Текст книги "Европейцы (сборник)"

9

Роберту Эктону, после того как Евгения посетила его дом, казалось, что между ними произошло что-то очень их сблизившее. Он затруднился бы сказать, что именно, – разве только что она поставила его в известность о своем решении насчет кронпринца Адольфа, поскольку визит мадам Мюнстер ничего, собственно говоря, в их отношениях не изменил. Эктон постоянно у нее бывал, но он и раньше бывал у нее нередко. Ему приятно было находиться в ее маленькой гостиной, но и это не содержало в себе ничего нового. Новым было то, что если прежде баронесса часто присутствовала в его мыслях, теперь она и вовсе их не покидала. Она с первого взгляда пришлась ему по сердцу, но постепенно завладела и его умом. Он вечно обдумывал ее слова, ее побуждения; они были так же интересны ему, как коэффициенты в алгебраическом выражении. Что, вообще-то, говорило о многом, ибо Эктон был большим любителем математики. Он спрашивал себя, уж не влюблен ли он в нее, чего доброго, и от души надеялся, что нет. Надеялся не столько ради себя, сколько ради самой любовной страсти. Если это любовь – любовь переоценивали. Любовь – поэтический порыв души, а в его чувстве к баронессе явно преобладало в высшей степени прозаическое начало – любопытство. Правда, как говорил себе, рассуждая, по своему обыкновению, Эктон, далеко зашедшее любопытство легко может превратиться в романтическую страсть; и право, он так много думал об этой обворожительной женщине, что потерял покой и даже слегка загрустил. Он недоумевал и досадовал на себя за недостаток пылкости. Ведь он ни в коем случае не хотел остаться холостяком. В молодости он, правда без особого успеха, внушал себе: «То ли дело быть неженатым» – и тешил себя мыслью, что его холостое положение – своего рода крепость. Но если это и была крепость, он давно уже сровнял с землей все наружные укрепления; убрал с бастионов пушки; спустил надо рвом подъемный мост. Мост слегка качнулся от шагов мадам Мюнстер. Почему же Эктон не велит поднять его и тем самым захватить ее в плен? Ему приходило в голову, что она – по крайней мере, со временем, ознакомившись с удобствами, которые может предоставить вышеупомянутая твердыня даме, – окажется вполне терпеливой пленницей. Но подъемный мост все не поднят, и его блистательная гостья может так же свободно уйти, как и пришла. Любопытство Эктона во многом объяснялось его желанием знать, какого черта столь чувствительный к женской прелести мужчина не влюблен в столь обворожительную женщину. Но если разнообразные достоинства этой женщины являлись, как я уже сказал, коэффициентами алгебраического выражения, то ответом на вопрос была, очевидно, некая неизвестная величина. Поиски этой неизвестной величины оказались занятием чрезвычайно увлекательным; в настоящее время они поглотили Эктона целиком.

В середине августа он вынужден был на несколько дней отлучиться из дому; старый друг, с которым он близко сошелся в Китае, попросил его приехать в Ньюпорт, так как был опасно болен. Другу вскоре стало лучше, и к концу недели Эктон снова обрел свободу; я употребил выражение «обрел свободу» не случайно; ибо хоть Эктон и предан был душой собрату по Китаю, душа его рвалась прочь; он не мог избавиться от чувства, будто его вызвали во время представления из театра, где играли интереснейшую драму. Занавес так и не опускался, и без Эктона на сцене шел четвертый акт, который совершенно необходим, чтобы оценить по достоинству пятый. Иными словами, он думал о баронессе, казавшейся ему на расстоянии поистине неотразимой. Эктон видел в Ньюпорте немало хорошеньких женщин, способных, благодаря своим прелестным летним туалетам, тоже показаться неотразимыми, но притом, что говорили они без умолку, а сильной стороной баронессы было, пожалуй, ее умение вести разговор, мадам Мюнстер нисколько от сравнения с ними не проигрывала. Он сожалел, что она не в Ньюпорте. Нельзя ли, спрашивал он себя, затеять что-нибудь вроде увеселительной прогулки, отправиться всем обществом на знаменитые воды и пригласить с собой Евгению? По совести говоря, удовлетворение его было бы полным, если он провел бы дней десять в Ньюпорте только с одной Евгенией. Ему доставило бы огромное удовольствие видеть ее в обществе, которое она, безусловно, покорит. Когда Эктон поймал себя на этой мысли, он принялся ходить из угла в угол по комнате, заложив руки в карманы, нахмурившись, глядя в пол. Что доказывало – а что-то оно, несомненно, доказывало – его живейшее желание «укатить» с мадам Мюнстер подальше от всех? Подобные мечты, несомненно, наводили на мысль о браке – разумеется, после того, как баронесса на самых законных основаниях избавится от своего незаконного супруга. Эктон со свойственной ему осторожностью воздержался от попытки истолковать свои мечты каким-либо иным образом, а потому от этого воздержится и повествующий об этих событиях ваш покорный слуга.

Эктон поспешил покинуть Ньюпорт, и так как прибыл домой уже под вечер, то постарался, не теряя времени, присоединиться к дружескому кружку. Однако, подойдя к дому Уэнтуортов, он увидел, что веранда пуста: двери и окна были распахнуты, и свет зажженных в комнатах ламп позволял в этом убедиться. Войдя в дом, Эктон набрел в одной из комнат на мистера Уэнтуорта, который сидел в одиночестве, погрузившись в чтение «Североамериканского обозрения». После того как они обменялись приветствиями и старший кузен вежливо расспросил младшего о его путешествии, Эктон поинтересовался, куда делось все общество.

– Разбрелись, по своему обыкновению, кто куда и развлекаются, – сказал старый джентльмен. – Шарлотту я видел совсем недавно; она сидела на веранде с мистером Брэндом. Они, как и всегда, о чем-то оживленно беседовали. Думаю, они присоединились к Гертруде, которая в сотый раз показывает своему иностранному кузену сад.

– Феликсу? – спросил машинально Эктон и, получив от мистера Уэнтуорта подтверждение, сказал: – А где же остальные?

– Ваша сестра вечером не появлялась. Разве дома вы ее не видели? – сказал мистер Уэнтуорт.

– Видел и даже звал с собой, но она идти отказалась.

– Думаю, Лиззи ожидает гостя, – сказал с каким-то сдержанным лукавством старый джентльмен.

– Если она ожидала Клиффорда, то он так и не пришел.

Закрыв «Североамериканское обозрение», мистер Уэнтуорт заметил, что, насколько он помнит, Клиффорд объявил о своем желании навестить кузину. А при этом подумал: раз Лиззи ничего о его сыне не известно, тот, очевидно, отправился в Бостон, что в такой летний вечер было по меньшей мере странно, особенно если учесть, на какие он ради этого пустился ухищрения.

– Не забывайте, теперь у него две кузины, – сказал, смеясь, Эктон и затем задал главный свой вопрос: – Однако я вижу, нет не только Лиззи, но и баронессы.

Мистер Уэнтуорт несколько секунд молча на него смотрел. Он вспомнил сомнительное предложение Феликса. Он даже подумал, уж не лучше ли, в конце концов, чтобы Клиффорд оказался в Бостоне.

– Баронесса не удостоила нас нынче своим присутствием, – сказал он. – Она вот уже три дня как не приходит.

– Не больна ли она? – спросил Эктон.

– Нет, я у нее был.

– Тогда в чем же дело?

– Подозреваю, мы ей наскучили, – сказал мистер Уэнтуорт.

Эктон присел было для приличия на кончик стула, но ему явно не сиделось; и скоро он убедился, что не способен поддерживать разговор. Не прошло и десяти минут, как он взялся за шляпу, заявив, что ему пора, – уже очень поздно, уже десять часов. Старший кузен посмотрел на него с невозмутимым видом.

– Вы домой? – спросил он.

Эктон на миг замялся, потом ответил, что хочет наведаться к баронессе.

– Вы хоть, по крайней мере, честны, – сказал мистер Уэнтуорт.

– Вы тоже, если на то пошло! – смеясь, воскликнул Эктон. – А почему мне не быть честным?

Старый джентльмен снова открыл «Североамериканское обозрение» и пробежал глазами несколько строк.

– Если у нас есть какие-то добродетели, нам следует сейчас крепко за них держаться, – сказал он; это не было цитатой из «Североамериканского обозрения».

– У нас есть баронесса, – сказал Эктон. – Вот за что нам следует крепко держаться!

Ему так не терпелось увидеть поскорее мадам Мюнстер, что он не стал вникать в смысл слов мистера Уэнтуорта. Тем не менее, когда Эктон выбрался благополучно из дому, миновал единым духом сад и пересек дорогу, отделявшую его от места временного пребывания мадам Мюнстер, он остановился. Он стоял в ее саду; французское окно ее гостиной было распахнуто, и ему видно было, как белая штора с кругом света от лампы колышется на теплом ночном ветру. При мысли, что сейчас он снова увидит мадам Мюнстер, у Эктона слегка закружилась голова; он ощутил, что сердце бьется у него намного быстрее, чем всегда. Оттого он и остановился вдруг с удивленной улыбкой. Но спустя несколько секунд он уже шел по веранде и стучал тростью в переплет открытого французского окна. Он видел стоявшую в глубине гостиной баронессу. Баронесса подошла к окну и откинула штору. Несколько секунд она на него смотрела. Она не улыбалась; лицо ее было серьезно.

– Mais entrez donc![48]48
  Ну входите же! (фр.)


[Закрыть] – вымолвила она наконец.

Эктон шагнул в комнату, у него мелькнула в голове мысль: что с ней? Но в следующее мгновение она уже с обычной своей улыбкой протягивала ему руку, говоря:

– Лучше поздно, чем никогда. Очень любезно с вашей стороны пожаловать ко мне в такой час.

– Я только что возвратился из Ньюпорта, – сказал Эктон.

– Очень, очень любезно, – повторила она, оглядывая комнату и решая, где им лучше расположиться.

– Я побывал уже в доме напротив, – продолжал Эктон. – Рассчитывал застать вас там.

Она опустилась в свое излюбленное кресло, но сейчас же поднялась и снова прошлась по комнате. Положив трость и шляпу, Эктон стоял и смотрел на нее; он находил неизъяснимую прелесть в том, что видит ее снова.

– Даже и не знаю, следует ли предложить вам сесть, – сказала она. – Пожалуй, сейчас не время начинать визит – слишком поздно.

– Но еще слишком рано кончать его, – заявил Эктон. – Бог с ним, с началом.

Она снова посмотрела на Эктона и спустя несколько мгновений снова опустилась в низкое кресло; Эктон сел подле нее.

– Стало быть, мы в середине? – спросила она. – Там, где остановились перед вашим отъездом? Нет, я не была в доме напротив.

– Ни вчера и ни позавчера?

– Не знаю, сколько дней, не считала.

– Они вам наскучили? – спросил Эктон.

Скрестив руки, она откинулась на спинку кресла:

– Обвинение ужасное, но защищаться я не в силах.

– А я на вас и не нападаю, – сказал Эктон. – Я знал, что этим рано или поздно кончится.

– Это только доказывает, как вы необыкновенно умны. Надеюсь, вы хорошо провели время.

– Отнюдь, – заявил Эктон. – Я предпочел бы находиться здесь, с вами, – сказал он.

– Вот видите, вы все же на меня нападаете, – сказала баронесса. – Ваша верность – укор моему непостоянству.

– Да, признаюсь, люди, которые мне приятны, наскучить мне не могут.

– А! Но вы – это вы, а не какая-то несчастная грешная иностранка с расстроенными нервами и лукавым умом!

– После того как я уехал, с вами что-то произошло, – сказал, пересаживаясь на другое место, Эктон.

– Произошло то, что уехали вы.

– Вы хотите сказать, что вы по мне скучали? – спросил он.

– Даже если и так, не стоит обращать на это внимание. Я очень неискренна, мои лестные слова всего лишь пустой звук.

Эктон несколько секунд молчал.

– Вы пали духом, – сказал он наконец.

Встав с места, мадам Мюнстер принялась ходить по комнате.

– Ненадолго. Я снова воспряну.

– Смотрите на это проще. Если вам тошно, не бойтесь в этом признаться – по крайней мере, мне.

– Вы не должны мне этого говорить, – ответила баронесса. – Вы должны стараться меня ободрить.

– Я восхищен вашим терпением – это ли не ободрение?

– Вы и этого не должны мне говорить. Это бросает тень на ваших родственников. Терпение наводит на мысль о страданиях. Что же приходится терпеть мне?

– Не голод, разумеется, и не жестокое обращение, – смеясь, сказал Эктон. – Тем не менее мы все восхищены вашим терпением.

– Вы все меня ненавидите! – отворачиваясь от него, вскричала неожиданно горячо баронесса.

– Не очень-то вы облегчаете пути человеку, – произнес, вставая с места, Эктон, – которому хочется сказать вам что-нибудь нежное.

В этот вечер она казалась удивительной – трогательной, не такой, как всегда: была в ней какая-то непривычная мягкость, затаенное волнение во взгляде. Он вдруг до конца оценил, как прекрасно она все это время держалась. Став жертвой жестокой несправедливости, она приехала сюда, в эту глушь, и с какой изящной, достойной благодарностью приняла она дарованный ей здесь покой. Она вступила в их простодушный круг, не гнушалась их скучными провинциальными разговорами, разделяла их скудные пресные радости. Поставив перед собой задачу, она неуклонно ее выполняла. Она применилась к угловатым нравам и обычаям Новой Англии, и у нее достало такта и выдержки делать вид, будто они ей по душе. Эктон никогда еще не испытывал такой острой потребности сказать ей, как он ею восхищается, какая она необыкновенная женщина. До сих пор он всегда держал с ней ухо востро: осторожничал, приглядывался, не доверял, но сейчас легкое волнение в крови как бы говорило о том, что если он окажет более высокое доверие этой обворожительной женщине, оно уже само по себе явится наградой.

– Мы не ненавидим вас, – сказал он. – Не знаю, с чего вы это взяли. Во всяком случае, за себя я ручаюсь; об остальных мне ничего не известно. Я допускаю, что вы ненавидите всех за ту скучную жизнь, на которую вас здесь обрекли. Право, я выслушал бы это от вас не без удовольствия.

Евгения, смотревшая с пристальным вниманием на дверь в противоположном конце комнаты, медленно обратила свой взгляд к Эктону.

– Что может побудить человека, – сказала она, – такого порядочного человека, как вы, galant homme[49]49
  Благородного человека (фр.).


[Закрыть], говорить низости?

– Разве это низость? – искренне удивился Эктон. – Да, пожалуй, вы правы; благодарю вас за то, что вы мне сказали. Конечно, меня не следует понимать буквально.

Евгения стояла и смотрела на него.

– А как вас следует понимать?

Эктон не нашелся что ответить и, чувствуя, что поставил себя в глупое положение, встал и подошел к окну. Проведя там несколько секунд в раздумье, он возвратился назад.

– Помните тот документ, который вы должны были отослать в Германию? – сказал он. – Вы называли его своим отречением. Так как? Отослали вы его?

Мадам Мюнстер только широко открыла глаза; вид у нее был очень серьезный.

– Какой странный ответ на мой вопрос.

– Никакой это не ответ. Я давно уже собирался вас спросить. Но я думал, вы сами мне скажете. Конечно, вопрос этот с моей стороны несколько сейчас неожиданный, но, думаю, он в любое другое время прозвучал бы не менее неожиданно.

Баронесса помолчала.

– По-моему, я и так сказала вам слишком много, – проговорила она.

Слова ее показались Эктону вполне убедительными; у него тоже было такое чувство, будто он просит у нее больше, чем предлагает сам. Он снова подошел к окну и постоял там, глядя на мерцавшую сквозь решетку веранды далекую звезду. Во всяком случае, у него есть что предложить, и немало. Вероятно, он выражал это до сих пор недостаточно ясно.

– Мне хотелось бы выполнить какое-нибудь ваше желание, – сказал он наконец. – Не могу ли я что-нибудь сделать для вас? Если вы не в силах больше выносить эту скучную жизнь, позвольте мне вас развлечь.

Баронесса снова опустилась в кресло; она раскрыла двумя руками веер и поднесла к губам. Глаза ее смотрели поверх веера на Эктона.

– Что-то я вас сегодня не узнаю, – сказала она, смеясь.

– Я готов выполнить любое ваше желание, – сказал, стоя перед ней, Эктон. – Не хотели бы вы попутешествовать, ознакомиться хотя бы слегка с этой страной? Посмотреть на Ниагару? Знаете, вы должны во что бы то ни стало посетить Ниагару.

– Вы имеете в виду – с вами?

– Я был бы счастлив вас сопровождать.

– Вы – один?

Эктон смотрел на нее, улыбаясь, но глаза его при этом были серьезны.

– Отчего же нет? Мы могли бы поехать туда одни, – сказал он.

– Если бы вы не были тем, что вы есть, – ответила она, – я восприняла бы это как оскорбление.

– Что значит… тем, что я есть?

– Если вы были бы одним из джентльменов, которые окружали меня всю мою жизнь. Если вы не были бы ни на что не похожим бостонцем.

– Если джентльмены, которые окружали вас всю вашу жизнь, приучили вас ожидать оскорблений, – сказал Эктон, – я рад быть тем, что я есть. Поедемте-ка лучше на Ниагару.

– Если вам хотелось «развлечь» меня, – заявила баронесса, – вам не надо больше прилагать усилий. Вы уже развлекли меня сверх всякой меры.

Эктон сел напротив нее, она все так же держала двумя руками веер, закрывавший ее лицо до самых глаз. Несколько секунд длилось молчание, наконец Эктон повторил свой вопрос:

– Отослали вы этот документ в Германию?

Снова последовало молчание, которое, если бы его не нарушали выразительные глаза мадам Мюнстер, было бы полным.

– Я отвечу вам… на Ниагаре, – сказала она.

Не успела она договорить, как дверь в дальнем конце комнаты, на которую Евгения совсем недавно смотрела со столь пристальным вниманием, распахнулась. На пороге стоял Клиффорд Уэнтуорт, красный, смущенно озирающийся.

Баронесса вмиг поднялась; следом за ней, несколько медленнее, и Роберт Эктон. Клиффорд с ним не поздоровался; он смотрел на Евгению.

– Вы были здесь? – воскликнул Эктон.

– Он был в мастерской у Феликса, – ответила мадам Мюнстер. – Он хотел посмотреть его рисунки.

Клиффорд взглянул на Роберта Эктона, но ничего не сказал; он стоял и обмахивался шляпой.

– Вы выбрали неподходящее время, – сказал Эктон. – Сейчас там, наверное, темновато.

– Там и вовсе темно, – сказал Клиффорд, смеясь.

– У вас потухла свеча? – спросила Евгения. – Надо было возвратиться назад и снова ее зажечь.

Клиффорд смотрел несколько секунд на Евгению.

– Я… и возвратился. Только я позабыл свечу.

Евгения отвернулась:

– До чего же вы бестолковы, мой бедный мальчик! Шли бы вы лучше домой.

– Ладно, – сказал Клиффорд. – Спокойной ночи!

– И у вас не найдется ни одного слова для человека, который благополучно возвратился из опасного путешествия? – спросил Эктон.

– Здравствуйте, – сказал Клиффорд. – Я думал… я думал, вы… – Он замолчал и снова посмотрел на баронессу. – Вы думали, я в Ньюпорте? Я и был там… нынче утром.

– Спокойной ночи, мой догадливый мальчик, – обронила через плечо баронесса.

Клиффорд смотрел на нее во все глаза – вид его говорил о чем угодно, только не о догадливости; наконец, проворчав, по своему обыкновению, что-то насмешливое, он удалился.

– Что с ним происходит? – спросил Эктон, как только Клиффорд ушел. – Он словно немного не в себе.

Евгения, которая успела уже подойти к окну, выглянула из него и несколько секунд прислушивалась.

– Происходит… происходит, – ответила она. – Но у вас здесь не принято говорить о таких вещах.

– Если вы подразумеваете то, что он выпивает, можете это сказать.

– Он больше не выпивает. Я его вылечила. И за это он в меня влюбился.

Теперь Эктон в свой черед смотрел на нее во все глаза. Он тут же подумал о своей сестре, но ничего по этому поводу не сказал. Он рассмеялся:

– Меня нисколько не удивляет пылкость его чувств; меня удивляет другое: почему он променял ваше общество на кисти и краски вашего брата?

Евгения ответила не сразу:

– Он не был в мастерской… я это тут же сочинила.

– Сочинили? Зачем?

– Клиффорд полон романтических бредней. Он взял за правило являться ко мне в полночь – прямо из сада через мастерскую Феликса, дверь из которой ведет сюда. Его это, по-видимому, забавляет, – добавила она, чуть усмехнувшись.

Эктон старался не показать виду, как он удивлен. Клиффорд предстал перед ним в совершенно неожиданном свете, – до сих пор во всех его похождениях не было ничего романтического. Эктон попытался рассмеяться, но ему это не удалось; он был настроен серьезно, и серьезность его нашла объяснение в произнесенных им после некоторых колебаний словах.

– Надеюсь, вы его не поощряете? – спросил он. – У бедняжки Лиззи не должно быть повода обвинить его в неверности.

– У вашей сестры?

– Они, как вам известно, очень близки, – сказал Эктон.

– А! – вскричала, улыбаясь, Евгения. – Она… она…

– Не знаю, что она, – перебил ее Эктон. – Но, насколько я могу судить, Клиффорд всегда стремился завоевать ее расположение.

– Par exemple! – продолжала баронесса. – Ах он, маленький изверг! Как только он примется в следующий раз томно вздыхать, я тут же скажу, что ему должно быть стыдно.

– Лучше ничего ему не говорите.

– Я и без того уже пыталась его образумить, – сказала баронесса. – Но в этой стране отношения между молодыми людьми носят такой странный характер, просто не знаешь, что и думать. То они почему-то не помолвлены, хотя, на ваш взгляд, им давно уже следовало бы. Возьмите, например, Шарлотту Уэнтуорт и этого богослова. Да на месте ее отца я просто потребовала бы, чтобы он на ней женился, но здесь, по-видимому, считается, что время терпит. То вы вдруг узнаете, что двадцатилетний юнец и маленькая девочка, которая еще на попечении гувернантки… ах, у вашей сестры нет гувернантки?.. ну, тогда… которая не отходит ни на шаг от своей матушки – словом, юная пара, в чьих отношениях, казалось бы, нет ничего, кроме столь свойственного их возрасту детского поддразнивания, вот-вот станет мужем и женой.

Баронесса говорила как-то излишне многословно, что не очень вязалось с той томной грацией, которой исполнено было до появления Клиффорда каждое ее движение. Эктону показалось даже, что во взгляде ее промелькнуло раздражение, а в голосе (в частности, когда она говорила, что Лиззи не отходит ни на шаг от своей матушки) иронические нотки. Если мадам Мюнстер была раздражена, то Роберт Эктон был слегка заинтригован; она снова принялась ходить по комнате, а он только молча на нее смотрел. Наконец она вынула свои часики и, взглянув на них, объявила, что уже третий час утра, ему пора идти.

– Я пробыл у вас не больше часа, – сказал он. – В доме напротив и не думают расходиться. Посмотрите, там все лампы зажжены. И ваш брат еще не возвращался домой.

– Ох уж этот дом напротив! – вскричала Евгения. – В нем живут ужасные люди! Ума не приложу, чем они там занимаются. Да я по сравнению с ними простушка и скромница. У меня есть жесткие правила, которым я неукоснительно следую. Одно из них – не принимать под утро гостей, особенно таких умных мужчин, как вы. Итак, спокойной ночи!

Нет, баронесса, вне всякого сомнения, настроена была на язвительный лад, и Эктон, хоть ему ничего не оставалось, как, пожелав доброй ночи, откланяться, был весьма и весьма заинтригован.

Назавтра Клиффорд Уэнтуорт явился навестить Лиззи, и Роберт, который сидел дома и видел, как молодой человек шел по саду, невольно обратил внимание на это обстоятельство. Естественно, ему захотелось как-то примирить его с наступившим, по словам мадам Мюнстер, охлаждением. Но поскольку хитроумию Роберта задача сия оказалась явно не по силам, решено было в конце концов призвать на помощь чистосердечие Клиффорда. Дождавшись, пока молодой человек стал уходить, Роберт вышел из дому и отрезал ему путь к отступлению.

– А ну-ка, друг любезный, ответьте мне на такой вопрос, – сказал Эктон. – Что вы вчера делали у мадам Мюнстер?

Клиффорд рассмеялся и покраснел, но совсем не как молодой человек, с романтической тайной.

– А что сказала вам она? – спросил он.

– Именно этого я и не собираюсь говорить.

– Да, но я хочу сказать то же самое, – возразил Клиффорд. – А если я не буду знать, вдруг как я не угадаю.

Они остановились на одной из садовых дорожек; Эктон смерил своего розовощекого родственника строгим взглядом.

– Она сказала, что просто не понимает, почему вы ее так бешено невзлюбили.

Клиффорд изумленно на него посмотрел, вид у него был слегка встревоженный.

– Вот еще! – проворчал он. – Да это вы шутите!

– И что когда – приличия ради – вы изредка появляетесь в ее доме, то бросаете ее одну и проводите время в мастерской у Феликса под тем предлогом, что вам хочется посмотреть его рисунки.

– Вот еще! – снова проворчал Клиффорд.

– Вы когда-нибудь слышали, чтобы я говорил неправду?

– И не раз! – сказал Клиффорд, пытаясь с помощью остроумия выйти из затруднительного положения. – Ладно, так уж и быть, скажу вам, – добавил он вдруг, – я принял вас за отца.

– Значит, вы знали, что там кто-то есть?

– Мы слышали, как вы шли.

Эктон размышлял.

– Так вы были с баронессой?

– Я был в гостиной. Мы услыхали за окном ваши шаги. Я подумал, что это отец.

– И тогда, – сказал Эктон, – вы сбежали?

– Она велела мне уходить – уходить через мастерскую.

Эктон размышлял еще более сосредоточенно; если бы где-нибудь поблизости стоял стул, он бы на него сел.

– А почему она не захотела, чтобы вы встретились с отцом?

– Да отцу не нравится, когда я там бываю, – сказал Клиффорд.

Эктон покосился на своего собеседника, но от каких-либо замечаний воздержался.

– И он сказал об этом баронессе? – спросил Эктон.

– Ну нет, – ответил Клиффорд. – Он и мне так, прямо, не говорил. Но я знаю, что его это огорчает; а я хочу перестать его огорчать. Баронесса тоже это знает и тоже хочет, чтобы я перестал.

– Перестали у нее бывать?

– Этого я не знаю; но перестал бы огорчать отца. Евгения знает все, – добавил с видом знатока Клиффорд.

– Вот как? – переспросил Эктон. – Евгения знает все?

– Она знала, что это не отец.

– Тогда почему же вы ушли?

Клиффорд снова покраснел и рассмеялся:

– Побоялся, а вдруг это отец. И потом, она все равно велела мне уходить.

– Она решила, что это я? – спросил Эктон.

– Этого она не сказала.

Роберт Эктон опять задумался.

– Но вы же не ушли, – сказал он наконец. – Вы вернулись.

– Мне никак было оттуда не выбраться, – ответил Клиффорд. – Дверь мастерской была заперта, а Феликс, чтобы свет падал сверху, заколотил чуть ли не до половины окна досками. И теперь от этих треклятых окон нет никакого толку. Я прождал там целую вечность; и вдруг мне сделалось стыдно. Почему я должен прятаться от собственного отца? Мне стало невмоготу. Вот я и выскочил, а когда увидел, что это вы, сперва я немного опешил. Но Евгения держалась молодцом, – добавил Клиффорд тоном юного насмешника, чьи жизненные впечатления не всегда бывают омрачены сознанием собственных незадач.

– Она держалась великолепно, – сказал Эктон. – Особенно если учесть, что сами вы вели себя весьма беспардонно и, надо думать, немало ей досадили.

– Не беда! – отмахнулся молодой человек равнодушно, всем своим видом показывая, что хоть он и оплошал по части хороших манер, но в людях зато разбирается. – Евгении все нипочем!

Эктон ответил не сразу.

– Благодарю вас за то, что вы мне это сказали, – нашелся он наконец. После чего, положив Клиффорду руку на плечо, добавил: – Ответьте мне еще на один вопрос: уж не влюблены ли вы самую малость в баронессу?

– Нет, сэр! – сказал Клиффорд и почти что сбросил с плеча его руку.