Текст книги "Очерки теории идеологий"

4. Идеология и экономика

Развитие процессов глобализации, с одной стороны, и углубление политико-экономических противоречий между различными субъектами глобализирующегося мира – с другой, делают особо актуальными попытки типологизации современных форм хозяйственной жизни, формирующихся под воздействием определенных политических решений. Каким бы унифицирующим ни было воздействие глобализации, очевидно, что ответы на это воздействие могут в значительной степени различаться, порождая реальное многообразие современного мира. А это неизбежно влечет за собой попытки определения степени эффективности и успешности того или иного способа адаптации к реалиям современного мира. Однако в связи с этим возникает вопрос, чего больше в подобных исследованиях – непредвзятого научного анализа или оценочной идеологической тенденциозности? Или оба эти элемента неизбежно будут присутствовать при выстраивании различных моделей современного капитализма? Для ответа на эти вопросы нужно посмотреть на современные тенденции подобного моделирования.

В сфере политической и экономической теории давно признано, что капиталистическая экономика может иметь разные формы. Наиболее распространено представление об эволюционной смене форм капитализма. Одним из самых авторитетных в этом смысле является идеально-типический подход М. Вебера, ставший отправной точкой для развития теории модернизации. Такой эволюционный подход с добавлением принципа историзма привел к тому, что изменение форм капитализма стало чаще всего рассматриваться как единый закономерный процесс, в котором преобладают общие тенденции, ведущие к тому, что какая-то форма капиталистической экономики на том или ином этапе исторического развития доминирует над другими формами, трактуемыми как маргинальные отклонения от «генеральной линии».

Представления о капитализме, не испытывающие всеобъемлющего влияния историзма, имели место, но обладали (и обладают) гораздо меньшим влиянием, чем эволюционные и историцистские трактовки [Shonfield, 1964]. Ситуация несколько изменилась, когда к экономическим вопросам вновь обратились представители политической науки и социологии, которые были более склонны к построению теоретических моделей, нежели «чистые» аналитики-экономисты. Это произошло в 1980-е годы на волне критики «бихевиористской революции» и возрождения институционализма, призвавшего «вернуть государство обратно» [Bringing the State Back in, 1985]. Это привело к повышенному интересу политологов к национальным политико-экономическим системам и к попыткам обозначить различные национальные разновидности капитализма. Данная тенденция была особенно заметна в исследованиях, посвященных рассмотрению специфических черт экономики южных стран Европы (в частности, Италии и Испании). Однако все это демонстрировало, что анализ политико-экономической специфики продолжал сохранять экономическую привязку, основной задачей (и заслугой) которой была фиксация эконометрических показателей, что затрудняло теоретическую концептуализацию различных моделей капитализма.

Тем не менее несомненной научной заслугой неоинституционализма стала обоснованная критика «глобализаторского оптимизма» неолибералов, предсказывавших неизбежную унификацию мировой глобальной экономики. Неоинституционализм на основании разнообразных теоретических и эмпирических аргументов доказывал, что подобный прогноз является недопустимым упрощением реальной политико-экономической ситуации, продиктованным очевидной идеологической пристрастностью. Однако сторонники неоинституционализма зачастую поддавались «соблазну» рассматривать различные национальные варианты капитализма как нерасчленимо целые. Хотя именно деконструкция данных целостностей позволяет выделить различные элементы, комбинация которых поможет выйти за рамки сугубо национальной специфики современной экономики.

Подобное изменение угла зрения могло бы стать тем средством, которое позволило бы отойти от выстраивания единичных теоретических типов национальных экономик. Это дало бы возможность увидеть эмпирическое многообразие форм экономической жизни, которые в разных комбинациях и в различных пропорциях проявляются в том или ином регионе или в то или иное время.

Аналитические ловушки и идеологические искушения типологизации

Наиболее простой и логичный способ типологизации – это выделение двух антагонистических категорий. Не является в этом отношении исключением и типологизация моделей капитализма. При этом для всех исследователей подобных моделей один полюс остается неизменным – это модель свободного рынка неоклассической экономической теории, которая выступает принципиальным антагонистом неоинституционализма, хотя последний и пытается представить неоклассическое видение экономики только как специфическую (а не всеобщую) форму капитализма [Contemporary Capitalism, 1997, p. 55–93]. На противоположном полюсе нет четкого единства. Можно насчитать пять или шесть моделей, которые трактуются как отличающиеся от «чистой» рыночной экономики. При этом все такие модели испытывают очевидную нехватку эмпирического материала, так как в мире существует только около 25 стран с высокоразвитой формой капитализма.

Одной из наиболее показательных в этом отношении является работа М. Альберта. Он выделяет два антагонистических типа капитализма, используя для этого географические и культурные критерии. Один тип он обозначает как англосаксонский, а другой – как рейнский [Albert, 1991]. При этом модель свободного рынка у него соответствует англоговорящим странам. Вторая модель охватывает страны рейнского бассейна: Германию, Нидерланды, Швейцарию и с определенными оговорками Францию. Также к данному типу причисляются Япония и страны Скандинавии. Основным признаком данной модели капитализма провозглашается политико-экономическая способность выработки долговременных решений, которые максимизируют достижение коллективных, а не индивидуальных целей. Однако при этом совершенно не учитывается то, какими разнообразными (а иногда даже несовместимыми) могут быть сами формы коллективизма.

Здесь важно отметить, что данный дуализм в идентификации типов капиталистической экономики накладывается на политико-философскую дискуссию между неолиберализмом и социал-демократией. Такие идеологические дебаты составляют основной каркас ценностной политической полемики, оказывая очевидное «антинаучное» влияние на политико-экономический анализ[88]88
  См.: [Campbell, 2001, р. 249–282; Coates, 2000].


[Закрыть].

Одно из магистральных направлений этой «научно-идеологической» дискуссии – спор о том, какой вариант капитализма способствует достижению наибольшего успеха. Д. Коэтс в своем исследовании показал, насколько сложно дать однозначный ответ на данный вопрос [Coates, 2000]. Он разработал коэффициенты показателей экономического роста, с тем чтобы осуществить сравнительный анализ национальных экономик как частных случаев эволюции мировой капиталистической системы. Он пытался доказать ошибочность институционального подхода, «выхватывавшего» отдельные временные промежутки в развитии экономики, чтобы продемонстрировать преимущество той или иной национальной модели хозяйства, не базирующейся на «чистом» рынке. Со временем данные модели обнаруживали тенденцию к потере эффективности. Однако контраргумент сторонников институциональной экономики состоял в том, что такая модель капитализма позволяла сосуществовать достаточно высокому уровню экономической эффективности и достижению важных социальных целей (например, перераспределению доходов), которые часто представлялись недостижимыми в рамках чистой рыночной экономики.

Необходимо напомнить, что неоклассический анализ предполагает наличие идеального рынка. Это, как правило, требует нормативного предположения, что и экономика, и общество привержены данному институциональному принципу. Но при этом сами сторонники неоклассицизма не считают нужным в своих конкретных исследованиях строго следовать модели идеального рынка. Данное обстоятельство свидетельствует о том, что сама модель идеального рынка является скорее неолиберальной идеологической конструкцией, чем формой экономического анализа.

Но на практике подобная идеологизированность выходит за рамки неолиберализма и достаточно часто встречается в собственно научных исследованиях. Данный казус вызван тем, что господство неолиберализма тесно связано с экономическими успехами Соединенных Штатов Америки, поэтому некоторые аналитики всерьез полагают, что какие-то элементы неоклассической модели составляют фундамент неолиберальной парадигмы только потому, что распространены в США. При этом неолиберализм как политико-экономическая теория провозглашается верным на основании эмпирических примеров, которые являются частичными и не могут быть фундаментом универсальной теории. Кроме того, в США существуют эмпирические примеры, которые сложно вписать в неоклассическую экономическую модель, – в частности, мощный военно-промышленный комплекс. Он представлен ограниченным числом крупных закрытых корпораций, связанных между собой системой нерыночных договоренностей, а также ориентированных на получение прибыли от государства на основе не совсем рыночного механизма. Однако при этом данные предприятия оказывают существенное влияние на внедрение новых технологий в экономику США, что воздействует уже на собственно рыночный механизм. Другими словами, деятельность этого сектора американской экономики не имеет ничего общего ни с неоклассической экономикой, ни с неолиберальной политикой. Большинство исследователей в рамках неоклассицизма отреагировали на этот факт двумя способами. Некоторые вообще игнорируют существование данного сектора и его особенности в экономике США. Так, Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) считает, что можно описывать США как страну, свободную от серьезной государственной поддержки в отношении промышленной индустрии [Organisation for Economic Cooperation and Development, 1994]. Другие утверждают, что оборонный сектор экономики США так или иначе является частью «либеральной модели», не обращая внимания на проблематичность подобного допущения [Amable, 2000, р. 645–687].

Кроме того, можно достаточно обоснованно утверждать, что на уровне политической практики и идеологической доктрины неолиберализм не является целостной системой ни с точки зрения аргументации его сторонников, ни с точки зрения критики его противников [Campbell, Pedersen, 2001]. Например, неолиберализм в Дании показался бы американским неолибералам опасной социалистической химерой [Kjxr, Pedersen, 2001, p. 219–248]. Более того, существуют исследования, демонстрирующие значительные различия между неолиберализмом в США и Великобритании, хотя именно эти две страны обычно рассматривают как свидетельство единой неолиберальной парадигмы [King, Wood, 1999, p. 371–397].

Если обратиться к обобщающим работам в рамках экономического неолиберализма, то «Варианты капитализма» под редакцией П. Хэлла и Д. Суистака можно признать одной из самых амбициозных и значительных попыток обоснования дуалистического подхода [Varieties of Capitalism, 2001]. Здесь не только предпринимается попытка исследования всех развитых капиталистических экономик мира и отнесения их к одному или другому типу капитализма. Посредством сравнительного анализа делается прогноз по поводу того, в каком направлении будет развиваться индустрия той или иной страны [Ibid., р. 36–44]. Это основывается на предположении, что новации в экономике и технологическом развитии можно разделить на радикальные и поэтапные и посредством такого разделения определить, какой тип производства товаров и услуг будет соответствовать радикальной и поэтапной инновациям. Использование этого фактора развития в сочетании с огромным массивом данных отраслевого анализа делает подобный подход крайне привлекательным.

Несмотря на неопределенность относительно возможного существования третьей модели, авторы полностью сосредоточиваются на дуалистическом исследовании. Одну модель капитализма они обозначили как либеральную рыночную экономику (ЛРЭ), идентифицируя ее с политическим неолиберализмом, радикальными инновациями и новыми секторами экономики. В эту группу попали англофонные страны (Австралия, Канада, Ирландия, Новая Зеландия, Великобритания и, конечно же, США). Германия была обозначена в качестве центра второй модели, названной координируемой рыночной экономикой (КРЭ). В данной модели социальные и политические институты непосредственно участвуют в формировании хозяйственной деятельности. В этом случае имеют место социал-демократическая политика, поэтапные инновации, традиционные сектора высокоразвитой индустриальной экономики. Сюда попали развитые неанглофонные страны.

В качестве интересного эмпирического материала для подтверждения гипотезы о различном типе инноваций были использованы патентные ссылки. В англо-фонных странах ссылки в основном идут на научные источники, а в других странах Европы и в Японии – на предыдущие патенты и ненаучные источники. Однако при этом совершенно не был учтен факт, что подавляющее число научных периодических изданий публикуются на английском языке, и совершенно логично предположить, что в англоязычных странах при составлении патентов такая литература цитируется чаще. Кроме того, нужно учитывать, что в прецедентной системе права патентирование инноваций всегда было более развито, чем в кодифицированной системе. А значит, высокий уровень патентирования как правовой навык еще не есть показатель высокого уровня инноваций. Если же между этими двумя переменными проводить прямую корреляцию, то можно прийти к выводу, что инновационный потенциал в Новой Зеландии выше, чем в Германии, Швеции и Швейцарии [Ibid., р. 175].

Еще одним аргументом в пользу большей инновационности ЛРЭ стал анализ трудовых отношений. Либеральная рыночная экономика зависит от рынка труда в установлении заработной платы на основе чистой конкуренции, которая ограничивает возможности по созданию гарантий безопасного ведения бизнеса.

Кроме того, данный тип экономики сильно ориентирован на фондовый рынок и максимизацию прибыли акционеров. Такой характер экономики предполагает серьезные препятствия для мелких адаптивных нововведений, на которые работодатели тратят неадекватно мало инвестиций. Вместе с тем такая экономика более склонна к освоению радикальных инноваций, так как свободный рынок труда и деятельность акционеров позволяют сравнительно легко переключать ресурсы на новые виды деятельности.

Координируемая рыночная экономика ориентирована на корпоративные принципы установления заработной платы, серьезное регулирование рынка труда и корпоративное финансирование в рамках долгосрочных банковских обязательств. Все это предполагает прямо противоположную логику инвестирования инноваций.

Хэлл и Суистак подчеркивают, что они рассматривают две устойчивые формы капитализма, каждая из которых имеет свои сравнительные преимущества. Однако при этом КРЭ трактуется как тяготеющая к традиционным отраслям со снижающейся адаптивной способностью к изменениям, а ЛРЭ – как ориентированная на новые сферы производства товаров и услуг. Это имплицитно предполагает, что в конце концов неоинституционализм полностью примет логику неоклассицизма и в долгосрочной перспективе все институты, кроме чисто рыночных, не смогут справиться с вызовами будущего.

Возникает вопрос: если данные типы экономики стали результатом длительного исторического развития соответствующих тенденций, то означает ли это, что Германия, например, никогда не была склонна к новаторству в прошлом и остаются загадкой многие достижения данной страны в химической индустрии, машиностроении, металлообработке? А ведь все эти отрасли в свое время были в авангарде технического прогресса.

Это позволяет констатировать, что указанная выше типология статична и фиксирует состояние в определенный момент, не предполагая изменения и развития критериев анализа. Иными словами, данная типология не предполагает эволюции, игнорируя воздействие изменений на мировую экономику. Поэтому прогноз об окончательной победе рыночного механизма над всеми остальными выглядит как политическая прокламация настоящего, но не как правдоподобный сценарий будущего.

Можно сказать, что научная литература экономического неоклассицизма подвержена двум тенденциям: это либо пространственный подход (который мы проиллюстрировали выше), либо временной подход (выделение исторических этапов с точки зрения способности политических и экономических акторов к осуществлению преобразований, но игнорирование разнообразия и проблемы синхронности осуществления преобразований). Именно такая двойственная ограниченность неоклассического анализа вызывает критику в рамках неоинституционализма [Zeitlin, 2003, р. 1–30].

Кроме того, следует отметить, что неоклассический подход утверждает: все инновации в рамках новой экономики автоматически имеют радикальный характер, а инновации в традиционной индустрии по определению являются постепенными. Иными словами, определенный тип экономики с неизбежностью ведет к определенному типу инноваций. Согласно данной логике, выпуск слегка подновленной версии Windows представляется радикальной инновацией, так как информационные технологии – это часть новой экономики, а установка на автомобили водородного двигателя является частичной инновацией, так как автомобильная промышленность – это традиционная отрасль экономики. Кроме того, сторонники неоклассического подхода не пытаются оспорить ведущие позиции таких стран, как Финляндия и Швеция (типичные КРЭ), в сфере новых телекоммуникационных технологий, а также позиции всех стран Северной Европы в новых медицинских технологиях [Amable, 2003]. Более того, есть исследования, показывающие, что именно институциональная структура стран Северной Европы помогает добиваться им высокотехнологичного роста в информационной и коммуникационной сфере, и рост этот как минимум не меньше, чем в англосаксонских странах. Данные обстоятельства полностью упущены из виду у сторонников дуализма и априорного влияния рыночных институциональных структур[89]89
  Подробнее об этом см.: [Boyer, 2004а, р. 1–32; 2004b].


[Закрыть].

Неудивительно, что в рамках новой политэкономии возникло направление, которое отказывается от априорной методологической парадигмы и пытается определять характер институциональных структур эмпирически [Ragin, 2000]. При этом возникает необходимость отслеживать наличие или отсутствие тех или иных ценностных институций, специфическое сочетание которых порождает уникальную структурную целостность, так как в ряде случаев ценностные характеристики составляют целостный комплекс, в каких-то случаях они встречаются редко, а иногда вообще отсутствуют.

Еще один недостаток дуалистического моделирующего подхода к капитализму состоит в том, что данный анализ, по сути дела, не схватывает логику работы конкретных фирм, занимающихся инновационной деятельностью. Проводя инновационные разработки, любая компания одновременно нуждается в разработке продукции с минимальными нововведениями, чтобы сохранить свои позиции на рынке до тех пор, пока наступит отдача от радикальных новых разработок. Однако согласно дуалистической неоклассической модели, подобная стратегия невозможна в странах ЛРЭ, так как постепенные инновации здесь ведут к неизбежному аутсайдерству. Таким образом, парадоксальность ситуации состоит в том, что неоклассические исследования в рамках новой политэкономии опирались на пафос отказа от макроэкономического моделирования в пользу исследования конкретных акторов, однако в итоге получилось, что конкретные компании лишены возможности действовать вне рамок национального макроэкономического контекста.

Еще одним выводом сторонников дуалистической модели современного капитализма является утверждение о принципиально более эффективном корпоративном управлении в странах ЛРЭ по сравнению со странами КРЭ. Причина этого видится в том, что в либеральных рыночных экономиках управленческая власть сосредоточена в руках исполнительного директора, который ориентирован на максимизацию акционерной стоимости компании, нанимающей работников для выполнения конкретных заданий, что лишает работников возможности влиять на акционерную стоимость фирмы. Однако подобный подход игнорирует принципиальное различие между фирмой как организацией и фирмой как рыночным актором. Некорректно сравнивать преимущество фирмы как рыночного игрока и фирмы как организации. Это не разный тип фирм, это разный способ их анализа. Иными словами, проводить подобное сравнение – все равно, что сравнивать красное и сладкое. Трактовка фирмы как организации – качественно более высокий уровень анализа по сравнению с чисто рыночным толкованием деятельности фирмы в логике максимизации прибыли.

В реальности фирмы крайне разнообразны по типу организационных систем, по регулированию внутренних трудовых отношений, по внутренней корпоративной культуре, поэтому не совсем продуктивно видеть в фирмах только место столкновения рыночных интересов. Компания, которая разрабатывает собственный подход к работе среди своих сотрудников и рассматривает данный подход как свое конкурентное преимущество, не может придерживаться чисто ситуативной (проектной) кадровой политики. Привлечение персонала к процессу достижения корпоративных целей требует определенных взаимных обязательств. Стратегия ситуативного найма в принципе не способна к осуществлению подобной корпоративной политики. Данное фундаментальное различие корпоративной стратегии не является иллюстрацией различий между моделями ЛРЭ и КРЭ. Обе корпоративные стратегии можно отследить как в Соединенных Штатах Америки, так и в Германии.

Недостаточное внимание к фирме как организации в рамках неоклассической политэкономии можно трактовать не как методологический изъян, а как результат несовместимости различных «политико-экономических идеологий». Поэтому противопоставление фирмы как рыночного игрока и фирмы как организации скорее имеет ценностный идеологический подтекст, нежели отражает реальное типологическое различие в организации коллективной экономической деятельности. В рамках конкретного анализа сторонники неоклассической экономики, конечно же, признают необходимость иерархического устройства корпораций для решения проблем, которые не могут быть решены в рамках рыночного механизма [Varieties of Capitalism, 2001, p. 9], но на уровне концептуальных обобщений это признание уже не учитывается. Конечно, в рамках построения идеально-типических конструкций концептуальная логика довлеет над эмпирическим многообразием. Однако идеальные типы создаются для разработки теоретической гипотезы, которая потом подвергается эмпирической проверке. Неоклассические же типы современного капитализма были выделены вне рамок такого дедуктивного подхода. Создатели моделей ЛРЭ и КРЭ провозглашают свою приверженность первичности эмпирического материала. Последний же в обобщенном виде свидетельствует об очевидном преимуществе модели ЛРЭ перед КРЭ. Но при более внимательном рассмотрении можно обнаружить, что механизм отбора и анализа эмпирического материала и сами критерии успеха имеют очевидный ценностно-политический оттенок. Образно говоря, сторонники неоклассической политэкономии заранее были идеологически убеждены в преимуществах рыночной экономики США, что «подтвердили» эмпирическими данными.

Подобная политико-экономическая идеологизированность ведет к тому, что неоклассические сторонники дуалистической картины современного капитализма не видят существенной проблемы в том, что страны, включенные в тип КРЭ, крайне разнообразны по своему политико-экономическому институциональному устройству. Это разнообразие фиксируется, но почему-то в нем не видят теоретической проблемы. Так, в рамках КРЭ выделяется Германия как экономика, основанная на «промышленной координации», и Япония с Южной Кореей как экономики, ориентированные на «групповую координацию» [Ibid., р. 34].

Помимо этого обнаруживается «средиземноморская группа» (Франция, Италия, Испания, Португалия, Греция и Турция) как страны постаграрного развития со значительной ролью государства в вопросах экономической стратегии [Ibid., р. 35]. Однако такая трактовка не видит принципиального различия во влиянии государства на экономику, например, во Франции и Греции, что выглядит почти курьезно. Кроме того, «средиземноморская группа» обнаруживает черты как ЛРЭ, так и КРЭ, что позволяет некоторым исследователям рассматривать типы ЛРЭ и КРЭ как теоретические рамки анализа для исследования конкретного положения данных стран. Но другие авторы уверенно относят эти страны к координированным рыночным экономикам [Ibid., р. 71–103]. Такое разнообразие, тем не менее, не смущает сторонников дуалистического видения капитализма, для них основной критерий классификации – сходство или отличие того или иного политико-экономического механизма от «рыночного образца» США[90]90
  См. об этом: [Soskice, 1990, р. 36–61; Calmfors, 1988, р. 13–61].


[Закрыть].

Недуалистические модели капитализма

Как мы видим, дуалистическое видение современного капитализма очевидно отягощено идеологическими оценочными тенденциями, поэтому неудивительно, что в рамках новой политэкономии постоянно предпринимаются попытки выделить более чем два типа экономико-политического устройства. Особенно это относится к исследованиям европейских стран. Существует подход, выделяющий три модели европейского капитализма: «рыночная» (очень похожая на модель ЛРЭ), «регулируемая» (со стимулирующей ролью государства, побуждающего экономических акторов к кооперации, что очень близко к КРЭ) и государственная (государственное вмешательство в экономику по типу Франции)[91]91
  Одна из лучших подобных работ: [Schmidt, 2002].


[Закрыть]. Последняя модель выделяется во многом как исторический прецедент, который имел место во Франции со времен Шарля де Голля, но на текущий момент отошел в прошлое. Данная модель во многом является указанием на потенциал государственного вмешательства в рыночную экономику, который может быть актуализирован при определенном стечении обстоятельств. При этом, если брать не общегосударственный, а отраслевой масштаб анализа, то данная модель вполне адекватно может описать роль государства в США по отношению к ВПК.

Три указанные модели капитализма различаются не только структурно, они проявляют разную «чувствительность» к переменам, вызванным процессами глобализации и европеизации [Schmidt, 2002]. Это позволяет предположить, что развитие европейских моделей капитализма вряд ли пойдет по пути простой конвергенции. Даже в условиях очевидного сближения и унификации различные европейские правительства находят разные способы адаптации к новым условиям. Если и можно выделить какую-то общую тенденцию для развития политико-экономической ситуации в Европе, то это смягчение характерных черт той или иной модели развития через заимствование элементов из других моделей. На пути подобной диверсификации возможно появление интересных парадоксов: в Великобритании, где модель экономики крайне неустойчива, правительство во многом было вынуждено смириться с давлением глобализации. И как результат: на данный момент Великобритания лучше подготовлена к глобализационным тенденциям, чем Германия, которая благодаря силе своей экономики могла долгое время сдерживать «натиск» глобализации.

Помимо этого необходимо отметить, что при выделении трех типов европейского капитализма следует уделять принципиальное внимание значению политических дискурсов, которые способствуют формированию определенных представлений того или иного общества по поводу приспособления к меняющемуся миру вообще и к экономической ситуации в частности. С этой точки зрения в Европе можно выделить «коммуникативную» и «координирующую» формы дискурса. Первая характерна для более централизованных систем управления (например, Великобритания и Франция), которые нацелены на информирование граждан о том, что нужно делать. Вторая типична для Германии, где основное внимание уделяется достижению консенсуса между мощными акторами, которые не могут находиться под центральным правительственным контролем. Все это предполагает значительную вариативность и недетерминированность действий ключевых акторов (особенно политических), что очевидно идет вразрез с работами по теории рационального выбора, посвященными вопросам интернациональной политической экономии. В последних наблюдается довольно необычная тенденция деполитизированного изучения политики, которое пытается смоделировать различные национальные интересы простым фиксированием устойчивых предпочтений. Однако подобный подход совершенно не может объяснить, например, почему Великобритания быстрее всех воспринимала инициативы по поводу единого европейского рынка и медленнее всех откликалась на процесс внедрения единой европейской валюты. Эти процессы поддаются исчерпывающему объяснению, но последнее касается тактических и исторических особенностей в поведении ключевых политических акторов, что выходит за методологические рамки теории рационального выбора.

Еще одной крайне распространенной типологизацией моделей современного капитализма является выделение различных форм государства всеобщего благоденствия. Однако и здесь господствует сочетание географических и культурных элементов. Так, либеральная модель Welfare state ассоциируется с англофонными странами, консервативная «континентальная европейская» модель за отправную точку берет Германию, а социал-демократический тип прочно ассоциируется со Скандинавией [Esping-Andersen, 1990]. Однако в последнее время стали очевидными особенности четвертого типа, характерные для стран Южной Европы, где большую роль играет семья, а также другие неформальные институты. Кроме того, специфическая политика в сфере занятости, препятствующая раннему выходу людей на пенсию, выделяет Японию как особый (уже пятый) тип государства всеобщего благоденствия[92]92
  См.: [Castles, 1991; Daly, 2002, p. 467–510; Ebbinghaus, 2001, p. 76–101].


[Закрыть].

Еще одной методологической матрицей для построения моделей современного капитализма является социологический анализ бизнес-систем [Whitley, 1999]. Различные типы подобных систем (фрагментированные, индустриально районированные, информационно изолированные, государственно организованные, совместные и высококоординированные) связаны с определенными поведенческими характеристиками [Ibid., р. 42]. На этом основании можно выделить пять идеальных типов фирм (оппортунистические, производительные, изолированно иерархические, совместно иерархические, объединенно иерархические) [Ibid., р. 75]. Различные способы взаимодействия этих типов накладываются на фундаментальный институциональный контекст (государственная финансовая система, квалификация государственного управления) [Ibid., р. 84]. Чаще всего к такому социологическому анализу прибегают при анализе дальневосточных стран (Япония, Корея, Тайвань и т. д.), поэтому данные исследования свободны от идеологической ангажированности неолиберальных (и противоположных последним) ценностных акцентов.