Текст книги "Духосад. Повесть о духоделическом эликсире стабилизации старения и пересадке Духа"

О чём рассказали «каля-маля»

– Пересаживайтесь к компьютеру и поработайте мышкой, иначе не поймёте того, о чём дальше пойдёт наша беседа.

Влас пересел на стул перед открытым ноутбуком, на экране которого крупным шрифтом, разноцветными буквами было написано «Этикоскоп», а под ним крупным планом переливалась красками овальная художественная палитра с выразительными смайликами в сердцевине каждой краски.

Влас рисовать не умел и сразу заявил об этом Василию Петровичу. На что получил исчерпывающий ответ:

– Это не урок рисования. Маловероятно, что ваши рисунки попадут в Третьяковку. Так что не волнуйтесь и не прилагайте гигантских усилий. Положитесь на свои очень умные руки, попросите их, они сами нарисуют. Лучший стиль рисунков – каля-маля, проверено на детях. Вы сначала оцените свои отношения к тестовым заданиям в баллах, а затем подтвердите эти оценки цветными рисунками. Компьютерная программа автоматически вычислит степень соответствия двух ваших самооценок по каждой теме.

Влас приступил к тестированию, нажимая на виртуальные клавиши с баллами и рисовал. Действительно, руки стали как бы самостоятельно выводить на экране разноцветные узоры.

«Оказывается, я прирождённый абстракционист-импрессионист», – с иронией отметил Влас мысленно.

Он с интересом выполнял неожиданные задания, который множил щедрый на них Василий Петрович. Неожиданно для себя Влас зафиксировал, что внутри, в его душе происходят удивительные события. Примерно так же, как было вчера, когда он просматривал непонятное видео на чужой флешке. Влас снова как бы раздвоился. Альтернативный Влас, вышедший из себя родимого, с правой стороны наблюдает за детским занятием взрослого мужчины. Тот, подобно малому его сынишке, сосредоточенно выводит фломастерами каракули на бумаге. Возник странный феномен – наблюдающий Влас умом понимает, что надо нарисовать так-то, но руки сидящего за столом Власа рисуют что-то совсем другое.

«Ишь ты, свободу получили и распоясались как дети», – внутренне рассмеялся «прежний» Влас над своими руками. Однако ему понравилось новое измерение, свой новый взгляд на привычные и затёртые темы, последней из которых было «Счастье».

С большим удивлением он отметил, что изменились его цветовые предпочтения: стали нравиться жёлтый, голубой и фиолетовый цвета, а коричневым и серым вообще расхотелось рисовать. Более того, стали меняться и рациональные оценки отношений к привычным темам. Он вдруг осознал, что огорчение и обида должны быть в минусе, а не в плюсе, как первоначально их маркировал. Серьёзнее всего Влас задумался над оценкой своего отношения к прощению – «умной» головой он понимал, что христианские правила требуют поставить плюс, но «глупая» рука, как синий полюс магнита, притягивалась к северному минусу. «Как наваждение какое-то, – вдруг рассердился на себя невольный оценщик собственных моральных установок, – и кого же моя рука не может простить? Кого она хочет больно ударить? Изменщицу Ольгу? Или предательницу Аню? Да пошли они обе к чёрту, – я их сам себе напридумывал, а потом страдал от разочарования. То ли дура она истеричная, но сам виноват, что позарился на её бурную податливость, или она хищница прагматичная, расчётливая… Уфф… ладно, подумаешь, – а сам-то ты – праведник? То-то и оно…», – смятение исчезло, а рука неожиданно сменила направление и уверенно нажала на клавишу «плюс три».

Влас незаметно посерьёзнел после необычной переоценки вполне устоявшихся отношений к абстрактным ценностям своей бесхозной жизни. В нём, как на мониторе компьютера, сине-зелёными цветами заиграла простая и голая правда того, что собственными делами он сам творит неудачи тогда, когда отмахивается от саркастических монологов внутреннего критика о глупой и коварной сути мерцающих вокруг бабочек-завлекалочек: хвастливых друзей и подруг, выскакивающих наружу обещаний, самоуверенных оценок всего и вся, бесполезных споров в компанейских застольях, – всё это потом судьбоносно подтверждается. Но также реально оправдывается и списывается на то, что, мол, задним-то умом мы все богаты. «Да… есть над чем задуматься. Да и о роли украденной мною какой-то невероятно волшебной флешки надо обстоятельно поразмышлять». Влас отвернулся от монитора, уставшие глаза слезились.

Василий Петрович пододвинул кресло к Власу и попросил поделиться впечатлениями от тестирования. Власий честно рассказал ему о внезапных открытиях в процессе явно детского творчества вполне взрослого мужчины.

– Вы уверены, что уже повзрослели? – скептически переспросил Гном.

«Хрен его знает после такого тестирования», – подумал про себя Влас, а вслух произнёс:

– Почти повзрослел, но впереди ещё полжизни. Как минимум.

– Ну что ж, спасибо, – поблагодарил Василий Петрович. – Ваши результаты подходят для нашего возможного сотрудничества. Я не буду вдаваться в подробности инструментального анализа этического и виртуального интеллектов вашей персоны, это пригодится нам в будущем. Покажу лишь схему оценки тестирования… Пересядьте к моему компьютеру.

Гном открыл графический файл.

– Видите табличное коромысло с критериями оценок? Слева – норма самообмана: меньше тридцати процентов, а справа – правдивость ответов. Тоже менее тридцати. Лживость регистрируется как неприемлемая, когда она более семидесяти процентов. Я подбираю для нашей работы в некоторых подразделениях персонал, у которого самооценки личных и долженствующих морально-этических критериев укладываются в левые границы, то есть, где явная норма. Ваша правдивость ответов составила 78%, самообман 22%. Это хороший результат, поздравляю! Янис Викторович не ошибся, рекомендуя мне встретиться с вами.

Влас был явно польщён, а сам Василий Петрович стал вызывать у него неуклонно растущее доверие. Да он не «гном» никакой, а скорее – «мудрец», – подумал соискатель на пока своё непонятное сотрудничество непонятно с кем.

– Я кратко представлюсь, – продолжил Василий Петрович, словно прочитав его мысли. – Закончил я морской факультет Военно-медицинской академии, служил на подводных лодках, работал в госпиталях, а затем стал заниматься наукой.

– Может, вы и полковника Руденко знаете? Он тоже закончил морской факультет, – внезапно вырвалось из Власа.

Мудрец вздёрнул брови.

– Павла Ивановича?

– Его самого.

– Вот оно как… – Василий Петрович изобразил гримаску удивления. – Ну да, хорошо знаю, он на шесть лет позже меня закончил академию. Мы сотрудничаем кое в каких проектах. Вам-то он откуда знаком?

– Дядя он мой, – чуть не со стоном ответил Влас, впадая в странное, непонятное ему состояние от всей свалившейся на него информации, и от ситуационной раздвоенности, придавливающей его сознание. «Состояние странное… Странное… отстранённость… я чувствую себя отстранённым от самого себя… как будто всё не со мной… почему так?»

– Дорогой мой! – с нотками изумления в голосе произнёс Мудрец. Он выпрямился в кресле и указательным пальцем левой руки подоткнул очки ближе к кустистым бровям. – Что ж вы молчали? И что вам делать у меня в душном городском офисе, раз у вас есть такой дядя? Почему к нему не попросились на работу?

Влас пожал плечами.

– Неловко как-то. Кумовство, как говорится… К тому же дядя Павел – человек по сути своей военный, не хотел его подводить…

– Хотите, дам вам рекомендацию к полковнику медицинской службы запаса Руденко от полковника медицинской службы в отставке Морозова? – неожиданно предложил Василий Петрович. – Раз вы такой щепетильный.

В эту секунду в сознании Власа ярко зажёгся образ флешки слонового цвета. И пришло окончательное решение. Вот как он заработает денег: он продаст эту флешку вовсе никаким не супостатам. А собственному дяде-полковнику! Это будет шантаж, да. Но что поделать, такова наша рыночная жизнь сегодня, всё на продажу…

Хорошо, что эта идея не пришла к нему во время тестирования, а то показатели были бы, наверное, совсем другие…

Да уж, «не хотел подводить дядю» … Влас понял,

Не дожидаясь ответа, хозяин кабинета пообещал:

– Сегодня же вечером позвоню ему… М-да… Рад был познакомиться, Власий. Удач вам на тёплом острове. Вы скоро поймёте, о чём речь. Уверен: Руденко возьмёт вас к себе… Дядя у вас толковый… Насколько же лицемерны эти его слова… Дядю ещё как придётся подвести… Флешка ждёт своего часа. Она стоит денег. У дяди денег немало… Но всему своё время. Вот как всё неожиданно повернулось-то… На гонца и зверь бежит. И чего раньше не додумался? Вот спасибо цветастому клокочущему Гному и Мудрецу, очень перспективный учёный… Надо же, какое совпадение, тесен наш шарик земной…

И все мы клоуны…

В череде событий приближался к берегу лёгкий катер, рассекая морские волны. Солёные брызги окропляли лица двух собеседников: седовласого, в дорогих очках профессора, бывшего полковника медслужбы, руководителя секретного НИИ «Дельфин», Павла Ивановича Руденко и одного из работников института – Антона. Оба были в куртках-штормовках, к вечеру похолодало.

– Ну что, маэстро, как идут дела? – спросил Антона профессор, вглядываясь в стремительно приближающийся берег с двухэтажным строением светло-коричневого цвета. В здании уже зажигались первые окна.

Подчинённый, являя нервным лицом бывшего артиста подчёркнутое почтение к начальнику, негромко ответил:

– Павел Иванович, идут дела, идут. Опробовали систему, реактивы и медикаменты закуплены.

Руденко отреагировал присущим ему покусыванием губ, покачиванием головы и словами, пропитанными лёгкой иронией:

– Ну что ж, маэстро, друг любезный Антон, хорошо, хорошо… Но надо бы активизировать нашу деятельность.

Профессор продолжил свою мысль музыкально, подражая Георгу Отсу:

– Публика ждёт – будь смел-лей, акрррро-обат!

Антон почтительно промолчал.

Показалась на небольшом мыске, на берегу небольшая ротонда-грот, подсвеченная изнутри разноцветными лампочками. Подковообразный пляж был безлюден. Из его вогнутой середины, будто стрела в луке, выдвигался длинный плавучий причал на якорях. Жёлтый канат с подсветкой, протянутый между жёлтыми стойками по бокам жёлтого настила из полых пластмассовых квадратов, – извилисто колебались и создавали иллюзию длинного солнечного языка, вытянутого из пляжного «рта» в синюю морскую даль. Когда катер пришвартовался к причалу и двигатель замолчал, то стало слышно, как море перекатывает гальку с шуршанием и постукиванием.

– Утром жду вас с докладом, – сухо напомнил Руденко подчинённому.

– Да, конечно.

– Нужны новые идеи, Антон.

– Будут, Павел Иванович.

Руденко удовлетворённо кивнул. Сходни заскрипели под ногами профессора и его сотрудника. Антон нёс две тяжёлые сумки. Он встряхивал длинными волосами, падавшими то и дело на глаза. Тонкое лицо его было обиженным. Но не от того, что он сейчас исполнял роль грузчика. А от того, что предстояло ему получить завтра утром от гнева беспросветного садиста – так он припечатывал характер Руденко, конечно, проговаривая это только внутри себя и никому-никому больше.

Неприятность сбылась на сто процентов. Утром Антон монотонно и занудно, запинаясь, докладывал Руденко о проблемах, возникших в работе новейшей системы акустической заморозки – она перестала выходить на требуемый температурный режим минус 220 градусов, застыла на 160 градусах. Это явно срывало дедлайн очередного эксперимента.

Профессор раскраснелся, лицо его приобрело как бы контрастность из-за углубившихся морщин. Он сидел за рабочим столом и поглядывал то в ноутбук, то на Антона, отчитывал подчинённого нудным голосом, по-иезуитски деланно спокойным тоном, намеренно вставляя в речь замшелые канцеляризмы и нажимая на больные точки собеседника:

– А посему, в силу данного обстоятельства, вы, товарищ Станиславский, останетесь без премии. Что значит холодильная установка полетела. Что это значит?! У нас дружок, не овощная база! Ступай и решай вопрос. Будь смелей, акробат! Вы что – не желаете заниматься холодильной установкой диспергатора, господин цирковой акробат, а позднее театральный режиссёр?

У Антона от обиды насколько раз дёрнулся кадык, он робко попытался возразить обиженным голосом:

– Павел Иванович, я давно уже не работаю в театре. А в цирке проработал всего два месяца. Это больной… это болезненный для меня вопрос… а вы меня ежедневно…

– Ошибаешься, дружок, – со злорадством перебил профессор. – Как это ты не работаешь в театре? Мы все в нем работаем. Жизнь – это театр, и все мы актёры. Помнишь, кто это сказал?

– Помню. Шекспир. Уильям.

– Угу. Это помнишь. И мой вариант, он не хуже, чем у Шекспира, тоже запомни: весь мир – это цирк, и все мы – клоуны… Не акробаты, а именно клоуны! Согласен?

– Я подумаю, Павел Иванович, – потупился Антон.

– «Поду-умаю». Ишь ты! … Хоть бы слово доброе сказал своему начальнику. Только и обижаешься…

Внезапно профессор стал распаляться, на его лице проявились темно-фиолетовые пятна:

– Где бы ты был сейчас, если бы я тебя не вытащил из той истории? С поножовщиной в гей-клубе? Где бы ты был, если бы тебя признали вменяемым? – почти закричал он.

Антон молчал.

Профессор завершил уже спокойнее, пожевал немного губами по своей застарелой привычке:

– То-то, дружочек. И не дерзи. И – бегом исправляй ситуацию… Если надо – срочно вызывай гарантийщиков, самолётом, завтра же!

Антон вернулся в свой номер, бросился в кресло, сжал голову руками, потом вытащил из кармана пиджака упаковку таблеток, выдавил одну, запил водой. Немного успокоившись, подошёл к висящему на стене зеркалу и поправил себе височки маленькими ножницами. Потом подстриг пух на ушах. Налил себе виски из стоящей на столе бутылки, вместо молока за вредную работу. Выпил и заел фирменной шоколадкой «Дельфиньчик».

– …И все мы клоуны… – грустно процитировал он начальника. Несколько минут успокаивался, потом вздохнул облегчённо, проворчал:

– А вы, товарищ полковник в запасе, он же господин Руденко, – вот вы и есть самый главный клоун. Перед подчинёнными как не покривляться!

Антон испуганно посмотрел на дверь своего номера – не приоткрыта ли? Ведь если кто услышит – тут же доложат Руденко его клоуны чином и статью помельче.

Карпуша

Шестилетний мальчик Карпуша в одиночестве бродил по едва освещённому коридору жилой части института. Ребёнку было скучно, он безрадостно поигрывал мячиком, который, прыгая от пола до потолка, при этом светился изнутри разными цветами.

Карпуша, увидев полуоткрытую дверь, заглянул в неё. Руденко углубился в расчёты на компьютере.

– Папа, пойдём на море, я хочу снова собирать ракушки. Пожаа-алуйста, – просительно протянул мальчик.

Профессор, зашуршав белым накрахмаленным халатом, резко отбросил грузноватое тело на спинку чёрного кожаного кресла, снял очки с глаз, казавшихся всегда немного грустными, заулыбался:

– О, Карпушка! Решил проведать меня?.. Вот что. Вот тебе вкусная конфета. – Руденко открыл ящик письменного стола, порылся там, нашёл сладость. – Карпуша – не поверишь! – я еле сдержался, чтобы самому не съесть. Но вот, видишь, для тебя сберёг… Держи!

Руденко протянул ребёнку большую конфету. Мальчик взял её с надутым лицом. Ему хотелось гулять по берегу моря, а не торчать в опостылевшем здании.

На столе зазвонил телефон. Профессор молча выслушал собеседника. Потом молча положил трубку и уже другом тоном обратился к сыну:

– Ох, Карпуша, дел у меня – как у моря песка… Погуляй с тётей Лизой, пожалуйста. Мне некогда, сынок.

Профессор ткнул в клавишу селектора:

– Лизонька, Карпуша скучает… Да… Только не купайтесь, холодно. Ребёнку скоро обедать и спать.

Молодая красивая женщина с длинными прямыми волосами, которые оживали под морским ветром, взяла Карпушу за нежную пухленькую ручку, едва тронутую загаром.

– Мы подышим морским воздухом, и спаться будет слаще. Правда, Карпуша?

Здесь, на острове, Лиза заменила в хозяйстве Руденко пахнувшую восточными благовониями секретаршу Алину в московском офисе. Незабвенная Алина не захотела уезжать из Москвы. Ну да ладно, наверняка кто-то сейчас вдыхает её благоухания, как когда-то Руденко. Лиза, впрочем, тоже ароматна, молода и красива, но, в отличии от Алины, она прошла с полковником путь от любви платонической до любви полнокровной, острой и яркой. Впрочем, до любви ли? Или просто близости? Да кто ж теперь разберёт… Хорошо, что Карпуша её так любит.

Они шли вдоль пляжа, собирая камушки и ракушки.

– Сколько камушков у тебя? – спросила женщина.

Мальчик старательно считал, шевеля губами.

– Восемь.

– Ну какой же ты молодец! А меня только пять. Здорово у тебя получается.

Карпуша довольно улыбнулся.

Лиза продолжила немного извиняющимся тоном:

– Знаешь, Карпуша, мы некоторое время не сможем видеться. Будет много работы. И тебе придётся чаще сидеть дома.

Мальчик остановился, насупился, надул губы:

– Опять сидеть дома? … И папа не будет со мной гулять, и Федька-охранник?

– Ну… понимаешь… не получается у нас… – жалко оправдывалась перед ребёнком женщина, присев перед ним на корточки и поправляя ему курточку и шапочку.

– Тёть Лиза, ну а когда мы снова с тобой будем гулять?

– Недели через… дней через десять, наверное.

Мальчик, шевеля губами, посчитал, загибая пальцы. Потом вопросительно посмотрел на женщину:

– А в прошлый раз было только восемь дней.

Лиза нагнулась, подняла с мокрого песка переливавшуюся перламутром раковину:

– Смотри, какая красивая. Вот такое покрытие называется перламутровым.

– Перла… пелра… – стал запинаться мальчик.

Лиза вдруг схватила его на руки, начала кружиться с ним, целовать и тискать.

Ребёнок засмеялся:

– Тёть Лиза, щекотно, отпусти! Ну тёть Лиза!

…Лежал у самой кромки берега, на мелкой гальке вперемешку с песком, забытый мячик Карпуши. Мужская крепкая ладонь сгребла игрушку и сунула в карман чёрной куртки. Скрипнула галька под тяжёлыми ботинками. Охранник, слуга и соглядатай профессора, Фёдор, издалека поглядывал за Лизой и Карпушей, присматривал, чтобы всё было в порядке. Он чётко выполнял указания своего шефа.

Куда уходит время?

Профессор читал бумаги на столе, что-то подписывал. Вскинул голову, поправил очки, недовольно смотрел на дверь, в которую постучали.

– Да! – отрезал он недовольным голосом.

В кабинет вошли Лиза и мальчик, и профессор смягчился, сдержанно улыбнулся.

– Нагулялись? О, да уже вечереет, однако… Садись, Лизавета. Садись, Карпуша. Побудьте со мной, друзья, со старым усталым человеком. Кхе-кхе…

Руденко любил поёрничать, ему нравилось иногда входить в роль эдакого трикстера в духе шолоховского деда Щукаря.

Лиза села в кресло возле стола профессора. Тот вышел из роли комика и спросил участливо и деловито:

– Как работа? Устаёшь?

– Всё в порядке. Мне нравится. – Лиза слегка пожала плечами, что вызвало лёгкое недоумение Руденко, но он промолчал.

– Ладно. Оставь мне Карпушу и иди отдыхай. Готовься к вечернему дежурству.

Руденко улыбнулся Лизе и погладил её по руке. Потом поцеловал ей ручку, впрочем, не вставая с кресла.

– Иди, голубушка.

Женщина кивнула и ничего не сказала.

Когда Лиза вышла, профессор подошёл к сейфу и набрал на электронном табло серию цифр. Толстая папка с документами легла на железную сейфовую полку. Профессор не заметил, что в этот момент Карпуша внимательно наблюдал за всем происходившим.

Закрыв сейф, профессор подошёл к окну, чтобы полюбоваться последними лучами заката на море. Карпуша подошёл к нему, взялся за крепкую руку и попросил:

– Папа, дай мне, пожалуйста, бумагу и фломастеры.

Профессор обернулся к ребёнку, шутливо погрозил пальцем:

– Бумагу и фломастеры, говоришь? Да ты меня по миру пустишь, Карпуша, со своими ежедневными фломастерами и бумагой.

– Как это – по миру пустишь? – изумился ребёнок. – Ты будешь путешествовать по всем-всему миру?

– Да-да. Путешествовать буду. С сумой и в веригах… Держи-ка.

Иди, твори. Нарисуй мне что-нибудь, пожалуйста.

– Можно корабль и моряка?

– Можно! Подойди-ка поближе.

Профессор усадил сына себе на колени, погладил по золотистой, аккуратно стриженой головке.

– Совсем ты уже большой… Тебе в школу на следующий год… Ох, ещё одна проблема… Где тебе школу-то найти? На пятидневку отдавать на материке, что ли?..

– Пап, а почему мы с тобой не гуляем? – продолжал о своём мальчик, не отозвался на отцовские ласки, мотнул головой, стал говорить обиженным тоном. – То с Федькой-охранником, то с тётей Лизой гуляем… Они со мной гуляют, а ты нет.

Профессор устало вздохнул:

– Давай договоримся, сынок. Во-первых, не Федька, а дядя Федя. Какой он тебе Федька? А во-вторых, я тебе уже говорил: у меня много дел. Гулять мне некогда. Хочется, очень хочется погулять порой, но работа не отпускает.

Карпуша опять надул губы, насупился, смотрел исподлобья. Спросил:

– А почему мне не всегда можно гулять?

– Потому что иногда ни у меня, ни у дяди Феди, ни у тёти Лизы нет времени.

Мальчик посмотрел на отца вызывающе, сощурил глаза; брови его золотились на закатном солнце.

– Да ну… – В голосе своего сына профессор впервые услышал скептические нотки. – Как так – нет времени? А разве время то бывает, то нет? Оно что – куда-то убегает?

Профессор взял сына на руки, встал из-за стола, подошёл к окну. Оранжевый бильярдный шар солнца закатывался в незримую лунку. Ещё один день отыграл свою партию.

Отец и сын с минуту молча любовались оранжевым морем. Потом Профессор, усадив сына на подоконник, спросил его:

– Как ты думаешь, а вот что такое время? Процесс изменения пространства? Что смотришь, глазами лупаешь, Карпушка, дорогой мой малолетний философ? Не знаешь? А? … Так ведь и я этого не знаю, если честно…

Ребёнок смотрел на отца непонимающе.

Профессор засмеялся, снова взяв ребёнка на руки. Солнце почти полностью спряталось в море.

– Ступай к себе, сыночек. Спокойной тебе ночи и сладких снов.

– Спокойной ночи, папочка.

…Ночью Карпуше приснилось Время в образе доброй феи. Фея смеялась и убегала, грозя пальцем кому-то непонятному, догонявшему её.