Текст книги "Дипломатия"

Испытанием для государственного деятеля является способность выявить в вихре тактических решений подлинные долгосрочные интересы своей страны и разработать соответствующую стратегию их обеспечения. Наполеон III мог наслаждаться шумными похвалами в адрес его мудрой тактики во время Крымской войны (чему в немалой степени способствовала австрийская близорукость) и обольщаться многочисленными дипломатическими возможностями, открывшимися перед ним. В интересах Франции было бы находиться как можно ближе к Австрии и Великобритании, двум странам, которые более всего были в состоянии сохранить территориальное устройство Центральной Европы.

Политика императора, однако, в значительной степени была преимущественно специфически своеобразна, на ней сказывалась и подвижность его характера. Будучи Бонапартом, он никогда не чувствовал себя в своей тарелке, сотрудничая с Австрией, что бы ни диктовали ему высшие интересы государства. В 1858 году Наполеон III сказал одному пьемонтскому дипломату: «Австрия это комод, к которому я испытывал и всегда испытываю живейшее отвращение»[134]134
  Цитируется в: Тэйлор. Борьба за главенство. С. 102.


[Закрыть]. Его склонность к революционным прожектам побудила его вступить в войну с Австрией по поводу Италии в 1859 году. Наполеон III отстранился от Великобритании, аннексировав Савойю и Ниццу на исходе войны, равно как и бесконечными предложениями созыва европейского конгресса для перекройки границ в Европе. В завершение собственной изоляции, Наполеон III пожертвовал возможностью союза Франции с Россией, поддержав польскую революцию 1863 года. Доведя европейскую дипломатию до стадии непрерывного брожения под знаменем национального самоопределения, Наполеон III внезапно обнаружил, что остался в одиночестве, причем именно в тот момент, когда в результате вызванного им же самим переполоха материализовалась германская нация, чтобы положить конец французскому превосходству в Европе.

Свой первый шаг после Крымской войны император сделал в 1859 году в Италии, через три года после Парижского конгресса. Никто не ожидал, что Наполеон III вспомнит мечты юности и бросится освобождать Северную Италию от австрийского господства. От подобной авантюры Франция мало что могла выиграть. В случае удачи возникло бы государство, достаточно сильное, чтобы блокировать традиционный путь французских вторжений; а при неудаче унижение было бы усугублено неопределенностью цели. Так или иначе, само присутствие французских войск в Италии обеспокоило бы Европу.

Исходя из всего этого, британский посол лорд Генри Каули был убежден, что французская война в Италии вне пределов вероятности. «Не в его интересах затевать какую-то войну, – приводил Хюбнер слова Каули. – Союз с Англией, хотя в данный момент и поколебленный на какое-то время, но все же потенциально существующий, остается основой политики Наполеона III»[135]135
  Хюбнер – Фердинанду Буолю, 9 апреля 1858 года, в: Хюбнер. Воспоминания. Т. II. С. 82.


[Закрыть]. Через каких-то три десятилетия Хюбнер будет вынужден предложить такие мысли:

«Мы с большим трудом могли представить, что этот человек, добившийся высших почестей, если он не безумец или одержимый безумием игрок, мог всерьез решиться, не имея на то понятных мотивов, присоединиться к очередной авантюре»[136]136
  Там же. С. 93.


[Закрыть].

И все же Наполеон удивил всех дипломатов, за исключением своего заклятого врага Бисмарка, который предсказывал войну Франции против Австрии и действительно рассчитывал на нее как на средство ослабления позиций Австрии в Германии.

В июле 1858 года Наполеон достиг секретной договоренности с Камилло Бенсо ди Кавуром, премьер-министром Пьемонта (Сардинии), сильнейшего из итальянских государств, о сотрудничестве в войне против Австрии. Это был чисто макиавеллистский ход, в результате которого Кавур объединял бы Северную Италию, а Наполеон III получал бы в награду от Пьемонта Ниццу и Савойю. К маю 1859 года был найден подходящий предлог. Австрия, которая никогда не обладала крепкими нервами, позволила спровоцировать себя бесконечными вызывающими действиями Пьемонта и объявила войну. Наполеон III объявил во всеуслышание, что это равносильно объявлению войны Франции, и бросил свои силы в Италию.

Как ни странно, но когда во времена Наполеона III французы говорили о консолидации национальных государств как о веянии будущего, они в первую очередь думали об Италии, а не о гораздо более сильной Германии. Французы испытывали симпатию к Италии и имели с ней культурное родство, чего абсолютно не ощущалось по отношению к зловещему восточному соседу. В дополнение к этому мощный экономический бум, который должен был вывести Германию на передовые рубежи среди европейских держав, еще только начинался; отсюда далеко еще не очевидно было, что Италия окажется менее сильной, чем Германия. Осторожность Пруссии во время Крымской войны подкрепляла точку зрения Наполеона III о том, что Пруссия является самой слабой из великих держав и не способна на мощное выступление без поддержки России. Таким образом, по мнению Наполеона III, итальянская война, ослабив Австрию, уменьшила бы могущество наиболее опасного германского противника Франции и укрепила бы значимость Франции в Италии – грубейший просчет по обоим пунктам.

Наполеон III сохранял две взаимоисключающие друг друга возможности. В лучшем случае Наполеон III мог разыграть из себя государственного деятеля европейского плана: Северная Италия сбросит с себя австрийское иго, а европейские державы соберутся на конгресс под покровительством Наполеона III и согласятся на крупномасштабные территориальные изменения, которых он не сумел добиться на Парижском конгрессе. В худшем случае война могла зайти в тупик, и тогда Наполеон III смог бы сыграть роль макиавеллиевского манипулятора принципом превосходства государственных интересов, получив какие-то выгоды от Австрии за счет Пьемонта в обмен на прекращение войны.

Наполеон III преследовал обе эти цели одновременно. Французские армии одержали победы при Мадженте и Сольферино, но вызвали сильнейшую волну антифранцузских настроений в Германии. Одно время даже казалось, что малые германские государства, боясь нового наполеоновского удара, вынудят Пруссию вмешаться в войну на стороне Австрии. Потрясенный этим первым проявлением германского национализма и расстроенный посещением поля боя под Сольферино, Наполеон III заключил перемирие с Австрией в Виллафранка 11 июля 1859 года, не уведомив об этом своих пьемонтских союзников.

Наполеону III не только не удалось добиться ни одной из поставленных перед собой целей, он даже серьезно ослабил позиции своей страны на международной арене. С той поры итальянские националисты довели когда-то исповедуемые им принципы до такого предела, о котором он не мог даже помыслить. Цель Наполеона III создать сателлитное государство среднего размера на территории Италии, поделенной, возможно, на пять государств, вызывала раздражение у Пьемонта, который вовсе не собирался отказываться от своего национального призвания. Австрия столь же решительно настаивала на удержании Венеции, сколь упорно Наполеон III требовал вернуть ее Италии, создавая тем самым очередной неразрешимый спор, не представляющий никаких жизненно важных для Франции интересов. Великобритания истолковала аннексию Савойи и Ниццы как начало нового этапа Наполеоновских завоеваний и отвергала все французские инициативы по реализации наполеоновской страсти к созыву европейского конгресса. Одновременно с этим немецкий национализм видел в европейских пертурбациях открытые возможности для продвижения своих собственных чаяний в отношении национального объединения.

Поведение Наполеона III во время польского восстания 1863 года завело его еще дальше по пути к изоляции. Возрождая к жизни бонапартистскую традицию дружбы с Польшей, Наполеон III поначалу склонял Россию сделать определенные уступки своим взбунтовавшимся подданным. Но царь не пожелал даже обсуждать подобное предложение. После этого Наполеон III попытался организовать совместное выступление с участием Великобритании, но Пальмерстон с опаской относился к неуемному французскому императору. Наконец, Наполеон обратился к Австрии с предложением отдать польские провинции еще не образованному польскому государству, а Венецию Италии, прося в обмен компенсацию в Силезии и на Балканах. Эта идея ничем не привлекла Австрию, которую заставляли рисковать войной с Пруссией и Россией ради сомнительного удовольствия увидеть, как у ее границ возникает государство-сателлит Франции.

Легкомыслие является дорогим удовольствием для государственного деятеля, и за это рано или поздно приходится платить. Действия, предпринимаемые под влиянием настроения в данный момент и не согласующиеся с общей стратегией, не могут продолжаться до бесконечности. Франция при Наполеоне III лишилась возможности влиять на внутреннее устройство Германии, что являлось основой французской политики со времен Ришелье. Но если Ришелье понимал, что слабая Центральная Европа является ключом к безопасности Франции, то политика Наполеона, стимулом для которой была жажды славы, была сосредоточена на периферии Европы, единственном месте, где можно было осуществить приобретения с минимальным риском. И когда центр тяжести европейской политики сместился в сторону Германии, Франция оказалась в одиночестве.

Зловещее событие произошло в 1864 году. Впервые со времен Венского конгресса Австрия и Пруссия совместно нарушили покой Центральной Европы, начав войну за германское дело против негерманского государства. Непосредственным поводом стало будущее расположенных вдоль Эльбы герцогств Шлезвиг и Голштиния, династически связанных с датской короной и одновременно являвшихся членами Германской конфедерации. Смерть датского правителя повлекла за собой столь запутанное сочетание политических, династических и национальных проблем, что Пальмерстон был вынужден язвительно заметить: только трое могут разобраться в этом: один уже мертв, второй находится в сумасшедшем доме, а он сам и есть этот третий, но он забыл, в чем тут дело.

Суть спора была гораздо менее важна, чем сам факт коалиции двух основных германских государств, объявивших войну крохотной Дании с тем, чтобы освободить две исконные германские территории, связанные с датской короной. Оказалось, что в конечном счете Германия способна на наступательные действия, и что в случае если механизм конфедерации окажется чересчур неповоротливым, то обе германские сверхдержавы могут просто ее проигнорировать.

Согласно традициям венской системы, в подобном случае великие державы должны были бы созвать конгресс, чтобы восстановить status-quo ante, соответствие ранее существовавшему положению. Но Европа была в смятении, в первую очередь вследствие действий французского императора. Россия не была готова выступить против двух стран, самоустранившихся, когда она подавляла польское восстание. Великобритания испытывала беспокойство в связи с нападением на Данию, но для вмешательства ей требовалось наличие союзника на континенте, а Франция, единственный подходящий партнер, внушала мало доверия.

История, идеология и принцип raison d’etat должны были предостеречь Наполеона III, что события вскоре станут развиваться по своей собственной воле. И все же он метался между следованием принципам традиционной внешней политики Франции, заключавшимся в том, что Германия должна оставаться разделенной, и поддержкой принципа национального определения, вдохновлявшего его в молодости. Французский министр иностранных дел Друэн-де-Люис писал французскому послу в Лондоне Латуру д’Оверню:

«С одной стороны, перед нами права страны, которой мы долгое время сочувствуем, а с другой, мы видим чаяния германского населения, которые мы в равной степени должны принимать во внимание, в этой ситуации мы вынуждены действовать с большей степенью осмотрительности, чем это делает Англия»[137]137
  Друэн-де-Люис Латуру д’Оверню, 10 июня 1864 года, в: Origines Diplomatiques de la Guerre de 1870/71 (Дипломатические причины войны 1870/71 года). (Paris: Ministry of Foreign Affairs, 1910–30), vol. III, p. 203.


[Закрыть].

Ответственность государственного деятеля состоит, однако, в том, чтобы разрешать сложные ситуации, а не делать какие-то предположения. Для руководителей, неспособных избрать одну из альтернатив, осмотрительность становится неким оправданием бездействия. Наполеон III убедил себя в мудрости бездействия, предоставив Пруссии и Австрии возможность решать будущее герцогств на Эльбе. Те же отторгли Шлезвиг и Голштинию от Дании и совместно оккупировали оба герцогства, в то время как остальная Европа пребывала в положении наблюдателя – решение, которое было бы немыслимо во времена действия системы Меттерниха. Кошмар Франции в связи с германским единством приближался, это было тем, от чего Наполеон III пытался уклониться в течение десятилетия.

Бисмарк не собирался ни с кем делить лидерство Германии. Он превратил совместную войну за Шлезвиг-Голштинию в очередной ляп из серии бесчисленных грубых просчетов Австрии, которые в течение десятилетия знаменовали разрушение ее положения как великой державы. Причина всех этих бед была всегда одна и та же – умиротворение Австрией самозваного противника предложением с ним сотрудничать. Стратегия умиротворения подействовала на Пруссию не больше, чем десятилетием ранее, во время Крымской войны, на Францию. Не приведя к освобождению Австрии от прусского давления, совместная победа над Данией создала новый и весьма неблагоприятный плацдарм для преследований. Теперь Австрии предстояло управлять герцогствами на Эльбе вместе со своим прусским союзником, чей премьер-министр Бисмарк уже давно был полон решимости использовать возможность для долгожданного противостояния на территории, удаленной на сотни километров от австрийских земель и граничащей с основными прусскими владениями.

По мере роста напряженности двойственность поведения Наполеона III обозначилась все очевидней. Он опасался объединения Германии, но с сочувствием относился к германскому национализму и страшно возбуждался, пытаясь разрешить эту неразрешимую дилемму. Он считал Пруссию самым подлинно германским национальным государством и писал в 1860 году, что:

«Пруссия персонифицирует сущность немецкой нации, религиозную реформу, коммерческий прогресс, либеральный конституционализм. Крупнейшая из истинно германских монархий, она обладает большей свободой совести, просвещенностью, предоставляет больше политических прав, чем прочие германские государства»[138]138
  Цитируется в: Wilfried Radewahn. “Franzоsische Aussenpolitik vor dem Krieg von 1870” (Радеван Вильфрид. Французская внешняя политика перед войной 1870 года), в: Eberhard Kolb, ed. Europa vor dem Krieg von 1870 (Кольб Уерхард. Европа перед войной 1870 года) (Munich, 1983), p. 38.


[Закрыть].

Бисмарк подписался бы под каждым его словом. Однако для Бисмарка подтверждение Наполеоном III уникальности положения Пруссии было ключом к неизбежному прусскому триумфу. В конце концов, столь явное восхищение Наполеоном III Пруссией стало очередным оправданием его бездействия. Оправдывая нерешительность как чрезвычайно умное маневрирование, Наполеон III фактически способствовал началу австро-прусской войны, отчасти потому, что был убежден в поражении Пруссии. Он сказал своему тогдашнему министру иностранных дел Александру Валевскому в декабре 1865 года: «Поверьте мне, дорогой друг, война между Австрией и Пруссией представляет собой один из благословенных случаев, которые смогут принести нам более чем одно преимущество»[139]139
  Цитируется в: Wilfried Radewahn. Die Pariser Presse und die Deutsche Frage (Радеван Вильфрид. Парижская пресса и германский вопрос). (Frankfurt, 1977), р. 104.


[Закрыть]. Любопытно, Наполеон III, поощряя скатывание к войне, похоже, никогда не задавался вопросом, почему Бисмарк до такой степени преисполнен решимости вступить в войну, коль скоро Пруссия, скорее всего, обречена на поражение.

За четыре месяца до начала австро-прусской войны Наполеон III перешел от молчаливого подстрекательства к явному. На деле подталкивая к войне, он сказал прусскому послу в Париже графу фон дер Гольцу в феврале 1866 года:

«Прошу вас передать королю [Пруссии], что он всегда может рассчитывать на мое дружеское к нему отношение. В случае конфликта между Пруссией и Австрией я буду придерживаться абсолютнейшего нейтралитета. Я желаю объединения герцогств [Шлезвиг-Голштинии] с Пруссией. …В случае если борьба приобретет непредвиденные ныне масштабы, я убежден, что смогу всегда достичь взаимопонимания с Пруссией, чьи интересы по множеству вопросов идентичны с интересами Франции, в то время как я не вижу ни единого пункта, по которому я мог бы прийти к согласию с Австрией»[140]140
  Гольц – Бисмарку, 17 февраля 1866 года, относительно беседы с Наполеоном III, в: Рейнская политика. Т. I. С. 90.


[Закрыть].

Что же на самом деле хотел Наполеон III? Неужели он действительно был убежден в наличии тупиковой ситуации, усиливавшей его положение на переговорах? Он явно надеялся на какую-нибудь уступку со стороны Пруссии в обмен на нейтралитет. Бисмарк понял эту игру. На случай, если Наполеон III сохранит нейтралитет, он предложил благосклонно отнестись к захвату Францией Бельгии, что сулило дополнительные выгоды в виде втягивания Франции в ссору с Великобританией. Наполеон III, возможно, не принял это предложение всерьез, поскольку ожидал поражения Пруссии; его шаги были направлены скорее в сторону удержания Пруссии на пути к войне, чем в направлении переговоров о будущих выгодах. Через несколько лет после этого граф Арман, главный помощник французского министра иностранных дел, признавал:

«Нас в министерстве иностранных дел беспокоило только то, что разгром и унижение Пруссии достигнут слишком больших масштабов, и мы были полны решимости предотвратить это путем своевременного вмешательства. Император хотел, чтобы Пруссия потерпела поражение, потом он бы вмешался и построил Германию согласно своим собственным фантазиям»[141]141
  Цитируется в: Радеван. Парижская пресса. С. 110.


[Закрыть].

Наполеон III намеревался приспособить интриги Ришелье к текущему времени. Ожидалось, что Пруссия предложит Франции компенсацию на западе за спасение от поражения, Венеция будет отдана Италии, а результатом нового переустройства Германии станет создание Северо-Германской конфедерации под эгидой Пруссии и поддерживаемой Францией и Австрией группы южногерманских государств. В этой схеме неверным было только одно: если кардинал знал, как определять соотношение сил, и был готов отстаивать собственные суждения, то Наполеон III не был готов ни к тому, ни к другому.

Наполеон III все тянул, надеясь на то, что сам ход событий приведет к осуществлению его сокровеннейших чаяний без всякого риска. При этом он использовал свой стандартный набор, состоящий из созыва европейского конгресса для предотвращения угрозы войны. Реакция на тот момент была тоже стандартной. Прочие державы, опасаясь планов Наполеона III, отказались в нем участвовать. Куда бы он ни обращался, его всюду поджидала все та же дилемма: он мог защищать статус-кво, лишь отказавшись от поддержки принципа национального самоопределения; либо он мог поддерживать ревизионизм и национализм и тем самым подвергнуть угрозе исторически сложившиеся национальные интересы Франции. Наполеон искал выход в намеках Пруссии относительно «компенсации», не уточняя, в чем конкретно они состоят, и это убеждало Бисмарка в том, что французский нейтралитет был вопросом цены, а не принципа. Гольц писал Бисмарку:

«Единственной трудностью в связи с общей позицией Пруссии, Франции и Италии на конгрессе император считает отсутствие компенсации, которая могла бы быть предложена Франции. Известно, что мы хотим; известно, что хочет Италия; но император не может сказать, что хочет Франция, а мы ему на этот счет ничего не можем предложить»[142]142
  Гольц – Бисмарку, 25 апреля 1866 года, в: Онкен. Рейнская политика. Т. I. С. 140.


[Закрыть].

Великобритания обусловила участие в конгрессе предварительным согласием Франции на сохранение статус-кво. Вместо того чтобы ухватиться за эту возможность освящения существующей системы германских государств, значившей так много для французского лидерства и обеспечивавшей безопасность Франции, Наполеон III отступил, настаивая на том, что «для поддержания мира необходимо принимать во внимание национальные пристрастия и потребности»[143]143
  Цитируется Талейраном в письме Друэну от 7 мая 1866 года, в: Дипломатические причины. Т. IX. С. 47.


[Закрыть]. Короче говоря, Наполеон III готов был пойти на риск австро-прусской войны и объединения Германии для того, чтобы добиться непонятных выгод в Италии, не оказывающих никакого влияния на французские подлинно национальные интересы, и каких-то приобретений в Западной Европе, которые он так и не удосужился назвать. Но в лице Бисмарка перед ним стоял мастер, настаивавший на реальной силе вещей и использующий в своих интересах косметические маневрирования, в которых Наполеон III так преуспел.

Среди французских руководителей были и те, кто понимал риски, на которые шел Наполеон III, и кто осознавал, что так называемая компенсация, на которую он нацелился, не заключает в себе ничего, что было бы связано с коренным интересом Франции. В блестящей речи от 3 мая 1866 года Адольф Тьер, убежденный республиканский оппонент Наполеона III, а позднее президент Франции, правильно предсказал, что Пруссия, судя по всему, станет ведущей силой в Германии:

«Мы еще увидим возврат империи Карла V, которая прежде имела своим центром Вену, а теперь будет иметь таковым Берлин, который будет намного ближе к нашей границе и станет оказывать на нее давление. …Вы имеете полное право противостоять этой политике во имя интересов Франции, поскольку Франция слишком важна, чтобы подобная революция не стала ей серьезно угрожать. Когда она боролась два столетия… чтобы разрушить этот колосс, готова ли она наблюдать, как он возрождается у нее на глазах?»[144]144
  Речь Тьера 3 мая 1866 года, в: Онкен. Рейнская политика. Т. I. С. 154 и сл.


[Закрыть]

Тьер утверждал, что вместо туманных рассуждений Наполеона III Франция должна принять четкую политику сопротивления Пруссии и привлечь в качестве предлога оборону независимости германских государств – старый рецепт Ришелье. Франция, по его заявлению, имела право противодействовать объединению Германии, «во-первых, во имя независимости германских государств… во-вторых, во имя собственной независимости и, наконец, во имя европейского баланса, который в интересах всех, в интересах мирового сообщества. …Сегодня кое-кто пытается высмеять до предела термин «европейский баланс»… но что такое европейский баланс? Это – независимость Европы»[145]145
  Там же.


[Закрыть].

Было уже почти слишком поздно предотвратить войну между Пруссией и Австрией, которая непоправимо изменила бы европейский баланс. С аналитической точки зрения Тьер был прав, но предпосылки для подобной политики должны были бы быть заложены десятилетием ранее. Даже в тот момент Бисмарк, возможно, отступил бы, если бы Франция выступила с серьезным предупреждением о недопущении поражения Австрии или ликвидации традиционно существовавших княжеств типа королевства Ганновер. Но Наполеон III отверг этот курс, так как рассчитывал на победу Австрии, а также на то, что ему удастся разрушить венское урегулирование и претворить в жизнь традицию Бонапарта без какого бы то ни было анализа исторически сложившихся французских национальных интересов. Через три дня он ответил Тьеру: «Я презираю договоры 1815 года, которые сегодня кое-кто хочет сделать единственной основой нашей политики»[146]146
  Цитируется в: Тэйлор. Борьба за главенство. С. 163.


[Закрыть].

Немногим более месяца спустя после речи Тьера Пруссия и Австрия уже находились в состоянии войны. Вопреки всем ожиданиям Наполеона III Пруссия одержала быструю и решительную победу. Согласно правилам дипломатии Ришелье, Наполеон III обязан был бы оказать помощь побежденному и предотвратить явную победу Пруссии. Но, хотя он выдвинул к Рейну «наблюдательный» армейский корпус, он был в крайнем смятении. Бисмарк бросил Наполеону III подачку, отведя ему роль посредника в мирных переговорах, хотя этот ничего не значащий жест не мог скрыть того факта, что устройство германских дел все меньше зависит от Франции. Согласно Пражскому договору, заключенному в августе 1866 года, Австрия была вынуждена уйти из Германии. Два государства, Ганновер и Гессе-Кассель, принявшие во время войны сторону Австрии, были аннексированы Пруссией, наряду со Шлезвиг-Голштинией и вольным городом Франкфуртом. Сместив их правителей, Бисмарк дал четко понять, что Пруссия, некогда главная скрипка в Священном союзе, отказалась от легитимности как главенствующего принципа международного порядка.

Северо-германские государства, сохранившие свою независимость, были включены в новое детище Бисмарка: Северо-германский союз, подчиняющийся прусскому руководству во всем – от торгового законодательства до внешней политики. Южно-германские государства Бавария, Баден и Вюртемберг получили возможность сохранить свою независимость ценой договоров с Пруссией, согласно которым их вооруженные силы переходили под прусское военное руководство в случае войны с посторонней державой. Для объединения Германии нужен был всего один кризис.

Наполеон III своими маневрами загнал Францию в тупик, откуда выйти оказалось невозможно. Слишком поздно он попытался вступить в союз с Австрией, которую выставил из Италии при помощи военной силы, а из Германии – пойдя на нейтралитет. Но Австрия потеряла интерес к восстановлению каждой из этих утраченных позиций и предпочла сконцентрироваться, прежде всего, на превращении империи в двуединую монархию на базе Вены и Будапешта и затем – на владениях на Балканах. Великобритания была отставлена в сторону из-за французских притязаний на Люксембург и Бельгию, а Россия так и не простила Наполеону III его поведение в связи с Польшей.

Теперь Франция вынуждена была только своими силами заниматься решением дел в связи с утратой своего исторического превосходства в Европе. Чем безнадежнее становилась ее позиция, тем отчаяннее Наполеон III пытался поправить положение каким-нибудь блестящим ходом, подобно азартному игроку, удваивающему ставку после каждого своего проигрыша. Бисмарк поощрял стремление Наполеона III к нейтралитету во время австро-прусской войны, помахивая перед его носом перспективой территориальных приобретений – вначале в Бельгии, а потом и в Люксембурге. Эти перспективы рассеивались как дым, как только Наполеон III пытался за них ухватиться, поскольку Наполеон III хотел, чтобы эту «компенсацию» ему поднесли на блюде, а Бисмарк не видел причины идти на риски, когда он уже пожинал плоды нерешительности Наполеона III.

Униженный из-за всех этих демонстраций собственного бессилия, а более всего растущим перевесом европейского баланса не в пользу Франции, Наполеон III решил получить компенсацию за просчет, связанный с тем, что он полагался на победу Австрии в австро-прусской войне, выпятив проблему наследования испанского трона, который к тому времени опустел. Он потребовал заверений от прусского короля, что ни один принц из династии Гогенцоллернов (правившей в Пруссии) не будет претендовать на этот престол. Это был еще один пустой жест, способный в лучшем случае принести успех престижного характера, но не имеющий никакого отношения к силовому соперничеству в Центральной Европе.

Никто не мог никогда переиграть Бисмарка в сфере постоянно меняющейся дипломатии. При помощи одного из своих самых ловких ходов Бисмарк воспользовался рисовкой Наполеона III, чтобы хитростью вынудить его объявить в 1870 году войну Пруссии. Французское требование к прусскому королю объявить об отказе любого из членов его семьи от претензий на испанскую корону было, по сути, провокационным. Но величественный старый король Вильгельм, вместо того чтобы выйти из себя, предпочел терпеливо и корректно давать отказ французскому послу, направленному для того, чтобы получить такое обещание. Король послал описание этой истории Бисмарку, тот отредактировал телеграмму монарха, изъяв из нее весь текст, свидетельствующий о терпимости короля и соблюдении всех правил приличия, с которыми король на самом деле отнесся к французскому послу[147]147
  Там же. С. 205–206.


[Закрыть]. Бисмарк, значительно опередив свое время, прибег тогда к приему, который государственные деятели последующих поколений превратили в своего рода искусство: он обеспечил утечку в прессу текста этой так называемой «Эмсской депеши». Отредактированная версия телеграммы короля выглядела как королевский выговор Франции. Взбешенная французская общественность потребовала войны, и Наполеон III пошел ей навстречу.

Пруссия победила быстро и решительно при содействии всех других германских государств. Теперь был открыт путь к окончательному объединению Германии, которое и было довольно бестактно объявлено прусским руководством 18 января 1871 года в Зеркальном зале Версальского дворца.

Наполеон III запустил революцию, к которой стремился, хотя ее последствия оказались совершенно противоположны тому, что он замышлял. Карта Европы действительно оказалась перекроена, но это новое переустройство бесповоротно снизило французское влияние, не принеся императору славы, которой он так жаждал.

Наполеон III поддерживал революцию, не понимая ее вероятных исходов. Неспособный учитывать соотношение сил и закладывать его как фактор достижения собственных долгосрочных целей, он не выдержал этого испытания. Его внешняя политика потерпела крах не от отсутствия у него идей, а оттого, что он оказался не способен навести порядок в своих многочисленных устремлениях или четко соотнести их и реальности окружающей его обстановки. Стремясь быть на виду, Наполеон III никогда не руководствовался одной определенной политической линией. Вместо этого он беспорядочно гнался за самыми разнообразными целями, причем некоторые из них были весьма противоречивыми. Когда настал решающий кризис в его карьере, разнообразные его побуждения фактически нейтрализовали друг друга.

Наполеон III воспринимал систему Меттерниха как унизительную для Франции и ограничивающую его амбиции. Он преуспел в разрушении Священного союза, вбив клин между Австрией и Россией во время Крымской войны. Однако он не знал, что делать с собственным триумфом. С 1853 года до 1871 года сохранялся относительный хаос, пока шел процесс реорганизации европейского порядка. А когда этот период закончился, Германия вышла из него самой сильной державой континента. Легитимизм – принцип единства консервативных правителей, смягчавший жесткость системы баланса сил в годы политической деятельности Меттерниха, – превратился в ничего не значащий лозунг. И всем этим переменам способствовал лично Наполеон III. Переоценив могущество Франции, он поощрял любые передряги, будучи убежденным в том, что он сможет обратить их во благо Франции.

В конечном счете международная политика стала базироваться на грубой силе. И в этом мире возникла внутренняя пропасть между представлением Франции о самой себе как о господствующей нации Европы и ее возможностями жить в соответствии с ними – пропасть, которая разрушает французскую политику и по сей день. Во времена правления Наполеона III подтверждением этому была неспособность императора добиться осуществления бесчисленных его предложений о созыве европейского конгресса для перекройки карты Европы. Наполеон III призывал к созыву конгресса после Крымской войны в 1856 году, перед началом войны в Италии в 1859 году, во время польского восстания в 1863 году, во время войны с Данией в 1864 году и перед началом австро-прусской войны в 1866 году. И все это время он стремился путем переговоров добиться пересмотра границ, которые он никогда точно не определял и ради которых он не был готов пойти на риск объявления войны. Проблема Наполеона III состояла в том, что он не был достаточно сильным, чтобы настаивать на своем, и что его планы были настолько радикальными, чтобы их поддержали посредством консенсуса.