Текст книги "Русский Моцартеум"

Я пытался догнать Берендея, но не отыскал – тот будто сквозь землю провалился. Когда вернулся не солоно хлебавши, то посмотрел на Германа красноречивым взглядом, полным укоризны и неподдельной взволнованности.

– Ты не прав!..

Как только Берендей исчез – идиллии как ни бывало! Потухли свечи, бал окончен. Моя Анюта сразу же засобиралась домой. Герман с Лабецким, здорово озадаченные и сосредоточенные, тоже стали прощаться.

Внешне Герман казался довольным: вальяжен, остроумен, смел. Наверное впервые в жизни он не понимал, какую кашу заварил.

Утром позвонил в хайм Анне:

– Слушай, я своих друзей потерял.

– Ты потеряй, пожалуйста, и меня! – чужим голосом отозвалась «кузина». – Мне хочется еще пожить, понял?

– А что случилось?

– Вчера ночью приезжали бандюки. Они почему-то тебя спрашивали. Я им не открыла и пригрозила полицией. А утром, когда я выходила из подъезда, они затолкали меня обратно и заставили открыть квартиру, обыскали ее и вежливо так, с извинениями, попросили позвонить, когда ты появишься, а тебе ничего не говорить. Но я так не могу – понравился ты мне. Значит, так: ты сюда больше не звонишь, здесь не показываешься и сам – лучше всего срочно, очень срочно – уезжаешь из Берлина и, может быть, из Германии. Я этот народ знаю: если они тебя найдут, тебе даже деньги не помогут. Вообще ничто не поможет, ты слышишь? Разозлил ты их сильно. А меня забудь навсегда. Все, прощай… Целую тебя… береги себя… уезжай.

Конец связи. Говорить больше нечего, надо действовать! Первое: собрать все вещи – и на вокзал, в камеры хранения. Мне помогают собраться Лабецкий и Герман. Получается, три больших чемодана и сумка – целый багаж. Ну и прибарахлился я тут, однако. С Лабецким везем мои шмотки на вокзал – все тот же ZOO – и рассовываем чемоданы по разным камерам хранения.

Звоню в хайм «сестре» и договариваюсь, что только переночую, а ранним утром исчезну. Еду туда, почти не сплю ночью… Весь следующий день проходит в поездках. Езжу туда и обратно на вокзал, продлеваю срок в камере хранения.

Возвращаюсь домой. Обескуражен: исчезли все вещи ребят! И никакой записки. Это был предпоследний мой визит в домик офицера Лабецкого. Последний получился еще короче, длился, наверное, минут пять-десять и был прерван шумом двигателей двух автомобилей. Я по профессиональной привычке посмотрел за гардину. И увидел, как энергично и по-деловому выходят из BMW и джипа «пацаны» в кожанках с ухватками ментов-облавщиков и налетчиков одновременно.

Они меня не заметили, зато я видел, как они все дружно так засмотрелись на наш домик, что у меня зачесалась спина. Между лопаток хлынули три ручья пота, и за какую-то долю секунды рубашка стала мокрой и тяжелой.

На кухне было открыто окно.

Я перелез через подоконник и, зависнув в трех метрах от земли, оттолкнулся от стены и прыгнул вниз.

… Я бежал по вечно перерытым дворам и улицам Восточного Берлина и молился лишь о том, чтобы хватило сил…

Задыхающийся и обессиленный, я вбежал вовнутрь какого-то недостроенного дома, упал на пол и долго лежал, приходя в себя и пытаясь сообразить, что предпринять мне в ближайшее время.

Может, действительно унести из Берлина ноги? Или позвонить Соне Шерманн и надолго лечь на дно? О возвращении в Москву не было и речи – это было равносильно самоубийству или полету камикадзе…

Моя «сестра» Анна из хайма без лишних слов нашла дядю Фиму с «Опелем», и тот привез из камеры хранения мои чемоданы и деньги. Дядя Фима простодушно подсмеивался над моими страхами и с одесскими переливами рассказывал:

– Там, на вокзале, кожанок этих рота целая – наши, русаки. Явно ищут кого-то! Они меня так долго и подозрительно разглядывали, что у меня спина инеем покрылась…

XIX. Эрика. Мюнхен. Логическая точка

Codio, ergo sum[62]62
  Я мыслю, следовательно, существую (лат).


[Закрыть]

Декарт

Ближе к вечеру я принял соломоново решение: еду в Мюнхен, к Эрике Шнайдер. Пока длится эта свистопляска, мне нужно до времени исчезнуть из поля зрения берлинских полицейских и русской мафии. И, недолго думая, я позвонил ей.

– О-о, это вы, герр Ганс! – воскликнула она то ли с радостью, то ли с испугом. – Вы, наверное, уже в курсе того, что произошло?

– Естественно.

– Приезжайте поскорее, – умоляюще сказала она. – Я вас жду.

– Хорошо, давайте встретимся завтра. Я позвоню.

Назавтра я уже был в Мюнхене. Остановился в отеле Holiday Inn

München[63]63
  «Холидей ин Мюнхен».


[Закрыть], что на Hochstrasse 3.

Эрику я узнал сразу же – она была и та же, прежняя, и новая.

Мы обменялись примитивными приветствиями:

– Привет, Ганс!

– Привет, Эрика!

Я опустил глаза и, мысленно поминая погибших, сказал:

– Знаешь всё?

– Разумеется! – махнула рукой Эрика. – Если честно, у меня были предчувствия – что-то давило под сердцем.

Ее нерешительность и расхлябанность вполне могли быть напускными – столько всего прошло перед ее глазами, столько всего она наслушалась за эти дни и недели, пережила.

– Что будем есть и пить? – спросил я, когда мы зашли в ресторан.

– Если только чашечку кофе. Только давай сядем вон в тот угол… При данных обстоятельствах будет лучше, если нас вместе не увидят.

Я недоуменно пожал плечами.

– При каких еще обстоятельствах? Мне скрывать нечего.

– Кроме убийства, – быстро сказала Эрика.

– К чему это вы клоните, фройляйн? – недобрым голосом спросил я. – Разве легавые меня не отпустили?

– Не надо! – поморщилась Эрика. – Дело в том, Гансвурст, что я не слепая и голова на плечах у меня есть. Вас трудно с кем-нибудь перепутать.

Я смерил ее взглядом.

– О'кей, – сказал я. – Вы меня видели, но промолчали. И что из того? На что вы рассчитываете? Я вам не позавидую, если вы попытаетесь изменить свои показания. Полицейские с вас три шкуры спустят.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, – покачала головой Эрика. – Я не шантажистка какая-нибудь. И у меня даже в мыслях не было изменять свои показания. Погибшие Герд Бастиан и Петра Келли на совести кого угодно, только не вас. Там и атомная мафия, и «Штази», и КГБ, и еще бог знает кто…

Я ответил:

– Ты моя пропавшая сестра. Мы нашли друг друга после долгой разлуки. Не могла же ты отправить за решетку родного брата.

Эрика недоверчиво посмотрела на меня, а потом вежливо хмыкнула, давая понять, что оценила шутку.

– А теперь к делу, – сказала она и стала подробно рассказывать о том ЧП, которое случилось с генералом весной, в день рождения, и которое стало своеобразным прологом трагического конца.

… В тот день они приехали пораньше. Бастиан, как всегда, был за рулем (у Келли не было водительских прав). Он договорился со своей женой, что приедет в Мюнхен в два часа после обеда и в свой день рождения останется дома…

Когда он приезжал домой, Келли ждала его возвращения в отеле «Арабелла». Уже двадцать лет Петра, если оставалась одна, страдала от беспричинного страха, внезапно овладевавшего ею. Подобные психические надломы выражались в виде панических атак, соединившихся с боязнью ограниченного пространства (клаустрофобия) и даже манией преследования. Практичный, приспособленный к жизни и попечительствующий Бастиан с давнего времени был для нее не только обязательным провожатым на конгрессах, приемах и разных обедах, как, например, с Вацлавом Гавелом и Джейн Фондой. Он также дирижировал всеми ее домашними делами (был как прислуга в доме). Он заботился и обслуживал ее ежечасно, круглосуточно. Келли изнуряла его своими капризами, и они уставали друг от друга. Их последние душевные и физические силы улетучивались в результате взаимной напряженности, созданных ими самими проблем и необходимости постоянно маскироваться – от себя и от других. Правда, между ними все-таки сохранялось доверие, помогая им сглаживать трудные ситуации и с честью выходить из кризисов. Со стороны они выглядели как преуспевающая и счастливая пара, в политике и в жизни, оставаясь идейными противниками всеобщего зла в мире.

Завистливым «единомышленникам» (а таковых было хоть пруд пруди) казалось, что вышеназванную политическую пару не разлучить. Вот почему их внешняя беспроблемность вроде бы нивелировала все плохое, что касалось только их обоих.

… В тот день они совершили кратковременную поездку в Нюрнберг, где Кристина посетила свою ненаглядную бабушку Бирле. Милейшая старушка воспитывала внучку Петру с младенчества, и вплоть до 12-летнего возраста они жили вместе под одной крышей. Бирле охраняла и, сообразно своим представлениям, чеканила характер и манеры девочки, пока наконец-то не вылепился ее образ, но исключительно под свою персону (Бирле). Патронаж бабушки был настолько всеобъемлющ, что, как признавалась Петра Келли, «я никогда не оставалась одна».

В своей долгой самостоятельной, темпераментной и пылкой борьбе с внешними обстоятельствами 86-летняя Бирле постепенно растратила силы и стала дряхлой. Потому-то старую даму часто навещали Петра Келли и Герд Бастиан, которые заботились о ней. Так и на сей раз, когда они завернули к бабушке и наполнили ее холодильник до отказа, она выслушала внучку и ее кавалера и была приветлива. Гости провели с Бирле пару часов и после этого продолжили свой путь.

Только в восемь вечера Келли и Бастиан наконец-то попали в райские апартаменты отеля «Арабелла»[64]64
  Arabella Sheraton Grand Hotel.


[Закрыть] в Мюнхене.

Герд нервничал, поскольку с шести часов вечера его ждали дома. Он проводил Петру Келли в ее номер, распаковал вещи, перенес наверх из машины множество пластиковых пакетов и сумок – перед путешествием они прихватили с собой почту, документы и бумаги. Между тем уже шел девятый час вечера.

У Келли возникло острое желание съесть что-нибудь из фруктов. Кто знает, может, она просто оттягивала момент, когда вновь останется одна со своими страхами и комплексами, ведь генерал должен был уйти до утра.

Бастиан предложил ей доставить фрукты из отеля. Келли закапризничила: они не свежие, наверняка из холодильника. Лучше с вокзала – до него рукой подать. Несколько минут они препирались.

Бастиан опаздывал уже на семь часов, а главное – он, вопреки своему педантизму, даже не позвонил фрау Лотте, не предупредил о своих трудностях.

Генерал с тяжелым сердцем спустился вниз, вышел из отеля, стал обходить остановившийся автобус, чтобы пересечь улицу… и его сбило откуда-то вынырнувшее такси. Причем водитель не остановился, умчался прочь. Герд, несмотря на травмы, с трудом поднялся с земли, добрался до отеля. Из холла он позвонил наконец-то жене: «Лотта, со мной случилось нечто неприятное. Срочно подъезжай к отелю „Арабелла“». Затем он сообщил о происшествии Петре.

Жена и дочь приехали в отель и увезли Бастиана в университетскую клинику. Петра Келли позвонила своей подруге Элеоноре Хайнц: «Ты должна мне помочь! Приезжай непременно сегодня же ночью!» Но подруга появилась только на следующий день, взяв три недели отпуска. Петра Келли известила всех друзей и партнеров по «зеленому» движению о несчастье с генералом.

26 марта, в день рождения генерала, его прооперировали. Операция длилась шесть часов. И, как резюмировали медики, скорее всего без костылей в будущем Герду уже было не обойтись.

Пока шла операция, в приемной больницы дожидались ее исхода три женщины: Лотта Бастиан, Петра Келли и Элеонора Хайнц, а позднее подошла и его дочь Эва. У всех были праздничные букеты для несостоявшегося дня рождения.

Во время интенсивного лечения Герда Бастиана невольно столкнулись интересы двух групп: жены и дочери – с одной стороны, Келли и подруги – с другой.

«Очаровашка» генерал прожил свою жизнь, придерживаясь так называемой «стратегии Бастиана», согласно которой все должно было быть в согласии друг с другом, в некоем гармоническом единении.

На самом деле все оплачивалось нервами, стрессами, головной болью, причем близкими людьми – той же супругой Лоттой Бастиан. Она сходу отмела примитивную роль «вопящей» жены – это в принципе было бы недостойно для Лотты, а действовала по-христиански смиренно: я знаю, что нужнее, и всегда буду с ним. Это было ее незыблемое кредо, принцип.

Но обстановка диктовала свои правила игры. В нынешнем эпизоде, оставаясь внешне спокойной, Келли исподволь пыталась взять на себя роль «файтера»[65]65
  Здесь «файтер» в переноси, смысле – боксер боевого стиля.


[Закрыть], как это происходит у многих любовниц, действующих в пику законным женам. И потому Келли боролась за Флориана с помощью всех подручных средств, невольно выставляя перед всеми свое кредо: «Я единственная и не могу без него больше жить». В течение десяти лет совместной борьбы Петре Келли уже казалось, что она стала победительницей на том самом семейном «пятачке», где происходило невольное отчуждение Бастиана от жены и детей.

Фрау Лота как-то в сердцах призналась: «Герд уходит от прямого резюме, будто бы мы уже чужие. Даже в разговоре он не слушает меня, а когда я высказываю мнение, то его взгляд блуждает где-то в дальней дали и под „мы“ он уже автоматически подразумевает себя и Петру».

Зато при всяком удобном случае генерал твердил: «Я хочу, чтобы все у нас с Лоттой оставалось по-старому». Скорее всего, он просто забывал, что он не мальчик, а взрослый мужчина, которому уже под семьдесят.

Во время операции Герд в течение семи часов был под наркозом, а вокруг разворачивалась настоящая семейная драма. Когда к ним вышел профессор и сказал, что операция прошла успешно, Келли представила хирургу фрау Лотту так, будто она сама была женой.

Когда Герд отошел от наркоза, на него невозможно было смотреть. Генерал был страшно ослаблен и находился в прострации. Фрау Лотта сказала, что пойдет домой, чтобы зря не волновать мужа. Поскольку он, когда придет в себя и увидит рядом столько женщин, лишний раз переволнуется. А ему нужен полный покой. Станция интенсивной терапии сделает свое дело, а женщинам лучше разделить свою помощь пополам. Затем пришла дочь Эва, и случился скандал. Келли не хотела подпускать дочь к кровати отца. Медсестра передала Эве: дескать, фрау Келли не желает, чтобы кто-нибудь подходил к герру Бастиану. Придя в себя, Герд был изрядно смущен этим инцидентом между любимейшей дочерью и своей пассией, которые к тому же были примерно одного возраста…

Петра Келли проводила время то с Бастианом в клинике, то с подружкой Элеонорой Хайнц в апартаментах своего отеля «Арабелла». Обе женщины направлялись в больницу к Бастиану всегда после обеда и зачастую на такси, так как метро вызывало у Келли страх.

Общественно-политическая ситуация в Германии была жаркая. И вскоре в Мюнхен прибыла ее команда «зеленых», звавших Келли в Берлин «на баррикады». Но она отказалась последовать за ними. Ей, политику, приходилось к тому же заниматься хлопотной журналистской деятельностью.

До конца апреля Г. Бастиан оставался в мюнхенской университетской клинике. Он передвигался с помощью роликового стула. А вскоре больничная машина отвезла обоих высокопоставленных любовников в клинику реабилитации в Шварцвальд. Более того, Петре позволили во время курса лечения находиться непосредственно с Гердом в клинике. Оба получили телефон и факс. Отсюда Петра по спутниковому каналу SAT-1 организовала для Бастиана солидарную волну против политических конкурентов.

Свои многочисленные письма к «любимым друзьям и подругам Петры» Бастиан писал лежа. Он так же подключился, как все, к пикировке с тогдашним директором спутникового канала SAT-1 герром Клаттеном, устранившим радиоведущую Келли из эфира, чего так добивались ее недоброжелатели. Генерал был истинным педантом. Он в конце мая отблагодарил подписантов протестных писем, которые, правда, он не использовал в германских СМИ, но все же оставлял в багаже в качестве будущих козырей для «больших политических надежд Петры».

Бастиан шел навстречу Келли, составляя мониторинги прессы, стараясь отсеивать негатив в отношении Петры. Он не рассказывал ей все, щадил ее. Немужественно и некритично, создавая защиту и опасность одновременно: по сути, он блокировал достоверную и необходимую (само)критику, потому вольно или невольно оказывал ей медвежью услугу.

Как ни странно, именно за эту бессвязную, а вернее, эмоциональную поддержку своей персоны Петра больше всего и любила своего Герда. Она нуждалась в нем.

Как это ни парадоксально, подобные ритуальные любовные пассажи должны были катализировать схоластические схемы их общественно-политических занятий, побуждая обоих к рассмотрению тех или иных тем под другим ракурсом, а значит, и к форсированию следующих этапов жизни. Растущее напряжение между обоими должно было бы (по логике вещей) трансформироваться в открытую агрессивность. Ну, а главным поводом здесь выступали проблемы Петры как в политике, так и в общественной деятельности.

… Болезнь есть болезнь. Герд Бастиан воздействовал на каждого посетителя, приходящего к нему, как всякий страдающий недугом. Когда Петра Келли и Элеонора Хайнц толкали коляску Гердом по парку, он сыронизировал: «Генерал на роликовом стуле, а катают его две молодые и красивые дамы… Какой притягательный сюжет для мелодрамы!..»

Уже начинало казаться, что любимым занятием Герда стало быть и слыть пациентом. Ничего подобного. Бастиан своим заразительным примером умудрялся поддерживать нужный рабочий темп Келли. Понемногу Герд набирался сил и стал входить в форму. Как человек, как общественный деятель.

И вот уже он стал помогать Петре отыскивать в тексте ее известного меморандума логические нестыковки, доводить до кондиции все ее речи, обращения, статьи, что сделалось азартным увлечением генерала, даже его хобби…

Так, бурно, с переменным чередованием успехов и неудач, пролетело время в этот мюнхенский период жизни наших героев…

…Рассказав обо всем этом, Эрика Шнайдер задумалась, как будто потеряла нить беседы. По-прежнему молчал и я.

Потом сказал:

– Ладно, считай, что мы пришли к согласию, если можно так выразиться. Смерть уважаемых людей сравняла все «про» и «контра». Кстати, Линда Шварцер не оставила тебе свои контактные телефоны, адреса, пароли и явки?

– Ну, как же! – оживилась Эрика. – Она мне, можно так сказать, впихнула их в сумочку. Я уж молчу о том, как она интересовалась вашей персоной – тоже просила координаты, чтобы выйти на вас. Я даже подумала: может, она влюбилась в этого грубого и противного гангстера из Франкфурта-на-Майне? Но у меня не было ни вашего телефона, ни конкретного адреса – вообще ничего… Вот, можете воспользоваться. – И она протянула записную книжку. – У нее в предместье Западного Берлина есть коттедж… Это я помню, она так говорила.

Я был несказанно обрадован и быстро переписал нужные телефоны.

– Ну что, дорогая Эрика, – проговорил я. – Теперь выслушай мое резюме. Возьму на себя смелость утверждать, что перед нами «заказное убийство», спланированное и совершенное профи, знающими толк в своем деле, а затем с немецкой педантичностью «обоснованное» в масс-медиа ФРГ. И все эти лямуры и адюльтеры скрывают нечто серьезное, грозное и в тысячу раз опасное. Из этого посыла становится понятно, отчего кого-то не удовлетворил вывод генерального прокурора и боннской адвокатуры, которые настаивали на двойном суициде. Выиграли многие. Можно предположить, что «зелёные» были не прочь получить на алтарь своего движения «жертву», как это было в 1985 году в Новой Зеландии, когда стоящее на рейде судно гринписовцев «Rainbou Warrior»[66]66
  «Рейнбоу Уориор».


[Закрыть] было взорвано французской парочкой из DGSE[67]67
  Французская разведка – бывшая SDECE.


[Закрыть], а один из «зеленых» тогда погиб. Разумеется, можно лишь гадать о том, что события, приведшие к теракту при активном участии агентов французской разведки, имели трагическую развязку в связи с испытаниями ядерного оружия на полигоне, расположенном на атолле Муруроа. А может, это была непредвиденная случайность, и гибель гринписовца в планы спецслужб не входила?

В нашем случае путь на Голгофу как будто специально был заказан для видной деятельницы «Greenpeace» ФРГ, лауреата альтернативной Нобелевской премии мира и «без пяти минут» члена Европейского парламента.

Если история такова, то Герд Бастиан должен был сыграть (по воле анонимных сценаристов и аналитиков из спецслужб) роль традиционного «мавра». Причем сразу же после обнаружения трупов в особняке в публикациях немецкой прессы были заклеймены скопом возможные заказчики и исполнители двойного убийства известной в Германии политической пары: «Штази», неонацисты, иностранцы и «атомная мафия».

Такова политическая и прочая, но, разумеется, немаловажная подоплека этих печальных событий.

Теперь о самом убийстве или психограмме расследования, проанализированного мной по выводам, предоставленным Федеральной прокуратурой Германии, которое было «шито» ослепительно-белыми нитками на черном фоне человеческой трагедии…

Тут не надо было большого ума. И я совершил своеобразный частный сыск в духе незабвенного Шерлока Холмса, – расследование того, что было проведено прокуратурой ФРГ. И мне удалось прийти к любопытным выводам…

Итак, что же увидела первая свидетельница Розмари Лоттерс, когда вечером 19 октября со своими двумя сыновьями подошла к дому Петры Келли, за которым, по договоренности с хозяйкой, присматривала? Распухший от корреспонденции почтовый ящик. Это первое. С чисто немецким педантизмом Лоттерс зафиксировала то, что парадная дверь заперта только на один поворот ключа. Это второе. Сигнализация была отключена. Это третье. Дверь террасы оказалась лишь прикрытой, но не запертой. Это четвертое.

Эрика молчала или под впечатлением того, что я рассказал, или ждала, что я еще буду делиться с ней конфиденциальной информацией.

Тогда я скромно кашлянул и сказал:

– В контексте сказанного я так и не понял миссию Линды Шварцер. Одно я понял: ей не по нутру наша демократическая Германия, она ждет не дождется сильной руки.

Эрика продолжала молчать.

– Наверное, она объявила войну, – ответил я за фройляйн. – Сразу всем: демократам, либералам, зеленым и красным.

– Похоже. Она заявила, что они сами на это напросились, – вдруг заговорила Эрика. – И то, что эти проклятые демократы из правительства и бундестага до конца своих дней будут жалеть, что встали поперек ее, Линды Шварцер, дороги. С тех пор и началось. Она связалась с какими-то темными личностями, даже с бритоголовыми…

Я внимательно выслушал ее и спросил:

– А фрау Шварцер не задумывалась о том, что с ней случится, если подобные сверхчеловеки придут к власти?

Эрика горько усмехнулась.

– Если кто-то пытался ее образумить, то дражайшая Шварцер отвечала: дескать, задумается лишь в том случае, если эти «проклятые наци» захватят власть. Зато она прекрасно знает, чего ожидать от нынешних властей, – на собственном горьком опыте поняла. – Эрика поморщила носик. – Я же вам говорила, Шварцер – совершенно сумасшедшая.

– Да, – кивнул я. – В этом что-то есть, фрау с бзиком, помешанная на фальшивых ценностях режима, скомпрометировавшего весь немецкий народ.

Фройляйн была права. Линда Шварцер определенно свихнулась или неожиданно «зафанатела» с возрастом. Но это болезнь юного поколения, когда одни выбирают левых, а другие – правых. А тут в тридцать пять лет затосковать по Третьему рейху, по железной руке фюрера… Иного объяснения я не находил. Хотя, если бы это было всерьез увлечение субкультурой, ролевыми играми всерьез, – было бы в этом даже нечто романтическое: девушка-русалка или прекрасная Лорелея-колдунья поет печальным голосом на высокой скале по-над великим Рейном, словно крылатый ангел, охраняя сокровища нибелунгов, и пытался воскресить прошлое и отомстить современному истеблишменту – этим мягкотелым политикам, амбивалентым депутатам бундестага. Будь она более осмотрительной в выборе союзников и сдержанной в средствах по достижению целей, можно было бы даже восхищаться ею, преклоняться перед подобной дерзостью, целеустремленностью и отвагой.

Эпикриз на полях, или собственные размышления.

Разумеется, моя версия не так живописна и оригинальна, как, скажем, у боннского прокурора или журналистов-«расследователей» этого двойного убийства, а даже суховато-обыденная. Не будем гадать, сколько было тех, кто воплощал в жизнь инсценировку с убийством Петры Келли и последующим «суицидом» Герда Бастиана. Двое или пятеро – это и не важно. Киллеры ждали прибытия известной политической пары. Когда Кристина легла спать, а Бастиан поднялся к себе в рабочую комнатку, чтобы разобраться с документами, бумагами, письмами, – они стали действовать. Проникли в дом. Кто-то из них остался возле уснувшей хозяйки дома, чтобы через некоторое время хладнокровно застрелить ее. Затем они поднялись к Герду Бастиану и прикончили его выстрелом в лоб. Вероятно, тут произошла какая-то сценка, так как генерал сидел за машинкой и печатал письмо своей жене. Но, как говорится, против лома нет приема, – что мог сделать старый человек с костылем нескольким профи-убийцам? Совершив свое грязное дело, киллеры ушли, оставив незапертой дверь на террасу… Анонимные заказчики выждали время, покуда события не стали развиваться в соответствии с «тайными протоколами». В нужный момент были ангажированы нужные люди и такие осведомленные полпреды, как небезызвестная Линда Шварцер и прочие заинтересованные лица, чтобы поставить в этой темной истории логическую точку. Позже к делу подключились сотни журналистов, социологов и просто шарлатанов, развернув в СМИ широкоформатную картину «убийства на любовной почве».

Расчет ведь велся адресно, на конкретную аудиторию – законопослушных немецких бюргеров и бюргерш, завороженных сюжетом новогерманской мыльной оперы под сенсационным заголовком «Смертельная любовь». О том, что послужило причиной этой страшной трагедии, – о партии пропавших бесследно «ядерных ранцах», – ни полслова!..

В итоге «зелёные» вольно или невольно получили на свой алтарь новомученицу П. Келли во имя следующего подъема интереса общественности к «Greenpeace» и, следовательно, к продолжению неутомимой борьбы с «национальным истеблишментом» во имя общечеловеческих ценностей, а проще говоря, за удобное и комфортное проживание на нашей планете элитного «золотого миллиарда» избранного человечества в так называемых цивилизованных странах.

Дело о «ядерных ранцах» не то чтобы всплыло в печатных или электронных СМИ Германии, но и вообще осталось за кадром. Тем более что «носители» этой ценной информации – политпара, агент Хантер и офицер ЗГВ Хабибуллин – были просто выключены из игры.

Выпив три чашки двойного капучино, мы с Эрикой настроились на позитивную волну и так и расстались – и, как я полагаю, навсегда.