Текст книги "Избранное. Том I"

 
Ты скажешь – здесь не требуют, но ждут.
Ты скажешь – здесь не просят, но молчат.
И скоро ветры камень измельчат
И письмена старинные сотрут.
 
 
Но времени терпенья нет границ,
И мести ветра где-то есть предел.
Камней недвижность и движенье тел
Напоминают возвращенье птиц.
 

 
Ни люди – слуги богов,
Ни боги – враги людей
Не слышат твоих, любимая, слов,
Не видят твоих огней.
 
 
Богиня Ирида, твои слова —
Всего лишь небесный звон.
Видишь – горят твои дерева,
Меркнет твой небосклон.
 
 
Ни братьям – все налицо,
Ни сёстрам – все как одна,
Ни братьям жриц, ни сёстрам жрецов,
Богиня, ты не нужна.
 
 
Богиня Ирида, твои огни —
Всего лишь незримый свет.
Видишь – пришли осенние дни,
Птиц твоих больше нет.
 
 
Ни птиц – кругом тишина,
Ни звёзд – лишь слёзы из глаз.
О, радуга-радость, лишь ты одна
Не покидаешь нас.
 

Неизвестность. Книга стихов
(1997)

 
Незаметный, знакомый ландшафт
                               в антикварном романе,
отражение времени скрыто
                               в расцветшем стекле.
На земле дом из дерева,
                     травы без мёртвых названий,
голубая листва и живая смола на стволе.
Новой жизнью страниц,
                     словно ветер, головокруженье,
торжество без обмана, – и в воздухе,
                                         влажном до слёз,
дикой флоры (лист вырван и вложены листья)
                                                   владенья,
и движенье в сюжете
                       вращеньем неспешных колёс.
Но дорога закрыта и нет иллюстраций.
                                                     Не зная,
что же делать, герои исчезает
                                       на несколько лет…
Ветхой прозы пространство рекою течёт,
                                                        огибая
очертанья предметов
                              и повествованья предмет.
Я узнал это место, как будто, – но здесь
                                                 многоточье…
Воздух вычищен (здесь запятая),
                                               но мне тяжело
им дышать. Я когда-то здесь жил.
                                       Но холодною ночью
без проверенных знаков
                                  тускнеет цветное стекло.
Дом удобен и скучен.
                           Деревья, как будто из камня.
Травы названы и мифология приручена.
И на жёлтых страницах романа ищу я,
                                                  куда мне
скрыться без вести,
                           чтоб за окном ожила тишина.
Нет последней главы.
                             Содержания не существует.
Бьётся тёмное слово
                             над белым листом на столе…
И от мёртвой реальности
                                  я возвращаюсь вслепую
в неизвестный роман —
                            мой единственный
                                           дом на земле.
 

1991

Марине Абрамовой

 
Всё дальше уносит течение тёмной реки
Твои очертанья – и падают медные зёрна
На мёртвую землю, чья древняя повесть
                                              печальна,
Чья память бессмертна, чья горькая
                                   участь бесспорна.
О музыка меди! Природа любви
                                            музыкальна,
Но только твои очертания столь далеки.
 
 
А может быть столь высоки, что и
                                       в водах речных
Я вижу всего лишь неясное их отраженье —
И этому тёмному зеркалу верить не стоит,
И лучше следить облаков и созвездий
                                                 движенье
На том небосклоне осеннем, где время
                                                 не скроет
Затерянных в царстве дождей очертаний
                                                      твоих.
 
 
И всё же, не зная, в какой
                        из бесчисленных стран
Бездонной, всевидящей памяти ты обитаешь,
Прошу тебя, вспомни, что Прошлое вновь
                                                  наступает,
Когда умирают любимые люди.
                                            Ты знаешь,
Я, кажется, болен. Мелеет река. Исчезают
Твои очертанья. Меня окружает туман.
 

1987

 
Умирает век. Посмотрим прямо
В будущие – прошлые века:
Пётр и Павел, Колыма и Кама,
Русский бунт и русская тоска.
 
 
Вольность. Власть. Сибирь.
Мороз по коже.
Адский холод. Райское житьё.
…Умирает век. Одно и то же:
Suum cuique – каждому – своё.
 

1991

 
Душа событий скрыта в мелочах,
В каких-то измененьях незаметных,
В обыденных невидимых вещах,
В пустых словах, бесплотных и
                                 бесцветных.
 
 
Всё наше настоящее – намёк
На будущее – или на былое?
Смысл бытия затерян между строк
Той рукописи, названной судьбою,
 
 
В которой время рвётся из оков
Цензуры, страхом искажая лица.
Но все разгадки скрыты между слов
Какой-нибудь неизданной страницы.
 

1986

 
Дотронуться тонкою кистью
                           до белой бумаги —
И жестом небрежным печальный
                              воссоздан цветок.
И взмах лепестка, словно весть
                               о неведомом благе,
Далёк от вечерней земли и от неба далёк.
 
 
Цветы возникают, как горькое
                                        напоминанье,
Они одиноки средь серых дорог и равнин.
И взмах лепестка, словно весть
                             о грядущем прощанье,
Один на вечерней земле и на небе один.
 
 
Цветы, как скитальцы, приходят
                               в наш мир и уходят,
Лишь кистью на белой бумаге их
                                       свет отражён…
И взмах лепестка, словно весть
                                о далёкой свободе,
Зажжён на вечерней земле —
                                 и на небе зажжён.
 

1977

Елене Кричевской

 
Раннею осенью падает тень на неровной
                                                      стене.
Вновь произносится имя невесты царя
                                                  Менелая.
Пальцы Елены танцуют, сухие страницы
                                                     листая:
Войско Приама разбито и древняя Троя
                                                     в огне.
 
 
В спящем осеннем саду хризантем
                                      ослепителен цвет.
Сонные пчёлы на них свой последний
                                       нектар собирают.
В парке Елена с деревьев увядшие листья
                                                    срывает,
Чтоб меж страниц Илиады вложить их —
                                            на тысячи лет.
 
 
Как белоснежные всадники в небе плывут
                                                     облака,
В небе, пока ещё синем от гомона птиц
                                              перелётных.
…Мысли Елены о Трое на крыльях
                                  скиталиц свободных
Вдаль от Москвы улетают, сквозь лето,
                                             весну и века.
 

1978

 
Все граждане вселенной стали пылью,
Небесной пылью на страницах книг.
А мы… примерим мраморные крылья
И посмеёмся – слишком страх велик.
 
 
Наш смех спокоен и дыханье ровно,
Речь осторожна, жизнь почти легка.
И солнечное прошлое безмолвно,
И мы не помним тёмные века.
 
 
Мы проживём достойно и безбедно.
И пусть на сумасшедшем корабле
Другие смерть найдут. Мы незаметно
Скончаемся – без неба на земле.
 
 
Никто не спросит нас, зачем мы жили,
В душе ребёнка оживёт старик…
…А те, кто стал бессмертной
звёздной пылью,
Что нам до них? Мы не читаем книг.
 

1987

 
Ты входишь в туманный холод
И держишь огонь в руках,
Ты видишь холодный город,
Сияющий в облаках.
И там, где гранит расколот
Волной на двух берегах,
Ты видишь войну и голод
И послевоенный страх.
 
 
Кресты каналов и линий
И снег над землёй. Взгляни:
Во тьме над зимней пустыней
Погашены все огни
И к вечности чёрно-синей
Летят недолгие дни,
А утром – блаженный иней
И в городе мы одни.
 
 
Но слышишь? – кто-то смеётся
И вечность ведёт конвой,
И в недрах дома-колодца
Восходит голос живой
И горькое пламя льётся
На призрачный город твой —
Холодное пламя – солнце
Над облачною Невой.
 

1987

Татьяне Дементьевой

 
… Мне кажется, кто-то меня зовёт
Под вечер, сквозь тишину.
Через зелёное поле ведёт
Дорога в твою страну.
 
 
Твой голос – зелёное поле – дом.
Ночью мы видим сны
О том, что нам суждено, о том,
На что мы осуждены.
 
 
На сны о счастье. Ни я, ни ты
Не помним счастья. Никто
Не помнит. Сны о счастье пусты,
Как пейзажи Ватто.
 
 
Вот оно, счастье – солнце без слёз,
Вино из жёлтых цветов.
Наши блаженные души унёс
Ветер счастливых снов.
 
 
Вечность. Зелёное поле. Куст
Шиповника. Уголь. Мел.
Приторный привкус любезных уст
И обречённость тел.
 
 
Так было. Так будет. Твой голос лжёт,
Не ведая лжи. Прощай.
Поле нельзя перейти. Ведёт
Дорога в холодный рай.
 

1981

 
В городе, где я живу один,
Мне знакомы лица горожан:
Вот владелец выцветших картин,
Продавщица пудры и румян.
 
 
Вот непроходимый постовой,
Тихий, неизбежный почтальон,
Вот аптекарь – он почти живой,
Вот больной – он полуисцелён.
 
 
Плюшевые пьяницы стоят
У пивной, стараясь не упасть,
Взрослые играют в детский сад,
Детям снятся деньги или власть.
 
 
Каждый – пусть уходит день за днём —
Сам себе и раб и господин.
..Весело мне в городе моём,
В городе, где я живу один.
 

1983–1997

 
Венки на заржавленных стрелах.
Ограда. Незапертый вход.
Два дома. Приют престарелых —
И рядом больница сирот.
 
 
Домишки, глядящие косо
На выцветшую резеду.
Две девочки в креслах. Колёса
Из кресел скрипят на ходу.
 
 
Две бабочки. Пыльные крылья.
Безрукие статуи, ниц
Упавшие. Пахнущий пылью
Розарий. Кормушки для птиц.
 
 
Две куклы. Деревья и тень их.
Песок. Куличи из песка.
Два старца на детских качелях.
Ограда. Венки. Облака.
 

1982

 
Древнее, чем море, белее, чем соль,
Вернее, чем камень, и легче огня
Замёрзшая влага, которая столь
Желанна безумию жаркого дня.
Небесная манна незнаемых стран,
Не странно ли то, что на севере нет
Названья, в котором не то океан
Всё крепче сжимает ледовый браслет,
Не то нисходящая к нам так легко
Кружится холодная пыль облаков.
И летнее время опять далеко,
И в небе цветение белых венков.
О снег, ты безмолвен, как лучшие дни
Истории нашей и жизни моей,
Как будто те книги, в которых одни
Осколки событий и судьбы теней.
О снег, ты хранишь неизменную честь,
Уснувшую влагу холодных небес.
Как будто на зимнем пути ещё есть
Зелёной листвою смеющийся лес.
 

1988

 
Рассудок мой – лишь тёмное оконце.
Но мудрость Бога ярче света дня.
Блаженно утро. Здравствуй,
                            брат мой Солнце!
Сестра-земля, благослови меня.
 
 
Я только тень спасительного Слова.
Я по земле скитаюсь налегке
И сёстрам-птицам приношу я снова
Благую Весть на птичьем языке.
 
 
И пеньем мне ответят сёстры-птицы,
И брат мой лес расступится в ответ,
Сестра-звезда не даст мне заблудиться
И брат-подсолнух выведет на свет.
 
 
Я всех бедней – и я же всех безбедней.
Мир Божий – дом для братьев и сестёр.
И брат мой вор отдаст мне
                                 грош последний,
И брат-палач отбросит свой топор.
 
 
Но свет далёк – и близко пепелище.
Пусть долг велик – земной недолог путь.
Настанет день, и на погосте нищих
Мне смерть-сестра предложит отдохнуть.
 
 
Меч занесён, – но всё в Господней воле.
Зажжён костёр, – но боль —
                                     лишь тень огня.
И брат мой меч не причинит мне боли,
И брат-огонь не обожжёт меня.
 

1980

1.

Анне Добошинской

 
Это гробовая тишина
Перед громом или чёрным днём.
Это Польша – спящая страна
Между августом и сентябрём.
 
 
Бог поможет, милая сестра,
Только дни бессмертья сочтены…
В сердце века – чёрная дыра.
Вестерплатте. Первый день войны.
 

2. Польше

 
Не в человеческой, видно, власти,
Ты торжествуешь – без торжества.
Четыре раза рвали на части
Тебя, но ты осталась жива.
 
 
В крови, полумёртвая, ты молилась —
Из крови, из пепла живых теней…
Четыре раза Господня милость
Спасала тебя – по вере твоей.
 

3.

 
Нам говорят – мы вышли из пустыни
И есть вода и хлеб. И время есть.
Но всё летит над тишиной Катыни
К безвестным именам Благая Весть.
 
 
И к Трём Крестам горящим небосклоном
Восходит ночь последнего суда…
И в сентябре над Краковом бессонным
Поёт труба – и падает звезда.
 

4.

 
Всё изменилось – выцвело и потускнело.
Нет, не от старости – всё это было вчера.
Глядя на нас, люди думают: брат и сестра.
Брат и сестра… мы оправдываемся неумело.
 
 
Всё изменилось, но только не мы – до поры.
Так обрываются письма на полуслове.
Вечно: сестра без брата, брат без сестры…
Но не отнять у нас солидарности крови.
 
 
Цены всё выше – на жизнь, на слово, на взгляд,
И вечер века грозит нам дурною славой.
Всё изменилось – но именем Анна звенят
Глиняные колокольчики над Варшавой…
 

1989

 
– Нет в этом мире ничего
хорошего, друг мой.
Вот ты, Франсуа, пришёл к Марго,
а у неё – другой!
 
 
– Котар, о чём ты там поёшь?
Налей-ка мне вина!
Другой? Ну что ж, под рёбра – нож,
глядишь – Марго одна…
 
 
– Нет, Франсуа, мир не хорош
и жизнь не хороша:
сегодня ты имеешь грош,
а завтра – ни гроша!
 
 
– Котар, к чему гроши считать?
При кошельке пустом
двух-трёх торговцев обобрать
могу я под мостом…
 
 
– Нет, в мире страшно всё, Франсуа,
страшна и жизнь сама:
ограбишь раз, своруешь два,
а в третий раз – тюрьма!
 
 
– Котар, все тюрьмы суть – дерьмо,
все, кроме Вечной Тьмы.
…Я принцу напишу письмо
и выйду из тюрьмы…
 
 
– Ну вот, договорился сам
до Вечной Тьмы. Заметь:
нам жизнь страшна, Франсуа, но нам
ещё страшнее – смерть!
 
 
– Котар, твоя мораль смешна!
живи хоть до седин:
и жизнь одна, и смерть одна,
и человек один.
 
 
Котар, везде, в любом из мест
наш мир всегда – одно:
один над морем свод небес,
одно у моря дно.
 
 
Одна тюрьма, одна страна…
Чего ещё нам ждать?
Душа одна и плоть одна,
одни отец и мать
 
 
и Ад и Рай (куда едва
ли всё же попадёшь!).
Один Господь, одна молва,
одна святая ложь.
 
 
– Нетрудно угадать, куда
ты клонишь. Но скажи,
уж если всё – одно, тогда
ни правды нет, ни лжи…
 
 
– Котар, запомни: ложь подчас
со святостью дружна,
а правда – каждому из нас —
неверная жена.
 
 
Так лучше будем пить, Котар,
пока ещё живём.
Пока никто из нас не стар,
красавиц позовем!
 
 
Пока с душой едина плоть —
и горе – не беда.
А там – пусть судит нас Господь
в день Страшного Суда.
 

1984

 
Мой век на склоне дней моих угас.
Быть может, это зрение темнеет…
Но нет, любимая, я вижу Вас,
Хотя Вы умерли. И кто посмеет
Отнять виденье счастья у меня?
И вот я Вам пишу на склоне дня
Последний мой сонет. Мне всё труднее
Дышать. Любовь – вот всё, что я имею.
Всё ближе ночь. И больше нет огня…
 

1983

 
Я – последний рыцарь в этом мире.
Дух мой горд и старомодна речь.
Шлем мой тяжелей чугунной гири,
Ржавчиной изъеден длинный меч.
Тощ мой конь, разбитые доспехи
Держатся на честном слове. Щит
С трещиной и плащ – одни прорехи…
Всем вокруг смешон мой грозный вид.
Мой оруженосец, чуть не плача,
Молит: «Возвратимся, господин!».
…Не тверди, что я безумен, Санчо.
Мудрых много – Дон Кихот один.
 
 
Я воюю с неодушевлённым
Миром. Неживых предметов нет.
Каждый камень может стать драконом,
Горсть песчинок – россыпью монет.
В мельницах сокрыты великаны —
Я бросаюсь им наперерез!
Всюду – заколдованные страны,
Мир – сплошной Броселианский лес.
Что хохочешь, ведьма-неудача?
Божий шут – я, рыцарь-арлекин…
…Говоришь, я слеп? Неправда, Санчо.
Зрячих много – Дон Кихот один.
 
 
Всё переменилось в этом мире:
Духи зла живут в сердцах людей.
Замок колдуна – в любом трактире
И любой трактирщик – чародей.
Иглами, напёрстками, ключами
Стала заколдованная сталь,
И в какой-нибудь помойной яме
Злобным духом скрыт Святой Грааль.
Но пока душою не утрачен
Пыл – и боль живёт среди руин
Прошлого – забудь о смерти, Санчо!
Мёртвых много – Дон Кихот один.
 
 
Стала вся Испания – ареной,
Полем битвы – целый мир во мгле.
Пасынок исчезнувшей Вселенной,
Я – последний рыцарь на земле.
В старом сердце вечная тревога
Неумолчным колоколом бьёт:
Люди, кто спасёт вас, кроме Бога,
Если не идальго Дон Кихот?
Долг велит – и мне нельзя иначе.
Честь дороже старческих седин!
Я старик. Но только помни, Санчо,
Старцев много – Дон Кихот один.
 
 
Есть ещё любовь на этом свете.
Та, что стала сказкой в мире слёз.
Разве только рыцари и дети
Могут говорить о ней всерьёз.
Для тебя, о дева из Тобосо,
Поражал незримого врага
Победитель глиняных колоссов
Дон Кихот, покорный твой слуга.
Что – пред нищей верностью моею —
Все твои богатства, Аладдин!
Брось платочек, солнце-Дульцинея, —
Верных много – Дон Кихот один.
 
 
Санчо, друг мой, подскажи, куда мне
Путь держать? Мне нет судьбы иной:
Дети мне вослед бросают камни,
Взрослые смеются надо мной.
Я один, и в мире слишком много
У меня врагов, и смерть не ждёт…
Люди, кто спасёт вас, кроме Бога,
Если не идальго Дон Кихот?
Шевелись же, рыцарская кляча!
В бой идёт последний паладин…
Время нас не ждёт! В дорогу, Санчо!
Где ты, Санчо?
 
 
Дон Кихот один.
 

1987

 
Улыбнись, почтенный Льюис Кэррол,
Вспомни сказку мнимого числа:
Высшей математики химера,
Детская незыблемая вера,
Сочиненье школьного примера, —
Шахматный закон добра и зла —
Вот и вся бессмыслица, Чарльз Лютвидж
Доджсон. Что ж, теперь ты вечно будешь
В Зазеркалье жить, чтоб не исчез
Мир, и чтоб невежда не увидел,
Как на склоне лет Алиса Лидделл
Возвращается в Страну чудес.
 

25–26.10.1987

 
Вам голос неба слышен, друг теней,
Анахорет упрямый и суровый,
Любовник жизни, ставший Жизнью Новой,
Единственный, кто в Рио-де-Жаней —
 
 
Ровесник прежних незабвенных дней,
Изведав всё и ко всему готовый,
Избрал сонет незыблемой основой
Поэзии, чтоб быть ещё верней
 
 
Её таинственной незримой сути —
Рожденью вечности в одной минуте —
Её законам строгим и святым.
 
 
Летит харбинский ветер над веками…
Есть только Слово – пламя в тёмном храме.
Шанхай… Пекин… Всё остальное – дым.
 
 
Из глубины взываю вместе с Вами,
Но Вас зову учителем моим.
 

1989

 
Узнать нельзя никого и некого узнавать:
Косноязычная, дымящаяся, плещущая
                                                   толпа.
Все платья легко разноцветному ветру
                                         перелицевать,
Но все, как назло, на одно лицо,
Хоть с горя серое шей пальтецо,
К тому же игла тупа.
 
 
А если кого-нибудь случайно ты отличишь,
Всех других не напоминающего – беды
                                        не миновать.
Он будет долго тебе говорить о себе.
                                      Ты промолчишь.
И вскоре… Нет, лучше пройти живым
Сквозь этот смертельный, плещущий дым
И никого не узнать.
 

1987

 
… И эти задыхающиеся облака, летящие
Из чёрного ниоткуда в бесцветное никуда,
И в тихий час улыбающиеся блаженно
                                                 спящие,
Блаженно спящие дорогие товарищи,
                                     дамы и господа.
 
 
И церковь бывшая, с которой содрана
                                              позолота,
И улица, где кричит петух и ходит
                          получеловек-полузверь.
И жизнью твоей называется этот город
                                 сутолоки и дремоты
И дом, где просто жили прежде и где
                                   проживаем теперь.
 

1987

 
Из карточной колоды на песке
Построил я незыблемую крепость.
И люди говорили: «Вот нелепость.
Ведь жизнь его висит на волоске».
 
 
…Живущие за каменной стеной,
Понятие незыблемости – ложно.
Обитель ваша столь же ненадёжна,
Как эта крепость, смытая волной…
 

1976

 
Человек смеётся над собой,
Пишет письма в чёрное вчера,
Называя музыку судьбой,
Говорит, что песенка стара.
 
 
Говорит, что сердце не болит,
Только тишина мешает спать…
Что-то там ещё он говорит,
Но издалека не разобрать.
 
 
Долетают лишь обрывки фраз,
Странные. Бессвязные слова:
«Человек и ночь… Не в добрый час…
Бог поможет… вечность…
                               с пьяных глаз…
Белый флаг… пустая синева…»
 

1991

М.Н. Изергиной

 
Полынью Коктебеля пахнет мёд,
И вкус его морской воде солёной
Подобен. Даже снег морскою пеной
Мне кажется – иль пухом тополей.
В Москве зимой синеет небосвод,
Лазурью Киммерии освежённый,
И о жаре мечтает полудённой
Мой город – вечный пленник
снежных дней.
 
 
Мой город – вечный пленник
снежных дней.
И я твой пленник, зимняя столица.
Но снятся мне иной страны приметы:
Тепло и гордых скал голубизна…
Граница дня и ночи – и над ней
Восхода сердоликовые спицы
И освещённый солнцем дом поэта
Над морем, пробудившимся от сна.
 
 
Над морем, пробудившимся от сна,
Подобно чайкам, облака кружатся
И под лучами солнца с каждым часом
Меняет цвет скала-хамелеон.
Над Киммерией вечна лишь весна,
Весна, которой некого бояться…
Но кто поверит сбивчивым рассказам
О той стране, где нет иных времён?
 
 
О той стране, где нет иных времён
Кроме весны, где с небом море слито,
О той стране, где сладок вкус полыни,
Где жил поэт, где тень его живёт,
Мне снится всё один и тот же сон,
И пусть деревья инеем покрыты…
Я видел рай. И для меня отныне
Полынью Коктебеля пахнет мёд.
 

1976