Текст книги "В поисках П. Д. Успенского. Гений в тени Гурджиева"

Глава 6
Несравненный господин Г

Успенский вернулся в Россию в ноябре 1914 года, разочарованный бесплодными поисками школы. Будучи международным журналистом, он не мог не знать, что приближается война. Однако подобно многим другим, он пытался избежать реальности. Теперь это было невозможно. «Поднялась вся грязь со дна жизни»[94]94
  Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. С. 11.


[Закрыть], – говорил он, когда безмятежность, которую он обрел под сапфировым взглядом Будды, сменилась дикой риторикой войны. Культура варварства восторжествовала, и хрупкие нити между ним и носителями нового сознания, которые он собрал по всему земному шару, разорвались. Все договоренности отменились, повсюду воцарился хаос.

«Зачем я вообще ездил в Индию? – спросил он однажды Анну, когда они снова стали ежедневно встречаться в „Филиппове“. – Я не нашел там ничего, о чем не читал бы в книгах или не слышал в сплетнях… Ничего нового, ничего»[95]95
  Butkovsky-Hewitt А. With Gurjieff in St. Petersburg and Paris. С. 31.


[Закрыть]. Наверное, его разочарование было велико, и среди путаницы и безумия войны оно казалось вдвойне болезненным. Вот они, антиценности варварства, пропагандируемые газетами и политиками, питающие голые страсти ненависти, национализма и жестокости. А единственный путь из истории преступлений, единственный путь побега от безумия казался ему закрытым. Существовал ли он вообще? Успенский должен был задаваться этим вопросом. Может, таковой путь был иллюзией, как и все прочее, встречающееся ему в жизни? Может, он просто поверил в ложь, как все остальные? В другую ложь, конечно, но все равно – в истории, мифы, фантазии?

Обратиться к цинизму было несложно. Но слишком велика была убежденность Успенского в том, что единственный путь из «лабиринта противоречий, в котором мы живем», – это некая «совершенно новая дорога, не похожая ни на что известное или использовавшееся ранее». «За тонкой пленкой ложной реальности» находилась «другая реальность» – там было, как они с Анной говорили друг другу снова и снова, чудесное[96]96
  Ouspensky P. D. In Search of Miraculous. С. 3.


[Закрыть].

По крайней мере, неудача с поисками в Индии позволила ему точнее определиться со своими требованиями. Все, что было в его мыслях о школах «фантастического», теперь рассеялось. Идеи о «нефизическом контакте» – возможность связаться со школами древности или на некоем другом плане – покинули его. Он отрицал все подобные мечты и фантазии как признаки слабости и полагал их «главными препятствиями на возможном пути к чудесному»[97]97
  Там же. С. 5.


[Закрыть]. Если он и собирался найти школу, она должна была быть реальной, материальной, надежной, и ее учителя, какими бы познаниями они не обладали, должны быть из плоти и крови, как учителя любой обычной школы.

На практике обыденность обстановки, в которой Успенский со временем найдет школу, окажется одной из самых странных и необычных ее черт.

Однако ему не удалось полностью избежать нормальной человеческой реакции на разбитые мечты. Поздней зимой 1915 года, среди «катастрофических условий жизни, в которых нам приходилось жить и работать»[98]98
  Там же. С. 4.


[Закрыть], Успенский читал публичные лекции о своих путешествиях в Александровском зале петербургской Городской думы. Они были весьма популярны: на каждую лекцию приходило более тысячи человек, среди которых встречались и представители русского авангарда. Разговоры служили двум целям: отделить Успенского от все еще распространенной идеи, что ключ к решению духовной дилеммы Запада можно найти, отправившись на Восток, и разорвать его связи с Теософическим обществом. Судя по всем свидетельствам, он выполнил эти задачи. В отзыве на лекции Успенского ведущий русский теософский журнал сообщал:

Три лекции П. Д. Успенского собрали большую аудиторию, но вызвали замешательство. Лектор обещал говорить об Индии. На самом деле он говорил только о своем разочаровании в поисках чудесного и о своем понимании оккультизма в сравнении с тем, как его понимает теософия и Теософическое общество. Он возмущенно говорил, что теософы выбирают этику и философию вместо оккультизма для приложения своих усилий, и что этика и философия не нужны обществу и никак не связаны с оккультизмом… Он также обвинил Теософическое общество в высокомерии и сектантстве[99]99
  Цит. по: Carlson М. No Religion Higher than Truth: A History of the Theosophical Movement in Russia. Princeton: Princeton University Press, 1993. С. 75.


[Закрыть].

Успенский ощущал неудовлетворенность Индией не только из-за безуспешного поиска школ. Охотясь за материалами для своей колонки в газете, он попытался проверить доказательства одного из известных, хотя и не таких назидательных чудес, которыми славился мистический Восток. Но и здесь он пришел в тупик. Например, он так и не смог найти ни следа легендарного фокуса с веревкой, когда факир кидает в воздух веревку, по которой взбирается мальчик. Ему не только не удалось найти факира, знающего этот фокус, но и хотя бы одного путешественника, который наблюдал бы его лично: все, кого он расспрашивал, слышали о нем от других. Даже рассказы образованных индусов, с которыми он разговаривал, не вызывали доверия: не потому, что они хотели обмануть его, но потому, что не хотели разочаровать еще одного европейца, ищущего индийскую магию. То, что явление, не основанное на факте, вызывает веру у множества разумных в остальном людей, подсказало Успенскому, что люди склонны принимать ложь, потому что делать это проще, чем искать истину. Однако Успенский постоянно подвергал себя кислотной бане эксперимента и наблюдения. Его решение искать учителя, который сможет привести его к чуду, опиралось, по его же признанию, на желание избежать того, что он считал «любительскими попытками работы над собой»[100]100
  Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. С. 9.


[Закрыть]. Как объявлял Лесли Уайт: «Я не могу больше себя обманывать и не хочу». Хотя Успенский верил в чудо, но жаждал фактов.

Неудивительно, что в Москве в декабре-январе 1914–1915 годов Успенский с интересом прочитал любопытное объявление в газете. Занимаясь редакторской работой для журнала, на который он работал во время поездки в Индию, Успенский заметил объявление о балете под названием «Битва магов». Уже одно название должно было привлечь его внимание. Еще больше интриговало то, что автором назывался «некий индус», и представление обещало изображать полную картину того, что Успенский не смог найти за время своего путешествия. Действие происходило в Индии и включало чудеса факиров, священные танцы и многое другое. Только что обнаруживший «правду» об Индии, Успенский скептически отнесся к обещаниям объявления. Но ирония совпадения его, должно быть, позабавила. Признавая, что индусские балеты в Москве довольно редки, он решил включить объявление в следующий выпуск газеты, добавив примечание, что балет продемонстрирует все то, что в Индии не найти, хотя именно за этим путешественники туда и отправляются.

Петербургские лекции Успенского оказались достаточно успешны, чтобы он смог повторить выступление в Москве. В Индии, как рассказывал он своей аудитории, чудесное ищут не там, где его следует искать. Известные пути бесполезны. Чудесное проходит мимо, и мы его не замечаем. Чудесное, появляясь среди обычного человечества, всегда носит маску, и лишь немногим удается заглянуть под нее.

Возникает вопрос, не говорил ли Успенский о себе. Потому что, по воле судьбы, ему предстояла возможность применить теорию на практике.

Во время лекции в Москве к Успенскому подошли двое – музыкант Владимир Поул и скульптор Сергей Дмитриевич Меркуров. Они рассказали ему об оккультной группе, к которой принадлежали и которую, как ни странно, возглавлял «некий индус» – на самом деле кавказский грек – отвечавший за сценарий балета «Битва магов», на объявление о котором Успенский наткнулся несколько месяцев назад.

Они говорили о работе, которой занималась группа, и о целях грека Г. Успенскому все это казалось тяжелым, спутанным и исключительно сомнительным материалом. Будучи известным журналистом, крайне успешным лектором и автором популярной и влиятельной книги – второе издание которой вот-вот должно было выйти – Успенский все это уже слышал. Он тактично слушал, но, несомненно, искал вежливый способ уйти от разговора. К тому времени Успенскому хватало самогипноза, присущего всем подобным оккультным группам. Он с сожалением думал о том, что люди «изобретают чудеса для себя и изобретают именно то, что от них ожидается»[101]101
  Ouspensky P. D. In Search of Miraculous. С. 7.


[Закрыть].

Все это было сплавом «суеверий, самоубеждения и ошибок мышления», и Успенский, только что вернувшийся из долгого и безуспешного путешествия, не хотел в этом участвовать. Однако Меркуров настаивал, и более чем вероятно, что больше из желания избавиться от его уговоров, чем из реального интереса Успенский наконец сломался и согласился встретиться с таинственным господином Г.

Несомненно, это было самое судьбоносное решение в его жизни.

«Георгий Иванович Гурджиев родился… и на этом все претензии на точность прекращаются»[102]102
  Webb J. The Harmonious Circle. N. Y.: G. P. Putnam’s Sons, 1980. С. 25.


[Закрыть]. Так Джеймс Уэбб начинает подробнейшую биографию человека, с которым предстояло встретиться Успенскому. Что становится кошмаром биографа, то оказывается благословением для того, кто хочет представить себя загадкой. Как и у многих гуру, мистических учителей и оккультных мастеров, прошлое Гурджиева окутано тайной. До 1912 или 1913 года все, что мы о нем знаем, исходит от него самого, и даже самые преданные последователи вынуждены были признать, что все, что рассказывал о себе Гурджиев, открыто множеству интерпретаций.

Наши источники материалов о ранних годах жизни Гурджиева – это его автобиография, «Встречи с замечательными людьми», незаконченная «Жизнь реальна только, когда „Я есть“», и ранняя попытка, которая должна быть известна, помимо прочего, как одно из самых странных изданий, когда-либо увидевших свет, – «Вестник грядущего добра».

Трудно собрать картину ранних лет Успенского, но трудность вызывает обычное воздействие времени и разрозненность материалов; трудолюбивый исследователь, вооружившись терпением и знанием русского, может перерыть московские и петербургские архивы периодики и, скорее всего, найдет немало интересных материалов о днях, когда Успенский работал журналистом. О Гурджиеве того же сказать нельзя. Он изобретал себя снова и снова столько раз, оставлял так много ложных следов и поощрял столько мифов и ошибочных представлений о том, кто он такой на самом деле, что для того, чтобы узнать истину о его прошлом, понадобится целая жизнь. И вполне вероятно, что все это предприятие заставит даже самого старательного исследователя гадать, не было ли это запланировано. Гурджиев – человек, которого трудно понять. Кажется, что нет пути, чтобы разобраться в нем, как можно разобраться с Успенским или другими мистическими фигурами золотого века западного оккультизма, такими как мадам Блаватская и Алистер Кроули. Кроули и Блаватская любили создавать мифы о себе, но они оставались сказками и невероятными заявлениями, часто явно шуточными. Про Гурджиева такие мифы тоже есть, но добавляется нечто еще: ощущение, что он хотел и получал абсолютный контроль над своей индивидуальностью. Как он однажды рассказал впечатлительному ученику К. С. Ноту, «признак усовершенствованного человека… должен быть в том, что по отношению ко всему происходящему вне его он способен… играть в совершенстве роль, соответствующую данной ситуации; но в то же время никогда не сливаться и не соглашаться с ней». Гурджиев много и трудно работал над «усовершенствованием» себя, и нам остается только гадать, когда же именно началось разделение между его внутренним и внешним мирами, которое он считал таким важным. И если только мы не станем, как Уильям Патрик Паттерсон, принимать каждое слово Гурджиева как святую мудрость и видеть в нем посланника свыше со всеми религиозными ассоциациями, которые предполагает такая вера, то нам тоже остается спрашивать: почему? Почему Гурджиев так старательно заметал следы? Почему ему было так важно достичь состояния, в котором ничто из «внешнего» мира не касалось его внутри? И что это говорит нам о нем?

Однако история Гурджиева такова.

У нас есть три варианта года рождения Гурджиева: 1866, 1872 и 1877; это делает его на двенадцать, четыре или всего на один год старше Успенского. Поскольку Гурджиев самостоятельно уничтожил все свои личные бумаги и документы, в том числе свидетельство о рождении и паспорт накануне поездки в Америку в 1930 году, нет твердых доказательство того, что какая-то из этих дат точна. Часто предпочтение отдают 1877 году, так как эта дата стояла в паспорте Гурджиева. Однако свидетельства позволяют предположить, что Гурджиев мог подделать дату в паспорте, так что хотя официальное признание 1877 года придает ему вес, все равно нет гарантий, что дата точна. День его рождения, принятый биографами, – 28 декабря, хотя последователи Четвертого пути отмечают его 9 января, с поправкой на старый русский календарь.

Неясность года рождения Гурджиева делает не менее сомнительной его национальность. В зависимости от того, какой год мы принимаем, Гурджиев был либо турком, либо русским, потому что место его рождения на Кавказе либо называлось Гумру и находилось под властью Турции до 1877 года, либо Александрополь, с этого года территория России. Более понятна национальность его родителей: его отец был греком, а мать армянкой. В 1878 году, через год (или больше) после его рождения, семья Гурджиева переехала в соседний город Карс. В 1877 году его захватили русские, и бо́льшую часть турецкого населения перебили. Когда город стал принадлежать России, начался большой приток русских, а уцелевшие турки уехали. Колин Уилсон подчеркивает, что Гурджиев вырос в многонациональном обществе, в обществе, которое вынужденно оказалось мультикультурным. Хотя юный Успенский пережил личные утраты, но он жил в мире, стабильном с этнической и культурной, если не политической, точки зрения. Гурджиев вырос в мире, где границ почти не было, как и западного чувства порядка. Непредсказуемость окружающей обстановки приучила его думать на ходу – урок, который много лет спустя он попытается преподать своим ученикам.

Отец Гурджиева был плотником, но настоящей его любовью были стихи и истории, и Гурджиев слушал, как отец по памяти читает один из эпосов прошлого. Он был сказителем, и Гурджиев поразился, когда прочитал в журнале, что археологи недавно нашли древние таблицы с фрагментами эпоса о Гильгамеше; это была одна из традиционных историй, которую отец Гурджиева знал наизусть и часто читал. Его научил эпосу о Гильгамеше другой сказитель, который выучился у еще одного, и так далее, поколение за поколением. Такое представление о реальности древней изустной традиции, жившей столетиями, сыграет важную роль в собственном учении Гурджиева.

В раннем возрасте Гурджиев проявил интерес к оккультному. Уже в юности он наблюдал разные странные явления: столоверчение, предсказания судьбы, исцеление верой, даже вампиризм. Смерть сестры привела его к вопросам о жизни после смерти. Когда ему было около одиннадцати лет (если принимать за год рождения 1877), он стал свидетелем поразительного зрелища. Услышанные крики привели его к группе детей. Он увидел маленького мальчика-езида, который стоял посреди нарисованного на земле круга. Езиды – это религиозная секта, которую ошибочно считали дьяволопоклонниками. Они были подвержены необъяснимому феномену: помещенные внутрь круга, они не могли из него выйти. Мальчик кричал, запертый в ловушку, а вокруг него смыкалось кольцо детей. Когда Гурджиев стер часть круга, мальчик сбежал. Заинтересованный, Гурджиев стал расспрашивать всех, что они знали об этом, но никто не мог объяснить явление. Годы спустя Гурджиев и сам провел эксперимент, нарисовав круг около езидской женщины. Она тоже не смогла из него выйти, а когда Гурджиев и другой мужчина наконец ее вытащили, впала в каталептическое состояние.

Книга «Встречи с замечательными людьми» полна и других, не менее необычных историй. Юный Гурджиев изучал каждую из них, пытаясь найти ответ на содержащуюся в ней загадку. Он прочитал все, что мог, и всех расспрашивал. Наконец он пришел к выводу, что, хотя людям кажется, что они понимают себя и мир, на самом деле им сильно не хватает знаний ни о первом, ни о втором. Приходя к тому же выводу, что и Успенский много лет спустя, Гурджиев осознал, что лень и недостаток любопытства позволяют людям принять историю, которая выглядит самой простой и освобождает от поисков истины. Гурджиев учился на священника, а поскольку глава его школы настаивал на том, чтобы у учеников было медицинское образование, он также изучал медицину. Вскоре у него проявился замечательный талант к работе с техникой: он был прирожденным мастером починки. Значительную часть своих подростковых лет он провел, разбирая вещи на части и собирая снова. Часто он видел, как можно улучшить машину или инструмент, и вносил необходимые изменения. Как мы увидим, его последующая жизнь тоже сосредоточивалась вокруг починки «машин». Поскольку семья его была бедна, некоторое время он зарабатывал деньги как путешествующий ремонтник.

Религиозные вопросы, сверхъестественное и навыки механической работы образовывали ранние годы Гурджиева. К ним прибавилось завидное умение зарабатывать деньги и жизнерадостное равнодушие к связанным с этим формальностям. Подростком он работал на железнодорожную компанию, осматривая предполагавшийся маршрут между Тифлисом и Карсом. Он заранее знал, в каких городах предполагается делать станции, и обращался к старейшинам города с предложением за определенную цену сделать так, чтобы поезд в нем останавливался. Естественно, отцы города были довольны и наполняли карманы Гурджиева. В другой раз Гурджиев ловил воробьев, красил их в разные цвета и продавал доверчивым покупателям как редкий вид «американской канарейки», а потом быстро сбегал, прежде чем внезапный душ не смыл краску. В поздние годы его талант зарабатывания денег использовался в разных занятиях, от продажи ковров и исцеления наркоманов до управления кинозалами и ресторанами.

Гурджиев проводил долгие вечера вместе со своим другом, Саркисом Погосяном, обсуждая главные вопросы человеческого существования. Они посещали святые места и, читая, все больше убеждались в существовании тайного знания. Они также верили, что следы этой потерянной мудрости можно найти в реликвиях прошлого – вера, которую, как нам известно, Успенский почерпнул из философии. После того, как они заработали достаточно денег, чтобы отказаться от работы, – Погосян тоже работал на железной дороге, – они купили целую библиотеку древних армянских текстов, а затем переехали в старый город Ани. Там они построили хижину и погрузились в исследование и изучение древней армянской столицы.

Они обнаружили в подземном тоннеле монашескую келью. В ней хранились древние свитки с записями на староармянском. Они привезли их в Александрополь, надеясь расшифровать. Оказалось, что в свитках говорилось о древнем тайном обществе, Сармунского братства, и они вспомнили это название из одного из текстов в их библиотеке. Судя по всему, это братство расцвело примерно в 2500 году до нашей эры; свитки датировались примерно 600 годом нашей эры. Гурджиев и Погосян пришли к выводу, что остатки Сармунского братства все еще можно найти в области в трех сотнях миль к югу от современного Мосула (Ирак). Убедив общество армянских патриотов профинансировать их экспедицию, они отправились в собственное путешествие за чудесным.

Удача была на их стороне. Армянский священник, у которого они поселились, упомянул имевшуюся у него карту. Он сказал, что русский князь хотел ее купить, но священник не стал продавать, позволил только сделать копию. Он показал карту Гурджиеву: оказалось, что это карта Египта «до песков». Естественно, Гурджиев пришел в восторг от открытия и в отсутствие священника сделал копию карты. Русский князь платил за это право, но как позднее Гурджиев скажет Успенскому, искателю знание иногда приходится красть.

Серия событий привела Гурджиева в Александрию (Погосян сошел с пути раньше). Из Египта он отправился в Иерусалим, где работал проводником туристов. Гурджиев не рассказал, нашел ли он какие-нибудь свидетельства существования Сармунского братства, или что сталось с картой Египта до песков. Но вернувшись в Египет, Гурджиев сидел под одной из пирамид, изучая карту. К нему подошел человек и, глядя сверху вниз, с чувством спросил, как он ее нашел. Оказалось, что это тот самый князь, который пытался купить карту у священника.

Так Гурджиев связался с группой Искателей истины, которую возглавлял русский князь. Они проехали по нескольким местам в Азии, порой недоступным европейцам, где обнаруживали сокровенное знание, о существовании которого Гурджиев подозревал уже много лет. Гурджиев рассказывает, что со временем нашел современное Сармунское братство и провел некоторое время в их монастырях в Гималаях и Туркестане. Именно там он узнал древние секреты человеческого существования и методы достижения высшего состояния сознания.

Это замечательная история, правдивость которой трудно проверить.

Рассказ Гурджиева о его ранних годах можно читать на разных уровнях: как метафору, аллегорию, чистую сказку, метафизическую выдумку, автобиографию или просто фантазию. Учитывая обстановку, в которой он появился в Москве, понятно, что он хотел представить себя как таинственную фигуру с рядом мистических приключений за спиной. За ним числились и другие достижения: в этот период он мог некоторое время быть тайным агентом, работавшим на русское правительство во время политической шахматной игры с Британией, так называемой Большой игры[103]103
  О Гурджиеве и Большой игре см. там же. С. 48–73.


[Закрыть].

Также он некоторое время работал профессиональным гипнотизером и иллюзионистом – своего рода путешествующим магом, эквивалентом нынешних телевизионных экстрасенсов. Но Гурджиев, который выбрал Успенского и послал своих учеников заманивать его, был намерен представить себя исключительно как человека, который знает.

Вполне вероятно, что в Санкт-Петербурге в 1913 году он представлялся как некий «принц Озай» и познакомился с англичанином Полом Дьюксом, двадцатичетырехлетним путешественником и музыкантом. Друг Льва Львовича – что интересно, профессионального целителя и гипнотизера – Дьюкс, который позднее познакомится с Успенским, знал, что Львович встретился с принцем в то время, когда служил в армии в Центральной Азии. Львович сказал Дьюксу, что принц – человек, ни на кого не похожий. Познакомившись с ним, Дьюкс не мог не согласиться. В доме недалеко от Николаевского вокзала[104]104
  Ныне – Московский вокзал.


[Закрыть] – и от квартиры Успенского – Дьюкса ввели в большую, роскошно обставленную комнату. Стены украшали восточные ковры, окна были закрыты богатыми занавесями, с потолка свисали чугунные лампы, украшенные цветным стеклом. Атмосфера была экзотической и странно напоминала комнату волшебника из романа Успенского. Дырка на носке Дьюкса заставила принца сделать замечание о благе вентиляции: «Хорошее дело – нет ничего лучше свежего воздуха». Нечто подобное мог бы сказать Гурджиев. Но более веским доказательством служат оккультные уроки, которые Дьюкс получил от принца. Бо́льшая часть касалась диеты, дыхания, секса и прочего стандартного набора мистических дисциплин. Принц сказал музыканту Дьюксу, что он – музыкальный инструмент, и говорил о важности «настройки». Это намекает и на то, как позднее Гурджиев использовал музыкальные термины (например, «октава»), и говорит о его склонности подходить к каждому студенту посредством знакомой ему темы[105]105
  Как ни странно, но Гурджиев в образе принца Озая воплощает тип «романтического» гуру, которого поначалу хотел встретить Успенский, но после провала «исканий» Успенский говорил о нем только иронично. Как мы увидим, при первой встрече Успенскому явилось «видение» Гурджиева, каким он мог бы появляться в маске принца.


[Закрыть].

Но прежде чем появиться в образе принца Озая – если он и Гурджиев действительно одно лицо – Гурджиев уже мелькал в оккультных кругах России. Биографы Гурджиева полагают, что в 1909 или 1910 году он был готов оставить свой след в мире, вопрос был один – где следует это сделать. Из Центральной Азии он мог отправиться в Константинополь, где у него были знакомые, он знал язык, и где, как выяснил Успенский во время своего первого путешествия на Восток, до сих пор существовала живая духовная традиция. Вместо этого он выбрал Россию. Некоторые комментаторы предполагают, что выбор вызван тем, что Россия представляла более сложную задачу. Может быть. Но Москва и Санкт-Петербург были самыми европейскими городами России, и Гурджиев наверняка планировал со временем принести свою работу в Европу. Также верно и то, что, как мы уже видели, в России в то время процветал оккультный рынок, и посвященные самых разных учений наполняли крупные города. Гурджиев уже проверил себя в спиритических и теософских кругах таких городов, как Ташкент. Подобно Успенскому, Гурджиев мог сказать мало хорошего о своих мистических конкурентах, хотя очевидно, что он немало позаимствовал из их работ. Знания, которые Гурджиев предложил Успенскому, несомненно, были внушительными, а в той форме, в которой их преподносил Гурджиев, – уникальными. Но они не были абсолютно оригинальными.

В Ташкенте Гурджиев как оккультный учитель имел значительный успех. Он рассказывает, что за шесть месяцев «не только вступил в контакт со множеством этих людей (оккультистов), но даже был принят как известный эксперт и проводник в так называемых феноменах запредельного в очень большом кругу».

Несомненно, Гурджиев, с его глубоким желанием добраться до дна жизни, обнаружил, что среди этих кругов было много простых искателей сенсаций и скучающих дилетантов, жаждущих развлечений. Он говорил об оккультной истерии того времени как о психозе, просто еще одном проявлении лености, свойственной людям. Он также подтвердил это на практике: частью его успеха, говорит он нам, было его «умение делать фокусы», что предполагает, что при необходимости он не гнушался ловкостью рук. Целью его внедрения в эти круги было приобретение группы серьезных учеников, на которых он смог бы проверить знания, полученные во время поисков. Как он сам признается, ему нужны были подопытные крысы.

В Ташкенте было недостаточно людей подходящего типа, а его эксперименты требовали работы с большим разнообразием. Поэтому он перебрался в Россию, закрыв группы и немалые деловые предприятия, которыми в то время занимался и ликвидация которых принесла ему миллион рублей. Сначала он поехал в Санкт-Петербург, где, нарядившись в подходящие восточные одежды, выходил в мир, возможно, как принц Озай. Затем, по причинам, которые лучше известны ему самому, он перебрался в Москву. Здесь Гурджиев тоже искал тип – новых подопытных крыс – но также и чего-то еще. В отличие от мадам Блаватской или очень успешного Рудольфа Штейнера, Гурджиев, по-видимому, не хотел являть себя большому миру; на это указывает его склонность к маскараду[106]106
  Хотя, как очевидно из его карьеры, Гурджиеву было несложно обращаться к людям, лучше всего он работал в маленьких группах, где можно было ощутить силу его личности и увидеть ее воздействие непосредственно. Например, когда его Приер в Фонтенбло превратилась в успешную школу и стала привлекать большое количество учеников, Гурджиев начал испытывать сомнения. Вскоре после этого он пережил почти смертельную автокатастрофу. Хотя его последователи считают иначе, но ни одна из его книг – за исключением, возможно, «Встреч с замечательным человеком» – не достигла широкой аудитории и не добилась значительного успеха в донесении его идей до публики. Последние годы он провел с учениками в интимной обстановке маленькой столовой своей парижской квартиры.


[Закрыть]. Но человеку, который хочет оставить свой след в мире – а это явно входило в планы Гурджиева, – нужно хорошо подать себя.

Кто был лучшим кандидатом на позицию специалиста по связям с общественностью Гурджиева, чем уважаемый, исключительно талантливый писатель, журналист и лектор?

Соглашаясь на встречу, Успенский понятия не имел о том, кто такой Г. Чего нельзя сказать о Гурджиеве. Он прекрасно знал, кто такой Успенский, и вполне вероятно, что он разместил объявление об «индусском балете» в надежде, что оно привлечет внимание Успенского. Наверняка он отправил Поула и Меркурова на лекции Успенского с конкретной целью – заманить его на встречу. Гурджиев обращал особое внимание на работы Успенского, читая его книги и следя за статьями о пережитом на таинственном Востоке. В газетах много писали о путешествии Успенского, и, как он вскоре скажет ему лично, Гурджиев даже дал своим ученикам задание прочитать книги Успенского, чтобы определить, кто он такой. Так, по словам Гурджиева, они заранее будут знать, что нашел Успенский, когда поехал в Индию. Успенский не говорит, что думали по этому поводу ученики Гурджиева; он сам считал, что ничего не нашел, и потому, возможно, не задал вопроса. О путешествиях на Восток Гурджиев мало что мог сказать. «Туда хорошо ездить отдыхать, на каникулы, – говорил он Успенскому. – Но не стоит отправляться туда за тем, что ты ищешь. Все можно найти здесь»[107]107
  Ouspensky P. D. In Search of Miraculous. С. 15.


[Закрыть].

Под «здесь» подразумевалась Россия и лично Гурджиев.

«Это не экзотический город, – сказал Успенский Анне. – Но здесь должен быть кто-нибудь из тех, кого я ищу»[108]108
  Butkovsky-Hewitt А. With Gurjieff in St. Petersburg and Paris. С. 31.


[Закрыть].

Анна писала свои заметки через шестьдесят лет, и понятно, что она могла расположить фрагменты головоломки так, чтобы они сошлись лучше, чем в то время. Но апокрифическое или нет, замечание Успенского скоро окажется правдивым.