Текст книги "Одно сердце – три жизни. Пасхальное чудо"

Ваше здоровье в ваших руках, цените его, думайте о нем, пока вы еще здоровые. Учитесь и умейте выбирать медицинское учреждение по вашим запросам и возможностям.

Мой путь как чей-то промысел

В детстве, как и все, я баловался, шалил, сбегал из дому, правда, недалеко – в «путешествие по лесам» рядом с нашей деревней, а вечером возвращался домой с поникшей головой, готовый к наказанию, но никогда наказания не получал. Во мне с малолетства сидело чувство ответственности, и не то чтобы за свою жизнь, а за тех, с кем я был рядом. Я ответственно относился к работе по дому, к учебе, внешне я не показывал, но всегда сильно переживал за все. Конечно, ребенку в детстве лучше ни о чем не думать, быть безбашенным, но, видимо, не у всех это получается.

Позже, где-то после двадцати лет, когда я уже видел, как живут мать и отец, сопоставив их характеры, я понял, откуда это у меня. Мать работала практически непрерывно, как у нас в деревне говорили, «крутилась как юла». Отец летом работал сутки через сутки, иногда двенадцать часов через двенадцать, а зимой уезжал в тайгу на заготовку леса. Успевал он многое и по дому, хозяйство ведь большое было: то построить баню, то чего отремонтировать, забор обновить… Отпусков в деревне в то время не было, да и отдыхающими я своих родителей не видел никогда. Но у отца было ценное качество: для восстановлению сил он мог прилечь где угодно, поспать тридцать – сорок минут, а потом за работу; мать за это ворчала на него. Сейчас я думаю, а ведь этот человек прошел две войны (финскую и Отечественную), дважды бежал из плена, и спасла его только родная деревня Кистер. Весь израненный, осколки выходили из него даже в семидесятые годы, прорывая кожу на ногах, а с осколком в легких он так и умер. То, что мать на него ворчит не со зла, я и тогда понимал, а теперь думаю, ворчала она, чтобы отец просто не забывал о ее значимости в семье, где сам он никогда и не старался быть на первых ролях. Феминизм такого рода в семье не мешал нашему развитию, мы нормально росли и развивались. Отец мне говорил: «Ну что, сынок, будешь плохо учиться, как сейчас, всю жизнь будешь быкам хвосты крутить», – то есть пасти скотину, быть скотником. Он почему-то хотел, чтобы я стал политработником.

Я мечтал стать военным летчиком. Наверное, еще и потому, что каждый день над головой летало до двадцати самолетов-истребителей. Позже я узнал, что в Новосибирске производили самолеты, а новые самолеты, как говорят летчики, «ставили на крыло», обкатывали. В тайге, в 30–40 километрах от деревни, был секретный аэродром, где испытывали новые технологии, в том числе, когда самолеты закреплялись на станине-катапульте и, как только двигатель наберет силу, ими как бы выстреливали. С мыслью о небе я не расставался, наверное, лет с шести и до шестнадцати, пока меня не «бросили» в военкомате на мандатной комиссии из-за возраста. Я окончил школу в шестнадцать лет, а в летное училище брали тогда с семнадцати.

Жизнь прошла бурная: где-то хаотично все происходило, где-то плавно, хотя я старался планировать события с детства, но, как говорится, закрутилось, завертелось, понеслось. Что на меня влияло: общая обстановка и установка в стране, окружение, обстоятельства? Да ничего. Как мне казалось, я не плыл по течению, а шел самостоятельно к поставленным целям. Конечно, сказывалось влияние друзей в чем-то, но мало, влияние родителей (мы мнение родителей в юности редко воспринимали в полном объеме, хоть и прислушивались), но с самого детства у меня всегда было такое чувство, что я никогда не был один – мне казалось, что кто-то со мной всегда ходит рядом, подсказывает, дышит в спину, помогает. Этот «кто-то» всегда был со мной и во мне.

Я помню лампадку у соседей, помню лик Божьей Матери, помню ладанку моей мамы… Этот «кто-то» вселился в меня, был со мной, никогда ни в чем не мешал, а наоборот, подсказывал, как правильно поступить, а иногда и уводил от ожидаемых бед. Сегодня, прожив жизнь, вспоминая некоторые эпизоды в подробностях, я понимаю, что без этого внутреннего «другого» я бы просто не выжил.

Тяжело самому оценить, как ты прожил жизнь. Воспроизвести некоторые эпизоды можно, но оценить – нельзя. Много есть различных выражений: «Жизнь – это мрачная юдоль, в который человек будет питаться хлебом, омоченным его слезами», «И вражду положу между тобой и между женой, и между семенем твоим и семенем ее: оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в голову». Все это я пережил, и пережил без сожаления, без обиды на кого-то. Иногда оцениваю, сколько лишнего я сделал в жизни, не думая, а душа не знала даже, что это такое, ведь объяснить простым языком мне никто не удосужился, никто не вложил в мою голову учение святых отцов, притчи Соломоновы, заветы Экклезиаста.

Сегодня я понимаю, что если б жизнь повторилась, прожил бы ее по-другому. В Книге Экклезиаста говорится, «что если человек мог хорошо жить, наслаждаться и не жил, достоин он смерти», а ведь я и сам не жил и не очень-то давал жить детям, да и близким мало помогал, хотя мог помогать по-настоящему, но многие из тех людей, кто был в моем окружении, жили роскошно. В жизни, когда ты имеешь много и не пользуешься этим, тебя не понимают.

Помню слова кого-то из святых: «Если кто-то построит хоть один храм, то, считай, возвел он себе лестницу на небеса». Мы с большим размахом строили храмы, не думая о вознаграждении, еще не зная этих слов. Строили быстро – года за два управлялись.

Мы часто как мантру повторяем слова: «Чтобы достойно прожить, надо родить детей». Я бы конкретизировал – сына, потому что через дочь все может уйти в бездну, ведь если деньги попадут к человеку по счастливой случайности – быть беде, и дело не в том, что новый родственник – плохой человек, просто он не понимает цену денег, может не понять. Еще надо «посадить дерево, построить дом, и надо помогать людям в сложных ситуациях». Тут я бы полнее развернул последние слова: «Если ты мог помочь кому-то, но не помог, то ты, если и не достоин смерти, то прожил жизнь зря».

Рассказать о себе – может, это будет хоть в чем-то полезно нашим детям. Наши родители о себе ничего нам не рассказывали, наверное, считали, что так лучше. Мы, поколение сороковых и пятидесятых годов, встретились как-то лет десять – пятнадцать назад и спросили друг друга: «Как дела? Как живешь?» Как оказалось, все продолжали жить с открытой душой и сердцем. Как выразился один мой друг, «столько прожили, и не то что плюнуть в твою сторону не за что, но даже сказать плохого». Такие слова многое значат на фоне того, что партнеры в девяностых хоронили друг друга пачками, и главные причины – отсутствие доверия, коварство по отношению друг к другу (захват бизнеса друга, подлость, убийство – это было почти что нормой со ссылкой на то, что поменялись среда и ценности).

В Словении мне посчастливилось встретиться с человеком преклонного возраста, ему под девяносто лет, а может, и больше. Лет восемнадцать – двадцать назад он впервые встал на роликовые коньки, а потом в Америке на соревнованиях стал чемпионом и там же получил лицензию, чтобы обучать детишек в Словении кататься на роликах. Он стал одним из руководителей-добровольцев Школы здоровья, в которой придерживаются методики русского военного врача, уроженца Рыбинска. Лет тринадцать – пятнадцать назад все начиналось с одной группы, а сейчас уже 220 групп по всей Словении. Он смог организовать группу в Портороже, человек 25–30; люди в желтых маечках с эмблемой школы занимаются по тридцать – сорок пять минут, после чего общаются, купаются в море, играют в разные игры с мячом. Возраст спортсменов-добровольцев от сорока лет и до бесконечности. Правда, о здоровье думают в основном женщины, их в группе 70 процентов. По всей Словении и в прилегающих районах Италии сегодня в группах занимаются более 5 тысяч человек. А начиналось все, напомню, с одного человека, предварительно прошедшего подготовку для проведения занятий и получившего лицензию. Проект начинался без денег, без особой поддержки властей, без рекламы. Но люди потянулись. У них пробудился естественный, имеющийся у каждого из нас инстинкт продления жизни и наслаждения ею. Этот человек, к слову, еще сейчас лихо подтягивается на турнике много раз.

Когда мы достигаем определенного возраста, мы часто становимся зависимыми – ожидаем помощи от близких, друзей, соседей, от государства. Но можно сидеть и ждать у моря погоды, а можно сосредоточиться, найти единомышленников, найти в себе силы и заставить обстоятельства работать на нас. Существует выражение: «Мы можем столько, сколько знаем». Знаем-то мы много, а вот насчет того, что можем, сомневаемся. Не пора ли начать действовать? Грех, как говорят, не упасть, грех – не подняться.

Раньше я легко мог решить этот вопрос, но все не доходили руки. А сейчас, когда есть время, силы и желание, не знаю, как подойти. Может, просто на месте изучить ситуацию и предложить свои услуги… или почивать в статусе «уходящего» ветерана-пенсионера. Надо с чего-то начинать, например, пока все думают, начать с написания книги «О хлебопечении в Приморье». Или написать о том, как сделать край одним из ведущих во внешнеэкономической деятельности, как организовать экспорт сырья и готовой продукции, той же муки в КНР, где ситуация с продовольствием в ближайшие годы улучшаться не будет. Можно отслеживать, чего не хватает на рынке в КНР, и наладить производство этого продукта, а потом экспортировать в Суйфыньхэ, где уже налажены логистические центры, а оттуда – по всей КНР.

Бегло оглядываясь назад, оценивая свою жизнь с собственных позиций, думаю, что жил как многие, трудился в меру своих сил и способностей, старался делать добро людям, помогал, давал работу и вроде заслуживаю хоть самой маленькой, но положительной оценки, но что скажут люди, я не знаю, ведь даже родственники и близкие оценивают по-разному: одни хорошо, другие – не очень, а третьим мало что дал и сделал – и каждый прав по-своему. Сам я жизнь сравниваю иногда с восхождением на гору Афон: с одной стороны – тяжело, трудно, цепь испытаний, с другой – при восхождение на вершину ощущаешь радость. Я и по достижении семидесяти лет ощущаю грусть, иногда печаль, которая ходит рука об руку с радостью. Думаю о детях, с кем они останутся, как будут жить. Думаю о сыне, кто ему подскажет, поможет, как мне – отец? Почему он родился так поздно? Ведь всем своим и даже чужим я помогал, а ему? Чем он провинился? Родился только и уже отвечает за мои грехи. Чего он добьется в жизни, чего достигнет, оправдает ли мои надежды?

И опять суета сует, сожаление, расстройство, недовольство и вопрос – почему?

И опять надежда: может, он родился, чтобы помочь тем, кто остался в России? Сможет ли?

Здравствуй, страна утренней свежести!

 «Асан Медикал Центр», доктор Ю, Сонг Менг Гын и Ким Де Джун

В клинику мы прибыли рано утром. На входе нас встретили рослые, строго, но со вкусом (шикарно) одетые привратники, которые, открыв двери, показали направление, куда идти. На улице был страшный холод, нехарактерный для Кореи в это время, но от такой встречи на душе стало легче.

Зашли в огромный – потолок высотой метров 25–30, – холл, там было тепло и уютно. На входе, немного мешая потоку, устроен был цветочный островок, метров 12 по площади. У блестящих никелем лифтов стояли по две красивых девушки, как с конкурса красоты или с хороших рекламных проспектов.

Нас проводили в международный отдел, он тогда был на первом этаже. Посадили в удобные кресла, предложили глянцевые журналы, газеты, чай, кофе, печенье. Все делалось дружелюбно, искренне, от души. Нам, конечно, было не до этого, но все равно приятно… Я крутил головой, осматривался. Меня зарегистрировали в компьютере. Потом подошла медсестра, одетая как на картинке, попросила меня пройти в отдельную комнату, переодеться в простую пижаму. Меня взвесили, определили рост, померили температуру, давление. Зачем-то взяли мазок из горла, попросили сдать мочу, взяли кровь – и тут же унесли, как я понял, на экспресс-анализ. Забыл сказать, еще в холле я обратил внимание на табло, где определялась очередь. Так что все делалось быстро, без всякой лишней беготни, как у нас бывает.

Примерно через полчаса принесли анализы, и меня пригласили в кабинет, переводчицу при этом оставили за дверью. Я вошел, меня встретили улыбающийся человек и медсестра, говорили они на английском и на языке жестов, так что я все без труда понял. Лег на кушетку, мне сделали ЭКГ, УЗИ, доктор послушал, затем позвал переводчицу и, посмотрев документы из России, переведенные на английский язык, разъяснил, что требуется тщательное обследование, что нужно настроиться на длительное нахождение в стационаре в Республике Корея.

Буквально через пять-семь минут за мной пришли, помогли подняться на 18-й этаж (раньше это был первый VIP – этаж для иностранцев и «платных» корейцев). Палата – как номер в отеле, площадью 28–30 квадратов, кроме медицинской кровати, там были диван, кресло, спальное место для сопровождающего, была там и ванная комната. Меня опять попросили переодеться в больничную хэбэшную пижаму, а также по возможности принять душ или ванну, что смогу. От предложенной помощи я отказался. Потом меня «окольцевали» в целях идентификации (то есть на запястье прикрепили пластмассовый браслет с идентификационным кодом пациента). Перед этим минут тридцать-сорок мне объясняли правила поведения в клинике, технику безопасности – в палате, кстати, висели различные таблички, похожие на наши типа «не влезай – убьет», но с красивым дизайном. Попросили выбрать меню из трех вариантов: корейская, европейская и не помню какая еще кухня. Я без колебаний выбрал корейскую, чтобы подготовить свой организм для приема корейского сердца (на подсознании, о трансплантации мне еще никто не сказал ни слова). После этого, разобрав свой чемодан (зубная щетка, паста, мыло, набор шампуней и прочее), я прилег. Вскоре за мной пришли, провели на сестринский (врачебный) пост, еще раз измерили рост, вес… не помню, что было дальше, но помню, что первую ночь я спал как убитый, видимо, чувствовал, что здесь мне не дадут умереть.

Я всем всегда говорил и говорю: «Для того чтобы лечиться, надо иметь либо здоровье, либо характер, сильную волю и желание жить». Чем я располагал, не знаю, но практически всю следующую неделю я провел в кресле-каталке, которую возил санитар, и в сопровождении переводчика. По каким этажам, по каким кабинетам меня возили, не помню. Людей в клинике было мало, время тогда было тяжелое и для клиники, и для всей Кореи, но корейцы умеют довольствоваться малым, любят свою страну, уважают себя и думают о будущем. Они с честью вышли из кризиса и впоследствии стали одной из восьми крупнейших экономик мира. У них все подчинено развитию, даже одна из функций их внешней разведки – сбор информации для бизнеса и обеспечение продвижения бизнеса за границей. Об этом я узнал в клинике, как и о многом другом.

Полное подробное исследование организма, включая коронарографию, было сделано за неделю.

В первый же день моего пребывания в клинике я мимолетно познакомился с Сонг Менг Гыном, кардиохирургом; его всегда сопровождала большая свита, и он был очень занят. Познакомился я, уже ближе, с Ким Де Джуном, кардиологом, который прописывал и корректировал мне все назначения. Из его слов я понял, что меня привезли в клинику очень поздно. Киму тогда не было и сорока лет, и он, как и доктор Сонг, постоянно дежурил в реанимации.

Мне назначили немерено лекарств и капельниц. Хоть немного, но стало легче, я стал думать опять: «Я лежу, а за меня кто-то работает». Дней через семь-восемь меня предупредили, что через день-два будет большой консилиум, на котором будет приниматься решение, что делать: лечить консервативным путем, медикаментозно, или делать операцию на сердце; о трансплантации не было даже упоминания.

И вот час настал. Меня привезли в прекрасно оборудованный кабинет (сейчас такие называют кабинетами телемедицины), больше похожий на офис, оснащенный компьютерами, проекторами, огромным экраном; здесь же была медицинская кушетка, велотренажер для стресс-теста, еще что-то. За просторным столом расположилось, как мне показалось, порядка пятнадцати-семнадцати человек. Я пересчитал – оказалось, 13, а 13 – мое счастливое число. Первым докладывал доктор Ю, потом еще несколько человек, как позже я узнал – анестезиолог, перфузиолог, заведующий отделением реанимации, заведующий отделением интенсивной терапии… Дольше всех выступал доктор Ким Де Джун. Все они были очень опытными. Спорили, рассуждали, снова и снова просматривали результаты УЗИ, коронарографии, показывали на экране, как работает сердце, рисовали непонятные мне схемы. Мне никто ничего не переводил. Меня осмотрели. Настрой у всех был дружелюбный. Как я позже узнал, на тот момент я был единственным иностранным пациентом, прибывшим в клинику на трансплантацию. Мне предложили пройти по дорожке (стресс-тест). Через какое-то время я чуть не упал – не было сил двигаться.

Потом меня вывезли из кабинета, а консилиум продолжался, я слышал, что шел горячий спор. Никто не мог ничего возразить против проводимого лечения – оно могло продлить мою жизнь на месяц или на два… но все выступали против трансплантации даже в обозримом будущем.

Последним выступил доктор Сонг, которого я еще мало знал. Он согласился со всеми выводами коллег, но сказал слова, которые впоследствии я слышал от него не один раз: «Если есть хоть один процент спасти человека, он его использует». Доктор Сонг сказал, что уверен в пациенте, то есть во мне. Да, состояние всех моих органов на пределе, но сила воли, которую он каким-то образом рассмотрел во мне, позволит мне выжить. Кто-то сказал, что иностранцу операцию можно делать только на основании решения законодательного органа его страны, и Сонг без сомнения ответил: «Этот пациент получит его раньше, чем вы думаете».

Резюме было таково: ставим на очередь на трансплантацию, назначаем мощную терапию, а сам пациент получает разрешение на операцию и предоставляет его нам не позже чем через месяц до операции.

Такие решительные люди, как доктор Сонг, люди, на которых держится мир, держится прогресс, редко ошибаются, но часто страдают от своих же действий, необходимых для жизни общества. Страдают, но берут на себя ответственность. Ради чего? Престижа нет, денег нет. Да просто они так устроены, и этого не понять другим. Доктор Сонг принял немало смелых решений, не преследуя корыстных целей, он даже стал жертвой преследования дикой толпы и реального суда, несмотря на свой авторитет. Но что было бы с обществом, с медициной Кореи, если бы в Корее не было таких твердолобых патриотов, как Сонг… Тысячу раз я спрашивал себя, зачем он рискует собой ради других и смог бы я быть таким же? Честно отвечу – не знаю. Хоть я делал многое для людей, но до такого уровня самопожертвования не дошел.

Итак, благодаря упорству одного человека и под его ответственность я был поставлен на очередь под номером 101. Сколько трансплантаций в год делалось, я не знал, как и того, сколько вообще трансплантаций сделали в клинике.

Надо было решать вопрос с разрешением. Мы подключили все каналы: задействовали друга В. А. Стегния – друг его раньше был мэром Сеула и знал многих сенаторов, задействовали прочих знакомых, задействовали криминал, через одного знакомого депутата вышли на Ассоциацию корейских строителей, которые возводили корейскую деревню под Уссурийском, вышли на строителей гостиницы во Владивостоке… Где словом, где делом, а где и деньгами – давали столько, сколько просили. Во Владивостоке было корейское консульство – губернатор Наздратенко правильно выбрал партнера в лице Кореи для развития края, у нас с корейцами больше общего, чем с китайцами, они больше помнят, кто и что для них сделал.

Дней через двенадцать-пятнадцать в адрес международного отдела госпиталя поступил необходимый документ, дающий мне право на операцию. Кто-то где-то все же решил мой вопрос. Я тогда не узнал, кого именно благодарить, а позже уже не было необходимости и потребности.

Следующие несколько дней я отсыпался под действием инъекций, сначала понемногу вводили, а потом увеличили дозу; после инъекции всегда показывали на подушку – спи, мол. Постепенно количество инъекций в сутки дошло до восемнадцати-двадцати, если не больше. Начали с одного штатива, на котором висели два-три дозатора, потом довели до четырех штативов с двенадцатью-четырнадцатью дозаторами, то есть лекарства лились в меня рекой, да еще и таблетки давали горстями. Два-три раза в сутки у меня брали анализы и вносили коррективы в назначения. Ежедневными моими гостями были доктор Ю, доктор Ким и профессор Сонг.

Видимо, для того чтобы лучше организм усваивал лекарства, чтобы они расходились по всему организму, меня заставляли ходить по клинике. Я научился с тремя-четырьмя штативами ездить в лифте, ходил в зимний сад на шестом этаже, спускался на улицу в парк, в общем, проходил я в день по несколько километров.

Мы пытались ускорить приближение операции. Через месяц лечения немного улучшились функции желудка, печени, почек, и, так как на наши просьбы о возможности прямой пересадки отрицательного ответа не было, мы искали донора в России – среди тех, кто пострадал в аварии, в местах заключения, в армии. Я все время думал: а как угадать? Есть же много показателей, которые надо проверить до момента операции. Еще думал, что все-таки произойдет с тем человеком, чье сердце мне поставят?

Время бежало неумолимо, несмотря на лечение, мне оставалось жить две-три недели, в лучшем случае месяц. Где-то в начале апреля ко мне приехали друзья, Игорь и Юрий. Мне разрешили съездить с ними в ресторан, с одним штативом только. Мы немного погуляли по улице. Поужинали в ресторане при гостинице «LOTTO Чансиль». На следующий день ребята должны были улетать. Когда я провожал их, они оба были в модных то время черных плащах. Я окликнул Юрия: «Ну что, Юрок, может быть, мы больше не увидимся». Он засмеялся, вернулся, обнял меня и сказал: «Может быть, увидимся – выживешь». Юрий был молодой, красивый. Я бы в то время без сомнения отдал свою жизнь взамен его, и он бы жил, а у меня не было тех испытаний и мучений впереди.

За мной ухаживали самые квалифицированные медсестры клиники, которые уже участвовали в десятках операций, а потом ставили на ноги многих, кто прошел трансплантацию.

В один из дней подошла старшая медсестра, которую я почему-то боялся, и сказала по большому секрету, что завтра или сегодня ночью повезут меня на операцию. Я сосредоточился, задумался, но воспринял это как пустую информацию. Видимо, сердце чувствует – операция не состоялась: либо донорское сердце не подходило мне по ряду показателей, либо кому-то другому поставили.

Владыка Вениамин длительное время обсуждал возможность пересадки христианину… Никто не мог ответить, где душа: в сердце, в крови или в мозгу. Сейчас я бы им сказал: «Читайте Ильина», но потом иерархи решили, что делать можно и нужно, и это известие было для меня поддержкой.

Но уже не месяц, а неделя, а возможно, сутки или часы мне оставалось жить. Я это хорошо понимал, что в любое время сердце может остановиться. Да, вокруг меня было много современной техники, много высококвалифицированных врачей, но Сонг и Ким ходили напряженные – показатели, такие важные для подготовки к операции и для обеспечения послеоперационной деятельности, начинали ухудшаться.

До сих пор мне непонятно, как все это выдерживали мои мозги, мой взрывной характер. Персонал смотрел на меня с оптимизмом, а их улыбки вселяли и укрепляли надежду. Впервые в жизни я от корки до корки прочитал Библию. Ежедневно восемь часов, как по хронометражу, я читал молитвы, но все равно чувствовал себя загнанным в клетку, обреченным. На мою просьбу съездить перед операцией в церковь я получил отказ и принял это как должное. Почему-то несколько ночей подряд во сне я видел икону «Моление о чаше в Гефсиманском саду», которую в реальной жизни никогда видел, но увидел потом, в Иерусалиме, в Гефсимании, в храме Всех Святых. Страх приходил ко мне на время и уходил под воздействием слов, звучащих свыше: «Ежели может меня миновать чаша сия». Я тогда не понимал, как понимаю сейчас, что за все надо отвечать. Меня успокаивало то, что я больной, немощный, что мне все равно не выжить, и лишь бы были здоровы жена, дети, мои товарищи по работе, и тогда все будет хорошо. Успокаивали меня и не давали повода выплеснуть эмоции слова: «Ты предназначен на заклание еще до твоего рождения». Я думал, что если мне дали силы дожить до этого дня, значит, я выживу, и каждый следующий день ждал своего часа уже более спокойно.

Сутки казались мне вечностью. Конечно, без молитв и без другого, внутреннего человека, который был во мне, я бы долго не выдержал. Когда мы не знаем, что сказать, говорим: «Все в руках Божьих или в руках Провидения», а кто уж там на самом деле решает, не знаю…

Психологию пациентов перед трансплантацией и после нее, оказывается, давно уже описали американские ученые, но у меня не было к ней доступа. Доктор Сонг, который длительное время находился на стажировке в Америке и в совершенстве владел английским языком, понимая мое состояние, пытался что-то объяснить, но он не был психологом (позже психологом стала его дочь). По телефону я сообщал семье и друзьям, что у меня все хорошо, что все идет по плану. Разве мог я говорить другое, когда заработанные партнерами деньги уходили как в печь, то есть на меня, и, как я считал, бесполезно. Ежедневно словами, улыбками меня поддерживали доктор Ю и доктор Ким. Доктор Ю, директор международного центра, кореец по национальности, был гражданином США, у него в Америке было целое поместье, где жила большая дружная семья. Последняя его должность в США была ответственной – главный врач госпиталя на военном корабле, где, думаю, он видел очень много тяжелых случаев. Уж он-то понимал психологию не только корейцев, но и моряков других национальностей, служивших на корабле. Работа в экстремальной ситуации дает опыт и глубинные знания, которые не получишь в гражданской клинике. Не знаю почему, но на тот момент он был ближе всего мне.

Вдруг у меня стало резко падать зрение, кружилась голова, казалось, силы вот-вот покинут мое тело, а потом уйдет и душа. Но я уже не был беспомощной тенью, как в России. Я верил врачам, медсестрам, к которым успел привыкнуть, как к родным. Они остались, пусть и безымянными, у меня в памяти.

В клинике я открыл для себя новый мир – мир Доброй медицины, мир Надежды и Здоровья. Все это связано с отношением медработников к пациентам, а это отношение вытекает из отношения общества к ним: а Корее медиков уважают. В них видят гарантов своего здоровья, а я видел в них неиссякаемый запас добра, внимания и заботы. Так работать можно, когда у тебя есть образование, есть навыки, есть желание, ну и, конечно, когда решены или есть возможность решить все насущные потребности как по зарплате, так и по бытовым условиям. Да и сама обстановка в клинике – чистота, отменное питание, благоустроенная территория, зимние и летние сады, фонтаны, фортепиано в холле, бесплатные концерты артистов, постоянные выставки местных художников, чудесные комнаты отдыха для пациентов и гостей, где постоянно обновляются газеты и журналы, магазины, рестораны, кафе со всякими вкусными сладостями, кофе и соками по низким ценам, храмы всех конфессий (для христиан, буддистов, мусульман), – уводила от угнетающих мыслей о болезни.

Мне повезло еще в том, что наступила весна: все оживало, деревья покрылись зелеными листочками, цвела сакура, какой-то вид магнолии, пели птицы, – все говорило о том, что жизнь не останавливается, и природа через все это стимулировала мои силы.

Я прекрасно понимал других пациентов, стоящих в очереди на операцию, но чувство эгоизма преобладало. Если бы мне, 101-му, предложили сейчас операцию, я бы, конечно, не отказался.

Конечно, в США, Европе, в КНР я бы не дожил до операции, хотя кто знает, как было бы? Долетел, доехал бы я до них вообще?

* * *

Что делать дальше? Спасённый автор и его спаситель – профессор Сонг Мёнг Гын

С китайскими специалистами на фабрике здоровья в Асан Медикал Центре

Празднование 15-летия после трансплантации. Мои друзья – моё богатство

Ещё один спасённый нами, баскетболист с синдромом Марфана из Словении

15 лет спустя после пересадки сердца я со своим спасителем кардиохирургом Сонг Мёнг Гыном: «Ну, сколько ещё поживём по 15-ть?»

Митрополит Сатириус, Татьяна Ивановна и автор

Наша помощь другим руками врачей (Рабочие будни врачей. Безвестная. Одна из многих, что мы помогали другим)

Кардиохирург Сонг Мён Гын: зоркие глаза, золотые руки, золотое сердце

В гостях у Метки Зорец в медицинском центре «Медикор» (Словения)

Митрополит Сатириус – митрополит Антиохийский и Писсидийский – мой духовный наставник и спаситель

Слева направо: автор, первый секретарь Иньчуаньского горкома КПК Сюй Гуан Го, бизнесмен Сюй Жин Мао. Планы на будущее

О новом проекте замолвите слово… Создание кардиоваскулярного центра «Карвар» в г. Иньчуань, КНР

Встреча с Сонг Мёнг Гыном, г. Иньчуань, КНР представителя «Мосгаз» Андрея Синдяева и генерального директора Телеканала «СПАС» Бориса Костенко

Дни сердца, Международная научно-практическая конференция по кардиологии и кардиохирургии, в КНР, г. Иньчуань

Наше отделение сердечно-сосудистой хирургии в г. Иньчуане, КНР

Сотрудничество КВЦ «Карвар» с профессором Афксендиос Калангос, г. Инчьуань, КНР

Корифеи кардиохирургии: справа – проф. Афксендиос Калангос (Швейцария, Греция) и слева – проф. Сонг Мёнг Гын (Республика Корея)

Дни сердца, Международная научно-практическая конференция по кардиологии и кардиохирургии, в КНР, г. Иньчуань

Известные кардиологи и кардиохирурги из Сербии, Греции и России, участники научно-практической конференции, г. Иньчуань, КНР

Операция в новой гибридной операционной, где можно делать любые операции на открытом и закрытом сердце в Центре «Карвар»

Очередная операция Сонг Мёнг Гына в КВЦ «Карвар». Для кого-то рядовой рабочий процесс, а для кого-то – спасённая жизнь

Публикация в китайской газете об открытии КВЦ «Карвар» в КНР

Статьи в китайской газете о Сонг Мёнг Гыне (Республика Корея), об авторе и Метке Зорец (Словения)

Рождественская рабочая встреча с иностранными специалистами

Автор даёт интервью китайским журналистам: «Ну что сказать, пока живу, надеюсь. Сам выжил – помоги выжить другим»