Текст книги "Стоять до последнего"

Миклашевскому хотелось дослушать рассказ механика, узнать еще больше подробностей о налете фашистов, но полуторка подкатила к развилке дорог и ему надо было слезать. Налево, по просеке, дорога вела к аэродрому, а направо – к прожекторной точке.

– Постучи, друг, пусть притормозит немного, – попросил рассказчика Игорь.

Механик энергично застучал ладонью по кабине. Едва грузовик остановился, Миклашевский спрыгнул на землю.

– Счастливых полетов, ребята!

– Удачной службы, лейтенант!

Машина ушла. Игорь свернул в лес на вытоптанную солдатскими сапогами тропу. По этой тропе Миклашевский ходил не раз, когда возвращался из города и добирался до развилки на попутном транспорте.

Он шел скорым шагом и продолжал думать о воздушном налете, про который только что услышал от механика, не замечая вокруг себя ни удивительной теплой тишины лета, ни величественного и умиротворенного спокойствия старого леса. Сладко пахло грибами, терпким настоем хвои, сосновой смолой, со стороны лощины доносился влажный запах болотных трав.

Все чаще стали попадаться светлые стволы сосен, меж ними замелькали беленькие тела тонких берез. Тропа изогнулась и спустилась в низину, где густо росли кусты орешника и черемухи. Миклашевский сделал несколько шагов в сторону и возле серого валуна, покрытого зеленым мхом, увидел родник. Вода весело выбивалась из-под земли, образуя маленькое живое блюдце, оно чуть заметно колыхалось, дышало. От родника брал начало своей жизни тихий ручеек.

Игорь поставил чемодан на камень, опустился на колено. Раньше Миклашевский всегда задерживался на несколько минут у лесного зеркала, смотрел на свое отражение, разговаривал с родником, а по сути дела сам с собой, шутливым тоном, когда было хорошее настроение, а при плохом просто сидел и смотрел, как рождалась жизнь тихого ручья, и думал о своих делах. Когда же бывало грустно и щемящее чувство захватывало лейтенанта тоской по дому, по жене, по сыну, Игорь тоже приходил к роднику.

Но сегодня Миклашевскому было некогда, он спешил. Напившись воды, Игорь подхватил чемодан и зашагал дальше, на свою прожекторную точку. Добравшись наконец до расположения батареи, Миклашевский пошел искать взводного.

Лейтенант Харченко сидел под сосной на разостланной шинели и что-то сосредоточенно высчитывал, записывая карандашом в школьную тетрадку. Ворот гимнастерки у него был расстегнут, проглядывал потерявший свежесть подворотничок. На смуглом, наспех выбритом лице хмурились выгоревшие, посветлевшие брови, отчего нос заострился и стал еще длиннее. Взводный рассеянно слушал доклад лейтенанта и, едва тот кончил, спросил:

– Ты в математике силен?

– Не очень, – Миклашевский пожал плечами. – В школе были четверки за контрольные работы, но десятый, сам знаешь, кончил давно…

– Все равно садись, вдвоем кумекать будем.

– Может, сначала к своему расчету сбегаю?

– У тебя там полный порядок, а вот у соседей, в артбатарее, сплошная беда, – и Харченко рассказал, что во время налета немцы применили бомбометание с пикирования.

– Правила стрельбы лучше отработать надо, – твердо произнес Миклашевский.

– Беда не только в правилах… Техника наша, понимаешь… – в голосе взводного прозвучали раздражение и злость.

Миклашевский удивленно посмотрел на лейтенанта, который еще неделю назад был строгим и ярым поклонником всех правил и наставлений, требовал зубрить наизусть параграфы и пункты от точки до точки. Сам он слыл ходячим справочником. «Как это называется?» – задавал вопрос Харченко и без запинки отвечал: «Вышеизложенная прицельная планка…» И вдруг – такая разительная перемена!

– Я чего-то не пойму! – удивился Миклашевский.

– Поймешь… Все поймешь, дорогой!..

Миклашевский вспомнил слова механика: «Зенитки наши лупили, это видел. Разрывы белыми облачками вспыхивали… Только все недолет да мимо…» Тогда он не придал особого значения сказанному, думал, это зенитчики просто волновались – не так-то легко сразу бить по настоящим целям. А выходит, тут совсем иная причина. Посолиднее да повесомее, нежели простое совпадение.

Харченко показал листы тетради, исписанные формулами и выкладками.

– Все можно упростить, оказывается. Вот скорость самолетов, мы их знаем… Угол пикирования видишь?.. А дальше подключаем прибор управления артогнем. Команды синхронно передаются на орудие. Вникаешь? – Харченко говорил так, словно идея нового способа стрельбы принадлежала именно ему.

– Здорово ты придумал!

– Не я придумал, – сказал Харченко. – Капитан Антоненков. Он предложил его и вместе со штабными командирами разработал новый способ. Я только по их заданию одну сетку считаю. Каждому командиру поручение дали, время же не терпит. Одни маскировкой позиции занимаются, другие расчеты выводят.

Миклашевский вынул из нагрудного кармана карандаш, снял наконечник. Он хотел было сказать, что возьмется, для полной уверенности, пересчитать части сетки, сделанной Харченко, но слова так и застыли на кончике языка. Пронзительно взвыла сирена – воздушная тревога!

Игорь раздраженно посмотрел на лейтенанта, который задержал его, не дал возможности встретиться с подчиненными. Как же ему сейчас принимать на себя командование боем, когда, по сути дела, не знает обстановки? Харченко сунул в карман тетрадь. Миклашевский вскочил:

– Я к своим!

Издали Миклашевский увидел, как бойцы разворачивали зенитный пулемет, открывали коробки с лентами. Командовал расчетом Миша Бум. Его зычный уверенный басок рокотал властно и спокойно. Он стоял, широко расставив ноги, одетый по форме, с противогазом на боку, грудь колесом, сдвинув пилотку набекрень, отчего выгоревший на солнце рыжеватый чубчик лихо топорщился над округлым лбом. Увидев Миклашевского, Михаил недоуменно на него смотрел секунду-другую, не понимая, откуда тот мог появиться в минуты воздушной тревоги, а потом в его глазах сверкнула радость, и он лихо приложил ладонь к виску.

– Товарищ лейтенант, расчет зенитно-артиллерийской прожекторной точки по боевой тревоге готовится отражать воздушное нападение… Посты ВНОС донесли: на объект идут восемь самолетов противника.

На какое-то мгновение бойцы расчета замерли на своих местах, по их лицам пробежала радость, мелькнули улыбки. Миклашевский, их командир, знаменитый боксер, снова вместе с ними! Шофер Василий Жестовский высунулся из кабины и показал большой палец, как бы говоря, что дела у них идут на большой.

– Здравствуй, Миша! – Игорь протянул руку.

– Здравствуй, товарищ командир!

Они обнялись. Обнялись быстро, порывисто.

– Посты ВНОСа делают уточнение, – крикнул Федор Головлев, сидевший у телефона. – Приближаются восемь бомбардировщиков и четыре истребителя.

Послышался гул моторов. Игорь вслушивался в незнакомый прерывистый и тяжелый рев фашистских самолетов, который стремительно нарастал.

– Летят! – крикнул Александр Бальмут и приник к тупоносому счетверенному пулемету.

В стороне аэродрома яростно застучали две скорострельные малокалиберные пушки, послышался треск пулеметов, гулко захлопала другая пушка, и по ее отрывистому лающему звуку Миклашевский узнал новое полуавтоматическое орудие, поступившее в дивизион прошлой осенью. «Сильная штучка!» – говорили тогда про новую пушку бывалые артиллеристы. «Неужели и она бьет мимо?» – почему-то с грустной обидой подумал Игорь, вспомнив рассказ авиационного механика и разговор со взводным, и ему как-то стало не по себе.

Фашисты вылетели из-за леса на бреющем. Тускло сверкнули на солнце края алюминиевых плоскостей, и за прозрачным колпаком одной гудящей моторами птицы Миклашевский на какой-то миг увидел немца, увидел в профиль, и в сознании Игоря отпечаталась яйцевидная, обтянутая черным шлемом голова, выдвинутый вперед округлый подбородок и прямой, чуть приплюснутый хищный нос. Миклашевский яростно взмахнул рукой:

– Огонь!!!

Голос потонул в реве моторов, грохоте и свисте. Однако бойцы по одному взмаху его руки поняли смысл команды. Миклашевский не слышал, но отчетливо видел, как из четырех пулеметных стволов брызнули в небо голубоватые струи.

– Огонь!!!

Около машины взметнулся фонтан из огня и земли, что-то горячее пролетело рядом с ухом Миклашевского, обдав жаром щеку. С треском рухнула надломленная тонкая сосна.

Тяжелая ревущая птица с намалеванными крестами на плоскостях с воем пикировала на позицию.

Александр Бальмут, без пилотки, слившись с пулеметом, ловил в круг прицела пикирующий самолет и нервно посылал навстречу длинные очереди. На шее Александра вздулись веревками жилы, лопатки ходили под гимнастеркой, руки подрагивали в такт работе пулемета. Михаил Бум, широко расставив ноги, стрелял из винтовки, рядом с ним, сидя на земле у телефона, палил в небо Федор Головлев, палил беспрестанно, автоматически перезаряжая оружие, вставляя в магазин винтовки одну обойму за другой. Лицо его обострилось, в глазах появился азарт, смешанный со злостью и отчаянием.

Миклашевский стоял все на том же месте, не двигаясь, сжимая кулаки. Сердцем воина он понимал, что бой в какой-то степени они проигрывают. Проигрывают по сугубо техническим причинам. Если б только сейчас был не день, а ночь, тогда другое дело. Миклашевский представил себе слепящий луч в темноте и пойманный самолет. Прожектористы показали бы себя! Все эти мысли пронеслись в голове и еще больше обострили горечь непоправимой обиды. И вдруг в этом грохоте разрывов, сквозь рев пикирующих самолетов, сквозь трескучие пулеметные очереди донесся радостный выкрик Василия Жестовского:

– Сбили! Сбили одного!

В огромном июньском небе носились маленькие, вроде бы игрушечные, самолеты. Вспыхивали на солнце алюминиевые тонкие плоскости, зеркалами отсвечивали плексигласовые колпаки, длинные белесые нити трассирующих пуль чертили линии на синем фоне. Миклашевский увидел, как из фашистской стаи отделился один двухмоторный самолет, оставляя за собой черный дымный хвост. Он понесся к земле, все убыстряя полет, и вдруг на глазах стал разламываться на части.

– Сбили! Сбили фашиста!

Игорь улыбнулся сухими губами, к нему вернулась уверенность. Нашим отечественным оружием можно бить немцев. Бить так, чтобы они разваливались на части!..

– Мы еще посмотрим, кто кого загонит в угол ринга! – погрозил он кулаком в небо.

Воздушный бой переместился в сторону, и лишь два «мессера» остались в небе над зенитной батареей. «Мессеры» по очереди, словно совершая отрепетированную карусель, взмывали к солнцу и оттуда падали на позиции зенитчиков, выплескивая огонь из пулеметов. Карусель продолжалась несколько минут. Затихла сначала одна наша зенитка, потом другая. Отчаянно била по пикирующим самолетам только полуавтоматическая пушка.

«Мессеры» проносились в каких-нибудь полсотне метров над землей, обливая аэродром огнем пулеметов.

«Гады, нас засекли! – подумал Миклашевский. – Сверху им хорошо видно… Что же делать? – и тут мелькнула мысль: – Надо подсказать Бальмуту, чтобы всаживал очереди на подлете». Но он ничего не успел сказать. Веер голубоватых трасс, которые сыпались с «мессера», прошелся над позицией, перечеркивая ее поперек. Бальмут, не отпуская рукоятку пулемета, странно обмяк, ноги его подкосились, и он стал оседать. На выгоревшей гимнастерке возле правого плеча стало расплываться темное пятно.

– Саша! Друг!

Опережая Миклашевского, к пулеметчику бросился Миша Бум. Он подхватил Александра и на руках отнес к мохнатой ели, как будто ее зеленые ветки могли служить надежной защитой. Вынул индивидуальный пакет.

– Саш! Живой?.. Это я, Миша!

Миклашевский схватил теплые рукоятки пулемета, положив палец на гашетку, круто развернул стволы в сторону несущегося «мессера». Все внутри Игоря клокотало.

– Спокойнее, только спокойнее! Вот еще чуть-чуть!..

«Мессер» с воем и грохотом, казалось, мчался прямо на него, выплевывая красноватые вспышки огня. Миклашевский поймал самолет в круг прицела, нажал на гашетку и всем телом ощутил ритмичную дрожь пулемета. Из разгоряченных стволов вырвались четыре тонкие белые струи. «Мессер» неожиданно резко вильнул в сторону, но Миклашевский, не выпуская его из прицельного круга, снова нажал гашетку, ударил длинной очередью.

– Попал! Попал! – радостно закричал кто-то рядом. – Попал!

Игоря охватило знакомое чувство превосходства над противником, когда удавалось в трудном поединке на ринге перехитрить, обмануть и мгновенно провести один из главных ударов. Игорь видел, как прошил тяжелое тело «мессера». Он просто не мог не попасть!

– Ага, что? Не нравится? Невкусно!..

«Мессер» как-то странно пошел боком, потом, набирая высоту, стал уходить. Второй помчался за ним. Миклашевский послал вслед длинную очередь, но она не достала беглеца.

Игорь, не отпуская нагретой рукоятки пулемета, быстро осмотрелся вокруг, ища новые цели. Но их не было. Небо над головой было тихим и чистым, и даже не верилось, что несколько минут назад здесь шел бой. Лишь от разогретых стволов пулеметов исходило тепло, как от плиты, да пахло порохом.

Миклашевский перевел взгляд на землю. Под мохнатой елью, поджав длинные ноги, опираясь плечом о ствол, сидел без гимнастерки Бальмут. Грудь его была забинтована, но сквозь марлю с правой стороны проступало малиновое пятно. Около Саши находились возбужденный Василий Жестовский и сосредоточенный Миша Бум. Они вдвоем сооружали самодельные носилки. Федор Головлев, чему-то нервно и жестко улыбаясь, склонился над телефоном. Поляна вокруг автомашины была изрыта небольшими рваными воронками, и вывернутый дерн обнажал торфяную черноту. Переломленная сосна лежала зеленым костром, задрав вверх пушистую вершину. Остро пахло толом, похожим на сладковатый запах жареного чеснока, растолченной хвоей, сосновой древесиной и землей.

Миклашевский спрыгнул с кузова машины. Нервное напряжение не проходило. Во рту была противная сухость.

– Что с ним?

– Насквозь под ключицу… Хорошо еще, что не разрывная пуля, – ответил Жестовский, глаза его блестели, он старался говорить со знанием дела. – Мы его мигом доставим в санчасть.

Александр открыл глаза, посмотрел на командира:

– Не повезло мне… Война только начинается, а я… а я уже вылетел из строя… Не повезло!..

– Несите скорее, – поторопил подчиненных Миклашевский.

Бальмута уложили на самодельные носилки из жердей и шинели. Когда его понесли в санчасть, Игорь почему-то подумал, что им всем, в сущности, повезло, расчет легко отделался – всего один раненый. Могло быть и хуже. И еще подумал о подбитом «мессере». Жалко, что до конца не добил фашиста.

– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! – донесся резкий голос Головлева. – К телефону! Командир батареи вызывает!

Глава четвертая

Николай Гаврилович Телеверов, опершись о подоконник, несколько минут смотрел на родной город. Ночь стояла тихая, светлая, такая светлая, что можно свободно читать газету. Красивая пора – время белых ночей! Только сейчас они не радовали, эти светлые ночи. Они приносили тревогу: город виден издалека, открыт как на ладони, не надо ни осветительных ракет, ни наводящих сигналов. Прорвись к Ленинграду воздушный пират, он бы без особого труда опознал важные объекты и наверняка смог бы точно сбросить смертоносный груз.

На улицах и площадях пустынно, тихо. Еще неделю назад, в последнюю мирную субботу, отсюда, из окна своего кабинета, Телеверов видел гуляющих ленинградцев, слышал песни и смех, а какой-то подвыпивший парень, примостившись где-то за углом, долго и назойливо пиликал на гармони мотив старой матросской песни «Раскинулось море широко». Телеверов вспомнил, что тогда этот мотив и однообразное тягучее пиликанье раздражало его и он хотел послать дежурного, чтобы тот предложил незадачливому гармонисту уйти в другое место. Сейчас же настороженная тишина города, выключенные фонари, безлюдные улицы рождали грусть. Телеверов с каким-то теплым чувством вспомнил того подвыпившего парня, и ему очень захотелось, чтобы когда-нибудь потом, после войны, гармонист снова появился бы здесь и так же, как в ту последнюю мирную субботу, выводил на своей гармони бесконечную матросскую песню…

Напротив, через улицу, в темных окнах дома непривычно белели жирные кресты. Белые бумажные линии крест-накрест приклеены к стеклу. Они и в окнах соседнего дома, и дальше, и на других улицах, и рядом, на стеклах окна его кабинета. Эти белые кресты как бы перечеркивали прошлую жизнь. Гулко и мерно постукивая подковками каблуков по асфальту, прошел военный патруль. Тускло поблескивали грани штыков. Телеверов смотрел в окно и думал о войне.

На рассвете 22 июня в полосе Северо-Западного фронта (по решению Советского правительства в тот же день Прибалтийский особый военный округ стал именоваться Северо-3ападным фронтом) фашисты бросили в бой двадцать пять укомплектованных и хорошо снаряженных дивизий группы армии «Норд», в том числе шесть танковых. Кто бы мог предполагать, что военные события станут развиваться настолько трагически и так стремительно! В первые дни казалось, что превосходство немцев временное, пока мы не подтянули главные силы, пока гитлеровцев сдерживают лишь пограничные войска и передовые заслоны, которые, естественно, не могут остановить такую лавину…

Но вот прошла первая неделя войны. Подполковник Телеверов знал более подробно обстановку на фронтах. На второй день войны немцы ворвались в Каунас, на третий – в Вильнюс, после тяжелых боев пришлось оставить Лиепаю… Утром в четверг гитлеровцы овладели Даугавпилсом, но во второй половине дня их выбили из города, однако к ночи немцы снова овладели Даугавпилсом. К этому времени прояснилось и четко определилось направление главных ударов гитлеровских армий группы «Норд», вторгшихся в Прибалтику: головные танковые соединения нацелились на Ригу и на Псков… А от Пскова прямая дорога на Ленинград!

Телеверов, проветрив кабинет, закрыл окно, опустил плотные черные шторы. Постояв немного в темноте, собираясь с мыслями, подполковник включил свет и направился к письменному столу.

Зазвонил приглушенно междугородный телефон. Николай Гаврилович снял трубку.

– Товарищ подполковник, разрешите доложить, – Телеверов по голосу узнал начальника Лужского оперативного отдела Степняка. – Задержали немецкого агента. По-русски говорит без акцента, выдает себя за красноармейца Сергея Романова из роты связи, утверждает, что он отстал и догоняет свою третью стрелковую дивизию.

И Степняк подробно описал, что у агента в вещевом мешке обнаружены портативная рация, шифр, топографические карты юга Ленинградской области, пистолет и восемь тысяч рублей. «Красноармеец» на допросе упрямо твердил, что вещевой мешок не его. «Один лейтенант на станции попросил покараулить, пока он сходит к начальству, да так и не вернулся… А тут бомбят. Вот я и таскаю вещмешок, а что в нем лежит, не знаю, потому что не привык лазить по чужим вещам»…

– Мы навели справки и выяснили, что в округе такой стрелковой дивизии нет, следовательно, она не могла направляться к фронту. Припертый фактами, агент вынужден дать другие показания, – продолжал Степняк. – Направляю вам протоколы допросов, портативную рацию, оружие, фальшивые документы и деньги.

– Хорошо, – ответил Телеверов и, подумав, спросил: – А откуда он?

– Школа Гроссмишель, так сказать, свежеиспеченный выпускник.

– Добро.

Телеверов потер ладонями виски. Опять разведывательная школа Гроссмишель… Эта школа, расположенная под Кенигсбергом, стала известна ленинградским чекистам еще в прошлом году. По всему видать, что там идет деятельная подготовка агентуры…

Николай Гаврилович смотрел на карту, на темный кружок и думал. На второй день войны пришла депеша из Москвы, в которой предупреждали чекистов Ленинграда о том, что гитлеровская разведывательная служба начала массовую заброску агентов в прифронтовые тылы наших войск. Шла и открытая война – между армиями на поле боя, и борьба тайная – поединок разведок и контрразведок.

Телеверов задумчиво хмурил брови. А тут еще и сообщения с фронта были далеко не утешительными – остановить волну железа и огня пока не удается… Красный шнур, которым на карте отмечалась линия фронта, снова передвинут на восток. Враг лез, враг напирал. Обстановка осложнялась с каждым днем. В пятницу 27 июня бюро горкома партии приняло решение создавать народное ополчение. На следующий же день в райкомы партии и райвоенкоматы начали поступать тысячи заявлений. Заявления были не только индивидуальные, но и коллективные, от целых предприятий, цехов, смен. В дивизии народного ополчения шли целые партийные и комсомольские организации.

Война приближалась к границам области. Нужно было срочно создавать оборонительный пояс на подступах к городу Ленина. Военный совет фронта утвердил принципиальную схему инженерных сооружений по реке Луге. На заседании горкома партии Жданов, оценивая обстановку, определил конкретные задачи партийных и советских органов в создании оборонительного пояса на ближних подступах к Ленинграду.

– Три четверти наших усилий должны быть обращены именно на это, – нервно подчеркнул Андрей Александрович, показывая красным карандашом на карте линию от Кингисеппа на Лугу и далее к озеру Ильмень. – Сделаем неприступной лужскую позицию!

Многие работники горкома и обкома партии, горсовета пошли на строительные участки как уполномоченные Советской власти.

Телеверов знал, что саперных частей для создания Лужского рубежа имелось крайне мало. Военный совет разрешил направить туда курсантов военно-инженерного училища. Но этих сил было явно недостаточно. Основную массу земляных и строительных работ должны выполнить горожане. Десятки тысяч ленинградцев – рабочие, студенты, домохозяйки, служащие – двинулись по первому призыву. Каждый день все новые и новые коллективы и трудовые отряды из различных предприятий, организаций города и районов области приступали к работе на оборонительных рубежах. Люди шли пешком с лопатами на плечах, ехали на машинах и пригородных поездах. Военный совет фронта также решил приостановить строительство Верхне-Свирской ГЭС и гидроэлектростанции Энсо, линии электропередачи Энсо – Ленинград и создание долгожданного Ленинградского метрополитена. Весь инженерно-технический персонал, рабочие бригады и вся техника – машины, экскаваторы – и строительный материал передавались войскам для создания оборонительного укрепленного района.

В тот же день утром Телеверову позвонила племянница Лариса, студентка первого курса Ленинградского университета, она жила у Телеверовых с прошлого года, приехав на учебу из Новгорода.

– Дядя Коля, до свидания! Мы всем курсом уезжаем на работы.

– Куда? – поинтересовался Николай Гаврилович.

– Вы сами знаете куда.

– Постой, Лариса. Один вопрос. – Телеверов старался говорить спокойно. – А что ты взяла с собой на дорогу?

– Дядя Коля, а что, собственно, нам надо? Ну, взяла мыло, полотенце…

– И все?

– Денег еще чуть-чуть.

– Скажи, а плащ ты не забыла? Котелок, ложку уложила в рюкзак? И еще не забудь теплое белье и обязательно продукты.

– Может быть, пару буханок хлеба посоветуете, дядя Коля? – в голосе племянницы прозвучали насмешливые нотки.

Телеверов улыбнулся. И страшно было за нее, и завидно. Не так ли уверенно уходили они на защиту Петрограда в далеком восемнадцатом?

Николай Гаврилович опустил трубку и подошел к карте. Дела плохи не только здесь, в Прибалтике, но и там, на Центральном направлении, на главном Западном фронте. В субботу немецкие танки ворвались в Минск… Не слишком ли много – потерять за одну неделю вторую столицу?..

Телеверов закрыл карту, вынул из кармана портсигар, открыл, но там вместо папирос лежали разноцветные леденцы.

Николай Гаврилович смотрел на конфеты и думал о том, что пока остановить-то немцев не удается. Хотелось закурить, а не сосать надоевшие леденцы. Он закрыл портсигар и сунул в карман брюк. Подошел к письменному столу, на котором лежали бумаги. Одна из Центра, постановление ЦК партии и правительства о создании Государственного Комитета Обороны во главе со Сталиным. Бросились в глаза строчки, которые он хорошо знал: «ввиду создавшегося чрезвычайного положения и в целях более быстрой мобилизации всех сил народов СССР для проведения отпора врагу». В руках Государственного Комитета Обороны сосредоточивается вся полнота власти в стране. Рядом лежала другая бумага, в которой скупыми цифрами говорилось о начале эвакуации детей и нетрудоспособных граждан из города, об эвакуации ценностей из Эрмитажа, Русского музея… Рядом в синей папке с надписью «Для доклада» уже лежали рапорта от сотрудников управления с просьбой послать их на «передний край борьбы». Телеверов, глядя на документы, думал о том, что надо будет завтра же связаться с парткомом юридического факультета университета и из числа выпускников и старшекурсников отобрать тех, кто по своим данным и уровню знаний сможет работать в органах. «Запишутся горячие головы в ополчение, так потом их оттуда тяжеловато будет вытягивать, – думал подполковник, – а кадры нам пригодятся, силы надо копить. Ведь все только начинается!»

Приглушенный звонок телефона вывел его из задумчивости. Николай Гаврилович снял трубку и произнес:

– Слушаю.

И сразу изменил тон, узнав голос жены, ласково сказал:

– Ничего не случилось, просто задержался… Дел много! Не волнуйся, сейчас выезжаю домой… Что? Что ты сказала?.. Петька?.. Не может быть.

– Да, Коленька, да… Его с самого утра нет, – доносился взволнованный голос жены. – Вечером стала беспокоиться… Ждала, что вот-вот явится… Ты же знаешь, где он последние дни… все у пулеметчиков, что на сквере, у зенитчиков… Он целый день не появлялся, обедать не приходил. И вот сейчас на твоем столе нашли записку. Слушай, прочитаю…

Телеверов сосредоточенно смотрел на бумаги, на стол, слушал жену. Сыну Петьке пошел пятнадцатый год, уже большой парень. Последнее время мальчишка стал проявлять самостоятельность, и жена все время жаловалась на него, что тот отбивается от рук.

– Повтори еще раз, – попросил Телеверов.

– Так вот, он пишет, что на фронт ушел. Просит, чтоб не искали… Не могу сидеть дома, пишет, когда Родина в опасности. Ишь, вояка нашелся, и без него драпают, – голос жены дрогнул, она умоляюще стала просить и требовать: – Коленька, немедленно… сейчас же подними всех! Ты же знаешь, какие бомбежки на железной дороге… Дай команду, чтобы сняли сопляка. Если что с ним случится, я не переживу!..

Николай Гаврилович старался успокоить жену, обещал сейчас же позвонить в управление железнодорожной милиции, разыскать беглеца. Волнение супруги передалось и ему. Что ни говори, а сын есть сын. И терять его так, за здорово живешь, не хотелось, особенно сейчас, когда такое творится… У Телеверова вспыхнуло неодолимое желание выпороть «вояку», да так, чтобы надолго запомнил.

В кабинет без стука вошел дежурный.

– Товарищ подполковник, срочное сообщение. Только что передали.

– Читай!

– «В районе восточнее Пскова немцы высадили диверсантов. Одеты в милицейскую форму. Послана оперативная группа».