Текст книги "Духосад. Повесть о духоделическом эликсире стабилизации старения и пересадке Духа"

Вотелешение духа

Зотов замолчал, затем с интригующим выражением на лице потянулся к письменному орлу, взял из пачки чистый лист, положил его перед собой и стал хаотично, то медленно, то быстро водить карандашом по бумаге, молчание затянулось. Унгурин смотрел на его графические действия и выжидал, но через минуту вопросительно ткнул указательным пальцем в каракули и ехидно спросил:

– Малевича изображаешь? Не тяни, что хочешь дальше-то сказать?

Зотов встал с кресла, потянулся, посмотрел в окно, на тикающие часы и сел. Поморгал веками, как бы выходя из своих внутренних путешествий, заговорил чётко и раздельно, словно перед большой аудиторией:

– Дальше скажу главное, ради чего мы сейчас друг на друга смотрим. Я схематично воспроизвёл на бумаге медленные ритмы электрических полей головного мозга, которые, как недавно выяснилось в зарубежных исследованиях, распространяются с помощью совершенно неизвестного механизма. Судя по всему, Руденко, но только с другой стороны вышел на загадку этих фундаментальных механизмов работы, и не только мозга, но и организма вцелом. Сама по себе эта поисковая идея стара как научный мир, не случайно тебе про корабельно-шумовой паспорт рассказал. Ведь до настоящего времени непонятно, откуда и как появляются мысли и смыслы. Это верующим легко говорить про чудеса божественного разума, а материалистам вроде нас с тобой нужно фактическое понимание причинно-следственных связей между событиями, и это банально.

Зотов как бы в продолжение самого первого их диалога на шлюпке рядом с президентской яхтой, – тогда он принял к конфиденциальному исполнению лично адресованную ему просьбу Унгурина о проверке рецептов долголетия от новых сибирских шаманов, – сделал паузу и уже другим, как бы просящим тоном продолжил:

– Поэтому, главная задача сейчас одна и проста как этот карандаш. Олег демонстративно продирижировал им перед собой. Нам необходимо создать принципиально новый, серьёзный и финансово независимый НИИ для продолжения работ Руденко в этом направлении. Для внедрения полученных результатов в тиражируемое производство. Только без участия отраслевых чиновников и контролёров с волшебными карманами, иначе сразу беру отлуп и ухожу в заслуженный пенсионерский отдых. Это же твой кармический пропуск.

Унгурин сардонически усмехнулся:

– Олег! Можешь не пенять меня этим, лучше тебя знаю про владельцев оттопыренных карманов.

Зотов кивнул в знак согласия и показал указательным пальцем в потолок, приговаривая:

– Но без твоего волевого решения нам эту научно-производственную махину не сдвинуть, а враги наши воспользуются нашим бездействием и обскачут нас на всех парусах. По закону парных случаев давно известно, что если что-то придумал и сделал один человек, то точно такое-же вскоре сделает и другой, независимо от первого. Ещё Гёте, как тебе хорошо известно, сказал, что если приходит время, то яблоки созревают одновременно во всех садах. Этот закон как раз и подтверждает скрытый от внешнего наблюдения истинный механизм духовно-физиологической организации человека и его социальных коммуникаций. Понятно сказал? Ответа не жду, теперь о самом главном

Зотов снова ткнул указательным пальцем в потолок и продолжил:

– Похоже, что Руденко случайно вышел на идею духо-физиологической паспортизации зверей и людей, а затем и практического бессмертия их тел, души и духа. Они с Морозовым ввели в научно-практический оборот оригинальное понятие «вотелешение духа». Проще, это инструментальная «пересадка» или «подсадка духа», в переводе на привычный нам язык садоводов. Примерно об этом давно написали классики, в частности твой любимый Гегель с его Абсолютным Духом, изготавливающим национальный дух народа. Ну и его ученик Карл Маркс, которого мы с тобой в молодости изучали в обязательном порядке. Особенно про призрак, который бродил по Европе и материализовался в России. По-простому: когда идея отвечает конкретным интересам и потребностям каждого человека, то она овладевает им и становится материальной силой. Эта сила умножается тогда, когда идея овладевает и другими людьми, то есть, массами. Любая идея, даже самая абстрактная, обладает способностью входить во внутрь организма и влиять на его физиологию. Потом она как бы врастает в тело в качестве новой мини-сущности. Если свести к одному словом – то мы имеем дело с вотелешением идеи в человека, с её полюсами добра или зла, радости или огорчения. Ещё проще: конкретная идея в соединении с физиологией трансформируется в какой-либо конкретный мини-дух человека. В этом случае как бы самолично собранное эго будет чувствовать любовь к обладателям такой же идеи. Либо испытывать ненависть к его врагам – носителям противоположной идеи. Совсем уж просто – то это сродни процессу врастания в тело наркотической радости с её трансформацией в дух наркомана. Да и фанатами становятся точно так же. Ну и дальше по списку: дух стяжательства, дух воровства, дух героизма, благородства, подлости, участия, самоотверженности – этот бесконечный список имеет свои нюансы в каждой культуре.

Далее, по синусоиде ритмов мы переходим от простоты к увеличению сложности. В каждом нормальном человеке, у которого все дома, имеются точно такие же самые духовные качества, как и у другого – иначе мы бы не понимали друг друга, – только в разных пропорциях. Это как созвездия на небе. Их названия отражают мифологические сочетания звёзд на плоскости тёмного листа. Например, Андромеда, Близнецы, Большая Медведица, Дева, Змея, Кит, Орел, Секстант и далее по астрономии звёздного неба. Принцип созвездий используется в астрологии, психологии и даже в повседневной жизни. Говорят, сильный или слабый духом человек, праведник или грешник и так далее. Все они делают-шумят о своём, но только по-разному.

Перехожу к самому главному: если мы сможем найти чёткие критерии разделения людей по их духо-физиологическим шумам и поступкам, а люди как корабли в житейском море, – то мы реально выйдем на пока никому не видимые нити Ариадны в управлении ходом мировой истории. На этих нитях есть узелки виртуального бессмертия реальных и мифологических героев. Ты ведь уверенно протаптываешь свой мессианский путь к плетению личного узла в мировой истории. Российские послушные философы уже подстраиваются под твоё продвинутое гегельянство в номинации Великий Русский Дух. Твои друзья и услужливые борзописцы уже втюхивают в народные массы правильность и красоту унгурьянства. Великое счастье жить в эпоху унгуризма…

Унгурин резко встал, насупился и, сузив веки, шипяще выдавил сквозь сжатые губы:

– Щщщто? – и продолжил: – Немедленно прекрати эти либерастные бредни… не ожидал от тебя… и ты, друг, туда же дуешь… да… шумишь, брат, шумишь…

Зотов внутренне вздрогнул от мурашек, пробежавших по всему телу и понял, что попал в ту самую счастливую десятку. Но радостной вид спрятал в выдуваемый губами воздух, отступил влево от Унгурина на два шага и примиряющим голосом продолжил:

– Александр Владимирович, я ведь только про доброе и вечное. Не уверен, что твои нукеры сказали тебе всю правду о том, что люди уже в открытую смеются над твоим увлечением ботоксом и здоровым образом жизни. Стареющие либерасты всех мастей с нескрываемым огорчением подсчитывают непрерывно увеличивающиеся перспективы твоего бессменного правления. Даже издевательский мем «ваше бессменное величество» запустили. Они резонно полагают, что вряд ли доживут до твоей смерти, чтобы свернуть славянскую Россию на пиндосскую и гейропейскую дорогу. Не надо их разочаровывать. Мы им уверенно можем доказать, что они сдохнут в пустых ожиданиях. А ты, великий государь, фактически продемонстрируешь всему миру новое откровение животворящего Пророка: истинная мудрость реально бессмертна и даётся свыше только избранным для великих свершений. Это без пафоса, гуманно и почти по-научному. Убедил?

Унгурин сосредоточился телом, как он всегда делал перед ударом по мячу при пенальти, но неожиданно его ноги повели задумавшуюся голову с послушным телом от стола к напольным часам и обратно, но не кольцом, а восьмёркой. Зотов это заметил и ободряюще проговорил:

– Вот видишь сам, что твоя телесная сущность с давно вотелешенным в неё мировым духом радуется правде. Она не врёт, если по мёбиусной бесконечности затопала, значит согласна. Или я неправ?

Унгурин вздрогнул, рассмеялся:

– Ну и жулик же ты, Олег! Это надо хорошо запить и заесть, чем нам мой кремлёвский бог послал для телесного и душевного утешения. Пойдём, заодно и продолжим.

Да, после той встречи всё в основном пошло по задуманному Зотовым плану. Самые смелые ожидания воплотились в реальный НИИ с дельфинарием на реальном острове Тех. Так что же произошло такое, что появились странные вопросы? Хорошо бы узнать это из первоисточника. Зотов, раскинувшись на мягких подушках дивана, ждал возвращения Унгурина, но его мёбиусное время неукротимо перекатилось из опции «хорошо» в моральную обратку «плохо» и перелицевало благостные воспоминания в тревожное ожидание беды от пританцовывающих ступней безжалостного деспота.

Подводницкая Хиросима

Олег не знал, что его ждёт и поэтому запустил полезный механизм отсечения лишнего, что-то вроде собственного варианта известной всем бритвы Оккама. Тело расслабилось от наблюдения за дыханием, закрылись глаза и включился ментальный поисковик на выуживание причинно-следственных ловушек в их перепутанных отношениях с Унгуриным. Эта способность к спонтанному пошаговому анализу прошедших событий открылась у него в девятимесячной автономке на большой дизельной подводной лодке 641 проекта, где скука размеренной службы разгонялась киношными путешествиями наоборот: надоевший всем фильм запускали задом наперёд, от конца к началу. Потешно смотрелись серые клубы дыма, которые сами собой скручивались и вливались нисходящими чёрными потоками в трубы революционного крейсера «Очаков», а снаряды из воздуха залетали обратно в стволы орудий.

При таком просмотре иногда как-то сами по себе решались проблемы, застрявшие в голове от логической неопределённости исходов. «Ментоп» или «ментопчик», так ласково окрестил Зотов свой новый аналитический инструмент, заработал с характерным слабеньким шумом в темечке и ушах. Так… так… так… И вдруг он с ироничным удовольствием вспомнил давнюю историю, увидел её детали. Они спонтанно всплыли на виртуальном экране животворного духа Олега из глубин его памяти. Тогда произошло ровно то, о чем рыцари морских пучин предупреждали новоиспечённых салаг подводного братства: первая неделя после отчаливания от пирса прошла в элементарной отсыпке после бессонной предпоходовой нервотрепки; затем последовал медовый месяц эротических воспоминаний, которыми молодые альфа-самцы с явным бахвальством делились внутри самоходной железной бочки с вынужденно обретенными друзьями, свято привирая в границах личных обстоятельств.

После того, когда все значимое – печальное и смешное, – многократно и дружески было пересказано, стало скучным и неинтересным, тогда в свои природные права неумолимо вступил его величество желудок как главная суть текущей подводницкой жизни: а что сегодня будет на обед, на ужин? А завтра чем коки будут нас ублажать? Меню было однообразным, преимущественно консервным, но разговоры о нём велись так же активно, как среди джентльменов про погоду, тем более, что совсем неожиданно проявился системообразующий фактор пищеварения. Он воплотился в персону старшего кока, мичмана Колю, пришедшего с другой подлодки, на которой он дослужился до старшины команды мотористов.

Внешне Николай Павлович, – так он всегда представлялся и постоянно настаивал, чтобы к нему обращались только по имени-отчеству, – демонстрировал своим обликом полного антипода любителя чревоугодия: низкорослый, тощий, с печальным плоским лицом. Словом, бледная поганка, кожа да кости в погонах. Оказалось, что неказистому внешнему виду соответствовало и профессиональное содержание едва ли не главного, – конечно, после командира, старпома и механика, – благодетеля на подводной лодке в автономке: по своему образу и подобию он варил и жарил одинаково невкусную пищу. Даже знаменитый флотский борщ получался у него хуже баланды. Механик как-то в сердцах сказал замполиту: «Не удивлюсь, если болты окажутся в тарелке вместо мяса».

Дошло до того, что постепенно экипаж перешёл на питание через день: мичманские супы и гарниры выбрасывались в отходы, а ели только то, что посменно с мичманом варил младший кок, прирождённый повар, матрос второго года службы, жизнерадостный молдаванин. Офицеры роптали, жаловались на бездарного повара-вредителя командиру, с чем он, гурман, вслух мечтающий о скорой пенсии в московской квартире с кожаным креслом и японским видеомагнитофоном впридачу, соглашался, но уже ничего изменить не мог.

Апофеоз истории с незадачливым шеф-поваром пришёлся на обед после ночной заправки продуктами в точке скрытной встречи с танкером в Средиземном море. Замороженные куриные окорочка в картонных коробках, надорванные по углам из любопытства к их содержанию непонятно кем и непонятно на каком этапе их перевозки, бережно переносились матросами в холодильные камеры подводного дизель-электрического торпедоносца с двумя ядерными боеголовками на борту. Мощный арсенал предназначался на случай самоубийственной атаки на вражеский авианосец или атомную субмарину. Изголодавшиеся по натуральной пище моряки с предвкушением ожидали обеденного пира с жареной картошкой и цыплёнком табака, как было написано в листе на двери камбуза, в утверждённом командиром меню. По такому случаю он распорядился налить офицерам и мичманам двойную порцию сухого крымского вина, по шестьдесят миллилитров вместо тридцати нормативных в боевом походе. Однако закон неизбежной повторяемости плохого победил, и благостный гастрономический сюжет свернулся в неожиданный финал жестокого огневого боя мичмана с куриными тушками. В итоге этой битвы вестовой с виноватым видом внёс в кают-компанию разложенные на подносе обгорелые кусочки какого-то непонятного вида, запаха и вкуса.

Реакция была близка к шоковой. Воцарившееся суровое молчание первым нарушил командир боевой части «четыре» – связист, капитан-лейтенант Столяров:

– Товарищ командир! Если вы сегодня же не ссадите этого вредителя на танкер (намечалась ночная дозаправка топливом) для списания его на берег, то расправа с ним будет ужасной. Как он издевается над нами, так и мы устроим ему такую же «счастливую» автономку.

Офицеры красочно прокомментировали крик души капитан-лейтенанта. Вскоре командир по громкоговорящей связи приказал:

– Мичман Тупин, срочно прибыть в кают-компанию.

Через минуту кок, успевший надеть брюки и жёлтую рубашку с мичманскими погонами, стоял в проёме двери со смиренным выражением бледного лица:

– Товарищ командир, мичман Тупин по вашему приказанию прибыл.

Командир указательным пальцем показал в свою тарелку и вежливо спросил:

– Николай Павлович, что это такое?

Тупин без колебаний отрапортовал:

– Цыплёнок табака, товарищ командир, по-грузински.

Лицо командира налилось кровью; он был гипертоником, принимал таблетки, но всё равно реагировал на стрессовые ситуации красным лицом. Сейчас капитан второго ранга явно замешкался, а нарастающая температура офицерского негодования усиливала мрачную перспективу скоротечного суда. Наконец он, медленно наращивая издевательскую интонацию, задал вопрос спокойно смотрящему на него виновника гастрономических бед:

– И эти последствия Хиросимы вы называете цыплёнком табака по-грузински?

Командир, не получив ответа, нарочито неторопливо продолжил:

– Николай Павлович, вы почему не попросились на нашу лодку старшиной команды мотористов, ведь должность перед походом тоже была свободной? Я понимаю, что мой помощник оказался проворней механика и сманил вас в свою команду понятными мне посулами… Но вы-сами-то почему решили пойти в автономку в новой для вас специальности, коком?

Напряжение в кают-компании нарастало. Незадачливый кок, казалось, уже приговорён к моральному изничтожению. Но внезапно он приосанился, развёл тонкокостные пальцы рук параллельно полу кают-компании, словно оживший цыплёнок расправил крылышки, радостно улыбнулся и фальцетом, задорно выдал из себя ставшую знаменитой фразу:

– Товарищ командир! Нравится мне это дело!

Дружный смех спас бедолагу от унизительных оправданий и разрядил опасную для экипажа ситуацию, которая умаслилась ужином из добротно жареных по-молдавски цыплят с картофельным пюре и салатом из свежих огурцов с помидорами и луком. Но всё-таки полноценного инсайда у кока не получилось. Морские волки по-прежнему через день давились стряпнёй мичмана Тупина. Закончились их диетические страдания лишь три месяца спустя, в точке встречи с 5-й, Средиземноморской эскадрой. Тупин без почёта, но и без издевательств, перекочевал на плавбазу ожидать отправки в Севастополь, а его место занял матрос срочной службы, прибывший вместе с молодым пополнением.

В теле Зотова вдруг стало «теплее», как бывало в детской игре с завязанными глазами и подсказками про «холодно – горячо» перед срезкой ножницами ниток с привязанными к ним конфетами: «Стоп… стоп… стоп! Какое отношение имеет всплывший кейс повара Тупина к президенту Унгурину? Так… так… так, имеет же! Они же одинаковы по своей духовно вотелешенной сущности и, словно рыбацкие крючки, как бы случайно и тайно вцепились в общественные телеса народных судеб! Только один серьёзно подпортил подводную жизнь почти сотне моряков, а от геополитических игр другого не только целую страну, но и его друзей с бывшими соратниками колбасит».

Отбойный текст

Голос вернувшегося Унгурина вернул Зотова в реальность:

– Олег Кириллович, что это значит?

Зотов недоуменно посмотрел на шефа. Тот успел переодеться и был сейчас в строгом чёрном, в мелкую серую полоску, костюме. Зотов на секунду показался себе жалким в своём банном халате, но отбросил эту эмоцию, встал с дивана и спокойно, деловито, заметил:

– Не понимаю, о чём вы, Александр Владимирович.

Унгурин говорил жёстко, отрывисто:

– Почему вы позволяете своим сотрудникам писать подобные мерзости? Вы что не понимаете, что это расшатывает наш проект «СвятоРоссия – Третий Рим»? … Вот твои очки, прочти эту кляузу и ответь мне сейчас же».

Унгурин нервно тряс перед лицом Зотова двумя листками с распечатанным на них текстом.

Зотов быстро справился с нервной оторопью и взял из рук Унгурина листочки. Неприятное предчувствие кольнуло его, когда он прочитал заголовок: «Литерный фашизм на марше». Погрузился в текст, совершенно новый для него, но узнаваемые стиль и лексика сразу же выдали автора – это стопроцентный Морозов.

Первый абзац текста как бы играл на традиционных струнах неуёмной телепропаганды:

«Это у них там в „извращенных“ Европах да Америках нормируют президентские вахты, а вот у нас-то в согласии с преобладающим народным мнением демократические глупости о политической конкуренции не приживаются. Одухотворённая Россия пошагово совершенствует новую социальную реальность, для которой нужен несменяемый царь-государь, потому что – пространства огромные, климат суровый, да и люди разные по своим этносам и религиям».

Дальше текст разворачивал перед бывшим технарём-разведчиком какие-то неизвестные ему, вполне может быть придуманные критерии фашизма, к которому он был, в общем-то, равнодушен: наши деды и отцы фашистов разгромили вчистую, и вопрос этот закрыли навсегда, однако:

«Наша позиция сводится к тому, что прогностически можно объединить четыре явных для России признака из четырнадцати характеристик фашизма, данных Умберто Эко, в пятнадцатую характеристику: „литерный фашизм“. Анонимные творцы этого общественного явления умело отсепарировали бывшую общенародную собственность от холуйски бесправного населения. Наиболее отчетливо проявился „фашизм для своих“ – элитаризм („чекистская аристократия“), а также три дополняющих признака: культы героизма-смерти („на миру и смерть красна“) и мужественности („захват чужих территорий и постоянные военные игры“) с расцветом вождизма-популизма и переходом в культ личности („Унгурин – это Россия и лучший в мире народ, а без Унгурина – лучшего в мире человека, нет России“)».

Середина статьи болезненно проколола устоявшиеся представления Зотова о своей значимости в грандиозном общественном проекте. Он увидел себя безродным холуём у благородного барина-чекиста с его подельниками, успешными во всех делах, бессудно правых во всех якобы добродетельных свершениях. Текст застучал по его мозгам как отбойный молоток, что-то переключилось в его сознании, будто ментальный регистратор неожиданно поймал новую станцию, на волнах которой сообщалось о жизни в иных мирах и реальностях, чем он считал правильным. В этом раскладе Зотов не обнаружил для себя достойной роли:

«Теоретики учли исторические ошибки идейной оголтелости итальянских фашистов, немецких нацистов и родных коммунистов, осознали бесполезность внедрения утопий в народные массы, мечтающие лишь о справедливости и равенстве в распределении материальных благ. Опасный и непредсказуемый принцип вовлечения граждан в идеологию заменили программами полезного отвлечения от нее с акцентом на заботу о народе, типа: «Вы хотите, чтобы все было, но только поровну – мы так и делаем: всем равноценные ваучеры, зарплаты, пенсии, рыночную экономику, открытую страну плюс честные выборы с гарантией бесцензурных свобод говорить, писать и делать то, что хочется. … Дух управления Россией оформился в жесткую пирамиду с отработанными инструментами кнута, меча и пряника. Вершит все дела «хозяин» с десятком своих друзей-чекистов с помощью беспощадного «кнута» для внутреннего устрашения, сплетённого из послушных законодателей-думцев с исполнителями и надзирателями из охранных ведомств «Министерства силы и правды», неустрашимого «меча» справедливости, который затачивается в непрерывных учениях да в чужеземных боях для устрашения врагов и ублажения патриотов.

Четвертая вершина – это «пряник» от мастеров бюджетной культуры, СМИ-полировщиков, учителей мракобесия и церковных слуг для виртуального изготовления электорального субстрата с духом «благородного идиотизма». Именно в четвертой вершине властной пирамиды генерируются дурманящие сознание идейные лучи ползучего фашизма из арсенала имперского замеса. Такая пирамидальная модель управления может имплантироваться в регионы в составе команд из идейно верных друзей-сыновей, а после поправок в Конституции переродиться в федеральные и региональные генеральские режимы с командным способом хозяйствования и тоталитарным управлением».

А вот далее шёл уже совсем неприятный пассаж, откровенной и ужасающей правдивости которого противилась вся натура Зотова с его устоявшимся представлением о справедливости выбранного им особого пути и предназначения:

«Исторически недавно непримиримо враждовали три мира, три системы – демократия против коммунизма и фашизма. Противостояние сохранилось, но сменилось содержание. Формально и физически коммунисты победили фашистов, чуждых им по отношению к частной собственности, но родственных по презрительному отношению к правам и свободам людей. Однако исторически выиграла идеология фашизма, которая в России формально оделась в антифашистские одежды и законы, хотя фактически поменялись лишь критерии неравенства во владении собственностью, правами и свободами. Духовная преданность начальнику стала единственно возможным инструментом конкуренции между слугами – вот главное содержание литерного фашизма, который объединяет акторов, спаянных духом воровского обогащения из доступных им ресурсов.

Им трудно, они живут в страхе изгнания в хвостовые вагоны литерного поезда российской духовности – там реальная тюрьма, в которой скрепоносно пытают по канонам НКВД и гестапо. Они знают, что никакой косметический ремонт не изменит карательную систему Российского департамента воспитательного лишения свободы (РДВЛС) без победы демократического духа, а вот этого-то они боятся больше всего».

Зотов положил текст на столик, выпрямился, посмотрел в прищуренные от злости глаза Унгурина, перевёл взгляд на страницы и спокойно, отчётливо произнёс:

– Автор мне знаком, но текст я вижу впервые, и очень им удивлён. Я также не понимаю, по какой траектории эта фальшивка залетела сюда.

Реальность перевернулась: перед Зотовым неотвратимо впечатывал свою волю в безразмерное пространство Земли не его старый друг Сашка, он же президент Александр Владимирович, а беспощадный правитель страны, которая недвусмысленно ощетинилась на невиновных землян летающими и плавающими стрелами со смертельными ядерными наконечниками.

Унгурин саркастически усмехнулся:

– Фальшивка, говоришь! Нет, не фальшивка, и прилетела она прямиком от автора к получателю, без посредников. Давай-ка присядем на диван, что стоим, как на плацу… Так вот, насчёт – фальшивка или нет. Думаешь, что только один ты такой умный? Зря ты меня со счетов сбрасываешь, я ведь мастер по выуживанию информации, а мастерство не пропьешь… шутка. А теперь без шуток, случай не тот, и время поджимает. Вынужден тебе напомнить, что квадракоптеры над твоим островом не только вашу безопасность обеспечивают, но и нашу тоже – здесь, в Москве. На них поставлены информационные сканеры нового поколения, так что ваше компьютерное болото доступно нашему полному контролю в режиме онлайн. Прими это к сведению и, соответственно, очень внимательно присмотрись к сотрудникам, их делам и контактам. Не хуже меня знаешь, что старые враги серьёзно и по-новому вооружаются, не дремлют, и любой просчёт может разрушить все наши дела и планы… Вот так-то, дружище… а сколько лет этому пасквилянту? Может быть он уже пожил достаточно, и на полный покой ему пора?

Зотов, не колеблясь, уверенно ответил:

– Лет ему достаточно, но и умом он ещё не иссяк, он пока главный теоретик в нашей троице. Точнее, в нашей тетрице: мы втроём – Руденко, Зотов, Морозов и вы, уважаемый Александр Владимирович. Это Морозов.

– Я помню его досье, – заметил Унгурин.

– Без Морозова мы пока обойтись не можем, – продолжил Зотов. – Аналитические результаты и рекомендации, которые его интеллект выдаёт в общее дело, пока не доступны оцифровке и автоматизации. Вот когда он добьётся того, над чем работает более двадцати лет, тогда и вернёмся к этой теме. Пока прошу его не царапать, он ведь не посвящён в проект, допуска к секретам у него нет и никогда не было, даже на службе в ВМФ. Он у нас типа святой, инопланетянин – такая кличка была у него на флоте среди офицеров. Я с ним поговорю и на этом пока остановимся. Даёте добро, Александр Владимирович?

Они встали друг против друга, глаза в глаза, кто кого пересмотрит. Не единожды их споры петушились такими бойцовскими гляделками. Унгурин помолчал, пощёлкал пальцами, поводил плечами, плавно подвигался телом и, наконец, ответил:

– Согласен. На твоё усмотрение. Но и наш контроль отсюда, из центра, не ослабнет. Цена вопроса тебе известна. А теперь о главном и насущном, прошу меня выслушать и сразу не возражать, дело уже почти решённое, мне осталось лишь подписать текст соответствующего распоряжения.