Текст книги "Визит к Минотавру"

Комиссар побарабанил толстыми пальцами по столу, пригладил белесые прямые волосы, посмотрел своим хитрым зеленым глазом на меня вприщур:

– А я допускаю, что Мельник вообще не притрагивался к скрипке.

– А как же?

– Не знаю, – пожал плечами комиссар. – Допускаю, что те, кому нужна была скрипка, оставили ему, как всякому наемнику, взятый город на разграбление.

Зазвонил телефон. Комиссар снял трубку:

– Слушаю. Ну? У меня. А что такое? А-а, это всегда надо приветствовать. Доставьте его прямо ко мне.

Комиссар положил трубку и, подняв палец, значительно сказал:

– Арестованный Мельник просится на допрос. Но с тобой, видишь, не захотел разговаривать, а изъявил пожелание дать показания главному генералу в МУРе. Удовлетворим просьбу?

– Обязательно.

Комиссар надел очки, весело взглянул на меня:

– Вот видишь, Тихонов, как хорошо быть генералом?

– Я думаю…

– То-то. Ты сколько пыхтел, пока жука этого навозного изловил? А вся слава от его признания мне достанется.

Я махнул рукой:

– Это мы еще посмотрим…

– Чего смотреть-то?

– А что он скажет…

Мельник остановился посреди огромного кабинета – тулуп расстегнут, настороженно запрокинута голова, руки за спиной – прямо стрелецкий воевода перед казнью. Сердито повел клочкастыми бровями, посмотрел на меня мельком, перевел взгляд на тускло высвечивающие серебром погоны комиссара, снова глянул на меня, недовольно сказал:

– А он здеся зачем? Я ведь сказал, что только главному буду давать показания!

Комиссар вышел ему навстречу из-за стола, сделал несколько мелких катящихся шажков и замер в испуге:

– Степан Андреевич, никак я вас прогневал? Недовольны вы, что пустил я на допрос инспектора Тихонова? Может, прогоним его? Мне же беседа с вами куда как дороже!

– Я свое слово сказал! – отрубил Мельник.

Комиссар обернулся ко мне:

– Слышал, Тихонов, золотое слово? Прямо ума не приложу, что мне и делать теперь. Ведь не будет, я думаю, говорить со мной Мельник. Ах, жалость-то какая! Может, такое счастье раз в жизни человеку выпадает, а ты мне, Тихонов, все испортил. Он у тебя где, в КПЗ содержится?

Я кивнул. Комиссар горестно развел руками, торопливо вернулся за стол, тяжело вздохнув, сказал:

– Значица, так: переведи его в тюрьму, то бишь следственный изолятор. Это раз. Теперь два: подготовь материалы для предъявления ему также обвинения в краже государственного имущества в особо крупных размерах. Сколько там по девяносто третьей статье, по «приме» полагается, запамятовал я?

– От восьми лет до расстрела.

– Прекрасный диапазон, – одобрил комиссар. – И третье: затребуй все дела – Калаганина, Фомки-Крысы, Финогея, Сявки-Сидоренко, ну, короче, всех по списку, где проходил инструмент нашего уголовного фабриканта. Привлекать мы тебя, Степан Андреевич, и по этим всем делам будем, – ласково заверил комиссар. – Чистое соучастие в стадии приготовления преступления. А засим, как говорится, не смею задерживать, конвой вас ждет в приемной…

Мельник не ожидал такого поворота. Он как-то весь съежился, усох, ростом стал меньше, к выходу пошел, тяжело двигая враз зачугуневшими ногами. У дверей остановился, оглянулся на комиссара, сказал грустно:

– Я думал, у нас душевный разговор получится…

Комиссар по-кошачьему легко, неслышным плывущим шагом пересек кабинет, и, как в волшебстве кинематографа, вдруг исчез его животик, стали незаметными все лампасы, колодки, погоны, исчезла благообразная генеральская важность – он летел через коробку кабинета, как пущенный из рогатки литой камень. И это был вновь молодой, прославленный своей удивительной лихостью и бесстрашием оперативник, который четверть века назад внедрился в наводившую на всех ужас банду «Черная кошка» и переловил бандитов всех до одного. Чудо перевоплощения свершилось на глазах, будто комиссар сбросил с себя, как ненужный комбинезон, всю свою блондинистую вальяжную внешность и оттуда, из этого парадного комбинезона, выскочил сухой, жилистый, черный от злости человек.

– А почему у нас с тобой должен был получиться душевный разговор? – тихо спросил комиссар, и от этого тихого голоса, почти шепота, Мельник вздрогнул.

Честное слово, от неожиданности я сам испугался! Комиссар подошел к Мельнику вплотную, но все равно было как-то незаметно, что вор выше его на целую голову. Комиссар смотрел ему в подбородок, не задирая головы, и Мельник против воли стал клониться, его как-то изгибало – так старался он поймать взгляд комиссара.

– Ты что думал? – так же тихо, без выражения сказал комиссар. – Стоит тебе согласиться, так я здесь чай с пирогами накрою, сядем в обнимку и поговорим про жизнь твою, мною загубленную? Да-а? Вот на-ка, выкуси! Ты вор, старый уголовник, ты мне, Тихонову, ты всему нашему народу поперек горла стоишь! Ты украл скрипку, которую гений в слезах и поту выстрадал! И играл на ней гений, людям нашим счастье каждым мгновением дарил, а ты обокрал весь народ и теперь ко мне явился, снизошел до дружеской душевной беседы. Ты что думал, что я, советский генерал, буду пожимать лапы твои поганые, унижаться перед тобой, к тебе в настроение подкатываться: сделай милость, Мельник, расскажи мне, по дружбе нашей возникшей, как ты скрипку упер? Не дождешься!! Ишь, добродей нашелся! Ты что-то не пришел ко мне с душевной беседой, когда мы тебя искали. А когда Тихонов, как кота нагадившего, из-под шкафа тебя за шиворот выволок, ты про душевность вспомнил! Я из-за таких ребят душевных инфаркт имею, три ваши пули в себе ношу и без снотворного уснуть не могу! И никаких снисхождений не жди себе – это я тебе именно душевно обещаю. Поэтому ты или всю правду – слышишь, всю! – расскажешь, или мы с тобой вопрос решенным считаем. Доказательств по делу – во, по самую маковку!

Комиссар повернулся, спокойно, не спеша прошел к своему креслу, и в то мгновение, пока усаживался, он успел вновь неуловимо нацепить комбинезон своего спокойного благодушия.

– Черствые и бездушные мы люди с тобой, Тихонов, – блеснул он золотыми зубами. – Не имеем деликатного подхода к молодому, неопытному человеку, впервые оступившемуся в жизни.

Я засмеялся:

– Мельник у нас действительно тонкий, мечтательный паренек. Ну так что, Мельник?..

Он скинул полушубок, аккуратно свернул его и положил на пол у дверей, подошел к столу, уселся прочно, провел рукой по лысине, деловито сказал:

– А чего ж теперь делать-то мне остается? Придется говорить, а то, я вижу, сердит вы, гражданин начальник, сразу в амбицию. Чего ж вас злить понапрасну, и так видать, что вы мужчина серьезный.

– Это с самого начала надо было понять – для собственной же пользы, – сказал комиссар и, нажав кнопочку на пульте, проговорил в микрофон: – Стенографистку ко мне…

– С чего начинать? – спросил Мельник.

– С начала. С детства с самого.

– Э-э, долгая будет тогда история. Мне ведь, почитай, годов, как вам обоим, будет.

– Ты на нас жалость не нагоняй, – сказал комиссар. – А лет тебе всего на пять больше, чем мне.

– Труднее мои годы были, потому много они дольше, – мотнул головой Мельник. – Прятаться – оно всегда тяжельше, чем вдогонку бегать.

– Угу, – кивнул комиссар. – Кто же это тебя прятаться заставлял? Ты же ведь, говорят, как Кулибин, все своими руками сделать можешь. Вот и работал бы себе на здоровье.

– Задарма-то? – зло посмотрел на него Мельник. – Кабы жизнь по-другому выстроилась, я бы миллионер был, своим заводом управлял, а не у тебя в кутузке горюнил с ворами-то…

– Чем же это жизнь твоя не задалась?

– Потому как жить по-людски не даете. Если человек умел и к работе охоч, должен иметь он свое материальное награждение. Я работать спор да умел, а рядом – дармоед. Ему за общественность, за болтовню – грамоту, он, бездельник, как всяк дурак, красному рад, да и не стоит он большего, – а мне, на кой шиш нужна мне грамота? Я свою прибыль иметь хочу – а мне прогрессивку, пятак за просто так в зубы ткнут и на доску почетную. Ударник! А мне ваш почет – как рыбке зонт. Мне моя копейка надобна, тогда бы сроду на чужую не позарился. Да и не брал я никогда чужого вот до последнего случая. Инструмент фартовым людям делал – это было! Так они его за деньги покупали у меня, а что там творили они с ним – меня это не касаемо.

– Хороша у тебя философия, – пробормотал комиссар.

– А чего в ней плохого? Это если в сельпе топор куплю да жене дома башку снесу – что же, продавца со мной под суд? Я свой труд, умение приложил, вещь изготовил, а там не мое дело: «фомкой» и «гусиной лапой» орудуют или пользуют как сверло либо там вороток!

Комиссар тихо засмеялся и спросил:

– А ты зачем молнии на «фомках» ставил? Вещь приметной делал, скорее засыпаться можно было. Зачем?

Мельник пожал плечами:

– Просто так ставил. Вроде знака моего мастерового… Чтобы знали…

Комиссар покачал головой:

– Нет, неправда это, что просто так. А знак свой – это точно. Чтобы не спутали. Риск хоть и понимал, а жадность была сильнее. Блатной переплачивал охотно, шик свой в этом видел, да и вроде гарантии были твои молнии для него – знали, что ты хороший мастер. Но это теперь все не важно, я так, кстати спросил. Значит, заработка тебе честного не хватало, повязался ты с ворами. Так?

– Так, – согласился Мельник.

– А я вот на тебя уже все бумаги вытребовал, – сказал комиссар. – Не видать по ним, чтобы ты сильно бедовал на государственной получке. Куда тебе больше было – у тебя же детей нет?

– А при чем дети? – удивился Мельник. – Человеку и без детей копейка живая нужна.

– А зачем? – простовато спросил комиссар.

Мельник наклонился к нему ближе, жарко дыша жадностью и завистью:

– Ты соседей, чай, только на нижнем этаже у себя видел. Покои у тебя в квартире, поди, барские, как генералу полагается быть. И машиночка черная, лаковая с шофером подается по утрам, теплая, чтобы не застыл ты по дороге, спаси Бог. И дачка об два этажа, из кирпичиков сложенная с участком на гектар на цельный – все, все это имеешь. А мне почему нельзя? У нас ведь равенство! Или я рылом до равенства не вышел? Так ты скажи – я еще потерплю, повременю, когда мне все это понастроят да на блюдце с полотенцем подадут…

Комиссар задумчиво забарабанил по столу карандашом, а я про себя засмеялся – Мельник до удивления попал не в цвет: комиссар только три года как переехал из коммунальной квартиры в двухкомнатную малогабаритную, из физкультурных соображений принципиально ходит на работу пешком, а дачи не имеет, поскольку яростно ненавидит всякие дачные кошелки, комаров, клубничные грядки и необходимость ежедневно терять два часа на езду. По той же причине он терпеть не может охоту и рыбалку.

А комиссар сказал:

– Да, имею. Квартира хорошая и дачка ничего, не жалуюсь. И шофер с машиной положен мне по должности. Ну и что? Что следует из этого?

– А то следует, что ты от государства все это за так имеешь, а мне хоть бы малую толику от добра твоего руками своими мозолистыми заколотить надобно. Вот и считаешь ты меня жуликом, а я тебя тем и хуже только, что тоже жить хочу по-людски…

Комиссар засмеялся и с любопытством спросил:

– А кто был твой папа, Мельник? Чем отец занимался?

– Не бойся, не фабрикант, не помещик, не эксплуатировал никого. Трудовой был он человек.

– А точнее. Где трудился? Батрачил? На заводе Нобеля лямку тянул?

– Не батрачил, но и ему в жизни досталось горюшка да слез хлебнуть. Мастеровой он был человек.

Комиссар открыл ящик стола и достал несколько бумажек.

– Вот запросил я о тебе сведения по месту рождения и подтвердили мне, что твой папаша был действительно человек мастеровой. Архивы знаешь какую память долгую держат? И людей-то уж никаких не осталось с тех пор, а там все записано…

Мельник подсох лицом, глаза потускнели, пропал в них жаркий злой блеск. А комиссар надел на нос очки, отодвинул бумагу подальше от глаз:

– «…Мельник Андрей Никандрович, 1882 года рождения, мещанин города Самары, почетный гражданин городской, жалован золотой медалью Союза русских промышленников, владелец собственного каменного дома и двух доходных домов, держит механическую мастерскую с кузней и слесарную мануфактуру, имеет откупной лист на сборку и ремонт самодвижущихся экипажей американской компании „Форд“. В августе 1916 года получил заказ военного министерства на изготовление бронеавтомобилей, но развернуть производство смог только в 1918 году и поставлял броневики для армий атамана Краснова и генерала Деникина. Участник контрреволюционного заговора в Самаре, расстрелян по приговору Военно-революционного трибунала…» – Комиссар положил бумагу на стол и сказал: – Вот видишь, и впрямь папаша твой мастеровой был человек.

– А что ж, по-вашему, я за своего отца ответчик? Мне восемь лет было, когда он помер.

– Почему же ответчик? Я это к твоему разговору насчет моих богатств несметных и твоей сирости. Моего папашу убили вовсе под Волочаевкой, и был он не мастеровой, а крестьянин из-под Кондопоги. И когда стали мы с тобой сиротами-беспризорниками, перспективы у нас были равные. Но ты был умный и хотел свое хозяйство поставить, а я был глупый и от своего голодранства хотел весь мир накормить. Ты на рынке стал чайники паять, а в меня кулак Спиридонов железной чекой по башке классовое сознание вселил. Потом ты стал потихоньку ворованное скупать, а я на Путиловский подался. Ты у себя дома мастерскую налаживаешь, а я – рабфак. По радио поют «Вставай, страна огромная» – я под Ельню, а ты, с язвой-то со своей липовой, – под бронь механиком-наладчиком на хлебозавод. Что ты так смотришь на меня? Я твою биографию хорошо прочитал…

– Оно и видать! – сказал Мельник.

– Конечно, – невозмутимо ответил комиссар. – Я с батальонной разведкой – через линию фронта, а ты с буханкой под фуфайкой – через проходную. Да-а, значит, пришел я с фронта – и в ОББ – отдел борьбы с бандитизмом, а ты за старое. Я – по «малинам» и притонам, а ты – им инструмент надежный, двумя молниями меченный. И в конце оба мы с тобой в этом кабинете, только я здесь хозяин, а ты мне ответчик. Вот видишь, как оно все раскрутилось. А ты боялся, что душевного разговора у нас не получится. Вот теперь и объясни нам, как ты на это дело пошел.

Долго сидел Мельник молча, уперев ладонями тяжелую шишкастую голову, и по напряженной широкой спине его я видел, как борются в нем, кипят злость, усталость, гнев, досада, сожаление о невозвратимом, бессилие и необычайная, громадная тоска и жалость о том, что было сделано в целой жизни и теперь бесследно утекает, как вода из пригоршни.

– Ладно, о пустом поговорили, давай по делу теперь, – сказал он.

– Давай, – согласился комиссар.

– Пусть барышня пишет. – Мельник кивнул на стенографистку. – А ты запоминай или там как хочешь. Значит, явился ко мне лет пять назад человек. Стрижка модная, «под ноль» – ясно, с какого курорта. Человек он, видать, немалый: сразу от нескольких моих клиентов привет передал. И не туфту какую-нибудь, а враз я понял – с делом пришел.

– Он вам предложил что-нибудь? – спросил я.

Мельник покачал головой:

– Нет. Передал привет, сказал, что придет еще – поговорим о делах. Про жизнь мою спросил: какие заработки. А какие они сейчас, заработки? Вы ведь всех воров, какие «в законе» были, переловили, тех, кто инструмент мой пользовал. Шантрапа всякая осталась, так что я не по воле, так по нужде со всеми своими делами завязал – нет боле спроса на мой товар. Ну, дал мне этот человек двести рублей…

– За что? – поинтересовался я.

– Ни за что. В виде временного вспомоществования: мол, ждут нас хорошие будущие дела, это вроде аванца. Я и скумекал, что большой корабль ко мне прибыл, коли ни за что ни про что две сотняги отвалил – под одни разговоры.

– Значит, вы понимали, что этот человек преступник и планирует противозаконное дело? – задал я линейный вопрос.

– Ну ясно, что не фининспектор. Ты же мне из своей зарплаты две сотни за знакомство не подаришь. Да, короче, исчез он после этого почти на год, а когда явился вновь, не узнал его: разнаряжен, как из-за границы. Обустраивался, говорит, дела приводил в ажур. После этого стал регулярно заглядывать – водки, закуски навезет, анекдоты говорит, о том о сем расспрашивает, а про дела – ни гугу. Ну и я его, конечно, не подгоняю: мерин на кучера не «нукает». Пока однажды не приехал он без водки, весь сурьезный: давай потолкуем про дела, говорит мне.

– Когда это было? – спросил комиссар.

– В первых числах октября.

– К этому времени вы что-либо знали о нем: кто он, как зовут, где живет, чем занимается? – Мне казалось, что сейчас Мельник говорит правду, и очень хотелось выжать из него информации побольше, пока он не передумал.

– Ничего я о нем не узнал и посейчас не знаю. Яков Крест он назвался, а имя это его, кликуха ли – кто знает? У нас ведь тоже отношения, как в кино у шпионов: за лишние вопросы язык могут отрезать. Да и вообще, чем меньше знаешь, тем спокойнее.

– А что бы ты мог сказать о нем как о человеке? – спросил комиссар. – «В законе» он? Или из приблатненных? Культурный он мужчина или как?

– Не знаю, – пожал плечами Мельник. – Непонятный он человек. Я ведь мазуриков всяких достаточно повидал, а этого понять трудно. Он как мылом весь намыленный: только чуток прижал, глядь – уже выскочил. И крутой мужик, жесткий. Ему по глотке полоснуть, я думаю, как тебе сморкнуться.

– Ну-ну, – сказал комиссар. – Так о чем вы серьезно толковать стали?

– «Я, – говорит мне Крест, – считаю тебя человеком обстоятельным, потому не боюсь тебе открыться. Я ведь, – говорит, – не от себя работаю. Есть один человек, большой хозяин. Ты про него и не спрашивай даже, я скорее под вышак пойду, чем назову его. Умнейший человек. Вот предлагает он одно плевое дело, а деньги посулил за него большие». – «Какое дело?» – спрашиваю. «Квартиру открыть». Я ему отвечаю, что сам на кражи не ходил никогда и не пойду – боюсь. Я не по этому делу. А Крест смеется: «Забудь, Степан Андреевич, всякие уголовные штучки, тут кражей и не пахнет. Эти, мол, люди орудуют делами, которые нам и не снились. Тебе надо подобрать ключи, открыть квартиру. Хозяин туда войдет, а тебе и близко подходить нельзя. Хозяин посмотрит в столе какие-то бумаги и сразу уйдет, заперев дверь. Деньги в зубы – и катись».

– Ну, и вы согласились, – сказал я.

– Не враз. Думал я долго, и чем больше, тем пуще охота разбирала. Мне ведь это действительно плевое дело. А деньги посулил он хорошие, и как раз к лету хотел я кровлю железом перекрывать – копейка лишняя бы не помешала.

– Так, дальше, – попросил комиссар.

– Дальше – согласился я вскрыть дверь. А Крест снова хохочет: «Одумайся, – говорит, – дядя, кто это в наше время ходит замки ломать по ночам? Работа должна быть ювелирной, чтобы никто и не заметил гостей непрошеных». – «А как же быть?» – спрашиваю. «Да Хозяин, – говорит, – все уже придумал и обеспечил. Придешь ночью в этот подъезд, поднимешься на пятый этаж и загонишь шплинт в замочную скважину. А утром с чемоданчиком – вроде слесаря жэковского – звони в дверь: пришел краны проверять. Станут они отпирать, а замок-то совсем плохо работает со шплинтом, внутрь загнанным. Для них-то, очкариков, все слесаря едины, они тебя как пить дать попросят замок посмотреть. Вот когда шплинт выймешь, попроси ключи – замок проверить – и на мастику отожми их все. А я пока что владельца квартиры по телефону отвлекать буду, чтобы не мешал он тебе. Закончишь работу – дадут тебе там обязательно рублишко-другой на чай. Ты поблагодари и предложи при любой нужде вызывать тебя прямо по телефону. И номер дай». Удивился я тогда сильно: какой это телефон еще? А Крест говорит: «Не твоего это ума дело, ты смотри не вздумай самостоятельность только разводить – запомни номер и скажи». И добавил еще: «Знай, пока ты будешь слушать и железно выполнять мои указания, все будет нормально. Только от себя ничего не придумывай – это самое главное».

– А какой номер? – спросил я.

– 157-74-62, – сказал Мельник и горестно покрутил головой. – Я теперь этот телефон на всю жизнь запомню. Эх, глупость сделал, жадность сгубила…

– Это когда согласился? – спросил комиссар.

– Нет, когда Креста не послушал, самого себя за спину укусил.

– А если бы Креста послушал, думаешь, не нашли бы мы тебя? – сказал я.

Мельник посмотрел на меня исподлобья, усмехнулся:

– Может, и нашли бы. Только навару вам с меня – как с козла молока. Потолковали бы и отпустили. Говорить было бы не о чем.

– Может быть, – сказал я. – Никто этого не знает. Ну, давай дальше.

– А что было дальше, у скрипача у этого, вы и сами знаете. Сделал я ключи, а рядом со мной как будто бес за верстаком стоит и под руку толкает все время: сделай для себя ключик, сделай, чего тебе стоит! Раз они так в эту квартиру рвутся, значит, имеют к ней ключи цену. И сделал я еще один комплект – ей-богу, в тот момент я еще и не знал, зачем они мне. Приехал Крест к вечеру, я ему ключи отдаю, а он все ухмыляется. «Где же ты, – говорит, – слыхивал, Степан Андреевич, чтобы по такой цене ключи заказывали? Надо, чтобы ты с Хозяином пошел туда, сам ему дверь отворил». – «Так ключи же я вам даю!» – «А вдруг не будет замок открываться? – спрашивает Крест. – Тебе на месте ключ подогнать – полминуты, а Хозяин не может с этим возиться. Ему надо только на мгновение туда зайти, на бумаги взглянуть и уходить сразу. А ты даже в квартиру не заходи – отопри и жди, пока он выйдет. И сделать это надо с одного раза: ходить туда сто раз негоже. Хозяин все рассчитает, когда прийти туда можно, чтобы все, как в банке, аккуратно выходило».

– А Хозяин не изъявлял пожеланий познакомиться с вами? – задал вопрос я.

– Крест мне сказал, что я увижу Хозяина один раз в жизни, когда квартиру открывать буду. И не только, упаси Бог, ему вопросы задавать, но просто разговаривать чтоб не смел. Если что-нибудь Хозяину понадобится, он у меня сам спросит.

Комиссар усмехнулся:

– Видишь, Тихонов, какой у нас корифей под окнами бродит, а мы с тобой спим спокойно и не чешемся.

Мельник сказал:

– Он не уголовный – я это точно знаю. Навидался, слава Богу. Он из фраеров. Но власть, видать, агромадную имеет, коли перед ним Крест такой шестеркой бегает. Но это, конечно, я опосля разглядел. А пятнадцатого числа, в субботу утром, встретились мы с Крестом в городе, и сказал он мне, что вечером пойдем на эту квартиру. И дает записочку мне – чтобы отправил я телеграмму по адресу. Я спрашиваю: «А на кой телеграмму?» Он смеется: «Облысел ты от годов, Мельник, а ума не нажил. Если придем вечером, а телеграмма внизу в ящике лежит, значит, пуста квартира, иди себе спокойно». Ну, распрощевались мы до ночи, и поехал я к себе, навел порядок: волновался я, конечно, ведь впервой шел на такое дело. Поужинали мы со старухой, и поехал я в двенадцатом часу в Москву. На Маяковской площади встретил меня Крест, сам веселый, злой… «Автомобиль для тебя личный подготовил», – говорит. И показывает мне «козла» – вездеход газовский. А тут подъезжает такс, выходит человек, и Крест мне говорит: «Хозяин прибыли собственной персоной». Подбежал к нему Крест, извивается, как пиявка, что-то шепчет на ухо. А тот молчит, стоит, как камень. Потом, не оглядываясь, пошел в подворотню, а Крест мне показывает: давай за ним. В подъезде Хозяин открывает дверь лифта, подумал чуть и говорит мне: «Поднимайтесь и открывайте дверь. Я пойду пешком». Ну, короче, когда он поднялся, я уже все замки отпер. Вошел он в темную квартиру и, слышу, из передней велит: «Спускайтесь вниз по лестнице, ждите внизу, на улице». Я пошел с радостью от греха подальше. Минута прошла – никак не боле, – смотрю, и он выходит из подъезда, и в руках у него ничего нет. Дошли мы до машины, Крест навстречу. «Как?» – спрашивает у Хозяина. Тот кивнул только: порядок. Крест протягивает мне деньги и говорит: «Чеши отсюда, завтра к тебе приеду». Влезли они оба в «козла» и уехали в сторону Самотеки.

– А ты? – спросил комиссар.

– А я пошел в сторону улицы Горького, и стала разбирать меня досада. Стоит фатера отпертая, в парадном ни души, вещей там всяких и денег небось навалом. А самое главное – забрало меня за живое сомнение: если они мне такую деньгу только за погляд отвалили, то здесь чего-то не просто так. И телефон, который я оставил в этой квартире, покоя не давал – опасался я, что это мне Крест какую-то пакость учинил, только я не понимаю какую. Ни один вор никаких телефонов оставлять фраерам не станет. И ключи в кармане звякают, как по сердцу ударяют. Тогда я вернулся…

– Ну-у, орел! – ахнул я.

– Да, – твердо повторил Мельник. – Понял, что обжали они меня, жулье проклятое. Как зашел в кабинет, так и увидел, что шкаф разворочен, и вспомнил, что Крест у меня брал «фомку». Драгоценностей, наверное, камушков разных набрали и денег да сбежали. Ну ладно, я и сам с усам. Взял чемоданы здесь же, набил их чем под руку попадя – а там все доброе, бери любое, не прогадаешь. Вырвал листки из книги телефонной, сжег, а пепел на полу растоптал. И ушел. Вот и вся история, чего знал – рассказал. А теперя можете судить…

Комиссар закурил сигарету, щелкнул несколько раз зажигалкой, задумчиво глядя на рвущуюся из форсунки струю голубого пламени, невесело хмыкнул:

– Н-да, историйка интересная. Что ж, Тихонов, спрашивай – тебе и карты в руки…

– Как выглядел Хозяин? – спросил я.

Мельник свел морщины на лбу:

– Как? Обычный он человек, ничем его и не приметишь особенно. Чуть пониже тебя ростом, не толстый. Кепка на глаза надвинута и воротник поднят. Очки большие на нем были – не то чтобы черные, а темноватые такие.

– При встрече вы его сможете опознать?

– Кто его знает? – развел руками Мельник. – Видел-то я его совсем чуть, и притом все время в темноте.

– А Крест? Креста сможешь описать подробно?

– Конечно, смогу. Да толку-то что с того? Вот стоит он перед глазами моими, а тебе-то в мозги его портрет я же не передам!

– Это не страшно! – успокоил я его. – Прибор у нас есть хороший, и если стоит он у тебя перед глазами, то ты нам его на приборе нарисуешь, как в фотографии.

Мельник недоверчиво посмотрел на меня:

– А почем же ты знаешь, что я рисовать смогу?

– Тебе и не надо рисовать. Прибор это сам сделает. Сколько лет Кресту, на твой взгляд?

– Под пятьдесят примерно. Но парень он крепкий.

– А Хозяину?

– Не могу я точно сказать – плохо видел. Но так, по фигуре судя, он еще не старый.

– Скажите, Крест приехал к вам на другой день, как обещал? – спросил я.

– Нет. Я думал, что он пропал насовсем. Да и, чего греха таить, рад я был этому – больше рожу его ехидную не видеть. Хоть и жалко, что такой клиент наваристый ушел. Но только через неделю он объявился снова.

– Что сказал?

– Сказал, что, мол, все в порядке. Хозяин доволен. Я сообразил, что он не знает о том, что я после них там потрудился. Ну, выпили мы, потолковали. Опосля он сел и написал кому-то два письма. Одно с собой забрал, а второе мне дает: смотри, Степан Андреевич, говорит, не забудь – отправь его ровно через три дня. Ровно! Я его спрашиваю: «Что за письмо такое?» А он смеется. «Это, – говорит, – очень важное письмо, смотри не забудь. По этому письму, – говорит, – вместо нас, грешных, Хозяин заместителя отправит на Петровку оправдываться». Непонятно это мне, конечно, было, а Крест все загадками говорит: «Ты Хозяина слушай, он человек умнейший, зря не сделает». – «Так коли все шито-крыто, то на кой ляд письма эти посылать?» – спрашиваю я его. Он мне объясняет: «Милиция на розыске по крупному делу если следов не имеет – прямо сатанеет. Чего хочешь можно ожидать от них, если им совсем зацепиться не за что. Вот им и надо помочь: пусть и следы будут, и ответчика им подходящего надо подыскать, пусть занимаются всласть. А времечко-то капает, бежит – и все от них, и все к нам. А как до конца докопаются да вместо дела найдут фигу, им дороги назад нет – начальство им головы поотрывает за такие ошибочки. Вот и наденут они хомут на того дурака, письмецо который получит. У них там тоже бухгалтерия арапская: план выполнили, галочку поставили, дело можно закрывать…»

Мельник замолчал, перестал скрипеть карандаш стенографистки, комиссар крутил пальцем на столе зажигалку, я пытался изо всех сил сосредоточиться, найти хотя бы микроскопическую щель. Но бесполезно – вход в лабиринт был фальшивым, за нарисованной дверью пугающе темнела глухая стена, и Минотавр был ненастоящим – нам подсунули его лысое, угрюмое чучело…

– «Только один, неизвестный, человек, который использовал меня как щит во всей этой истории с кражей скрипки…» – сказал я негромко.

– Чего ты там бормочешь? – поднял голову комиссар.

– Это Иконников написал в последнем письме. Есть во всей этой истории человек, который точно знает, что мы делаем, и ведет активную контригру. А называется он Хозяин.

– Может быть, – пожал плечами комиссар. – А может быть, и нет.

– Вы полагаете, что есть еще закулисная фигура?

Комиссар засмеялся:

– Можно подумать, что Хозяин и Крест сидят у нас в приемной и осталось только разыскать какую-то таинственную закулисную фигуру. Сейчас и эти двое пока что только звук. Ну, по Кресту мы сделаем фоторобот. А Хозяин? Даже примет нет толковых…

– А может, запросить центральную картотеку на кличку Крест?

Комиссар махнул рукой:

– На двести человек список пришлют. Ты знаешь, что на блатном языке значит «крест»?

Я неопределенно хмыкнул.

– «Крест» – значит вор. Мы проверкой кандидатов на эту кличку два года будем заниматься.

– Что же делать? У нас ведь никаких выходов на них нет!

Комиссар посмотрел на меня поверх очков.

– Слушай, Тихонов, а ты, никак, растерялся? Ц-ц-ц! – защелкал он сочувственно языком.

– Тут растеряешься! Голова кругом идет!

– Ай-ай-ай! Какая у тебя слабая голова-то, оказывается. Это у тебя от нежного, ласкового отношения к себе…

– Допустим. Но дальше-то что?

– А дальше, друг мой ситный, думать станем. Имеем мы с тобой композицию из трех человек – Мельник, Крест, Хозяин. Распределение ролей в преступной группе мы себе представляем. Мозговой центр – Хозяин, администратор – Крест, техническое исполнение – Мельник. Это на стадии подготовки и совершения преступления. Такие сообщества для нас не новость. Но затем начинаются вещи несколько необычные…

Я понял, куда клонит комиссар. Я вспомнил его знаменитое отборочное «сито» – сейчас он начнет методично просеивать людей и факты, попавшие в поле нашего зрения.

– Да-а, значит, стало нам ясно, что кто-то сбивает следствие с толку. Успешно они действовали?

– Довольно-таки.

– Вот и я о том же. Они отбрыкивались не вслепую, что было бы глупо и только могло привлечь к ним внимание, а действовали совершенно продуманно, точно, я бы сказал, они активно взаимодействовали со следствием, эффективно дезинформируя его. Что следует из этого?