Текст книги "Русский Моцартеум"

XIII. Владек Функе – поздний переселенец

per fas et nefas[32]32
  Правдами и неправдами (лат.).


[Закрыть]

Вернувшись в гостиницу, я сбросил мокрую от пота рубашку прямо на ковер, облачился в тяжелый махровый халат и прошагал по кругу – от двери к окну и обратно. Гансвурст, то есть я, просто тащился от роскоши – в его понимании, конечно. И усталость, замешанная на потрясениях ночи, и вынужденная бессонница – все это навалилось тяжелым молохом. Эта пытка исключения сна требовала одного – сна…

Я не видел смысла в том, чтобы сидеть у телефона, дожидаясь звонка, как угловатая девственница с прыщами на лице, мечтающая о первом свидании с тощим поклонником. Если зазвонит телефон, я его услышу.

Забравшись в постель, я мгновенно уснул и увидел во сне большую симпатичную крысу, она была мягкая, будто плюшевая, и ластилась, как верная собака. Но когда я раскурил кубинскую сигару и предложил ей затянуться, крыса поднялась на задние лапы, отстранилась от подношения и сказала голосом диснеевского утенка Дака: «Ганс, не делай этого, ты меня обижаешь!..»

Противно зазвонил телефон.

Я привстал, взглянул на циферблат наручных часов – прошло полтора часа, как я провалился в сон.

Звонок настырно повторился. Я снял трубку.

– Да, я слушаю.

– Ганс, я тебя не оторвала от дела? – послышался знакомый девичий голос.

Странно, подумалось мне, я рассчитывал услышать иной тембр, иного человека.

– Да, я слушаю, – автоматически проговорил я.

– Это опять я, Эрика. Эрика Шнайдер.

– Да, – тупо повторил я.

– Я… Я внизу в вестибюле. Могу я подняться?

– Попытайся, – отшутился я. – Если, конечно, доберешься, дверь будет открыта; так что прошу ее не выламывать – только повернешь ручку, и она сама распахнется.

Положив трубку, я отомкнул дверь, сгреб в охапку брошенную на полу одежду, закинул ее в ванную, причесался, нацепил на ноги тапочки и запахнулся в роскошный халат. Сансаныч, по-моему, из кожи вон лез, чтобы представить меня, как Гансвурста: разряженного в пух и прах кретина. Впрочем, я был спокоен и не волновался.

Пару раз по определенным заданиям мне пришлось носить нацистский мундир, горланить заводной шлягер «Хорст Вессель», печальную «Лили Марлен» и разухабистую «Эрику», а также крыть евреев, негров и даже русских на чем свет стоит. По сравнению с этими проектами перевоплощение в дешевого мафиози я воспринял как праздник.

Снаружи послышался цокот каблучков, и я повернулся лицом к двери. Эрика проскользнула в комнату, плотно прикрыла за собой дверь и остановилась, привалившись спиной к косяку. Она пыталась отдышаться. Смотреть на нее, запыхавшуюся, раскрасневшуюся и прижимавшую к груди маленькую черную сумочку было любо-дорого. Сумочка мне сразу бросилась в глаза. Похоже, ее что-то распирало.

– В чем дело? – прогудел я. Потом, присмотревшись и увидев слезы, я вскинул голову: – Что с тобой случилось?

Она отмахнулась от меня, как от назойливой осенней мухи.

– Не плачь, фройляйн! – ободряюще ухмыльнулся я. – Кто обидел мою детку?

Эрика с сожалением посмотрела на меня и шмыгнула носом.

– Вот, – заявила она, вытаскивая конверт из сумки. – Забирайте. Это ваше!

Я взял конверт и осторожно раскрыл. Там лежали деньги – вторая половина от обещанной суммы.

– Смелее! – мотнула головой Эрика. – Прячьте в свой кошелек. Это вторая половина ваших грязных денег. Берите и уезжайте. Уезжайте с моих глаз долой. Подальше. Я бы с удовольствием послала вас к дьяволу, но мне его жалко – вы погубите даже дьявола.

Она громко всхлипнула.

Тут снова зазвонил телефон. Я взял трубку. Грудной женский голос заговорил:

– Это герр Фрейд? Я звоню, как мы…

– Я занят, – оборвал я звонившую – это опять был условленный звонок. – Перезвоните через полчаса.

– Понятно…

Я повесил трубку.

Этот звонок означал, что я все-таки чего-то добился. Разумеется, я бы дорого дал, чтобы узнать – чего именно? Повернувшись к Эрике, я вынул из кармана чистый носовой платок и вложил в ее руку.

– Высморкайся и расскажи папочке Гансвурсту обо всех своих горестях.

Эрика брезгливо посмотрела на мой платок и швырнула его на пол; затем по-детски несколько раз провела под носом тыльной стороной ладони. Словно надеялась шокировать меня этой выходкой.

– Хорошо, – сказал я, – раз ты брезгуешь моим платком, выпей что-нибудь – только не говори, что не прикоснешься к моему гнусному шнапсу. И вообще, хватит на сегодня эмоций. Я понял твое поведение: ты меня больше не любишь.

– Да я ненавижу вас! Не знаю, как я могла просить вас шпионить за… за…

– Прекрати! – рявкнул я. Упрятав в карман конверт с деньгами, я сказал ей: – Иди в ванную и умой личико, а то краска потекла. Посмотрись в зеркало, возможно, поправишь что-нибудь на своей чудесной мордашке и кое-что в одежде.

– Я не потерплю…

– Ступай. – Я развернул ее за плечи и шлепнул по хорошенькому задику.

Эрика негодующе передернула плечами.

– Не смейте ко мне прикасаться!

– Не волнуйся, я не заразный.

Она обожгла меня взглядом.

– Если бы не вы, я бы ни за что…

Я затолкнул взъерошенную Эрику в ванную, плотно прикрыл дверь.

Опять затрещал телефон. Я пересек комнату. Если так будет продолжаться, придется нанять секретаршу.

– Герр Фрейд, я должна поговорить с вами, – послышался мягкий женский голос.

– Хорошо, я перезвоню через пару минут…

Я быстро спустился вниз. Набрал в телефоне-автомате нужный номер.

– Ситуация крайне непонятная и запутанная. Промедление недопустимо, обвал акций и банкротство. – На меня полился поток завуалированной информации…

– Понял. Делаю все в соответствии с аварийной ситуацией на бирже.

– Утро вечера мудренее, – твердо сказали на другом конце провода.

– Но я должен знать, из-за чего вышла осечка…

– Утром, – отрезали там, – мы сами свяжемся с вами.

Я положил трубку и быстро вернулся в номер.

Пусть знал я не многим больше, чем прежде, но, судя по реакции моих боссов, я нечаянно разворошил осиное гнездо.

Эрика появилась из ванной с подавленным видом, но выглядела уже вполне благопристойно.

Я вручил ей стакан.

– Кто-то звонил? – спросила она.

– Не твое дело! – огрызнулся я. – Не суй нос куда не надо.

Она вспыхнула.

– Почему вы такой грубый?

– Полегче на поворотах, Эрика, – процедил я. – Ты еще не видела Гансвурста грубым.

Эрика с тяжелым вздохом уставилась на меня. Огромные ее глазищи смотрели с укоризной.

– Не понимаю я вас, Ганс. Правда, я и себя не понимаю. Я знаю, что вы ужасный человек, и без конца твержу себе, что ненавижу и презираю вас, но вот вижу вас – и теряюсь. Вы разговариваете со мной в своей хамоватой, насмешливо-покровительственной манере, совсем по-человечески. И у меня сразу все из головы вылетает. – Она прихлебнула из стакана. – Что случилось? Что нарушило ваши планы?

– А почему ты считаешь, что мои планы нарушились?

– Вы все время лавируете, прикрываетесь шуточками – в общем, череда каких-то масок. Или мне кажется? Кстати, и фрау Шварцер как-то подозрительно на меня поглядывает, будто пронюхала что-то. Я ей сказала, что мне все надоело и я возвращаюсь домой.

– Ловко придумано, – похвалил я. – И как, сработало?

– Думаю, что да. Она даже повеселела… По-моему, она ничего не подозревает о наших контактах. Утром я возвращаюсь в Мюнхен. И зачем я только приехала? Господи, какая же я идиотка! Ведь у меня никаких доказательств не было! Совсем свихнулась. Не знаю, что на меня нашло!..

Некоторое время я просто смотрел на нее и молчал. Что ж, кое-чего я уже точно добился: одно имя из списка подозреваемых можно было смело вычеркнуть, Эрика со мной не играла в прятки. Она и впрямь поверила, что стала сообщницей мафиози из Франкфурта-на-Майне Гансвурста Фрайера. Она даже не могла подумать, что имеет дело с большим обманщиком. Словом, сделанные в ее комнате записи если и прослушивались, то не ею. Я поневоле пожалел несчастную девчушку, стоявшую передо мной в изящных белых брючках и голубом свитере с капюшоном, одинокую и раздавленную. Красоту она восстановит за одну ночь, отоспавшись и переодевшись в свежую одежду, а вот мироощущение ее явно перевернулось. Пройдет время, пока она оправится от удара, который испытала, впервые осознав, что на самом деле вовсе не является такой мстительной и безжалостной, какой себя мнила. Мне в голову закралась мысль, не поставить ли на этом точку; но нет, я не имел права поддаваться сентиментальным порывам. Нельзя было выпускать ее на волю, пока она могла еще пригодиться, чтобы в этой игре без правил надавить на Линду Шварцер.

Я забрал у Эрики сумочку, вынул деньги из кармана халата и запихнул их в нее. Потом вернул сумочку Эрике.

Она замотала головой:

– Но я хочу, чтобы вы их оставили себе.

– Оставлю, – кивнул я. – Когда заработаю.

Эрика воззрилась на меня широко раскрытыми глазами.

– Но как? – пролепетала она. – Я вовсе не собираюсь продолжать слежку. Приду немного в себя, встречусь с Эвой Бастиан, наконец… Все должно нормализоваться…

– Какое мне дело, черт возьми, до того, что ты собираешься предпринимать и как будешь вести себя в своем Мюнхене! – взорвался я. – Колесо уже раскручено, и остановить его невозможно. Пожалуйста, уезжай в Мюнхен; можешь вообще катиться на все четыре стороны. О подробностях ты узнаешь. Прочтешь в газетах. Только денежки держи наготове. О'кей?

– Нет! – выдохнула она. – Ни за что! Вы… Вы просто бессердечный шантажист!

– У тебя была возможность пойти на попятную вчера, – немилосердно продолжал я. – В отличие от тебя, я не меняю своих планов по сто раз в минуту. Я начал действовать, а Гансвурст, ввязавшись в драку, не пасует – тем более из-за того, что какая-то пигалица нюни распустила. Поняла? Не с тем связалась, крошка. – Я взял ее за руку и подтолкнул к выходу.

Я потянулся к ручке, но в этот миг дверь распахнулась. Я отпрянул, увлекая за собой Эрику.

В проеме возник официант. Он посмотрел на меня, потом перевел взгляд на девчушку, испуганно жавшуюся ко мне, как котенок.

– Вы заказали ланч: кофе и бутерброды, – спокойно произнес он.

Я взял ситуацию в свои руки:

– Вот видишь, а ты собралась уходить.

Чуть поколебавшись, она всхлипнула и сказала:

– Пожалуй, от кофе я не отказалась бы.

– Кофе не остыл? – спросил я у официанта.

– Нет, герр Фрайер, – ответил он и вкатил тележку с ланчем в номер. Что ж, этот тип умел держаться с достоинством.

– Смотри, как бы мне не пришлось жаловаться на плохое обслуживание.

– Вчера вы меня уже предупреждали. К сожалению, я вел себя не должным образом.

– Пойдем, Эрика, уничтожим ланч, и я тебя отвезу, куда твоя душа пожелает. Моя машина внизу.

– Хорошо, отвезите меня в отель.

Я проводил хмурым взглядом официанта, и мы принялись с Эрикой за еду. Я намеренно не торопился, хотя жучок нетерпения свербил меня постоянно. В «конторе» дали срочное предупреждение! Нужно было бросать все и, как говорится, рвать когти.

Я закинул через плечо спортивную сумку, запер номер и, проводив Эрику к машине, вернулся к портье расплатиться за номер. Потом с легким сердцем снова вышел на улицу. Солнце светило во всю свою осеннюю мощь. Мы поехали с Эрикой в ее отель. Она вручила мне визитку, а я пообещал, что в случае невыполнения контракта вышлю всю сумму целиком в Мюнхен.

Я окончательно убедился, что Эрика Шнайдер – это Эрика Шнайдер, а не подсадная утка. В качестве серьезного противника могла быть только фрау Линда Шварцер – от нее так и сквозило арктическим холодком под названием «опасность». Интуитивно я понимал, что рано или поздно мы с этой бестией сойдемся на тропе войны.

Ну а пока отсчет безопасного времени шел на минуты. Нужно было немедленно выбираться из мышеловки, в которой я оказался волею обстоятельств.

Я сдал машину в пункт проката и долго блуждал по Бонну, пересаживаясь с автобуса на такси, побродив по музею Людвига ван Бетховена, который находился между желтым зданием почтамта и кирхой, и не заметив слежки, я перешел дорогу и не торопясь добрался до железнодорожного вокзала. Превратившись во Владека Функе из Берлина, я купил билет и выехал на евроэкспрессе в столицу объединенной Германии.

XIV. Западный Берлин. Записки азюлянта из Хайма

 
Он отдан под твою опеку!
И, если можешь, низведи
В такую бездну человека,
Чтоб он тащился позади.
Ты проиграл наверняка.
Чутьем, по собственной охоте
Он вырвется из тупика.
 

И. Гёте. «Фауст», часть I, слова Господа Бога

В Западном Берлине я, или Владек Функе, исчез в недрах хайма – общежития для азюлянтов…

Все общежития похожи друг на друга. Мне, по роду деятельности, приходилось бывать в разных заведениях такого типа – это были общежития семейные, мужские, женские, студенческие, а также общежития научных работников. Это было в СССР.

Общежития в Союзе были разные, но их все объединяла какая-то общая идея. Люди были заняты каким-то одним делом – это могла быть работа или учеба. А вот общежития для азюлянтов в Германии стояли особняком. Стандартный хайм напоминал Ноев ковчег. Здесь жили-были турки, болгары, поляки, сербы, албанцы, румыны и даже эфиопы, которые вообще ни с кем не контактировали. Мужчины постоянно торчали на кухне, молча варили что-то неведомо-пряное и пахучее. Их женщины в несвежих халатах, замотанные в огромные платки, гортанно и сердито покрикивали на своих шумных и грязных детей.

Раскованнее всех были наши – еврейские беженцы, русские и этнические немцы из стран СНГ. Вечерами они сбрасывались по две-три марки и отряжали гонца в лавочку при бензозаправочной колонке, открытую в любое время суток. Посланец возвращался в хайм с бутылками дешевого крепленого вина. И тогда в одной из «русских» комнат начинался развеселый загул – с байками, анекдотами, безудержной хлестаковщиной, песнями и даже традиционным в таких случаях выяснением отношений.

Эту группу людей не объединяли такие понятия, как работа или совместная деятельность, кроме, разве, учебы на языковых курсах. Зато азюлянты были удивительно похожи своими незаурядными судьбами. Они очень охотно и много о себе рассказывали, и из этих повествований можно было бы составить целый цикл рассказов под рубрикой «Как мы там, в СССР, жили!». Когда-то на радиостанции «Голос Америки» был такой почти одноименный цикл передач «Как мы живем!». Продолжая эту традицию и коллекционируя рассказы азюлянтов о дне сегодняшнем, можно было бы скомпоновать цикл под названием «Как мы здесь, в ФРГ, попали!», состоявший из сплошного негатива: трагизма положения, недоразумений, разбитых надежд и глубоких обид.

Это естественно. Потому что, как бы внешне благополучно ни складывалась жизнь эмигранта, все равно мысли о прошлом постоянно возникают в его голове, и следует бесконечный процесс пересмотра ситуации в сослагательном наклонении: «а что было бы, если бы…». Но подобное никому не нужно: людям по сердцу – радость, рассказы об успехах, удачах, богатстве, о буржуинской и сладкой жизни в СССР. Да и дело было в 199… году, а рассказы такие гуляли только из сказочного прошлого. Все правильно, поскольку негативные отзывы о жизни на Родине, – это подсознательное желание убедить себя, что решение об отъезде было принято правильно. И потому «правильные» эмигранты тешат себя мыслями и разговорами о том, что они вырвались из тоталитарного государства, где царил произвол: повсеместное нарушение прав человека, информационный вакуум, нищенствующая интеллигенция, господство бездарей и идиотов да и просто абсолютная несвобода.

Вот почему у «неправильных» эмигрантов их прежняя жизнь была наполнена непрекращающимся праздником в той жизни, в СССР. Это были люди коммерческого таланта, успеха и большого риска. В их тусовку входили цеховщики – короли трикотажа и галантереи, виртуозы-оптовики и великолепные биржевые маклеры, а также директора процветающих совместных предприятий. Они жили яркой и насыщенной жизнью, полной перспектив и радужных надежд! Их деятельность приносила только победы, радость и благополучие. Они зарабатывали чудовищно много, им было доступно абсолютно все, эти господа одевались только у модных кутюрье, катались исключительно на дорогих иномарках. Ничто не омрачало их жизнь. Все как один проживали в престижнейших домах, ну а дачи у всех были почему-то с рабами на огородах и плантациях. Жизнь протекала в роскошных ресторанах с купеческими загулами и беззастенчивым развратом. По их жизнеописаниям можно было бы тиражировать сценарии и снимать одноименные киношедевры типа «Однажды в Крыжополе…», которые смело претендовали бы на каннские, берлинские и голливудские премии.

И шло бы все это так по-сказочному хорошо, и они достигли бы таких высот, что магнат Березовский показался бы ну просто щенком и жалким неудачником перед такими зубрами, как они. Жизнь у них была бы прекрасна и удивительна и полна неожиданностей… Как вдруг затарабанили в дверь события, и позвала труба в поход за счастьем, за еще большей удачей, в неизведанный путь за процветанием и богатством. И от вновь открывшейся перспективы у наших героев закружились головы, а вчерашние успехи стали казаться жалкими и никчемными…

Но больше всего удивляло то, что никто из них не собирался вернуться назад и занять свое истинное место в обновленной России или незалежной Украине. И если первый тезис еще и можно было как-то объяснить, то второй, я думаю, оказался бы не под силу уже никому. Ни психологам, ни социологам, ни экстрасенсам.

Вот и я, Владек Функе, поздний переселенец, азюлянт, или «шпэти» по воле случая, оказался в компании этих бывших крыжопольских бизнес-воротил в общежитии, будучи в гостях у кузины (то бишь «моей» двоюродной сестры Анны). В столичном хайме.

Надо отдать должное Анне: она вела себя предельно органично; ей это окружение безумно нравилось, она очень дорожила дружбой с ними, их женами и старалась быть на них похожей во всем. И мне уже казалось, что они сами неотличимы друг от друга.

На тот период в хайме доминировали два модных направления: сити-стайл – а'ля Майкл Дуглас и стиль – а'ля браток. Если первый базировался на культовом кино-триллере того времени «Основной инстинкт», а это длинные до земли белые плащи, двубортные пиджаки и зачесанные назад набриолиненные волосы, то второй был родом из СССР, а его адепты – нукеры из преступного бомонда, сверкающие лысыми башками и толстенными золотыми цепями на полуголой груди, облаченные в куртки-косухи из свинячьей кожи, американские джинсы и пестрые «крассюки».

Застал я этот «английский клуб» в довольно плачевном состоянии, и тому были объективные причины. Западная группа войск (ЗГВ)[33]33
  ЗГВ – Западная группа войск, она же ГСВГ – Группа советских войск в Германии – группировка советских войск, дислоцировавшаяся в ГДР. Считалась одной из наиболее боеспособных в Советской армии. Штаб ГСВГ располагался в городе Вюнсдорф в 40 км к югу от Берлина. ГСВГ была образована в июне 1945 г. В 1989 г. стала именоваться ЗГВ. Прекратила существование в 1994 г.


[Закрыть] выходила из Германии, а вместе с этим исчезал товар, размещенный на их территории, а значит, и рынки сбыта разнообразной продукции. А эти господа из хайма уже привыкли успешно приторговывать, одновременно не расставаясь с социалом. Но теперь нужно было смиряться со своей гордыней. Вояжи в воинские части случались все реже, зато чаще они стали бывать на совместных посиделках для распития кофе, чая, пива, водки, вина. А сколько здесь было дискуссий, споров и, конечно же, сладких сердцу воспоминаний!..

Я был ими любезно принят и даже допущен на заседания клуба. Это было так своеобычно и интересно – вообразить трудно! Правда, позже у меня стали закрадываться серьезные сомнения и подозрения в правдивости всех этих крыжопольских жизнеописаний с хэппи эндами. Ошеломительные удачи этих джентльменов в советский период меня настораживали. Проверить все их легенды, истории и повествования было попросту невозможно – они (авторы) приехали из разных городов.

Эти экс-олигархи никогда не показывали своих фотографий или собственных видеофильмов, в отличие от их менее удачливых соотечественников – учителей, врачей, инженеров. А когда нечто подобное случалось, – по неосторожности, реже по глупости, – то абсолютно все становилось на свои места, а их рассказы можно было бы уже вносить в рубрику «Я мечтал бы так жить!».

Практически все они имели высшее образование и после института длительное время работали инженерами. А их рассказы о «буйстве капиталов» и о лихой жизни приходились именно на тот «инженерный период», когда их реальный доход был равен ужину в ресторане, где эти господа имели обыкновение, по их рассказам, оттягиваться.

Наслушавшись интересных историй, я пришел к выводу: так дальше нельзя – только слушать, нужно некое ответное действие. Тем более что мои, как мне раньше казалось, очевидные успехи могут показаться просто смешными по сравнению с успехами этих господ. И вот я думал, думал и надумал…

Единственной существенной трудностью было подговорить кузину Анну, поскольку без ее согласия и участия этот проект был бы просто неосуществим. А она, как я уже сказал, отношениями с ними очень дорожила. Итак, представьте: вечер, клуб в сборе – все происходит на общей кухне, что-то едят, что-то пьют, опять хвалят жизнь прошлую и ругают нынешнюю.

Меня весь день не было дома, и моя сестра запустила «дезу», будто я нашел ужасную работу «по-черному», с ежедневной оплатой. Поэтому мое появление на кухне с грязными руками и серой полосой на щеке (цемент) смотрелось вполне адекватно.

Я с шумом вошел на кухню и, изобразив крайнюю усталость, плюхнулся на стул и довольно внятно произнес:

– Сестра, налей двести пятьдесят граммов рабочему человеку – спасу нет, как устал.

Анна демонстративно наливает стакан водки, выкладывает соленый огурчик и кусок хлеба с солью.

В присутствии трех-четырех случайных свидетелей я махом осушаю стакан, крякаю и шумно занюхиваю хлебом. Закусываю огурцом, да так, что в тишине слышен его оглушительный хруст.

Устало поднимаюсь, громко говорю:

– Сначала душ, а после – ужин!

Отправляюсь в душевую и нарочито долго там моюсь. Возвращаюсь, сажусь за стол и чувствую на себе страждущие взгляды: на тот момент в кухне собрался весь деловой клуб.

Они молчат, молчу и я. Наконец кто-то не выдерживает и осторожно интересуется:

– А правда ли, что?…

– Так и есть, – важно отвечаю я. – Сам от себя такого не ожидал.

– Какая хоть работа?

– Каторжная – врагу не пожелаешь, – вздыхаю я. – Пришел состав с цементом в мешках – вот целый день и парюсь с тройкой таких же бедолаг: на горб по мешку-и взад-вперед шастаем. Конца и краю не видать. Правда, платят неплохо – тридцать марчелл (немецких марок) за час в одни руки!

И для достоверности швыряю на стол 180 марок, якобы полученных за 6 часов работы. Семь голов склонились над столом, и семь пар глаз уставились вначале на деньги, а затем на меня. Повисло молчание: никто не знал, как отреагировать, «не уронив себя и свое достоинство». Общий столбняк постепенно прошел и начался малый курултай – обсуждение.

– Нда, хм…

– Ни хрена себе!..

– Да я скорее руки отрублю, чем мешок на спине потащу…

И уже потеплее:

– Ты что, и завтра пойдешь?

– Пойду, братва, обязательно пойду, – киваю я и добавляю: – Уже с заходом на восемь часов, то есть на 240 марчелл!..

Затем я долго – для полной достоверности – описываю грязную и вонючую спецовку, которую пришлось надеть, и то, какой шеф хам: орет, гад, все время, измывается; и какая тяжелая работа и еще много всяких ужасов. Потом широко зевнул, потянулся и, извинившись, отправился в свою комнату отдыхать.

Ждать пришлось недолго. Вскоре раздался стук в дверь. Это был культурный и вежливый Дмитрий – «бывший олигарх» и «вице-президент» какой-то там компании. Шепча и воровато озираясь, пригласил меня в свои покои на рюмочку.

Я себя долго уговаривать не стал и уже через пару минут сидел, развалясь в кресле у него в комнате за столом. На столе колбаса, сыр «Рокфор», масло, хлеб, кофе и армянский коньяк, привезенный с Украины и отложенный для важного и торжественного случая. Его жена хлопотала, была радушна и поглядывала на меня большими горящими глазами. У меня от этой картинки в ушах заиграла музыка с заезженной виниловой пластинки, а хрипловатый голос Утесова выводил: «У самовара я и моя Маша». Да и сам Дмитрий, разливая коньяк, заговорщицки кивнул на кровать, где уже покоилась аккуратно собранная его рабочая одежда.

– Послушай, замолви словечко за меня у шефа, – потупив глаза, сказал он. – А то, знаешь, с деньгами напряг – уже месяц, как один голимый социал. Потолкуй, будь другом. Только не говори пацанам, а то, знаешь, засмеют. Ну их…

– А как же домой возвращаться, в хайм, – в рабоче-крестьянском виде? – спросил я.

– Мы с Натальчиком уже все продумали: она заезжает с тестем на машине за мной, отвозят к нему – я отмываюсь, ужинаю и возвращаюсь в хайм…

– Понятно. Все как в кино: слегка усталый, чистый и пахнущий, как истый джентльмен, парфюмом, коньяком и сигарами, – закончил за него я.

Димон с женой засмеялись, завершая наш «монтаж» фразой, не лишенной юмора:

– … И заявляю с трибуны, что был на переговорах с бизнес-партнерами из Москвы.

Тут засмеялись от души все вместе. Димон выпил, и его уже было не остановить.

– А каково одиноким женщинам! – вдохновенно рассказывал он. – Попали в эту «психушку» и закрутились без остановки – вещи, вещи, вещи… Бродят по всяким там «Фазаненштрассен» и скидки отслеживают. Все из бутиков, все дорогое и очень дорогое! Сами же работают как проклятые – уборщицами, посудомойками, прислугой за пять марок в час; а экономят на всем – еде, кино, концертах. Некоторые еще умудряются припутанивать…

Выслушав откровения визави, я задаю традиционный вопрос о фантазиях про красивую жизнь, которыми потчуют друг друга азюлянты в хайме:

– Послушай, Димон, скажи мне, зачем на всех этих заседаниях «курултая» рассказывались байки про «белого бычка» – я просто хочу понять?…

Этот коронный вопрос я задаю уже в тысячный раз, заранее зная, что на него нет ответа – просто не существует в природе. Если только визави не пробормочет что-то вроде: «Ну-у, понимаешь… Так уж повелось… Да уж… Что уж тут…»

… Ответ хозяина укладывался-таки в уже знакомый стереотип. Димон стал серьезным и, зачем-то оглянувшись на дверь, перешёл на шепот:

– Пойми, тут сложился такой идиотский стиль взаимоотношений: все друг другу врут, причем, все знают, что врут, но слушают друг друга и не верят ни вот на столько. Но фантазировать продолжают, поддерживая всеми фибрами своей души приклеенный к своей персоне имидж магната. К примеру, если был в России реализатором на базаре, то утверждаешь – будто хозяином пошивочного цеха, был официантом – в одночасье превращаешься в завпроизводством. И пошла писать губерния!.. Не мною это придумано, так уж повелось…

Под занавес Димон заручился от меня обещанием замолвить словечко у хозяина, добавив вполголоса:

– Ты уж не подведи меня, не проболтайся, а за мной не заржавеет, поверь.

Пообещав замолвить словечко у босса, я отбыл к себе. Но пробыл в одиночестве не долго, потому что через пять минут ко мне постучался Владик и пригласил к себе на фужер вина с виноградных плантаций Майнца. Все повторилось с абсолютной точностью, как и у Димона. Разница была лишь в средствах маскировки сего постыдного факта от «братвы». Этот, в отличие от Димона, вообще не собирался возвращаться в хайм-общежитие.

– Заночую у брата, – посвятил меня Владик в свои планы и подмигнул. – Сам понимаешь, с этими козлами потом объясняться и оправдываться.

Я ему пообещал тот же режим наибольшего благоприятствования.

Таким образом за вечер у меня перебывал весь наш «деловой» мир. Со всеми я распивал напитки, всем обещал поговорить с шефом и под страхом смерти не рассказывать никому в хайме: дескать, засмеют, проклятые… Каждый ругал всех подряд, сетовал на идиотизм ситуации и обещал меня отблагодарить. Последним оказался представитель криминальных кругов. Тот меня называл «братухой», предлагал «косяк», обещал всестороннюю поддержку и недорого ворованные вещи из Ка-Дэ-Вэ.

Через день мне это стало все надоедать, и я, снизив цену до десяти марок за час и на четвертый день собрав всех страждущих, объявил, что цемент закончился – вышел весь! А меня выкинули на улицу.

Как мне было их жаль… Да, да, жалко по-настоящему! Ведь они, находясь в центре этого идиотского спектакля, всё же надеялись заработать, причем сами они в этом ничего дурного не видели, но какая-то совковость и забитость мешала им быть самими собой. Они очень боялись выпасть из этого абсурдного хора джентльменов – показаться не такими значительными, как хотелось бы. Они играли – каждый свою роль и каждый знал, что это – его, родная, выстраданная роль! Им хотелось быть теми истыми буржуа, какими, как им казалось, должен был быть уважающий себя человек, им хотелось пожить этой сказкой, им нравилось играть в этом театре абсурда. Ведь никто из них не догадывался, что роль эта будет очень тяжелой, а для кого-то и непосильной – ни по деньгам, ни по настроению, но, тем не менее, они продолжали участвовать в этом спектакле под названием «эмигрантская жизнь»…