Текст книги "Инь и Янь. Современные рассказы"

Видел я эту «солнцеподобную» как-то прошлой зимой. Столкнулся на узком тротуаре. Идёт эдакая кадушка, что не обступишь. Не идёт, а прёт, словно танк на гусеницах. На башне этот омерзительный бабий набалдашник, который у них появляется после сорока лет – шапка не шапка, головной убор, в общем. Броня из шубы, гусеницы еле влезли в кожаные сапоги. В каждой руке по два неподъёмных пакета тащит. Я в сугроб, она полшага назад отступила, подняла на меня грозно заплывшие свиные глазки и рот разверзла, будто дуло навела, того и гляди, танковым снарядом в клочья разнесёт. Мне из сугроба только и оставалось, что завопить жалобно: «Леночка! Давно не виделись!..». Хотел «солнышко» присовокупить – так мы в молодости с Сашкой её дразнили – но с испуга передумал. «Солнышко» смерила меня с головы до ног тяжёлым взглядом, отчего на душе стало ужасно темно и холодно, и изрекла громко и властно, по-сержантски: «Истомин, ты, шоль?». Я прочитал в дуле красноречивое «давно не видела, ещё столько бы не видеть» и грустно пошутил: «Так точно». Ну, а дальше началось. Как Анька? Как Галька? У вас Галька одна, шоль? Она замужем, шоль? А дети есть? Сколько? Двое? А муж не пьёт? А? В разводе? Чё ж так? А? А девочка уж большая? Куда поступила? Много денег-то отдали? А живёте где, там всё, на Засулич? Нет? А-а… новую купили… Чё? Сашку видел? Да Бог с ним, с этим Сашкой… Короче, повыспросила и потеряла ко мне интерес. У меня же как у всех: что-то лучше, что-то хуже. Только один раз дуло удовлетворённо звякнуло пугающей пустотой: когда про Гальку обмолвился. А в остальном – неинтересно. Она же почему пытала? Порадоваться за меня? Поогорчаться со мной? Нет. Позлорадствовать. А у меня хоть и плохо, но, видимо, не хуже, чем у неё самой. Услышала, что квартиру купили, так и вовсе огорчилась…

Впрочем, не все бабы очерствелые чудовища, не все «сержанты», есть и «плакальщицы», есть и «утешительницы», но все одинаково тяжеловесные танки, если не по телу, то по жизни. Прут, прут, прут. По тротуарам, в транспорте, в магазинах, в больницах, собесах, банках. Всегда им кто-то что-то должен. Всегда я. Всегда мне. Всегда для меня. И сакральное «я сказала». Я сказала!

Знаете, кто такой Ламех? Жил этот мужик в допотопное время и женился на двух бабах, Аде и Цилле. Ламех был слабый и беспомощный. Бабы овладели им. Тогда и начался женский мир, поставивший мужчин на службу себе. Дочка Ламеха Ноема, по прозвищу Прекрасная, ввела эту моду. Она пользовалась своей красотой, будучи молодой, губила мужчин, повергая их в рабство, чтобы став старой и некрасивой, не утратить главного – титула богини, обожествить это «я сказала». Поэтому во всех религиях после Потопа восстановившийся патриархат жёстко принизил женщину и заключил её в узы нравственных и поведенческих норм и схем. Тот, первый женский мир, утонул в воде. И вот на наших глазах растёт и укрепляется женский мир номер два.

Я, Истомин Олег Васильевич, 1953 года рождения, и есть Ламех, только ещё слабее и беспомощнее. Меня и одна жена повергла под ноги свои… Я если не раб её, то ничего не значащий слуга. На моём месте мог быть и другой, покорно внимающий хозяйскому «я сказала», мало что изменилось бы.

Поэтому, дорогая и многоуважаемая Анна Дмитриевна, ты – Ада и Цилла в одном лице для меня. Гнездо, которое мы приобрели, а именно квартира на Крупской и всё имущество, какое бы в ней ни находилось на момент моей смерти, – это твоё законное гнездо. Не ты, так ничего бы не было. Возможно, я в деревню бы вернулся. Возможно, спился бы в заводской общаге. Возможно, забомжевал бы из-за грёбаного пьянства. Возможно, женился бы на другой, но всё так же обернулось бы – другая квартира, другие дети, другие внуки – но смысл тот же…

Не обижайся на меня, Аня. Я всё-таки люблю тебя. Больше жизни своей паскудной. Ты – моя жизнь. Смею предположить, что любовь моя к тебе значительно сильнее твоей ко мне. Но то не любовь мужа к жене. Я люблю тебя, как пёс своего хозяина. Ваше поколение женщин так и называло нас, мужиков, соображающих на троих возле «Гастронома», – псами. Я согласен. Пёсья моя любовь. Всю жизнь вилял перед тобой своим плешивым хвостом, прижимал благоговейно беспородные дворняжьи уши и преданно заглядывал тебе в глаза, а когда и опускал виноватый взгляд долу. Не жаль мне для тебя ни жизни своей, ни того, что ты из меня извлекла и чем попользовалась. Кто прикормил, тому и служу благодарно. Разве выбирает пёс хозяина? Никак. Муж выбирает жену. А меня ты выбрала. Чем и осчастливила. Пропал бы я. Ничего не понимаю я в этом вашем женском мире. Так что завещанием мою писульку не назовёшь. Оставляю конуру тому, кто мне её любезно предоставил.

А Галька, конечно, самая настоящая Ноема. Красавица наша единственная. Богиня. Крутила мужиков своих, как хотела, в рабов безгласных их превращала – и Лёньку, и Мишку, и этих дурачков попутных, в сеть случайно залетевших и обжегшихся от Галькиного огня.

Что же поделаешь, Галя, что мужеский род теперь и в рабы неважно годится? Но от Эшметова, попомни моё слово, ты сама обожжёшься. Он человек южный, у них пока ещё мужики властвуют, а ты не привыкла к тому. Прости, дочка, что сказал тебе сгоряча, мол, раз вышла за этого горца, то ты мне не дочь больше и видеть тебя не хочу в своём доме. Прости, ты – дочь и всегда будешь в моём сердце таковой, я очень хочу видеть и тебя, и детей твоих, внуков моих, даже если и ещё одного, чёрненького, родишь…

Но я – отец, пусть и поздно это понял. И мужчина – что понял ещё позднее. Во мне Сам Бог говорит в данном случае. Потому буду держать своё слово до смерти, а по смерти прощаю и разрешаю. И ты меня, Галя, Галюша, Зайчик мой – помнишь, я тебя маленькую называл Гальчик-Зайчик? – прости, пожалуйста. Не для него, чуждого басурманина-агрессора, я родил и вырастил тебя! Не для него, слышишь?! Раз с самого начала не заладилось у тебя – с Лёнькой – пусть уж лучше Мишка бы оставался… Или одна! Противен Мишка, то одна, Галя моя милая! Воспитали бы мы с матерью и Анжелку, и Лёшку – своих-то в своё время не досчитались!.. Неужели тебя так влечёт к этим мужикам? Неужели ты не можешь без них? Потерпи, человеческий век короток – омертвеет плоть скоро, честь-то, честь-то дороже, дочка!.. Жаль мне её, твою честь… Словно меня самого кто через тебя изгадил и опозорил… Ноет сердце моё. Изнемогает душа. Знаю только, что ты всё равно одна останешься, не будет у тебя и Эшметова, как не стало Лёньки и Мишки, и тогда – вот тебе мой родительский дом в Бабинке и земля. Хочешь, живи. Хочешь, продай… Твоё это, в общем. Тётка твоя, Антонина, сама знаешь, померла, доглядывать там теперь некому, Надежде Васильевне оно не нужно, у неё своя жизнь, своя семья. Зарастёт всё…

А к корням возвращаться надо. За то нас, русских людей, Господь Бог и наказал – что мы корни свои забыли, землю свою бросили, о западных «ценностях» возмечтали, теперь терзаемся и мучаемся со всех сторон от тех «ценностей», нигде нет нам спасения, даже в своём доме, потому как пришли чужие люди и властвуют над нами.

Горцы-то твои, Галь, небось, ничего не забывают. У них к нам испокон веков вражда и ненависть. Генетическая. Их там, в горах, сколько народов-то? Не сосчитать. Что же никто не задастся вопросом – почему так, почему они налезли все туда, в эту тесноту? Они ж кочевники – что они там позабыли? Неспроста налезли. Раньше у них пастбища в Дикой степи были, эта земля теперь Новороссией называется. И вот одни придут, степью овладеют – чабаны стада пасут, воины за добычей на Русь скачут, мужиков убивают, баб насилуют, награбятся, рабов пособирают и обратно. Потом другие кочевники в степь нагрянут, прежних победят, вырежут. Те, которых не вырезали, в горы бегут. А эти, новые, тоже чабаны и воины. Первые стада пасут, вторые опять на Русь, опять мужиков убивают, баб насилуют, пограбят, рабов пособирают и обратно. Потом третьи, потом четвёртые, пятые, шестые – бесконечно, пока Русь не укрепилась, и сама в степь не пришла. Бывшие же кочевники, все, сколько их было, ставшие горцами, – всё одно, чабаны и воины. Сидели до недавнего времени у себя в горах и ненавидели Русь. Чабаны и ныне там, а вот воины теперь к нам устремились – снова убивать наших мужиков, насиловать наших баб, грабить, собирать рабов и угонять их в свои горы.

Правда, между прошлым и настоящим есть большая разница – раньше они, провернув дело, уходили, сейчас же решили остаться навсегда. А рабство… у них оно как было, так и будет. В горах тысячи рабов – всё наши братья и сестры, сыновья и дочери. Там тысячи, а здесь, на земле наших отцов и матерей, миллионы рабов. И ты, Галя, моя прекрасная Ноема, одна из них. Увы. Горько мне, твоему отцу.

Однако я пропустил одно очень важное событие, произошедшее спустя три года после нашего переезда в квартиру на улице Засулич. Тогда умерла моя мать. Мы отпевали её в только-только открывшейся Бабинской церкви. Анна меня туда еле затащила – лишь из-за матери и пошёл. Дико и непривычно всё это было. Веру высмеивали, попов высмеивали, верующих сторонились и опять же высмеивали. Уже потом, в девяностых, верить модно стало, кресты все понадевали. А тогда чтоб нормальный мужик в церковь пошёл – нонсенс. Баба-то ладно… Пусть сходит… на праздник… там… на Пасху… куличи, яйца посветит. На похоронах и то – бабы с попом в церкви, а мужики за дверями курят, заглядывают внутрь хмуро – не пора ли гроб вон выносить? – поправляют благоговейно белые платочки на рукавах и назад, на своё мужицкое место – курить и ждать, когда всё. Вся вера в этих белых платочках и заключалась. А я зашёл с Аниного настырства: думаю, ладно, пойду, постою, свечку поставлю за мать. С того единственного раза вся моя жизнь и перевернулась. О чём только одно можно сказать – слава Богу!

На Преображение 1990 года в Ленинской церкви, оборудованной из бывшего «Гастронома», я впервые разрешился от грехов на исповеди и вкусил Святое Причастие. С той поры стал регулярно посещать храм. Православная вера вышибла из меня советского человека – из класса рабочих и крестьян вывела обратно на Русь, в мещанское сословие. Это-то мещанство позволило мне вместе с Анной достойно, с мещанской основательностью и с мещанским же терпением, встретить новую Россию. Вот говорят, мол, наша родина – СССР. Чушь несут, не знают, что говорят. Нет у русского человека родины, кроме России, а у православного только Царствие Небесное – родина.

Мне было лет восемь, когда я увидел газету «Советская Россия». Отец принёс из сельсовета целую стопку старых и пожелтевших – тогда у нас все свой табак выращивали и делали «самокрутки», газетная бумага пользовалась спросом. Подхожу к матери. Мам, говорю, а что такое Россия? Советская-то, понятно что. Она возле печки свинячьи чугуны пестала, аж разволновалась вся: «Олех… ну как жа… ну как жа… чё жа вам в школе-то… чё жа про Россию не объяснять?.. Россия-то – это… как жа… страна наша!..» А где, спрашиваю, она есть, страна эта? Мать чугуны побросала и рассердилась: «Здеся она. Где жа ей быть-то?». В общем, не смогла растолковать, уроки учи, буркнула, лучше – и понесла чугуны к своим свиньям. Только потом я понял, что СССР – и есть бывшая Россия. А что такое Россия и сейчас ещё до конца не понимаю. Вот, где родина. Никогда ещё родина земная – по крови – и родина Небесная – по вере – не были так одинаково неизвестны и вожделенны. Они словно соединились в одно.

В девяностые годы очень помогло отсутствие земной родины – нет её, живи так – трудись, выживай, спасайся, как на чужбине, будь верен Небесной Отчизне – не предай её, единственное, что осталось. В 93-м, незадолго до путча, когда Анну сократили на заводе, и она ушла торговать на рынок, передо мной встал выбор: или делать вид, что ничего не произошло, обманывая себя, будто «жизнь идёт своим чередом», или на фоне общих изменений тоже что-то изменить – и прежде всего в себе. Бог дал мне силы, чтобы избрать второе. Я окончательно завязал с алкоголем и принялся трудиться, выживать, спасаться. Так мы с Анной прошли сквозь те времена, осторожно, но настырно, как через минное поле. А это и была наша с Анной война.

Мы спаслись и выжили, труд же помог не замечать то, что происходило вокруг. Всех разметало. Свистуновы разорились, открыли бизнес и прогорели в 98-ом. Самого Свистунова в начале 2000-х мёртвым нашли, а жена квартиру продала и уехала куда-то. У Муравьёвой муж спился, развелись – ходит, бутылки собирает. А какой мужик был видный, солидный, талантливый… Надежда Васильевна, сестра моя, умом пошатнулась и в безумии своём в секту попала.

Про Дрёминых вообще отдельная история. На свете нет явления более беспомощного и бесплодного, чем бывшая советская интеллигенция. Это они похоронили СССР. Обрубили сук, на котором сидели. А без СССР они – никто. Они мертворожденные дети мёртвого СССР. Столько гонору было: он – писатель, она – доцент, на «Волге» во дворе на Засулич едут, даже головы не повернут, каждое лето в Крым, заграница по партийным спискам, с ног до головы в «фирме́», сумки дефицитом ломятся, в квартире живого места нет от дорогостоящей безделицы. Правильно, зачем им, таким элитным, наша рабоче-крестьянская серость? Парня своего, Лёньку, избаловали и тем самым погубили.

И Гальку нашу заодно – а вообще-то её в первую очередь. Анжелка родилась – никто даже взглянуть на неё не пришёл. Кроме Лёньки. Лёнька-то парень не плохой был… А вот что бы не дать детям жить, а? Ну раз уж так вышло?

Мы же с Анной так рассудили – если Лёнька сам за себя решить не может, на папу с мамой оглядывается, то нам ничего от их семьи не нужно. Бог им судья. Ничего, выросла Анжелка без них. А они – на какой «Волге» ездили, на такой же и ездят, старостью беспомощной и бесплодной трахают. Бабка на пенсии, никому не нужная. Лёнька в армии до майора дослужился и охранником в конторе какой-то сидит, так и не женился. А деда мне году так в 2008-ом или в 2009-ом довелось увидеть. Книжку свою навязал. Я взял, но читать, честно говоря, из-за обиды никак не хотел. Потом думаю: что же это меня так гложет, надо прощать, сколько уж времени прошло с тех пор. Прочитал. Ну и что? Ностальгия, ностальгия, ностальгия… Человек так в том времени и остался. Ему-то в СССР было хорошо, вот он и ностальгирует. А нам, простым людям, везде плохо. Потому что неродина постоянная. Мы на чужбине привыкли, а они – нет. Так и свершился Божий суд. Умрёт человек, останутся его книжки беспомощно и бесплодно доживать свой век. Скоро и ностальгировать будет некому. Для кого написал? Молодёжи ведь жить… Они и не знают, что такое СССР, как я не знал восьмилетним мальчиком, что такое Россия.

Анжелочка, внучка моя дорогая, помни своего отца – Леонида Дрёмина. Да, он виноват перед тобой, смалодушничал по молодости. И теперь ещё малодушничает, как и многие другие мужчины. Если в нём так и не нашлось сил быть твоим отцом, ты будь ему дочерью – пусть и незримо, негласно, безнадёжно. Не ропщи. Мне хотелось бы, чтобы ты молилась за него. Хотя бы и холодно, но искренне. Бог тебе Отец. Он не оставит тебя, сполна хлебнувшую безотцовства.

Всё моё имущество, какое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чём бы таковое ни заключалось и где бы оно ни находилось, я оставляю тебе, несчастная моя девочка. С Анной, бабушкой твоей, мы договорились. Если она меня переживёт, то квартиру непременно тебе оставит. Бабушка у тебя хорошая женщина. Ты и сама это знаешь – родную мать тебе заменяла иной раз.

Есть у меня две просьбы. Прислушайся, пожалуйста, к деду. Никогда я с тобой о таких вещах не разговаривал, но ни мать, ни бабушка тебе об этом не расскажут. Поэтому придётся мне, бестолковому мужику.

Первое. Замуж не торопись. Брак – священное дело в очах Божьих. «Прилепится человек к жене своей, и будут двое одна плоть», – сказал Христос. Видишь, как серьёзно и страшно! Это не «люблю-не люблю», это не «гнёздышко», не «спутник жизни», не страсть, не быт, не «плечо», в конце концов, это единую плоть на двоих с человеком делить.

Мужскому полу не доверяй. Особенно твоим ровесникам. Ты к нему роль супруга и отца своих детей примеряешь, а он не знает, как тебе подол задрать. Под это дело он на всё согласен. А как задрал, то и разговор с тобой другой. Это же спортивный интерес, и он, выходит, победитель. Немножко тебя «попобеждает», надоест, уйдёт следующую дурочку «побеждать». А муж – это тот, кто «отпобеждался». Или тот, кто никогда не хотел «побеждать». Кто не для баб и не с бабами воюет. Не спортсмен, а воин. Чтобы ему было к кому с войны домой возвращаться. А ты – дом. Понимаешь, милая моя девочка, ты – дом. Не пускай в него незванных гостей. Береги для мужа. Всех остальных – «спортсменов» – гони прочь. А то ни дом не сохранишь, ни мужа не приобретёшь. Будет захаживать на ночлег какой-нибудь мужик, щи жрать, по заднице тебя хлопать и храпеть под боком. Проснёшься так вдруг среди ночи, посмотришь на него и скажешь горько: «Кто это такой?». Но поздно – штамп в паспорте, детишки, обязательства, совместно нажитый хлам и плоть одна на двоих.

Второе. Люби своё девство. Будешь любить девство – полюбишь и мужа. Потому что любимое за бесценок никто не отдаёт. А у девушки нет ничего дороже её чести. Раньше мужчины убивали друг друга из-за этого. Вы, молодые, возразите, мол, в наше время всё по-другому. Всё – да не всё. И не в ваше. А в наше. Мои одноклассницы тяготились невинностью, я хорошо это помню. И не только одноклассницы, но и те, кто постарше, и особенно те, кто помладше. В середине семидесятых Антонину, сестру младшую, «целкой» в деревне до того задразнили, что она уже не просто хотела с парнем встречаться, а не знала, как отдаться кому-нибудь, чтобы смыть с себя «позорное ярмо». Как-то напилась и пьяная «смыла» в кустах возле клуба – да так, что новое ярмо тут же нацепила, действительно позорное. С тех пор прилепилось к ней «Тонька Шалавая», но мало кто помнил, откуда начало пошло. Выдумывали всякую дрянь.

А Галькино поколение вообще последний стыд потеряло. У них и мода такая была – проститутошная. В кино не видела? Вот, как проститутки на Западе одевались, так и наши обыкновенные девки в конце 80-х и, считай, все 90-е.

Так что, Анжела, что с вас-то взять? Вы уже по инерции – дальше вниз. Пора бы и остановиться. Но лавину не остановишь. Лавина несётся, пока вся не слезет. А ты под лавиной не стой. Не успеешь опомниться, как завертит.

Нет никакого сомнения – за то, что вас так вертит, это мы, наше поколение, в ответе. Детей не сберегли, и вот – внуков уродуем. Вы ещё не можете это понять – у вас молодость, энергия, жизнь движется, соблазняет красками. Смотрите фильмы, слушаете музыку, некоторые книги читают, в интернете общаетесь, играете в компьютерные игры – и думаете, будто это и есть ваша молодёжная культура. Анжела! Нет! Знаешь, кто фильмы снимает? Знаешь, кто платит и заказывает музыку? Кто создаёт сайты? Кто книги пишет? Не вы! Моё поколение, похотливые толстопузые дядьки, стареющие похотливые тётьки, некоторые пусть и не похотливые, но все больные тем, «нашим». Президенты, министры, депутаты, банкиры, бизнесмены, генералы, архиереи, директора всевозможные, журналисты, писатели, артисты, музыканты – всё мы. Да, кое-где ещё держатся старики. Кое-где влезли ушлые, «наши» по духу, молодые из поколения детей. Но мы – лицо времени. Всё, что происходит, определяем мы и только мы. Мы устроили из России скотный двор, потому что сами по натуре скоты. Причём самые отвратительные из скотов. Жирные, самодовольные, жадные, беспринципные свиньи, раздирающие на куски собственных поросят. Ни до, ни после нас не было такого типа человека – человека-животного. А что мы хотели, когда продавали душу деньгам? И вот на том скотном дворе есть большое корыто с хавкой. Свиньи обступили его со всех сторон, воткнулись рылами и никого туда не подпускают. Никого! Жрут – не могут нажраться. И пердят. А вы нюхаете этот пердёж и называете его «своей культурой». Правильно, вы другого-то не видели.

Человек не вечен. Наступит ваше время. И тогда распихаете одряхлевших свиней от корыта и воспользуетесь мирскими благами. Тогда мир узнает вашу настоящую культуру. А пока надо переждать лавину. Надо переждать свинство. Храните свою девственность. Не мечите бисер перед свиньями. Иначе у вас ничего не останется своего, когда мы, наконец, издохнем. Будете жрать и выпёрдывать «наше».

Потому, Анжелочка, чтобы ты ни в чём, жизненно необходимом, не нуждалась, всё нажитое нами с Анной – твоё. Я скопил достаточно денег, тебе надо будет просто разумно ими воспользоваться. Обо всём узнаешь у бабушки. Потом машину я не зря продал – к тому времени, как вы прочтёте это письмо, мы купим хорошую иномарку. Это тебе подарок на память от деда. Про квартиру сказал – Анна не обидит. И всё остальное, что есть, к чему ты привыкла, отныне принадлежит тебе.

А Лёшка – мужчина, я на этом настаиваю. Как категорически настаиваю и на том, что оставляю его без всякого материального наследства.

Алёша, прости, не обижайся на меня. Так надо. Уверен, потом ты мне «спасибо» скажешь. Мужчина сам должен всего достичь. Особенно в женском мире. Придётся начинать с нуля, не надеясь ни на каких баб, не прячась ни за юбку, ни под юбку. Снова расставить всё по своим местам, вернуть себе этот мир согласно Божественному порядку. Согрешив, как Адам в раю – уступкой женщине, как Адам вовне рая, терпеливо исправлять грех, будучи настоящим и несомненным главой семьи.

Алёша, что я могу тебе оставить, если ничего по-мужски не приобрёл и не имею? Всё то, женское, женщинам и оставил. Оно их по праву. А наше с тобой – только Божье благословение на первенство в человеческом роде. Мне не удалось им воспользоваться, слишком поздно дошло оно до моего ума. Воспользуйся ты, не осрами меня. И Бога не осрами. Он в мужском виде людям явился. Женский же образ дьявол облюбовал. Это, конечно, вовсе не значит, будто женщины отвержены, или они какого-то низшего сорта. Это не так. И я такого не говорил. Но каждому Бог своё место промыслил, порядок установил. А дьявол порядок этот через женщин попирать пытается. Нельзя подобное допускать. С Адама не спросилось, почему Ева пала от змиева искушения. Спросилось, почему он её греху уступил. Вот так. И с нас с тобой, Алёша, спросится. Помни, что есть мужчина, и не дозволяй женщинам главенствовать над тобой.

Я написал в завещании, что не даю тебе ничего материального. Но не думай, будто бы тебя, своего единственного и любимого внука, дед совсем забыл и бросил. Я дам тебе нечто большее. Оно нематериально. По телевизору ты это не увидишь, в интернете не найдёшь. В школе и институте это не изучают. Нет такой науки – мужественность.

Итак, я оставляю тебе Кодекс Мужчины. Он состоит из шести «всегда» и шести «никогда». Если ты будешь всегда ему следовать, то никогда не станешь рабом в нынешнем женском мире. Эти двенадцать пунктов обеспечат тебя всем, что надо человеку в жизни.

Вот они:

Всегда почитай Бога. Всякие твои радости и всякие твои беды приноси Ему и в Нём одном ищи спасение, утешение, помощь и благословение. Больше ни на кого не надейся. Бог – единственный настоящий Отец человеку, а значит – единственный настоящий Мужчина.

Всегда говори правду. Даже если она некрасива и губительна для тебя. Лучше мужчине умереть, чем осквернить себя ложью. Мёртвые срама не имеют. Выгоды лжи сиюминутны, а плоды правды – на долгую перспективу. Не солгав, только спустя время осознаёшь, как хорошо поступил. Не можешь сказать или не знаешь правды, лучше промолчи.

Всегда трудись. Праздность ведёт к депрессии, а депрессия к изнеможению. Мужчине изнемогать нельзя. Надо полюбить труд, и тогда труд полюбит тебя. Труд покорит тебе любое дело. Он прокормит тебя, твою семью и сделает тебя независимым.

Всегда будь независимым. Любое рабство лишает мужчину смысла жизни. Не путай зависимость с ответственностью. Раб безответен, а равно и безответственен. Ответственность – это результат свободы самому решать и самому отвечать за свои решения. Ответственности не бойся. Только независимый человек обладает такой свободой.

Всегда признавай свои ошибки. Если человек не осознает, что болен, то никогда не вылечится. Без ошибок прожить невозможно. Глупо из-за никчемной гордости пренебрегать мудростью, которую даёт их признание и исправление. А без мудрости мужчина не сможет достигать поставленных перед собою целей.

Всегда доводи начатое дело до конца. В начале каждого дела проявляй дерзновение, но избегай самоуверенности. Во всё вкладывай душу. Но не жди от себя чудес. Чудеса творит только Бог. Положившись на Него, терпеливо иди к завершению. Конец принимай с радостью и благодарением. Помни, мужчине важен не процесс, а результат.

Никогда не нападай на врага первым, но будь готов к удару. К сломленному врагу прояви великодушие настолько, насколько ты хочешь, чтобы враг был великодушен к тебе. Ни в коем случае не иди к победе любой ценой. Лучше проиграть, но честь сохранить. Бесчестность не красит мужчину даже на войне. Бесчестность же врага встречай сурово и безжалостно.

Никогда не доверяй женщинам. Это безответственно и опасно. Доверяясь женщине, мужчина становится беззащитным. Женская натура сознательно или подсознательно ничего не ценит так высоко, как мужскую защищённость. И потому – когда не видит её, сама лишается доверия к мужчине. Разве можно доверять тому, кто не доверяет тебе? Любовь к женщине должна быть ответственной и защищённой.

Никогда не покупайся на внешность. Прежде исследуй внутренность. Красивые обёртки далеко не всегда хранят в себе вкусные конфеты. И наоборот. Научись противостоять как соблазну, так и нелицеприятию. Это поможет тебе не разменивать себя по мелочам и наделит способностью видеть суть. Ничего не дели на белое и чёрное. Наш мир многоцветен, где все цвета перемешаны между собой. Мужчина обязан стремиться к трезвой рассудительности.

Никогда не падай духом. Твёрдо знай, что тяжёлые испытания закаляют мужчину. Всякий раз, преодолевая их, ты будешь становиться сильнее. Это твои духовные мускулы. Поэтому не малодушествуй и не прячься от трудностей.

Никогда не бойся умереть. Я не говорю «не бойся смерти». Страх смерти позволяет помнить о том, что человек на земле не вечен, и постоянно пребывать пред Лицом Божьим. Но боязнь самого умирания недостойна мужчины. Будь готов к этому ежесекундно.

Никогда не пренебрегай жизнью. Цени каждый миг. Жизнь прожить – не поле перейти. Пока молод, не беги сломя голову в будущее. Всё равно не догонишь, потому что его ещё нет. Ты сам его делаешь с Божьей помощью – здесь и сейчас. А как постареешь, не цепляйся за прошлое. Всё равно не уцепишься, потому что его уже нет. Живи настоящим.

Верю – всё ещё вернётся на свои места. Второй женский мир падёт таким же стремительным образом, как пал и первый. Единственное, на чём он держится – это иллюзия безопасности. Женщины временно находятся в заблуждении, будто они защищены и без мужчин. Грядут другие времена – радикализация набирает силу во всех сферах человеческого общества. Скоро мужественность станет необходимым условием выживания. Властолюбивые, амбициозные женщины и женоподобные мужчины отправятся на свалку истории.

Везде – в правительствах, в госучреждениях, в банках, в магазинах, в школах, в культуре, в спорте, в религии – на высших, средних и низших должностях будут одни мужчины. Женщины займутся домом и воспитанием детей. Девочки, выросшие в условиях небезопасности, по достоинству оценят роль мальчиков и не посмеют перешагивать границы половой субординации. Женский мир ещё долго ни у кого не найдёт сочувствия.

Алёша, я надеюсь, что ты станешь настоящим мужчиной. Ведь всё это может произойти на твоих глазах. Впрочем, у тебя нет выбора. Кто, если не вы – теперешние мальчики? Вам не с кого брать пример – только посмеяться или поплакать над отцами и дедами, жалкими и ничтожными. Дерзайте, Алексей Михайлович, в ваших руках мир!..

А мне пора отправляться на родину – в вечность. От страха душа моя трепещет и цепенеет. Но я своё пожил. Потому за жизнь цепляться не буду. Зовёт Господь Бог – иду с благоговением. Видно, до пенсии не дотяну – рак у меня нашли. Лечиться бесполезно – чуть смерть оттянут, только деньги на ветер – они вам, дорогие мои, больше нужны. Так что – простите! – буду терпеть до последнего. Надеюсь, вытерплю – не заною, не растреплю вам про свою болезнь, как баба. А если и не выдержу, всё равно одна дорога – рано или поздно. Честно говоря, хоть и боюсь, но жить на этом свете устал до изнеможения.

Вчера в церковь пошёл – одни бабы, регентша на клиросе молодого попа заучила до чёртиков. Того и гляди в алтарь попрётся. Из церкви в магазин – опять бабы, охранник и та титьки выставила. Не дай Бог, что случись – не титьками же кассу защищать? В банке снова тётенька сидит, намалёванная – лицо, как у продажной бабы. В больнице та же картина: онколог – девка, не выспавшаяся, гуляла, видимо, всю ночь, перегаром тащит. Дальше нотариус. Еле её отыскал. Курит на заднем дворе – растопырилась, вырез вульгарный на юбке до жопы, и дымит одну за другой. В троллейбусе, смотрю, за рулём тоже женщина. И так всегда – куда ни сунься – везде бабы, бабы, бабы. Прямо раздирает прикрикнуть иной раз: «Может, без мужиков будете жить, а, бабоньки?».

Нет, голову склоню, глаза в землю. Стыдно. Всю жизнь мною женский пол командовал, теперь уж и нечего рот разевать. Поздно.

Алёшка, не подведи деда… Это тебе моё завещание.