенно улыбнулась, а Лиззи не выдержала и рассмеялась:

– Ах, какое у нее было лицо! Я думала, она вот-вот выпадет из кареты.

– Я была не права, – начала Бел, но девушки расхохотались так заразительно, что даже лакей фыркнул.

– Так ей и надо! Она заслужила это за многие годы! – восклицала Лиззи, вытирая слезы. – Дорогая мисс Гамильтон, пожалуйста, научите меня вот так давать отпор!

Глава 19

Может, это был результат дуэли и близкого соприкосновения со смертью, но у Хоука вдруг проснулась жажда жизни. Он чувствовал себя молодым и сильным; он был весел и влюблен, и он знал, что ему отвечает любовью единственная женщина, которая в состоянии сделать его счастливым. Только одно портило ему удовольствие и мешало наслаждаться жизнью – это грызущее чувство вины. Это было несправедливо по отношению к Белинде. И вот теперь возникли новые осложнения, которые принесло только что полученное письмо от лорда Колдфелла. Судьба Хоука повисла на волоске.

Письмо лежало перед ним на письменном столе. Хоук сидел, закинув на стол скрещенные ноги, размышляя о предложении Колдфелла и взвешивая все «за» и «против».

Он знал, что у Белинды есть правило – никогда не вступать в связь с женатым человеком. И вот теперь, когда пришло время жениться и произвести на свет наследников, он решил, что пойдет на все, лишь бы оставить Белинду при себе. Он ни за что не позволит ей вернуться к жизни куртизанки. Ради ее же пользы.

Единственное, что оставалось ему сделать перед тем, как ответить на письмо Колдфелла, – это удостовериться, что любовь Белинды к нему настолько сильна, что она не сможет порвать с ним, когда для него настанет время вступить в брак. Если она действительно любит его, она согласится с необходимостью для него вступить в брак с присущим ей достоинством и тактом.

Звук шагов в коридоре вывел его из тяжелых раздумий. Потом в дверь кабинета постучали, и на пороге возникла одна из гостий Джасинды – некрасивая молодая барышня с рыжевато-каштановыми локонами, спадающими по обе стороны лица.

– Ах, ваша светлость! Простите, что побеспокоила вас! Но лакей сказал, что здесь я могу найти леди Джасинду.

– О нет, здесь никого нет, кроме меня, – отозвался он вежливо-утомленно и встал.

Девица не спешила уходить, она стояла, держась за дверную ручку.

– Какая счастливая случайность! Надеюсь, вы хорошо поживаете? – И она кокетливо тряхнула локонами.

– Э-э… да, благодарю вас. – Дерзкое существо, подумал он с раздражением. В девушке он узнал дочь барона Пенрита. Как же, случайность!

– Вы хорошо провели время в свете, ваша светлость? – с жеманной улыбкой спросила девушка, придвигаясь к нему.

– Знаете, это было очень тяжелое время для правительства, – ответил он, одаряя ее своей самой обольстительной улыбкой. – Все эти сессии, да еще окончание войны…

– В деревне чудовищно скучно после Лондона, вам не кажется? И одиноко, – вздохнула баронская дочка, подступая к нему еще ближе.

– Ну, я уверен, что у такой очаровательной молодой леди, как вы, множество подруг. Например, Джасинда, – с намеком проговорил он. – Позвольте я пойду поищу ее…

– О, не стоит беспокоиться, ваша светлость…

– Никакого беспокойства, – прервал он ее с натянутой улыбкой. – Я просто… найду ее и пришлю к вам.

И, не теряя ни секунды, он выскочил из кабинета, а девица в отчаянии топнула ножкой.

Услышав, что баронесса и еще какие-то женщины беседуют в гостиной, он был вынужден красться по собственному дому, точно грабитель, чтобы они не заговорили с ним. Он про себя ругал свою сестрицу за то, что она приглашает гостей и забывает о них.

«Где же девушки? – подумал он, обыскав весь этаж и не найдя их. – Но ведь если бы они отправились на ежедневную экскурсию, Бел предупредила бы меня».

Увидев горничную Джасинды, он спросил, где его сестра. Та побледнела.

– Они пошли в будуар герцогини, ваша светлость, – испуганно пролепетала горничная.

Он нахмурился, лицо его потемнело.

– Простите?

– Да, сэр. Они в комнате герцогини, сэр.

Сердито блеснув глазами, Хоук повернулся и направился по коридору. Он поверить не мог, что сестра так бесцеремонно нарушила его запрет. С хмурым видом он поднялся на четвертый этаж. Услышав доносившийся из будуара девичий смех, Хоук распахнул дверь и остановился, пораженный при виде представшей перед ним картины.

Джасинда, сидевшая перед раззолоченным туалетным столиком матери, выглядела весьма комично – она напялила на голову высокий, усеянный драгоценными камнями парик, а на щеках у нее красовались шелковые мушки, которыми в дни молодости герцогини украшали себя светские дамы.

– Что это вы делаете? – рявкнул Хоук.

Джасинда подскочила на табурете и, повернувшись к нему, сдернула с головы парик.

– Ничего…

Лиззи сняла боа из перьев, которым обмотала шею, и подошла к Джасинде. Вид у нее был испуганный.

– Вы знаете, что вам запрещено входить сюда! – угрожающе прорычал Хоук.

– М-мисс Гамильтон сказала, что можно, – заикаясь, пролепетала Джасинда.

– Роберт, что случилось? Он оглянулся.

Бел читала, сидя на диванчике у окна. Захлопнув книгу, она встала и направилась к нему.

– В этом нет ничего дурного, ваша светлость. Она, очевидно, не понимала, что происходит.

– Никому не разрешается заходить в эту комнату, и моей сестре это прекрасно известно! – бушевал Роберт.

– Почему?

– Потому что я так приказал! Джасинда, немедленно сними эти отвратительные мушки и ступай вниз. Баронесса Пенрит с дочерью вот уже четверть часа ждут тебя.

– Почему ты такой злой? – обиделась его сестра. – Ты совсем как папа! Она ведь и моя мать тоже!

– Посмотри на себя. Ты похожа на блудницу. Убери с лица эту мерзость! – закричал он.

– Роберт! – Бел встала перед ним. – Не кричите на нее. Она ведь просто ребенок, которому захотелось принарядиться.

– Не вмешивайтесь в это. Джасинда…

– Иду! – Она отлепила от щеки последнюю мушку и пробежала мимо брата, испуганная и огорченная. Лиззи молча последовала за ней.

– Что такое с вами? – требовательно спросила Бел, когда девушки ушли.

Он захлопнул дверь и повернулся к ней:

– Я думал, что могу их вам доверить!

– Что вы хотите этим сказать?

– Я пытался в течение шестнадцати лет сделать из этого сорванца леди. Вы не имели никакого права приводить их сюда!

– Но, Роберт, ваша сестра имеет право интересоваться своей матерью – равно как и вы.

– По чистой случайности эта женщина родила нас, но она вовсе не была нам матерью, мисс Гамильтон. Миссис Лаверти была мне больше матерью, нежели Блудница Хоукс-клиф.

– Это вы так считаете. Но она пыталась. А ваш отец не разрешал ей стать настоящей матерью.

– Вы ничего не знаете о моих родителях.

– Как и вы. – Она протянула ему книжку, которую держала в руке. Это был потертый томик в матерчатой обложке с голубой ленточкой, с помощью которой его можно было завязать. – Возьмите это, Роберт. Это дневник вашей матери.

Потрясенный и настороженный, он переводил взгляд с книги на Белинду, но не сделал ни одного движения, чтобы взять книгу.

– Вы читали ее дневник? Как вы могли?!

– Я знаю, что она поняла бы, особенно если бы я сумела показать вам, как она вас любила. Дорогой, я начинаю понимать, почему вы так сердиты на нее.

– Сердит? Кто сказал, что я сердит? Я не сердит. С чего бы мне быть сердитым? – проревел он. – Если мне пришлось прожить всю жизнь, мирясь с ее распутством, так на что же тут сердиться?

– Роберт, будьте к ней справедливы! Вы не можете не понимать, что ваш отец извратил ваше представление о ней еще до того, как вы достаточно повзрослели, чтобы разобраться…

– Мой отец был хорошим отцом! Он учил меня отличать добро от зла. Вы не понимаете… – Хоук попытался обуздать свои чувства и говорить спокойным тоном, потому что ему не хотелось, чтобы Бел поняла, до какой степени его нервирует эта тема. – У моего отца никого не было, кроме меня, – с усилием проговорил он. – Возможно, он слишком много пил, он не мог жить без вина, это так, но из соображений чести он остался с ней, вместо того чтобы протащить наше имя через скандал бракоразводного процесса, когда она произвела на свет Джека. И как же она отблагодарила его за это? Спуталась с каким-то уэльсским маркизом и подарила нам близнецов! Я, конечно, рад, что у меня есть братья, но вам не кажется странным, что она рожала детей, хотя вовсе в них не нуждалась?

– Вот как вы думаете, да? Что она вас не хотела? Она, кстати, подозревала об этом. Роберт, взгляните на эти страницы… – Она опять протянула ему дневник, но он оттолкнул ее руку и направился к двери. Ему казалось, что если он сейчас не уйдет отсюда, то может наговорить Белинде всяких гадостей, о которых будет потом жалеть.

– Все это абсурдно. Я ухожу. – Он уже потянулся к дверной ручке, но ее голос остановил его.

– «Сегодня Хоуксклиф снова заставил Морли играть роль отца…» – И Бел замолчала.

Хоук остановился, пряча от нее лицо. Граф Морли – так его почтительно титуловали в детстве, пока он не унаследовал титул герцога. Ему незачем было поворачиваться к своей любовнице, он знал – она раскрыла дневник его матери и прочитала из него этот отрывок.

– «Мой бедный сын. Его до такой степени снедает чувство вины из-за того, что вся любовь его отца принадлежит ему одному, что он, в свою очередь, пытается быть отцом своим маленьким братьям. Для мальчика тринадцати лет это слишком много. Он такой серьезный и правильный, он почти никогда не улыбается – а мне и вообще никогда…

Я могла бы простить Хоуксклифу его холодность, его бесчувственное равнодушие ко мне, но как простить, что он украл у моего ребенка беспечное детство, которое должно у него быть перед тем, как он вступит в мир ответственности, так сильно выходящей за пределы ответственности обычного человека?»

Хоук закрыл глаза. Ему было больно.

– «Без сомнения, наш Морли достоин своего предназначения, но порой, когда я вижу его, этого сурового, храброго ребенка-мужчину, мне хочется обнять его и сказать: „Вы не виноваты в том, что отец не любит ваших братьев. Виновата в этом я“«.

– Довольно, – взмолился он.

Ему казалось, что в груди у него горит костер, что там бушуют чувства, от которых его сердце разорвется. Оттого, что он стоял много лет выпрямившись, позвоночник его словно превратился в стальной штырь. Всю жизнь он должен был служить примером, вести себя безукоризненно. Быть совершенством. Это была обязанность, возложенная на него отцом. Никаких послаблений. «Не совершите ошибки. Не кажитесь дураком».

Он с трудом сглотнул. Он не мог заставить себя повернуться, но на стене перед ним висело зеркало, и в нем он видел Белинду, смотревшую ему в спину сочувственным и любящим взглядом.

Он быстро перевел взгляд и посмотрел на отражающуюся в зеркале неприбранную, пыльную, полузабытую комнату. Он боролся с собой. Он увидел бархатную подушку, на которой обычно сидела любимая кошка матери, и воспоминания нахлынули на него с такой силой, что он чуть не расплакался.

Белинда подошла и погладила его по спине.

– Поговорите со мной, – ласково предложила она.

– Мне… – он прерывисто вздохнул, – понимаете, мне не разрешали любить ее. Я был всего лишь ребенком, я нуждался в ней – но если я выказывал любовь к ней или потребность в ее общении, отец считал это предательством. У него никого не было, кроме меня. Так он говорил мне всякий раз, когда напивался. Он говорил, что все зависит от меня. Пусть у нее будут все остальные, пусть она держит при себе своих ублюдков, говорил он, но я – его сын. Это было несправедливо по отношению к моим братьям, это было несправедливо по отношению ко мне, и я понимал, что по отношению к ней это тоже несправедливо.

Бел обняла его. Он крепко стиснул ее, чувствуя, что стена злобы, воздвигнутая его отцом, неслышно рушится внутри его.

– Когда ее расстреляли эти французские стрелки, о Боже, Бел, мне хотелось… умереть. Столько лет я вел себя с ней как бесчувственный негодяй, как этого хотел мой отец! Понимаете? Я довел ее до этого. Я виноват в том, что она умерла.

– Роберт…

– Если бы я не осудил ее, закрыв для нее свое сердце, глядя на нее сверху вниз, так, словно сам я совершенно безупречен, она не почувствовала бы необходимости обелить себя этим глупым героизмом. Если бы только я сказал ей то, что мне на самом деле хотелось ей сказать, она и сейчас была бы жива!

– А что вам хотелось ей сказать, Роберт?

– Что я люблю ее, Бел. Пожалуйста, скажите, что она знала об этом!

– Она знала, – прошептала Бел, прижимая его к себе. – Не стыдитесь ее больше, Роберт. Она подарила вам лучшее, что в вас есть, – сердце, которое умеет любить.

При этих ласковых словах самообладание покинуло его. Потеря была слишком глубока, и она терзала его сердце. всю жизнь.

– Ах, Бел, единственный человек, которого я стыжусь, – это я сам.

Он сел, опустил голову на руки, изо всех сил стараясь сдержать слезы. Сердце его сжималось от горя и вины. Бел притянула его голову себе на грудь. Она утешала его, точно мать, которой он никогда не знал.

Шли дни.

Внутренние оковы, с которыми он жил столько лет, рухнули, и это в буквальном смысле слова высвободило его способность любить, как если бы его сердце вырвалось на свободу из тех тисков, которые столько времени служили ему защитой. Но его любовь к Белинде начала тревожить его. Ведь он знал, чем рискует, знал, что ему предстоит нелегкий выбор – долг или сердце. Он больше не в силах был скрывать от нее чувства, разрывающие его на части.

Он стоял на крепостной стене замка и озирал земли и поля, на которых трудились крестьяне, – был первый день жатвы. Хоук старался не поддаваться чувству вины. Вот и теперь в который уже раз он отогнал это чувство, увидев на дороге одинокого всадника. Солнце светило прямо в глаза, и Хоук прищурился.

Он не сводил глаз со всадника. Разумеется, зрение обманывает его. Но по мере того, как одинокая фигура приближалась, сидя верхом на неторопливо трусящей упитанной белой лошади, он сумел разглядеть, что этот человек держит под мышкой книгу, и даже увидел, как солнце поблескивает на его очках, и тогда Хоук понял, что это не кто иной, как Альфред Гамильтон, направляющийся к Хоуксклиф-Холлу, точно Дон Кихот, вознамерившийся сразиться с ветряными мельницами.

– Черт меня побери, однако, – пробормотал Хоук себе под нос.

Он вернулся в дом и послал слугу встретить гостя, а другим велел приготовить для него спальню. Бел с девушками ушли посмотреть на жнецов, но день был жаркий, и вряд ли они долго пробудут на поле. Он вышел во двор и стал ждать старика, чтобы лично встретить его, как только тот подъедет. Хотя он по-прежнему относился к Альфреду Гамильтону с неодобрением, хорошее воспитание и верность Белинде требовали, чтобы он принял ее отца по меньшей мере любезно.

Гамильтон въехал во двор замка, неловко слез с лошади, поправил очки и сердито воззрился на хозяина замка.

– Мистер Гамильтон, рад видеть вас в моем доме… – начал Хоук.

– Прошу вашу светлость на два слова, – сурово оборвал его гость.

Ошарашенный, Хоук жестом пригласил его пройти в дом.

– К вашим услугам, сэр. Входите же. Поднимаясь по ступеням, он чувствовал, что сейчас ему достанется. Едва они вошли в кабинет, Хоук сел; он казался себе мальчишкой, учеником Итона, попавшимся на какой-то серьезной проделке. Джентльмен-ученый заложил руки за спину и грозно уставился на него. Лакей вышел, закрыв за собой дверь.

– Позвольте мне приступить прямо к делу, сэр, – начал Альфред. – Я приехал потребовать от вас, чтобы вы либо немедленно женились на моей дочери, либо отпустили ее.

Хоук почувствовал, что во рту у него пересохло.

– Простите?

– Женитесь на Белинде. Когда мы с вами встретились в последний раз, вы заставили меня проглотить весьма горькую правду. Я приехал, чтобы оказать вам такую же услугу. Вы считаете себя человеком чести – так поступите же честно.

Хоук выслушал старика и, прежде чем заговорить, тщательно обдумал свои слова.

– Осмелюсь заметить с полным уважением к вам, сэр, что Белинда совершенно счастлива в качестве моей любовницы. Ее берегут и лелеют. Ей ничего не нужно. Я забочусь о ней.

– Вы – без сомнения, но не моя дочь. Белинда – молодая леди, воспитанная в благородных традициях. Она никогда не будет счастлива в качестве содержанки. Ей нужно от жизни больше.

Хоук встал и высокомерно посмотрел на Гамильтона с видом величественного негодования.

– Мой добрый сэр, я покровительствовал вашей дочери и был безрассудно щедр к ней, в то время как вы оставили ее в бедности, вынудив разными способами добывать себе пропитание. Так что прошу вас воздержаться и не диктовать мне, что нужно Белинде.

– Вы не сделаете из моей дочери продажную женщину!

– Откровенно говоря, сэр, Белинда сама продала себя, и она торговала собой до того, как я ее встретил. Не смотрите на меня так, словно это я опозорил ее, – во всей этой истории я был ее спасителем.

– Не бескорыстным, ваша светлость, не бескорыстным. Хоук опустил глаза, сердце у него колотилось от негодования и стыда.

– Боюсь, это невозможно. Нам хорошо так, как есть.

– А какая жизнь уготована Белинде, когда вам перестанет быть с ней «хорошо», надменный вы глупец? Когда вы натешитесь ею? Когда она раздастся оттого, что забеременела от вас? – сурово спросил старик. – Я знаю таких мужчин, как вы, сэр. Вы расплатитесь с ней и выгоните вон, как только вам на глаза попадется очередное хорошенькое существо. Моя дочь не шлюха, и, ей-богу, никому не известно это лучше, чем вам! Она была невинной девушкой, когда на нее напали. Она сделала то, что сделала, чтобы выжить!

– Я не тешусь ею, – спокойно возразил Хоук, уставясь в пол. – Вышло так, что я полюбил вашу дочь.

– Да, молодой человек, я верю, что это так и есть. – Старик внимательно взглянул на него. – Вы рисковали жизнью, чтобы сокрушить ее врагов. Но как же можно остановиться на этом? Нужно идти до конца, Хоуксклиф. Вы должны на ней жениться. И я думаю, что в глубине души вы понимаете это не хуже меня.

– Это не так-то просто.

– Почему?

– Из-за того, кто я.

– О да, вы – образчик всех совершенств, воплощение мужской добродетели. Мистер Герцог, прокладывающий себе дорогу на самый верх, не так ли? И что значит для вас жизнь какой-то молодой девушки или сердце, которое придется растоптать по дороге?

– Что бы ни случилось, я буду о ней заботиться.

– Пока это не станет для вас неудобным. Пока вы не женитесь на какой-либо испорченной светской девчонке, которая запретит вам видеться с Белиндой. Свое доброе имя вы любите больше, чем мою дочь. Честно говоря, ваша светлость, после всего, что слышал о вас, я ожидал от вас большего. А вы покинули Белинду в беде – в точности как это сделал я и молодой Мик Брейден.

– Нет, я ее не покинул! – возразил Хоук неискренне. На самом деле он чувствовал себя так, как если бы его с размаху двинули в живот, потому что в ушах у него прозвучал ее тихий шепот: «Все предают меня, Роберт».

«Я не предам вас», – поклялся он тогда.

– У меня очень широкая сфера деятельности, и на мне лежит множество обязанностей, – с жаром продолжал он. Он не мог поверить, что этот беспечный дуралей заставил его защищаться. И кроме того, его объяснения ему самому показались весьма жалкими. – Я должен жениться ради своей семьи. Видит Бог, я не могу жениться на своей любовнице. Скандал потрясет всю партию. Так никто не делает!

– И это образчик совершенств, человек принципов, который склоняется перед диктатом какого-то пособия по этикету, вместо того чтобы поступать по велению сердца!

– Прошу вас, сэр, не оскорбляйте меня в моем доме.

– Я не хочу вас оскорблять. И у меня нет власти заставить вас поступить правильно. Все, что я могу сделать, – это сказать вам, что, сидя по ночам в камере после вашегопосещения, которое открыло мне глаза на тяжелую, ненавистную правду, я понял – мы не можем взять и выбрать, какую часть реальности мы удостоим своим вниманием, а какую проигнорируем. Нужно смотреть на всю картину целиком, на плохое и хорошее одновременно. Я игнорировал то, чего мне не хотелось видеть, и вот человеку, которого я люблю больше всех в жизни, нанесли рану, и я никогда не сумею эту рану залечить. – Бессильные слезы навернулись на глаза старика. – Мне придется жить с сознанием этой чудовищной ошибки. Если бы я мог, я увез бы Белинду с собой отсюда сегодня же, чтобы не дать вам нанести ей еще более тяжелую рану, но я потерял право вмешиваться в ее жизнь. Я это понимаю. Я понимаю также, что она вас не оставит, даже если я обращусь в суд. Она вас любит. Я понял, что она вас любит, в тот день, когда вы с ней впервые пришли ко мне в тюрьму. После всего, что она перенесла, если вы причините ей зло, клянусь могилой моей жены…

– Я скорее расстанусь с жизнью, чем причиню ей самое малое зло.

– Надеюсь, вы говорите это обдуманно. – Альфред внимательно посмотрел на него, крепко прижимая к себе книгу.

Хоук заметил, что это был не иллюстрированный манускрипт, а потрепанная Библия.

– Ваша светлость, я человек незначительный, – вздохнул старый ученый, – а вообще-то я глупец. Я могу только заклинать вас доказать свою хваленую порядочность и предупредить вас, что, если вы позволите настоящей любви покинуть вас – ради положения в свете, – в один прекрасный день вы проснетесь и поймете, что вы не лучше меня, проклятого слепого глупца.

Вернувшись, Бел нашла Роберта в странном настроении. Он слушал их рассеянно и несколько отчужденно, пока они с Джасиндой взахлеб рассказывали о диких горных пони, которых они кормили яблоками. Джасинда и Лиззи побежали наверх переодеться к ужину, и тогда Роберт признался Белинде, что ее отец отыскал дорогу в Хоуксклиф-Холл.

– Что? – Она уставилась на него, охваченная изумлением, радостью и робостью. Она не видела отца с тех пор, как он узнал, что она стала куртизанкой. – Как он выбрался из «Флита»? Он здесь?

, – Я не знаю, мы об этом не говорили. Он предпочел остановиться в деревенском трактире. Он придет к нам ужинать.

– Ах вот как! – Сердце у Бел защемило. – Это может означать одно – он не одобряет моего образа жизни.

– Такое же впечатление создалось и у меня.

– Он что-нибудь сказал вам?

Хоук покачал головой и отвел взгляд.

– Белинда!

Она направилась к двери, чтобы привести себя в порядок к ужину, но, услышав его тихий оклик, остановилась.

Он медленно повернулся к ней, на его мужественном лице было жалкое выражение.

– Вы знаете, что я вас люблю?

Она улыбнулась и погладила его по плечу.

– Да, как и я вас. Что-нибудь случилось?

Он накрыл рукой ее пальцы, лежащие у него на плече, и задумчиво поцеловал их.

– Я хочу, чтобы вы были счастливы, – прошептал он.

– Я никогда еще не была так счастлива, как здесь, с вами.

Он обнял ее, и она положила голову ему на грудь, тут же забыв о волнении, вызванном неизбежной встречей с отцом. Наконец Роберт поцеловал ее в лоб и отпустил.

К счастью, отец ее прибыл загодя, так что до ужина они успели поговорить откровенно. Бел ожидала, что отец станет ругать ее за неподобающий образ жизни, но вместо этого он просил у нее прощения за совершенное на нее нападение с таким горестным сожалением, что довел до слез. Понадобилось довольно долго убеждать его, что своей любовью Роберт почти исцелил ее.

– Но он тебе не муж, дорогая моя, – робко проговорил отец, держа ее за руку.

– Я понимаю, но… я ему верю, папа. Я его люблю. Если бы он женился на мне, это испортило бы его политическую карьеру и репутацию – не говоря уж о Джасинде. А ведь он может сделать очень многое в этом мире. Я понимаю, это прозвучит необычно, но, честно говоря, что значит клочок бумаги, на котором написано, что мы муж и жена? Я знаю, что он меня любит.

Старик нахмурил брови, поджал губы и покачал головой с таким тревожным видом, что ее напускная твердость чуть не дала трещину и она чуть не выпалила ему всю правду – что больше всего на свете ей хочется стать женой Роберта.

Но какой у нее выбор? Она куртизанка, она его любовница. Такова ее роль, и ей следует принять ее. Едва ли Роберту захочется, чтобы его женитьба послужила продолжением скандала с Блудницей Хоуксклиф, – хотя, судя по тому, что теперь Бел знала о Джорджиане, та носила это клеймо с гордостью.

– Как тебе удалось выйти из «Флита»? – спросила она, торопливо меняя тему разговора.

Он бросил на нее хмурый взгляд.

– Я воззвал к любезности коллег. Я не обратился к ним за помощью сразу же, потому что беспокоился о своей репутации, совершенно так же, как это делает герцог, – с раскаянием признался он.

Бел вздохнула и нежно погладила его по плечу.

– Знаешь, папа, в положении погибшего человека есть одно преимущество: у меня, например, больше нет репутации, о которой нужно заботиться.

Он нахмурился, услышав ее горькую шутку, но она рассмеялась и заверила его, что с ней все в порядке.

Вскоре их позвали к столу.

Бел видела, что отец и Роберт чувствуют себя неуютно, хотя оба были слишком хорошо воспитаны, чтобы допустить какую-либо грубость. К счастью, веселая болтовня Джа-синды заполняла неловкие паузы и всех забавляла. Когда же наконец и Лиззи удалось вставить слово, Альфред обнаружил, что в их обществе есть еще один книжный червь, и с яростным восторгом втянул робкую девушку в разговор.

Краешком глаза Бел заметила, что Роберт как-то странно смотрит на нее. Она послала ему вопрошающий взгляд, но он только молча взял ее руку и смотрел на нее не отрываясь, пока остальные обсуждали «Путешествия Гулливера».

Этой ночью, после того как отец ушел, а девушки удалились к себе, Роберт повел Белинду на вершину башни и овладел ею под звездами, шепча ей уверения в вечной преданности, и она со слезами благодарности отдала себя в его власть.

Его доброта была так бесконечна, нежность так необычна, словно он хотел насладиться ею, прежде чем вдребезги разобьет ее сердце.

Бел стояла у двери в кабинет Роберта, охваченная внезапным дурным предчувствием. Он пригласил ее для какого-то разговора, и она уже заранее волновалась, не зная, что ей следует ждать от их встречи.

Она вошла в комнату и выжидательно посмотрела на Роберта.

Его темные глаза светились торжеством. Он подошел к ней, взял за руки и слегка сжал их.