Текст книги "Из бездны"

Вот сердце рядом с кистью правой руки, словно мертвец держит его на ладони. Вот легкие покоятся у левого бока. Вот печень – у правого.

Кишечник, уложенный под голову, похож на иконописный нимб; двенадцатиперстная кишка венчает лоб Игоря – как терновник. Тот, кто сделал все это, явно эстет и философ. И чудовище.

Только сейчас я заметил, что Игорь, с его бородкой и усами, вполне мог сойти за второсортного Иисуса.

Но самое страшное было то, что в его раскрытом опустошенном нутре, точно в ванночке, сидел Киря. Что-то скользкое, сочащееся кровью держал он в своих ручонках, весело играя с частицей распотрошенного отца.

Я приблизился, опустился на колени – меня колотила дрожь – и спросил у племянника:

– Киря, где мама?

Он повернулся ко мне, и левая часть его лица, доселе скрытая ракурсом, стала видна. Не было ни кожи, ни лицевых мышц; вся плоть начисто содрана до кости. Череп, покрытый запекшейся кровью, смотрел на меня пустой глазницей, а по левой стороне лица кошмарно ползла беспечная детская улыбка.

От нахлынувшего ужаса я попытался вскочить, но неудачно. Потерял равновесие, едва приподнявшись, и упал.

В это время в дальнем конце холла отворилась дверь ванной комнаты и оттуда вышла голая мокрая Катя. Под шрамом от кесарева темнела аккуратно подбритая полоска волос; я смутился, отвел глаза. Потом все же взглянул сестре в лицо. Незнакомым тяжелым взглядом смотрела она на меня. Заговорила, но это был не Катин голос – мужской, низкий. Будто рептилия волочила тяжелый шершавый хвост по камням – такой голос раздался из Катиных уст.

Она заговорила, и одновременно с ней заговорил Киря, произнося те же слова. Тем же низким мужским голосом. Этот двойной голос, казалось, обвивал меня с двух сторон, как цепкие побеги растения-паразита.

– Ты правильно подумал. Эстет, философ и чудовище. Соображаешь. И не бойся так, не трясись. Мы тебя не тронем. У тебя ведь заслуги перед нами. Без тебя мы бы не открыли эту дверь. Сестра твоя тоже хороша. Представляешь, она себя опустошила сама – просто в ходе очередного упражнения. Решила попрактиковаться, хех. Хотя и было ее не так уж много…

– Ты кто такой? – спросил я, с трудом выталкивая слоги.

Я вдруг начал задыхаться. Именно так задыхалась Надя, а я словно унаследовал от нее эту неприятную особенность.

– Не важно, кто я, – отвечало чудовище в теле моей сестры. – Нас тут много на каждое тело. Сейчас моя очередь, потом чужая подойдет. Вас, живых, слишком мало, чтобы всех нас удовлетворить. Но я тебе открою секрет. Всякий, кто прошел курс йоги для мертвых и убил себя, духовно и физически, тоже будет допущен к своему телу. Среди прочих. У нас ведь царство справедливости. Вот смотри…

Катино тело содрогнулось от сильнейшего спазма. Лицо исказилось ужасом. Но этот взгляд – затравленный, растерянный – был настоящим Катиным взглядом. И подлинный голос моей сестры сорвался с дрогнувших губ.

– Митя! – закричала она. – Беги отсюда! Быстрее!

Киря замер, будто безвольная кукла, и мертво смотрел перед собой единственным глазом.

Я хотел встать, но не послушались ноги, не было сил. Так и остался сидеть на полу.

– Да быстрей же! – истерично выкрикнула Катя. – Они сейчас…

Голос оборвался вместе с новым спазмом. Сестра конвульсивно дернулась, застыла в неестественной позе. Глаза холодно блеснули, тени вокруг глаз словно сгустились, губы утончились в недоброй улыбке.

В следующий миг Катя исчезла, и я тут же почувствовал ее руки на своем теле. Она возникла у меня за спиной. Холодные пальцы срывали с меня одежду, сладострастно шарили по коже. Незнакомый мужской голос плотоядно шептал над ухом:

– Хороший мальчик, милый! Люблю таких… Робких… Если будет больно – кричи, это я тоже люблю.

Что-то черное, смолисто-вязкое наползало на мой разум, обволакивало, лишало сил сопротивляться, лишало всех желаний, кроме одного-единственного, которое затмевало собой все.

Киря повернулся ко мне, и его уцелевший глаз стал вдруг очень усталым, почти старческим. Детские губки тоскливо произнесли до боли знакомым голосом – голосом Нади, которую убил Володя Николаев:

– Знаешь, Дим, лучше там не стало.

* * *

В темноте я вышел из дома на улице Прохладной.

Но это, кажется, темнота совсем не тех суток, в которые я вошел в дом. В спектакле моей жизни время начало играть новую и не совсем понятную роль.

Одежды на мне не было. Да и не нужна одежда такому телу. По мне ползала какая-то темная дрянь, подобная полчищам насекомых, живая плесень. Она заменяла одежду, растекалась по мне подобием ткани, сменяла один фасон и окрас на другой. Иногда плесень скапливалась в одном месте, уплотнялась и становилась плотью. Тогда я видел, как из меня выпрастываются шевелящиеся отростки, вроде щупалец. Они блуждали по телу, пронизывая ткань мнимой одежды, будто воду, потом внезапно рассыпались прахом, который грязным туманом змеился по моему телу, пока не оседал на нем, чтобы затем уплотниться вновь.

Я брел темными улочками, цели не было, главное – идти. Вело меня смутное чутье. Вместо мыслей во мне кипело гнойное варево. Вместо разума – трупные черви, пожирающие мозг. Вместо воли – бесформенный ужас. Иногда мне казалось, что ног у меня становится больше – три или даже четыре, менялось и количество пальцев на руках и ногах. Оказывается, существуя в новой плоти, нужно четко осознавать, сколько у тебя рук, ног и как вообще ты выглядишь. Перестаешь об этом думать или забываешь – и плоть тут же сама начинает искать новые формы.

Я не чувствовал себя предателем. Это не предательство, когда делаешь единственно верный выбор. Всех и вся ждет разложение и смерть. Глупо это – подпрыгивать и плевать себе под ноги; в итоге гравитация победит, и ты приземлишься на собственные плевки. Обитатели смерти тоже победят. Они неизбежно придут сюда, и лучше уж сразу встать на сторону победителя. Лучше – потому что умнее. Выбор ведь прост. Либо ты стал жалкой перчаткой для бесконечных чужих пальцев, либо получил сверхплоть, ни живую, ни мертвую – союз изменчивой материи и стремительного разума. Можно добиться права служить с достоинством, добровольно. Права больше не подчиняться иллюзорным условностям, которыми связана наша реальность. Права делать все, что хочешь. В том числе и с Катей. Мне никогда не нравился Игорь, но не потому, что он был самодовольным быдлом, а потому, что я желал быть на его месте. Мне просто не хватало смелости признаться себе в таком обыкновенном, по сути, желании, которое я старательно прятал и подавлял. Но философ, эстет и чудовище умел уговаривать, предлагая исполнение самых сокровенных надежд.

Неожиданно, приблизившись к одному из домов, я ощутил, как дрожь электрической искрой пробежала по телу, всколыхнув мой плесневый покров. Да, сюда-то я и шел!

Ловко, будто огромный паук, я вскарабкался на высокий забор, сполз во двор. Приблизившись ко входной двери, просунул в замочную скважину истончившийся палец. Ноготь на нем стал звериным когтем. Я повозился в скважине, открыл замок и проскользнул внутрь.

В одной из комнат на коврике сидела женщина. Спортивный лифчик, легинсы, некрупные валики жира над ними, смазливое личико. Она сидела в позе лотоса, отключившаяся от всего, и сосредоточенно пыхтела, по-видимому, осваивая технику брюшного дыхания. Перед ней стоял на табуретке открытый ноутбук, на его экране чье-то лицо. Знакомое. Похоже, это медиум-инструктор – из этих новых проповедников «йоги бессмертия». Женщина общалась с ним по скайпу. Тут же, в комнате, стояла детская кроватка с хнычущим годовалым малышом. Молодая мамочка явно пыталась привести себя в форму после родов.

Инструктор, увидев меня через камеру ноутбука, едва заметно кивнул мне, как старому знакомому.

В червивом копошении моего разума сформировалась ясная мысль. Я уже знал, что делать. Знал, для чего был призван сюда.

Еще немного, и малыш заставит мать очнуться от транса, поэтому его следовало заткнуть, чтобы не мешал процессу. Но убивать нельзя. Каждое тело ценно, даже самое немощное. Я пока никто, мое дело маленькое, а убийство – привилегия высших. Позволить себе превратить человека в труп могут только потусторонние иерофанты; делают они это для каких-то ритуалов, мне совершенно непонятных.

Я навис над кроваткой, протянул малышу свою левую грудь. Разбавленный молоком клофелин устремился в крошечный ротик. Вскоре, оторвавшись от воспаленного красного соска, ребенок уснул. Теперь мамочке ничто не помешает закончить курс занятий. Я приблизился к женщине, к самому ее уху; моего дыхания ей не почувствовать, ведь я больше и не дышу. Высунул язык; он тут же раздвоился, и в ноздри к ней вползли два тонких щупальца. В ее черепной коробке они обратятся в черную плесень, которая покроет мозг, воздействует на нужные зоны в коре и подкорковых структурах, чтобы ускорить процесс посвящения в таинства йоги для мертвых.

С каждым днем таких, как я, будет больше, и все более великие мертвые – из тех, что никогда не жили – будут занимать новые и новые тела. Таким, как я, хватает и одного тела, даже половинки, им же нужны десятки, сотни, тысячи тел. В бесконечном цикле бесстрастных совокуплений и порождений они будут покрывать планету слоем из подобных себе, пока новой плоти не станет достаточно, чтобы неизмеримые, невозможные, противоестественные Истины смогли, наконец, проникнуть в мир живых. Эти Истины посрамят Бога, погасят Солнце и пожрут саму реальность. И тогда наша Вселенная станет загробным миром – отхожей ямой высших миров. Я тоже стану этому свидетелем – как я и говорил, любопытство во мне сильнее страха.

Но это случится еще не скоро, а до тех пор я могу наслаждаться правом быть самим собой, пускай даже в таком виде.

Когда я закончил с молодой мамочкой, лицо Павлуши Холодцова на экране ноутбука осклабилось в щербатой улыбке.

Ребут

 
Non, rien de rien,
Non, je ne regrette rien…
 

Включившаяся музыка оглушила с порога. Все вокруг залило тревожно-красным – ожило аварийное освещение. У Марьям сразу заболели глаза – будто песка насыпали. Из невидимых колонок кто-то пел, кажется, на французском.

Алик перекричал певицу:

– Чё за херь, Бага?! Поселок же год как отключен!

– Так он и отключен, ты ж сам…

– А это кто поет? – заслушалась Марьям. – Что-то знакомое…

– В Шазаме вбей, – огрызнулся Бага.

– Эдит Пиаф это, не ищи. О, дай-ка…

Алик забрал у возмутившейся Марьям смартфон, что-то нажал, и Эдит Пиаф замолкла посреди куплета.

– Это чё, сигналка? – Багир напряженно замер.

– Не. Аудиосистема. Песню поставили на репит, по ходу еще хозяева…

– Так это значит… – осеклась Марьям.

– Ага. Под эту песенку он все и устроил. «Ни о чем не жалею». Иронично.

– Натрынделись? – вмешался Багир. – Работаем. Гля, какое поле деятельности!

Багир указал подбородком на богатую обстановку: кругом дуб и красное дерево, на картинах, развешанных в изобилии, красуются горы освежеванной дичи. Со стен в окружении карабинов и мушкетов слепо пялились головы убиенных животных – лосей, оленей, львов. Нашелся даже бегемот с раззявленной в безмолвном реве пастью. На досках паркета покоилась огромная медвежья шкура.

– Логово живодера… – поежилась Марьям.

– Вообще странно как-то. – Алик нервно оглянулся. – Откуда свет, музыка? Без электричества-то?

– Не пох тебе? – Бага жадно оглядывал окружающую роскошь.

– Не пох! А если мусора? Предлагаю валить.

– Валить? Чтоб потом смотреть, как адыги это все по кирпичику растаскивают? А нам – хрен без соли? Щас!

– Бага! Маш, ты ему скажи! – Алик беспомощно оглянулся на подругу, но та уткнулась в смартфон. – Серьезно?! Сейчас?

– Да опять глючит…

– Как хотите, короче. Я наверх, поищу кабинет. – И Багир ловко взбежал по правой винтовой лестнице, одной из двух, видневшихся по краям холла.

– Маш, ты с ним?

– Угу… – Она продолжала тыкать пальцем в зеркальце смартфона.

Алик вздохнул и двинулся к центральному коридору. Если есть свет, значит, есть и генератор. А где генератор – там всякая электронная лабуда. Электронику куда проще пристроить, чем антиквариат, который еще хрен знает кому толкать.

Когда Марьям отняла взгляд от зависшего гаджета, она поняла, что осталась одна. С досадой сунула телефон в карман. Подарок Багира прожил от силы месяц. Именно из-за них – нерабочего гаджета и самого Багира – она теперь торчала посреди мрачного холла. До этой ночи она даже не слышала ни о каком Магницком. Вести принес Багир.

* * *

За несколько часов до этого они с Аликом сидели в Берлоге и безуспешно пытались очистить новенький смартфон Марьям от вирусов-майнеров. Багир ворвался в помещение, и тут же в бытовке, обустроенной под дележ и хранение краденого, стало тесно. Было у него, крепкого и мускулистого как племенной бычок, свойство – заполнять собой любое помещение.

– Чё, сироты, как оно?! – громыхнул он, заваливаясь на скрипнувшую тахту.

– Куда в обуви, чушка?! Я убиралась вообще-то!

– Забей! Лучше зацените, че я на толкучке оторвал!

Он распахнул куртку. По широкой груди в окружении полуголых тянок скакал юный рэпер, весь в «голде».

– Она еще и со звуком!

Багир что-то нажал, и по Берлоге разнеслось: «Не люблю большие сиськи, да, моя грязнуля скинни, но она имеет жопу…»

– Выруби! – рявкнул Алик, саданул ногой по столу. Багир музыку выключил, поднялся, навис над щуплым Аликом.

– Слышь, Альбертик, ты в себя поверил, что ль? Чё за базар?

– Ничё! Футболка с анимашкой, рили? Кэш откуда? Не с общака ли?

– А чё, общак не мой, что ль?

– Общак – он общий, Бага. Советоваться надо, прежде…

– С тобой советоваться? Тебе напомнить, кем ты в интернате ходил, пока я не впрягся?

Воздух дрожал от повисшего напряжения. Марьям вмешалась:

– Бага, он прав. У нас и так на донышке, у меня вообще телефон сдох, а ты еще и…

– Да идите вы! – Багир обиженно уселся на тахту, та вновь издала предсмертный хрип. – Я чё, думаете, просто так?.. Я ж по делу. С Димкой виделся, помнишь, Машк, через три кровати от меня? Во. Он щас в ЧОПе. Короче, сказал, с Магницкого охрану снимают.

– И чё? – пожала плечами Марьям. – По форточкам лазить пойдем?

Алик стащил очки, принялся протирать; вернул на нос, спросил:

– А псы?

– Завтра вывезут, – подавил отрыжку Багир. – Ток завтра там вся Абердиевка будет.

– Ладно, если там версия не новее четверки, то их можно… – Алик вскочил, закопошился в ящиках. – Тогда сегодня!

– Чё сегодня-то?! – Марьям скрестила руки под грудью, чтобы приподнять свой третий размер, – на мужчин это всегда действовало располагающе. – Может, скажете нормально?

– Альбертик, поясни, я чёт умаялся, а нам еще всю ночь…

Алик прервал свои поиски:

– Про Магне слышала? Магницкого?

– Это который «Магниты» пооткрывал? – наморщила Марьям лобик. – Или то Галицкий?

– Ну ты и дикарка! «Магницкий» – это местный бренд. А настоящая фамилия – Магне. Франсуа Магне. Он к нам бизнес перетащил, когда его в Европках комиссия по этике прижала за какие-то стремные нейросетки. Там еще комитет по правам человека полгода судил и рядил: можно ли их отключать или нет. Потом его еще за браконьерство в интернетах отменили… Вспоминаешь?

Марьям тряхнула косичками – нельзя вспомнить то, чего не знаешь.

– Ох! Вот голосовой помощник у тебя в смарте – его разработка. Мопеды на биотопливе помнишь, от них еще навозом прет? Тоже его. А поселился он здесь, у нас. Женился на русской косплеерше – Фокси которая, поселок элитный отгрохал…

– «Магницкий», – уточнил Багир.

– Блин! – До Марьям начало доходить. – Это который…

– Ага. Который кукушечкой поехал, жену и сына грохнул, а потом через измельчитель мусора пропустил. И сам следом…

– Трупы так-то не нашли, – поправил Алик, – так что – это версия.

– Весь дом в кровище, в измельчителе одежда пополам с костями. Когда записи смотрели – говорят, блевали всем отделом, – хохотнул Багир.

– И чё дальше?

– Поселок заселить не успели, а потом и желающих не особо было…

– Еще бы! После такой истории я и сама…

– Нет, Маш, не в том дело. – перебил Алик. – Там после смерти Магне люди пропадали. Не раз и не два. Строители, бомжи. Парочка нефоров какая-то – всю полицию на уши подняли, так и не нашли. Поэтому охрану поставили и ток по забору пустили.

– Но сегодня ток поселку перекрывают, – продолжил Багир. – Мы будем первыми, кто сорвет банк. Дом мультимиллиардера! Ты прикинь, че там внутри! Смарт тебе новый купим, шмотки. Да хрен с ним, в Тай поедем! Маха, хошь в Тай? Да куда хошь поедем, хоть в Вегас. И Алика возьмем, он нам все игровые автоматы взломает, да, Алик?

– Угу… – Тот вновь копался в ящиках, выудил четырехлопастный коптер. – Не знаю, чё там с игровыми автоматами, но охрану точно взломаем.

– А точно надо туда лезть? – Марьям снова поежилась. – Ну типа, люди пропадали, и вообще мало ли…

– Малыха, ты чё?! – Багир облапил ее волосатыми руками за бедра. – Такой шанс выпадает раз в жизни. Мы выберемся отсюда! С Абердиевки, из Геленджика, из бытовки этой. Снимем хату в Сити, в Москве. Телефоны будешь хоть каждый месяц менять. Ну? Алик, скажи.

– Да, раз в жизни, – кивнул тот, отвернувшись от парочки. Сделал вид, что занят железками.

Покрутив в руках ставший почти бесполезным смартфон, Марьям кивнула.

Двинулись ночью. Поселок за годы простоя зарос буйной южной растительностью: казалось, за опутанным вьюнком забором стрекочут, шелестят и дышат настоящие джунгли. Бага швырнул кусок проволоки в решетку забора – напряжения не было.

Алик достал коптер, настроил и запустил в воздух.

– Он все вызовы полиции на себя переводит – это если спалимся. А это, – продемонстрировал он что-то похожее на черный карандаш, – если вцепится. Любой хард сгрузит в ноль.

– А чё сразу не поотключать?

– Сто шестьдесят седьмая УК РФ – умышленное уничтожение или порча имущества, – пояснил Алик. – Да и зачем? Щас на коптера сбегутся, мы и прошмыгнем.

Вскрыв рабицу кусачками, трое устремились к особняку; напрямую, через заборы. Добрались до цели – шагнули на голые бетонные плиты вместо газона. Между забором и участком особняка Магне пролегала четкая линия, разделявшая живое и неживое. Даже сверчков и цикад не слышалось. Темная громада трехэтажного особняка темнела на фоне бетонных плит – модель в 3D-редакторе на фоне пустоты. Марьям удивилась:

– А чё здесь так… пусто?

– Кто его знает, – пожал плечами Багир. – Растительность не любил.

– И не заросло?

– Мож, аллергик был, протравил чем…

Дом Магне выглядел негостеприимно, зловеще – точно, подобно хозяину, страдал аллергией, но вообще на все живое.

* * *

Марьям стояла посреди холла совершенно одна и вдруг отчетливо ощутила себя в полной изоляции – будто в скорлупе космического шаттла посреди бескрайнего вакуума. Стало неуютно. Попытки написать Алику или Баге ни к чему не привели – смарт пускал по экрану загадочные кракозябры. А еще глаза болели, их словно кололи изнутри невидимые иголки.

– Долбаные майнеры! – ругнулась Марьям. Оглядела пустой холл, залитый красным светом, будто кровью. – Ребят? Алик? Багир?

Куда же он пошел? Кажется, по лестнице. Левой или правой? Вспомнить бы. Марьям наугад двинулась к правой, поднялась по ней.

На втором этаже остановилась напротив огромного панно, изображавшего сцену охоты: две борзые, вцепившись зубами, висели на огромном вепре, а в отдалении охотник прицеливался из ружья с широким раструбом. Разодранные бока кабана махрились мясом, налитые кровью глаза пылали отчаянной яростью.

«Ну и мрачняк. Интересно, оно чего-то стоит? Алик бы сейчас не помешал».

Она ткнула пальцем в экран смарта, но тот не реагировал. Марьям от досады топнула ногой, и кабан на картине среагировал на звук: тяжко заревел, выдувая клочья кровавой пены; дернул мордой. Мощные клыки распороли бок подставившейся борзой; дымящиеся кишки намотались на бивни.

Марьям вскрикнула, отшатнувшись, закрыла пальцами глаза, но все равно разглядела, как чудовищный вепрь стряхивает с себя вторую борзую и растаптывает копытами, а после – в пороховом дыму и грохоте – замирает с развороченной дырой в черепе. Спустя секунду картина вернулась к изначальному виду и застыла.

«Все нормально, – увещевала Марьям колотящееся сердце. – Всего лишь анимашка, как футболка у Багира. Нечего тут бояться».

Она еще раз топнула ногой – кабан вновь пришел в движение. Досматривать жуткое зрелище не стала – двинулась дальше: вряд ли это удастся отковырять от стены на продажу, да и «анимашками» уже никого не удивишь.

Вдруг из комнаты неподалеку донеслись голоса. Марьям бросилась на звук, радуясь, что отыскала подельников, но, повернув за угол, поняла, что голоса принадлежат кому-то другому: один, детский, канючил, а другой, мужской, увещевал.

– Но я не хочу!

– Это не больно. Как le moustiqe… как же. Комaг’ик, вот! – У говорившего был сильный акцент: он ставил ударения на последний слог и раскатисто грассировал. – А потом быть как paradis. Ты игг’ать, сколько хочешь; есть сладости и никогда не быть стаг’ый. Как Петег’ Пан. А мама – как Венди.

– А мои друзья? Они будут с нами?

Марьям приникла к косяку, чтобы рассмотреть говорящих. Игрушки и детали конструктора на полу выдавали в комнате детскую. На кровати сидел мальчик лет пяти, а мужчину загораживала дверь, и можно было видеть лишь широкоплечую тень.

– Дг’узья… не нужны. Они быть стаг’ый, скучный. А ты навсегда быть юный, mon enfant…

– Papa, там…

Малыш поднял глаза и встретился взглядом с Марьям. Та отшатнулась, а тень у кровати бросилась к двери. Сердце Марьям прыгнуло под гортань. Бежать! Она рванула по коридору обратно к лестнице. Или нет? Где этот чертов кабан? Знакомой картины нигде не было, а шаги преследователя звучали все ближе. От отчаяния она заорала что есть мочи.

* * *

Дом, и без того огромный, в неверном красном свете казался лабиринтом аттракциона ужасов в Сочи-парке. Багир распахивал двери в поисках кабинета, но натыкался то на фитнес-зал, то на джакузи, а то и вовсе на стоматологический кабинет.

– Буржуи!.. – завистливо протянул Багир.

Неожиданно из дальней двери высунулась женская ножка – стройная, в атласном чулке, который, однако, оставлял обнаженной стопу и изящные пальчики.

– Машка, сучка! – выдохнул Багир, в штанах стало тесно. На Марьям могло «нахлынуть» в любой момент, но особенно она обожала «это дело» в местах экстремальных; превращалась в натуральную тигрицу и сама же потом ревновала к оставленным ею в беспамятстве царапинам и засосам. – Ну, держись!

Добежав до заветной двери, он распахнул ее и застыл на пороге.

– Ой, извините!

Девушка была Багиру не знакома. Раскинувшись на лежащей на полу шкуре барса, красавица играла пушистым лисьим хвостом, торчавшим у нее из… откуда и должен расти хвост. Накладные, лисьи же, ушки, рыжая копна волос. Зеленые глаза блестят сладостной поволокой, шоколадные соски торчат колом. Девушка игриво расстегивала молнию на латексных трусиках – медленно, по миллиметру открывался выбритый лобок. Зрелище настолько захватывало, что Багир едва обратил внимание, что обстановка комнаты не подходит для любовных утех: с потолка свисают цепи с крючьями, у стен стоят рамы с растянутой для дубления кожей.

– Добыча ждет, ma chérie! Давай, освежуй свою лисичку!

Багир невольно облизнулся, безотрывно наблюдая за мучительно-медленно опускающейся собачкой молнии; вот озорным язычком показался клитор… Поглощенный зрелищем, он не сразу услышал легкое жужжание за спиной – будто от бормашины.

* * *

Алик заблудился. Вереницы чучел, оружия, гобеленов, пузатых комодов и замысловатых торшеров самоповторялись из комнаты в комнату. От изобилия мелких деталей, обесцвеченных багровым полумраком, начинала болеть голова. Он поймал себя на мысли, что в доме совсем нет запахов – как в стерильной палате больницы. Разве антиквариат не должен пахнуть кожей, старым деревом, хотя бы пылью? Вдалеке разнесся женский крик:

– Помогите!

«Марьям?!»

Алик побежал на голос.

– Машка! – звал он, но безрезультатно. «Дама в беде» продолжала звать на помощь, где-то плакал ребенок. Он кое-как сориентировался в пространстве, вынырнул в коридор и увидел на другом его конце окровавленную фигуру со свертком в руках. Первым порывом было убежать прочь, но зачатки мужской гордости взяли верх.

– Сюда! – позвал он, и фигура, будто услышав его, побежала навстречу.

Он запоздало разглядел страшную рану на животе, видневшуюся в распахнутом халате; наружу лезли сизые внутренности. Алика затошнило. Искаженное гримасой ужаса лицо было ему хорошо знакомо по многочисленным фото из тех времен, когда горячая косплеерша Фокси еще не стала женой Франсуа Магне.

Та бежала, поминутно запинаясь, наступая на край одеяла со слониками, в которое был завернут какой-то, видимо, очень ценный груз. Алик успел сделать несколько шагов навстречу, когда несчастная наступила на пояс халата и грохнулась на пол. Одеяло размоталось, и содержимое рассыпалось по полу, оказавшись нарубленным на куски детским трупом.

– Мой малыш! Помогите! – рыдала она в лицо скованному ступором Алику.

Не до конца осознавая зачем, он протянул руку к голове, подкатившейся ему прямо под ноги. Пальцы коснулись пустоты; слипшаяся от крови непослушная шевелюра запикселила, развалилась на отдельные полигоны. Он отнял руку, и голова вернулась в нормальный вид. Алик усмехнулся и ткнул пальцем в застывший мальчишеский глаз – снова пиксели. Потом не удержался, сомкнул пальцы на торчащем соске жены Магне; и почти пожалел, что вновь ничего не ощутил.

– Помогите!.. – сдавленно зашипела несчастная, тщетно пытаясь удержать лезущие наружу кишки в животе, и… пропала вместе со своим страшным грузом.

Озаренный открытием, Алик пнул стоявшую рядом вазу – японскую, в журавлях и карпах. И едва не влетел носом в стену – нога не встретила сопротивления. Ненастоящим оказались и комод, и патефон на нем, и даже картина на стене – все было иллюзией.

«Динамический интерьер!» – восхищенно присвистнул он. Дорогущая игрушка для миллионеров. Сотни проекторов по всему дому, позволяющие в мгновение ока обставить квартиру хоть в стиле барокко, хоть скандинавского минимализма. Порадовавшись своей проницательности, Алик тут же расстроился: брать, выходит, в доме нечего. Можно, конечно, пооткручивать голопроекторы, но без аккаунта с подпиской на рынке их примут как лом. Нужно было отыскать напарников.

* * *

Уверившись, что окончательно заблудилась, Марьям бежала наугад, задевая кресла и комоды, но не чувствовала боли – видимо, все заглушал адреналин, – пока едва не полетела кубарем по лестнице. Ссыпавшись по ступенькам, она осознала, что попала в какой-то другой, незнакомый холл – даже пол здесь был не паркетный, а из керамогранита. Бросившись в первый попавшийся коридор, врезалась в кого-то. Этот кто-то облапил ее, прижал к стене. Марьям завопила, принялась отбиваться, целя ногтями в лицо.

– Тихо-тихо! Перестань ты! Это я!

– Алик, ты?!

Она вывернулась из его объятий – тот разжал руки с явной неохотой; затараторила, тяжело дыша:

– Там, наверху. Человек. Он хотел убить… Я подслушала, а он заметил, побежал за мной… Надо валить. Бага…

– Спокойно. Никого тут нет. Этот дом пуст.

– В смысле, пуст? Я видела, и… Надо забирать Багу и бежать.

– Не надо никуда бежать. Смотри.

Алик сделал вид, что пинает чучело оскалившегося енота. Нога прошла насквозь. Марьям распахнула рот:

– Ты чё, привидение?..

– Попробуй!

Она недоверчиво засунула руку в нутро чучела, выдернула, потом засунула снова.

– Ничего не чувствую. Мы умерли? – глупо спросила Марьям.

– Ну ты точно вымираешь. По крайней мере, как вид, – усмехнулся Алик. – Таких неандертальцев, как вы с Багиром, еще поискать. Это ж динамический интерьер, деревня! Сел за комп, собрал домик мечты и ходишь, наслаждаешься. Надоело – пересобрал.

– Херасе! А тот мужик, что за мной гнался?

– Это нейрослепки. За эту херню Магне и попячили.

– Что за нейрослепки?

– Посмертные. Типа как фото постмортем. Ма-а-аленькая часть их сознания. Они помнят последние часов семь-восемь жизни и переживают их по кругу. Потом забывают – и все по новой. К нему комиссия по этике на эту тему и прикопалась: что он создает, по сути, нейросеть-психопата, зафиксированную в наихудшем своем состоянии. А он хотел на их основе делать виртуальных помощников, типа. Кто-то, походу, додумался их подключить к голопроекторам, вот и…

– Кто мог до такого додуматься?

– Ну, угадай. Вот тебе и вся мистика: голопроекторы, метки дополненной реальности, мощный сервак. Здесь другая беда – фактически тут одни голые стены, и поживиться нам нечем. А серверную я так и не…

– Помогите! – вновь раздалось из холла. Алик нарочито вальяжно повернулся на звук – не упустил шанса продемонстрировать Марьям превосходство над Багиром хотя бы в этом. Запоздалое осознание заставило внутренне похолодеть: голос принадлежал Багиру.

Бедняга выглядел жалко – он полуполз-полуковылял на одной ноге, вторая ниже щиколотки была изрезана в мясо вместе с кроссовкой. За ним оставался кровавый след, как за гигантским слизнем, черный в тревожном багровом свете.

– Алик, помоги! – прохрипел Багир, цепляясь за чучело росомахи, стоявшее у камина, но рука провалилась насквозь, и он свалился на пол.

– Бага! – взвизгнула Марьям, бросилась к своему парню, но в полуметре от него застыла, побледнев.

– Это просто голо… – Алик осекся.

Длинные бледные руки, словно в фильме ужасов, высунулись из жерла камина, вцепились в Багира; подтянули к себе, распоров решеткой футболку с кривляющимся рэпером – решетка оказалась настоящей. Как и руки.

– Держи! – среагировал Алик, бросился к Багиру, схватил за здоровую ногу, Марьям уцепилась за футболку.

– Не отпускайте! – выл Багир. – Оно меня утягивает!

Действительно, чьи-то бледные грабли тащили упирающегося Багира в отверстие дымохода.

– Больно! – выл тот на одной ноте. Тот самый Багир, которого били по яйцам полиуретановыми трубками, чтобы узнать, кто вывел с интернатовского общака крипту, но он так и не раскололся и не заложил Алика; тот Багир, что вышел против троих чеченов, когда один из них ухватил Марьям за задницу в клубе. Сейчас он представлял собой жалкое зрелище: бледные руки неумолимо втягивали его в проем, скрючивая, сжимая, подгоняя человеческую анатомию под размеры отверстия.

– Не отпус…

Послышался жуткий хруст, весь Багир вдруг сжался, став похож на чиби-фигурку самого себя – маленький торс, короткие ручки и большая непропорциональная голова, – и исчез в отверстии дымохода. Алик и Марьям, лишившись опоры, покатились по полу. Марьям еще держала руки перед собой; в кулаке остался клочок футболки-анимашки. Ткань тоненько визжала: «Моя грязнуля скинни-кинни-кинни…» Алик что-то едва слышно прошептал.

– Что?

– Я говорю, здесь не было никакого камина!

– На хер камин! – Марьям поднялась на ноги, пришла в себя. – Валим!