Текст книги "Золотая пыль (сборник)"

Глава XII
Разорение

Il ne faut regarder dans ses amis que la seule

vertu qui nous attache à eux[73]73
  В друзьях смотрите только на добродетель, лишь она одна создает крепкие узы (фр.).


[Закрыть].

Если барон Жиро не мог, в силу человеческой природы, унести с собой свои богатства, то они хотя бы провожали его до самого края могилы. Черные плюмажи вопияли о горе, священники изрекали слова утешения, мальчики с ангельскими личиками шествовали, размахивая кадильницами. Некоторые из тех, кто был обязан Жиро своим благосостоянием, послали для участия в траурной процессии свои пустые экипажи, иные с охотой раскошелились на венки из искусственных цветов для надгробия.

Виконт поднялся рано – еще до рассвета я услышал его шаги, доносящиеся из комнаты с гробом. Меня обрадовал приход утра, потому как мой добрый старый патрон был совсем выбит из колеи этими печальными событиями и постоянно возвращался в кабинет, где покоилось тело барона.

Никто не мог, конечно, удержать виконта от участия в похоронах. Я тоже присутствовал на церемонии, и скажу, что если воистину прах возвращается ко праху, то примером тому стало погребение великого финансиста. Когда последний экипаж покатил к воротам кладбища Пер-Лашез, Альфонс Жиро на свой французский лад обнял меня.

– Теперь, mon ami, – со вздохом облегчения промолвил он, – давайте отправимся в клуб и пообедаем.

В его словах не было неуважения к усопшему родителю, просто эта эластичная натура не могла долго пребывать в напряжении. Подвижное лицо молодого человека было создано для улыбок и теперь с удовольствием возвращалось к привычному счастливому состоянию.

– Вы – мой лучший друг, – воскликнул он, похлопав меня по спине.

Собственно говоря, я организовывал похороны вместо него. Персоны, удостоившие эту церемонию своим присутствием, выражали Альфонсу безграничное сочувствие. Все жали ему руку, некоторые заключали в объятия. Кое-кто, пожилые господа с дочерями, уверяли юношу, что испытывают к нему истинно отцовские чувства. Все это молодой Жиро принимал с добродушной невинностью – плодом, без сомнения, парижского образования.

Когда все уехали, прогрохотав колесами новеньких экипажей, Альфонс со смехом посмотрел вслед гостям.

– Теперь приступим к банкротству, – объявил он. – Даже интересно, как это будет – в любом случае что-то новенькое. Теперь ведь кругом перемены. Однако за обед в клубе придется расплачиваться. Идемте, друг мой, вперед.

– К одной перемене вам обязательно стоит подготовиться, – сказал я, когда мы садились в карету. – К смене друзей.

Альфонс понял и рассмеялся. Цинизм – растение неприхотливое, прекрасно приживающееся на городской мостовой, и башмаки маленького француза давно привыкли ступать по нему.

За время обеда мой приятель воспрянул духом, хотя, надо отдать ему должное, грустнел всякий раз, вспоминая о недавней утрате. Пару раз он бросал нож и вилку, и минуты три самый вид пищи навевал на него дурноту.

– Ах, бедный старик! – восклицал он. – Мое сердце обливается слезами при мысли о нем.

Посидев некоторое время вот так, спрятав лицо в ладони, юноша постепенно опять возвращался к радостям жизни, поглощая их с изрядным аппетитом.

– Думаю, я исполнил свой долг по отношению к нему, – говорил он уже умиротворенным голосом. – Это было несложно: бери деньги и швыряй направо-налево. Что я и делал с превеликим удовольствием!

Когда мы покончили с едой, Альфонс подозвал официанта.

– Кофе и шартрез, – распорядился он. – И оставьте бутылку на столе. – Потом француз повернулся ко мне, расплывшись в горделивой улыбке и ухватив меня за руку. – Знаете, в этом клубе шартрез подают в бокалах для кларета. Такова уж наша неотъемлемая черта.

Обменявшись замечаниями по поводу напитков, мы перешли к обсуждению будущего.

– Никто не в силах приказать грозе начаться, какой бы сгущенной ни была атмосфера, – философски заметил мой собеседник. – Приходится только обливаться потом и ждать. Но думаю, гром скоро грянет. Быть может, подскажете, как мне себя вести, – в последние несколько дней я имел мало времени на размышления.

Да, если он и думал, то только о других.

– Мы предприняли все возможное, чтобы предотвратить выплату по чекам, – ответил я. – Но хитрый мошенник все-таки способен обналичить их в какой-нибудь отдаленной части света и тем перехитрить нас.

– Вот ведь удивительно, – заявил мой компаньон, без всякой причины уклоняясь от темы, как поступают женщины. – Почему такой дурак, как я, – безмозглый осел, так ведь? – всегда ухитряется найти друга вроде вас?

Он наклонился и импульсивно похлопал меня по груди, словно желая послушать звук.

– Крепкий, надежный человек, – проговорил Альфонс, явно довольный результатом исследования.

– Не берусь сказать, – довольно искренне ответил я. – Разве что такие люди бывают достаточно глупы, чтобы ставить себя в подобное положение.

– О каком положении речь? Допив кофе – у вас без сахара, кстати, – вы можете нахлобучить шляпу и помахать мне ручкой. И все равно оставите меня в неоплатном долгу.

Все сказанное он иллюстрировал жестами, и я живо представлял себя, всего такого чопорного и британского, со шляпой на голове, машущего ручкой и оставляющего юного француза, в долгу по самые уши, сидеть в кресле.

– Я заверил вашего отца, что несу ответственность за сохранность денег, – ответил я. – Сказано было наполовину в шутку, но он воспринял все всерьез.

– Ах, бедный старик! Папа всегда воспринимал денежные вопросы исключительно серьезно, – вставил Альфонс.

– Так или иначе, я попытаюсь вернуть вам состояние. А заодно и удовлетворить страстное желание свернуть шею месье Шарлю Мисту. Мне стоило отдавать себе отчет, что виконт слишком стар для предприятия, за которое взялся. Ваш отец это понимал, но рассчитывал на мое активное участие. Я свалял дурака.

– О, mon cher, – вздохнул Жиро. – Мы все либо дураки, либо негодяи.

Гораздо позже, припомнив эти слова, я поймал себя на мысли, что устами наивных людей зачастую глаголет истина.

Я поведал собеседнику о своих планах, достаточно немудреных, потому как я обратился к людям, чьей профессией являлось иметь дело с подлецами. Это только людям непорочным грех представляется чем-то сложным или интересным. В реальности нет человека более плоского, нежели этот ваш подлец. Картину, написанную только черной краской, понять проще, чем созданную игрой света и тени. Не представляло труда последовать за Мистом, потому как дурные люди, подобно воде, следуют одному руслу и стремятся только в одном направлении. Мне хотелось лично поквитаться с ним, и плевать на закон. Воистину вокруг меня и так уже слишком много законов и законников.

– Я помогу вам, – воскликнул Альфонс Жиро, выслушав, не перебивая, намеченный план кампании. – Отправлюсь с вами.

– Нет, не надо. Можете не сомневаться, у Миста есть сообщник, который следит за вами и предупредит дружка, как только заподозрит, что вы напали на верный след. Я же – никто. Мист меня даже не знает. А вот мне очень хочется с ним познакомиться.

Я с досадой вспомнил, насколько мало мне известно о нем.

– К тому же у вас есть и иные обязательства, – продолжил я. – Надо, чтобы кто-то находился рядом с виконтом, и дамы будут рады вашим советам и помощи.

По мне, от Альфонса вряд ли стоило ожидать и того, и другого, но кто поручится за женщин? Некоторые из них обращаются к нам, хотя мы в глубине души сознаем себя полными ослами.

Мы обсудили детали, которые я тут опущу, поскольку время показало, что большинство догадок, на которых они строились, оказались ошибочными. У меня создалось впечатление, что Альфонс Жиро давно оставил надежду вернуть богатство, и когда я вдохнул ее снова, лицо его омрачилось. Большие надежды всегда омрачают лицо.

– Не стоит окрылять меня, если только у вас у самого нет серьезных оснований полагать это возможным, – промолвил он.

– Разумеется, – ответил я, и сразу поменял тему.

Серьезность юноши обеспокоила меня. Он неизменно возвращался к этой идее.

– Дело не в деньгах, – выдавил Жиро наконец, когда все мои попытки отвлечь его провалились. Он заколебался, а лицо его, спрятанное за кофейной чашкой, сделалось вдруг пунцовым. – А в Люсиль.

Я не ответил, поэтому, после небольшой паузы, слово снова взял Альфонс.

– Какое суровое у вас лицо, mon ami! Я прежде этого не замечал. Сочувствую бедолаге Мисту, если он попадет к вам руки!

Тем же вечером я составил разговор с патроном, которого застал в утренней гостиной одного, погруженного в раздумья. Дверь его кабинета оставалась заперта, и никому не дозволялось входить туда. Старик сделался таким нервным и непохожим на себя, что я едва не отказался от идеи покинуть улицу Пальмье.

– Ах, какой ужасный день! – сказал виконт. – Несчастный Альфонс! В каком состоянии оставили вы его?

Мне вспомнилось наше прощание с молодым Жиро: он улыбался из-под шляпы с траурной лентой и весело махал мне вслед черной перчаткой.

– Э, Альфонс скоро вновь станет самим собой, – заверил я хозяина.

Тот на время погрузился в скорбное молчание.

– Ах, друг мой, сюрпризы, преподносимые нам жизнью, всегда неприятны. Фюить! – пожилой француз помахал ладонями, изображая крылышки. – И в мгновение ока я лишаюсь друга и четырехсот тысяч франков. Думая об этом, приходишь к выводу, что тут любого способна постичь судьба несчастного барона.

– Господин Жиро имел тучное сложение и слишком много ел, – отозвался я. – В мои планы входит попробовать, не в силах ли мы частично поправить нанесенный вред.

– Как? – спросил старик с подозрительностью, проявившейся с недавних пор в его характере.

– Я собираюсь найти Миста.

Виконт покачал головой.

– Очень благородно, но совершенно бессмысленно.

И он принялся отговаривать меня от идеи, приводя все возможные доводы, некоторые из которых, на мой взгляд, вполне мог и опустить.

– Мы не можем обойтись без ваших услуг в момент, когда мир политики так взбудоражен, а внутренние дела государства находятся на грани катастрофы. Как нам обойтись без вас: мне, виконтессе, моей дочери? Только вчера она так радовалась, что вы с нами в этот трудный час. Я скажу ей про ваши планы, и Люсиль отговорит вас, уверен.

Как станет ясно позднее, старик претворил эту угрозу в жизнь. Я тем не менее стоял на своем и пошел на уступку только в одном – дал обещание возвратиться как можно скорее. Упоминаю тут про все эти подробности, потому как они станут звеньями в цепи моей истории. Подобные звенья сплетаются, определяя судьбу любого человека, ибо ни одно событие не происходит без связи с другими.

После ужина я отправился в свой кабинет, оставив виконта и дам в гостиной. В последние дни я старался привести в порядок переданные в мое ведение дела и желал оставить книги и бумаги в таком состоянии, чтобы преемнику не составило труда разобраться в них.

Мой предполагаемый отъезд настолько обеспокоил виконта, что хотя за ужином эта тема старательно обходилась стороной, у меня не вызывало сомнений – патрон понял причину моего нежелания пойти со всеми в гостиную.

Я работал в своей комнате при двух высоких свечах, когда раздавшийся у двери шорох женского платья заставил меня поднять голову. В кабинет вошла Люсиль. Глаза ее блестели, на щеках горел румянец. Мне подумалось, что я представляю ход ее мыслей.

– Отец сказал, что вы собираетесь покинуть нас, – со свойственной ей прямотой сказала девушка.

– Да, Мадемуазель.

– Я пришла просить вас не делать этого. Можете… Можете думать, что хотите.

Я не поднимал глаз, но отчетливо представлял себе эти плотно сжатые губы.

– Конечно, вы слишком горды, чтобы объясняться. Думаете, я уезжаю из стремления потешить раненое тщеславие, словно школьник, желая доставить вам неудобство и тем самым подчеркнуть свою значимость. Думаете, я бегу из-за вас, тогда как вашему отцу трудно будет обойтись без моих услуг в такой час. Вы полагаете своим долгом обуздать собственные чувства, наступить на шею гордости и послужить родителю. К тому же ваша гордыня побуждает дать мне разрешение прийти к любому заключению о вас, какое мне будет угодно. Благодарю, Мадемуазель.

Я делал вид, не весьма удачно, конечно, что занят своими бумагами на столе, и Люсиль стояла и созерцала мою склоненную голову, замечая наверняка пробивающуюся седину. Вот так мы провели в молчании около минуты.

Потом Люсиль повернулась и медленно вышла из комнаты, а я отдал бы пять лет жизни, чтобы увидеть выражение ее лица.

Глава XIII
Снова тень

Qui ne craint pas la mort craint donc la vie[74]74
  Кто не боится смерти, тот боится жизни (фр.).


[Закрыть].

Пока я сидел в кабинете, дом постепенно затихал, и тишина ночи опускалась на древние стены. Иногда у меня создавалось впечатление, что виконт расхаживает в своей комнате. Но я знал, что коридор между нами заперт с обоих концов. Патрон не предупредил меня на этот счет, но я обнаружил дверь закрытой, ключа в замке не было. Не принадлежа к людям, сующимся, куда их не просят, я с уважением отнесся к овладевшему виконтом желанию уединиться, пусть даже и не вполне понятному мне.

Затрудняюсь назвать час, когда я отправился спать, но керосин в лампе почти кончился, а от свечей остались лишь огарки. Взяв один из них, я направился в спальню и по пути остановился на лестничной площадке, прислушиваясь, как часто бывает, когда человек оказывается среди безмолвия. Особняк спал. Короткий топот нарушил тишину – собачка Люсиль, белое пятнышко в темноте, засеменила ко мне от дверей спальни девушки, под которыми обычно дремало преданное животное. Пес смотрел на меня, махая хвостом, потому как мы с ним всегда были приятелями, и словно спрашивал: «Что-то случилось, дружище?»

Он обернулся на дверь в комнату Люсиль, проверяя, не покушается ли кто на вверенный его охране пост, потом просеменил мимо меня и припал любопытным носом к щели у порога кабинета виконта. Это был удивительный песик, обладающий развитым чувством ответственности, отступавшим прочь только в присутствии хозяйки. В чем сильно напоминал людей – мужчины зачастую сбрасывают с себя серьезность в присутствии женщины. По ночам я нередко слышал, как он пыхтит у меня под дверью, прочищая нос от набившийся пыли, чтобы затем свернуться на своем коврике. Наш сторож желал убедиться, на месте ли я и все ли спокойно в доме.

Когда я, стараясь не шуметь, пробрался в спальню, пес все еще стоял у двери в кабинет, втягивая воздух.

Не удалось мне проспать и пары часов, как дверная ручка повернулась, и, обладая очень чутким сном, я еще прежде, чем рука коснулась моего плеча, понял, что в комнате кто-то есть. Это была мадам де Клериси.

– Где мой муж? – спросила она. – Мне казалось, он засиделся с вами.

– Нет, я весь вечер был один, – ответил я, ощутив в груди неприятный холодок.

– Мне кажется, его вовсе нет дома, – произнесла виконтесса, направляясь к двери. – Не могли бы вы встать и одеться? Меня можно найти в утренней гостиной.

Затеплив свечу, эта немногословная женщина вышла. Серый рассвет уже крался по крыше дома напротив и проникал через открытое окно. Одеваясь, я поеживался от прохладного мартовского воздуха. Потом поднялся в утреннюю гостиную.

«Мама всегда готова, что бы ни случилось, – сказала мне однажды Люсиль. – Но когда она успевает подготовиться – этого никто не видит».

– Тише, – обратилась ко мне мадам с выражением обычной по отношению ко мне любезности и расположения. – Люсиль спит, я проверяла. Идите за мной.

Виконтесса воспринимала как должное, что благополучие Люсиль для нас дороже всего, и это наполняло меня радостью. Хотя и пригласив следовать за собой, госпожа де Клериси отошла в сторону, пропуская меня вперед. Первым делом мы, естественно, направились к кабинету. Дверь была закрыта. Попытавшись войти в него со стороны моей комнаты, мы снова натолкнулись на замок.

– Можете сломать его? – спросила мадам.

– Без шума не удастся. Давайте сначала убедимся, что ваш муж не в другой комнате.

Вместе мы обошли весь старый особняк, причем некоторые коридоры и комнатушки предстали моим глазам впервые. Поиски ничего не дали. Когда мы вернулись в мой кабинет, стало уже светать.

– Прикажете взломать дверь? – спросил я, открывая ставни.

– Да, – кивнула мадам.

Дверь была сделана из добротного ореха, такую просто так не выбить. Когда я убирал кресла, освобождая место для разбега, в комнату вошла Люсиль. На ней был халат, а распущенные волосы струились по спине, но девушка не собиралась обращать внимания на подобные пустяки в такой момент.

– Что происходит? – вскричала она. – Что вы тут затеваете?

Виконтесса все объяснила дочери, и обе дамы, стояли, держась за руки, пока я готовился проломить путь к загадке за запертой дверью.

Я разбежался и ударил плечом чуть выше замка. От столкновения четыре шурупа вышли из древесины. Потирая ушибленное плечо и чувствуя, как колотится сердце, я шагнул в темноту коридора. Мадам и Люсиль последовали за мной. Я попробовал открыть дверь в кабинет виконта. Та оказалась не заперта.

– Войду один, – сказал я, положив руку на плечо мадам. Та, подчинившись, передала мне свечу.

Предосторожности оказались напрасными – комната была пуста.

– Можете входить, – сказал я.

Дамы вступили в тускло освещенное помещение. Никто из нас не бывал в нем с тех пор, как здесь разместился гроб барона Жиро. На письменном столе лежал густой слой пыли. На полу валялись отломившиеся с венков цветы. Воздух был спертым. Я ногой подгреб увядшие лилии к камину и внимательно осмотрел комнату. Мебель находилась в полном порядке. Виконтесса подошла к окну и распахнула его. С реки послышался плывущий над крышами низкий гул машины парохода, осторожно прокладывающего себе путь по реке. Снизу, со двора, доносилось довольное кваканье нашей старой подружки – лягушки, живущей в фонтане.

– Люсиль, дитя мое, отправляйтесь в постель, – спокойно сказала мадам. – Вашего отца нет дома. Поутру все выяснится.

Но когда, проводив дочь, виконтесса повернулась ко мне, лицо ее вовсе не выражало удовлетворения от счастливо разрешенной загадки. Говорят, где бы человек ни оказался, он всегда обустраивает вокруг себя свой маленький мирок. Но мне вдруг показалось, что я, вопреки желанию, оказался окружен плотным кольцом чужих надежд, страхов, интересов и подозрений, из которого нет сил вырваться.

– Я на улицу, – сказал я мадам и стремительно вышел.

У меня не было плана или четких соображений где искать виконта в такой час, я просто очень хотел убежать из этого мрачного дома, где беды словно жили и множились сами по себе.

Улицы были пусты. Я медленно пошел к набережной, потом свернул налево к дворцу д’Орсе, который стоял тогда, но от которого теперь – вот ирония истории – остались лишь руины, омрачающие славу нового, республиканского Парижа. Я отдавал себе отчет, что иду в неверном направлении, и, подчинившись укорам совести, развернулся и перешел через реку на остров св. Людовика.

Виконт, естественно, не покончил с собой! Сама эта идея абсурдна. Пожилые люди не накладывают на себя рук. С моим другом Поулом вышло, правда, иначе – обанкротившись, он застрелился на ступеньках своего клуба. Так или иначе, я инстинктивно направился к собору Нотр-Дам, а обогнув его, вышел к небольшому квадратному зданию, похожему на железнодорожную станцию. В нем Париж собирал своих безвестных мертвецов.

Наполовину мучаясь чувством вины, я вошел в одну дверь и вышел через другую. На полках лежали тела двоих мужчин. То были низшие из низших, и даже умиротворяющая рука смерти не могла удержать от мысли, что с их уходом мир стал лучше. Выйдя из здания, я снова направился к реке, потом, остановившись на мосту, не помню каком, долго смотрел на неспешно текущую зеленую воду. Проходящий мимо страж порядка окинул меня подозрительным взглядом. Городские часы отсчитали шесть размеренных ударов. По реке сновали суда – пузатые неповоротливые баржи размером с настоящий корабль. Улицы оживали. Париж казался огромным и густонаселенным, как муравейник. Идея найти одного конкретного человека, причем решившего намеренно затеряться среди этих улиц, предстала мне совершенно безнадежной.

Я вернулся в морг и навел справки у служащего. Нет, даже более того – ну почему человек так труслив, что стремится закрывать глаза на очевидное? – я сообщил ему свое имя и адрес и попросил дать знать, если будут новости. У меня не вызывало сомнений: виконт де Клериси находился в таком состоянии, что любые опасения не стоило сбрасывать со счетов.

Дойдя до квартала Фобур-Сен-Жермен, я потихоньку вошел в дом патрона через боковую дверь, ключ от которой старик лично мне вручил. Как ни старался я не шуметь, мадам уже ждала меня на лестничной площадке.

– Ничего?

– Ничего, – ответил я, избегая настойчивого взгляда.

Разделять невысказанный страх – это почти что чувствовать себя сообщником в преступлении.

В девять утра я заглянул к Джону Тернеру в его апартаменты на Авеню д’Антан, что буквально в паре шагов от английского посольства. Есть люди, к которым мы неизменно обращаемся в минуту бед и затруднений, напрочь забывая о существовании других, пусть даже те и высоко стоят в своей собственной оценке. Друзья словно описывают вокруг нас круги: сбейся немного с пути и обязательно натолкнешься на одного из них, идущего своей дорогой. И он, с Божьей помощью, обязательно протянет тебе руку. Джон Тернер, склонен я думать, принадлежал к этим людям.

Когда я пришел, банкир завтракал.

– Выглядите приободрившимся и свежим, – заметил он в своей прямолинейной манере. – Полагаю, ваша интрига развивается успешно.

– Не совсем. То, что начиналось как игра, стало вдруг серьезным.

– Понятно, – произнес он со спокойной улыбкой, опуская в кофе кусок сахара. – Да, молодые люди склонны опрометью выскакивать за порог, не осознав истинной глубины отцовской обиды.

– Осмелюсь предположить, вы тоже когда-то были юным? – парировал я, беря себе стул.

– Да. Только я всегда был толстяком. Женщины смеялись надо мной. А для них наполовину забава дать понять предмету насмешки намек на истинное к нему отношение. Я тоже в долгу не оставался.

– Не представляю, какое отношение имеют женщины к моему делу, – сказал я.

– Конечно. А вот я представляю. Как поживает Мадемуазель? Присаживайтесь, наливайте кофе и расскажите мне о ней.

Я сел и выложил ему все про события предыдущей ночи. К концу рассказа лицо Тернера стало мрачным. С некоторым изумлением я отметил, что банкир даже забыл про кофе, позволив ему остыть.

– Не нравится мне все это, – промолвил он. – Никогда не разберешь, чего ждать от этих французов – они никогда не взрослеют настолько, чтобы не болтать о матери или не выкинуть какую-нибудь глупость.

В течение всего этого в высшей степени трудного дня соотечественник оказывал мне неоценимую помощь. Но нам не удалось обнаружить ни виконта, ни хотя бы причин его исчезновения. Вечером я вернулся в Отель де Клериси. Мадам и Люсиль ждали меня с выдержкой, достойной удивления в обстоятельствах, когда, кроме ожидания, ничего больше не остается.

Пробило восемь, когда объяснение вдруг явилось, причем из источника столь же естественного, сколь неожиданного. Почтальон доставил мадам де Клериси письмо, адрес на котором был написан нетвердым почерком ее мужа. Виконтесса пересекла комнату и, встав рядом со мной, вскрыла конверт. Видя это, Люсиль, как мне показалось, нахмурилась. Меня по-прежнему не жаловали – мне еще предстояло усвоить истину, которой учат нас дешевые циники: даже лучшие из женщин не прощают обмана, если сами служат его причиной.

Мадам пробежала письмо с обычным для нее отсутствием эмоций. «Неужели она даже в юности была такой же?» – подумалось мне. Мы с Люсиль молча наблюдали.

– Вот, – сказала пожилая француженка, передавая письмо через меня Люсиль, которая взяла бумагу, не отрывая глаз от матери. Я вышел из комнаты, оставив их одних. Через некоторое время виконтесса зашла в мой кабинет и дала ознакомиться с последним письмом патрона. Оно было кратким и эмоциональным.

«Не ищите меня, – были первые слова. – У меня нет сил вынести эти величайшие несчастья, и быть может свет окажется менее жесток к двум женщинам, лишившимся защитника».

Мадам вручила мне конверт, на котором стоял штемпель Пасси, и мне не составило труда уловить ход ее мыслей.

Тем же вечером я еще раз повидался с Джоном Тернером, а также с Альфонсом Жиро, который днем неоднократно заходил в Отель де Клериси. В обществе этих джентльменов я отправился на следующее утро в Пасси, воспользовавшись одним из тех крошечных речных пароходиков, которые видел тысячу раз и с которыми даже не мечтал познакомиться поближе. Мы стояли на палубе.

– Славный денек, – воскликнул Альфонс, на которого солнце всегда оказывало животворящий эффект. – Вот это то, что вы называете «спорт». N,est ce pas?[75]75
  Не так ли? (фр.).


[Закрыть] Ведь вы, англичане, морской народ.

– Верно, мы все в душе мореходы, – согласился я.

– А можете себе представить, что я впервые в жизни плыву на чем-то большем, чем паром?

За время нашего краткого путешествия Альфонс пришел к бесповоротному убеждению: если деньги будут возвращены ему, он купит яхту.

– Как думаете, удастся вам их вернуть? – спросил он почти с тоской. Увлекшись грандиозными планами, юноша напрочь забыл про печальный повод нашего путешествия.

В Пасси нас встретили, пожимая плечами и разводя руки. Нет, пожилого джентльмена никто не видел, но река широка и глубока. Если кому-то придет в голову мысль утопиться – Боже упаси! – это не составит труда сделать. Обыскать реку? Можно, только это стоит денег, десять франков в день каждому работнику. С таким-то течением это совсем не просто. А если найдешь чего-нибудь, дохлую собаку, например, то весь желудок вывернет наизнанку.

Мы наняли двоих прочесать баграми дно, после чего вернулись в Париж, уставшие и ни на йоту более осведомленные, нежели когда уезжали.

В таком напряжении прошло немало времени. Я, не желая прикасаться к бумагам виконта до окончательного подтверждения факта его смерти, был занят только тем, что старался по мере сил поддерживать мадам и ее дочь. Люсиль, впрочем, избегала принимать от меня любые советы и утешения. Нет, она упорствовала в своем недоверии и выказывала это чувство в любом нашем разговоре.

– Зачем вы так обижаетесь из-за подобного пустяка, Мадемуазель, – сказал я ей как-то утром, оставшись случайно наедине. – Я говорил вам то, что считал правдой. Судьба распорядилась так, что я в конце концов остался нищим, но это еще не доказывает, что я лжец.

– Никак не могу вас раскусить, – ответила девушка, холодно глядя на меня. – Вы представляете собой причудливую смесь добра и зла.

Час спустя я получил телеграмму, в которой сообщалось, что тело виконта де Клериси было обнаружено в реке под Пасси.