Текст книги "Ищи горы"

Вспомнив Бакнию, Дан спохватился. Вход в святилище уже брезжил светлым пятном на фоне черноты. Пока он один… Он дал вызов по ближней связи, откликнулись оба, и Маран, и Поэт.

– Маран, как ты? – спросил Дан.

– Нормально, – ответил тот, но вмешался Поэт и перебил его. – Неважно, Дан. Вы еще долго?

– Кончаем.

Дан отключился и заторопился к выходу.

Уже протянув руку к полотнищу, занавешивавшему вход в шатер, Дан услышал свое имя и так и застыл на месте с поднятой рукой.

– Ты не веришь Дану? – Голос Поэта.

– Дану? С чего ты взял? Я верю Дану. Ты мог слышать… как я называл его своим другом… а своим друзьям… я верю абсолютно…

– Почему же тогда?.. – начал было Поэт, но остановился на полуслове. – Откровенно говоря, меня подтолкнули твои вчерашние слова.

– Мои слова? – удивился Маран. – Разве я вчера… был в состоянии произносить речи?.. Не помню.

Поэт помолчал.

– Ты бредил, – сказал он наконец неохотно.

– Даже так?

– Ты говорил… В бреду ты разговаривал с Мастером. Ты говорил, что хотел разбудить людей, хотя и не знал, настало ли уже утро.

– Не помню.

– Зато я помню. Какой спящий скажет спасибо, если его разбудят среди ночи, спросил ты. Я отвечу тебе: тот, которому снятся кошмары.

– Может быть.

– Теперь я лучше понимаю, насколько ты был прав тогда, что не хотел уезжать из Бакны. Да, пусть Лайва приказал бы убить тебя, меня – лишь бы привести людей в чувство, разбудить… Ведь так и вышло, когда ты подал пример мужества…

– Да какого… мужества… Поэт?

– Ты ведь мог улететь с Даном.

– Кто же… об этом… знал?

Дан стиснул зубы. Его невыносимо угнетал прерывающийся голос Марана. Неужели Поэт не чувствует, как тяжело Марану даются слова?

– Об этом не знали, пусть так. Но тебе же ничего не стоило спрятаться, исчезнуть… если б ты только захотел, тебя бы век искали, не нашли… Словом, мне не ко времени тут прохлаждаться. Я ведь кое-что могу, Маран. И сейчас, когда все там начинается сначала, я не имею права быть в стороне. Ты меня понимаешь?

– А ты… в этом сомневаешься?

– Почему же ты не хочешь, чтоб я уезжал?

– Разве… я это… говорил?

– Нет, но это видно по твоему лицу.

– Неужели?

– В чем дело, Маран?

Маран не ответил. Дан выждал еще пару минут, но так ничего больше и не услышав, приподнял полотнище и вошел. Он уже догадался. Догадался и Поэт. Услышав шаги Дана, он стремительно обернулся к нему.

– Дан! Надо срочно что-то делать! – Он снова круто повернулся к Марану. – Умирать собрался? Не смей об этом и думать, слышишь?! Я не позволю!

– Не думаю, – отозвался Маран тихо.

– Не морочь голову! Дан, ты только посмотри на него…

Дан подошел поближе. Землистая бледность, синяки под глазами и ввалившиеся щеки Марана напугали его больше, чем он мог себе представить. Невольно вздрогнув, он протянул руку к шарику «кома».

– Не надо, – выдавил из себя Маран. – Подожди. Зачем все портить? В конце концов… я сам во всем виноват… Подождем до ночи… До ночи продержусь… даю слово.

Дан еще смотрел на него в нерешительности, когда в ухе у него прозвенел тоненький сигнал вызова, и взволнованный голос Индиры прокричал:

– Дан, дело плохо. Дай ему срочно две капсулки кардио-форте и подумай, где можешь принять орбитолет. В течении двух часов – стимулятор действует два часа – он должен быть на станции.

– Он говорит, что дотерпит до ночи, – ответил Дан ошеломленно.

– Он много чего говорит. Все! Сердце сдает. Гемоглобин полетел. Решай, где. Жду на связи через двадцать минут.

Индира отключилась.

– Что случилось? – спросил Поэт. Индира говорила с Даном по личной связи, и остальные не могли ее слышать.

Дан копался в своих коробочках. Куда запропастился этот чертов стимулятор?! Наконец нашел, выловил непослушными пальцами две капсулы и наклонился к Марану.

– Глотай… Надо переправить Марана наверх, – запоздало ответил он на вопрос Поэта. – Индира спрашивала, куда послать орбитолет.

Они с Поэтом растерянно смотрели друг на друга, когда Маран, облизав пересохшие губы, снова вмешался:

– Дан, иди к кехсу. Попроси отпустить нас. Скажи, что климат пустыни вреден при этой болезни… Ну наври что-нибудь… Попроси этих… изабров… отъедем на пару вент на север… там пусто…

– Ты не сможешь ехать верхом.

– Смогу. Надо позаботиться об Ат. Скажи кехсу, что она знает язык книг, ее пощадят… даже возьмут в Лах…

– За Ат не беспокойся, – неожиданно сухо сказал Поэт. – Она не пропадет.

Дан изумленно поднял брови. Маран слабо улыбнулся.

– Ревнуешь, что ли? Только к кому?

Поэт, насупившись, промолчал.

– Дитя, – сказал Маран с усмешкой. – Тянется к игрушке только после того, как она приглянулась другому… Или приглядела другого?

– Приглядела. – Поэт, наверно, сам почувствовал, что его ревность смешна, и говорил спокойно. – Я был только мимолетным увлечением. На большее у меня нет шансов. В этой пустыне главный признак красоты – высокий рост. Чем выше, тем лучше.

– Да? Только не говори мне, что наша эстетка влюбилась в Дана.

– Дан не эталон. Как и ты. – Поэт насмешливо улыбнулся. – Конкуренцию с лахинами вам не выдержать.

– Ну и кто же счастливый избранник? – Фразы давались Марану легче, видимо, начал действовать стимулятор.

– Наша сердцеедка провела сегодняшнюю ночь в шатре кехса.

– Кехса? Лахицина?! – воскликнул Дан.

– Да.

– Тем лучше, – сказал Маран. – Одной заботой меньше. Иди, Дан. Пока Индира не устроила тут второе пришествие бога Неца.

– Кого?! – Дан уставился на него, вытаращив глаза. – Почему бога Неца? Почему второе?

– Не знаю. Соскочило с языка. Иди… Как вымыться хочется, великий Создатель. И положить голову на подушку… – Он закрыл глаза, и Дан замер. Только услышав неровное, тяжелое дыхание, он торопливо вышел из шатра.

Дан сидел перед большим экраном, в сотый раз просматривая материалы о Лахе. Первый видоролик был отснят с высоты птичьего полета. Под крылом зонда – крылом, ибо зонд был сделан в форме птицы, медленно поворачивался вокруг оси огромный полуостров, почти остров, связанный с материком узким перешейком шириной всего в несколько десятков километров… Почему несколько? Он отлично знал точную цифру – тридцать два. Леса, озера, равнины, равнины… В Лахе действительно не было гор, высота самых крупных холмов не превышала пятиста метров. Земля тучная, плодородная, не истощенная веками эксплуатации, не отравленная удобрениями, вода в реках прозрачная, не загрязненная никакими стоками. Небольшие деревни, несколько мелких городов и Лах, великий Лах… почти великий Рим, но сходство с вечным городом ограничивалось эпитетом великий и краткостью имени… внешнее сходство, конечно, о внутреннем судить было труднее. Ни колонн, ни арок… Город был непомерно велик, местная архитектура имела не совсем обычную для подобного периода тенденцию строиться вверх, оставляя достаточно пространства для обширных площадей и широченных улиц, какие Дану приходилось видеть разве что в земных городах застройки времен автомобильной эры, в дофлайерную эпоху.

Камера завершила общий обзор и пошла вниз, к центральной площади города. В середине ее высился обелиск основателю Лаха – сильно вытянутый в длину конус, сложенный из идеально обточенного белого камня. Напротив стоял дворец Малого Совета, оригинальное сооружение, своеобразие которому придавал неожиданный конструкторский прием: все лестницы этого шестиэтажного здания были вынесены наружу, начинаясь от расположенных в шахматном порядке высоких параболических дверных проемов, они спускались к земле под довольно острым углом. Вертикальные грани ступенек, сплошь покрытые резьбой, служили главным украшением этого странного фасада. Дан находил в конструкции дворца некоторое сходство с бакнианским Старым залом, но впечатление здесь создавалось совершенно иное. Прямые линии лестниц и строгий облик фасада своей четкостью напоминали о здравомыслии – основе характера его строителей. Как это было далеко от особой утонченности изгибов легких, пронизанных воздухом лестниц Расти и изысканно прихотливой формы Старого зала… Да и внутри наверняка… Дан представил себе Старый зал таким, каким увидел его в первый раз на концерте Поэта, огромную каменную чашу, на внутренних стенках которой, тесно прижавшись друг к другу, сидело в нетерпеливом ожидании несколько тысяч человек… Тут, в Лахе, конечно, не пели, а заседали, лахины – люди, мало склонные к поэзии, вот владение мечом – дело другое… Перед зданием и вообще на площади толпились люди, в основном, воины в кожаных штанах и китах – как большинство государств рабовладельческого периода, Лах постоянно вел завоевательные войны и содержал огромное по тем временам войско, прекрасно обученное и организованное. Профессия воина была не только опасной, но и выгодной и почетной, а наибольшим авторитетом пользовались военачальники, особенно, полководцы – высшее воинское звание в Лахе. Полководцы назначались выборным органом – Малым Советом и при решении вопросов внешней политики… чаще вопроса войны и гораздо реже – мира… принимали полноправное участие в их обсуждении, составляя вместе с членами Малого Совета так называемый Большой Совет…

Мелко зазвенел пульт, лежавший на столе рядом с Даном. В переводе на человеческий язык это означало «свежие новости», и Дан машинально переключил экран. Он увидел извивавшуюся меж барханов вереницу пеших воинов, замыкавших шествие, затем, переместившись влево, зонд поймал в объектив авангард, конницу на изабрах… будь здесь Ника, она сразу же поправила б его – не конницу, а изабрицу… Лахины покидали пустыню. Неужели они оставили развалины полностью? Нет. Поднявшись выше, зонд увеличил обзор, захватив в краешек панорамы остатки циклопических сооружений бывшего города, которые Дан по привычке продолжал называть скалами. Вдоль той памятной «скалы» тянулась цепочка шатров, а чуть южнее в кадр попал частокол из самых настоящих бревен. Однако! Дан присвистнул. Подобной предусмотрительности он не ожидал. Тащить бревна через всю пустыню… Интересно, а почему их не использовали для постройки загонов, где держали пленных людоедов? И где, кстати, уцелевшие дикари, что с ними сделали лахины? Отпустили на волю? Убили? Вряд ли, особой кровожадности за ними не замечалось. Может, угнали в рабство? Ну да, зачем им рабы, ничего не умеющие делать, да еще и пожирающие друг друга? Нет, конечно, не угнали. А Ат? Что сталось с Ат? Забрал ли Лахицин ее с собой? Дан вспомнил немного смешную обиду Поэта. «Вообрази себе, Дан, эта маленькая развратница вдруг подкралась к кехсу и буквально обвилась вокруг него. Честное слово, она чуть не принялась ласкать его у меня на глазах. К счастью, в этот момент вошли Маран и Нахт, и кехс отстранил ее. Отстранил, но не прогнал. Тоже хорош, а?..» Дан снова коснулся сенсора и вернулся в Лах, к зданию Малого Совета… Совет этот только именовался Малым, на деле в нем был восемьдесят один человек, избирался он прямым голосованием всеми полноправными гражданами Лаха… С какой горечью Маран сказал: «Даже лахины, наше далекое прошлое, и то имеют право выбора. А мы»… Разговор этот был незадолго до отлета Поэта, Маран уже выздоравливал… Мудрено не выздороветь, когда… Персонал станции ходил на цыпочках, было обеспечено все – от костного мозга до свежеприготовленных соков, Индира не оставляла Марана без присмотра ни днем, ни ночью, Дан даже заподозрил, что она всерьез увлеклась благородным обликом своего пациента, а может, и его небанальной биографией… Позднее, когда Маран встал и частично вышел из сферы влияния Индиры, влечение это стало еще более заметным. Высокая глазастая индианка с мальчишеской фигурой и коротко стриженными иссиня-черными волосами постоянно попадалась Дану в коридорах, оранжерее, библиотеке… Некоторое время это его удивляло, потом он сообразил, что причиной тому его постоянное пребывание в орбите Марана. В порядке эксперимента он решил почаще оставлять Марана одного и сразу потерял Индиру из виду. Эта история отчасти забавляла его, отчасти беспокоила, все-таки межпланетный роман относился к абсолютно неизведанной области человеческих взаимоотношений, он мог быть чреват непредвиденными осложнениями… Впрочем, существовал ли роман на самом деле, или это резвилось его богатое воображение? Маран был, как всегда, непроницаем, задавать вопросы Дан стеснялся, зная о присущей бакнам сдержанности в разговорах на подобные темы… Но не спрашивать же Индиру? Собственно говоря, он понимал, что сует нос не в свое дело, но… Если честно, его снедало любопытство, ему хотелось увидеть Марана влюбленным. Правда, он совершенно не представлял себе его в таком качестве… Наверно, именно поэтому ему хотелось увидеть это воочью… Но, с другой стороны, как раз потому, что не мог представить себе Марана влюбленным, зато прекрасно представлял влюбленных в того женщин, он боялся повторения истории с Ланой… Нда. Он вспомнил тот вечер в Бакне, когда вернувшись поздно вечером с состоявшейся в горах встречи с курьером Разведки, вошел в квартиру в уверенности, что Марана еще нет, и невольно подслушал не предназначенный для его и вообще чьих бы то ни было ушей разговор… «Я понимаю, ты не любишь меня»… Несчастный женский голос и долгое молчание в ответ… И все остальное, он ведь стоял за неплотно прикрытой дверью минут пятнадцать… Потом ушел и долго бродил по городу, размышляя над услышанным, а на следующее утро завел с Мараном разговор, некоторым образом поставивший его в тупик, но многое и прояснивший, ведь именно тогда он узнал, что система отношений между мужчиной и женщиной в Бакнии как бы обратна той, к которой он привык, что инициативу обычно проявляют женщины… Интересно знать, сама ли Индира сделала первый шаг?.. если сделала, конечно… И если Маран отреагировал, то потому ли, что Индира ему нравилась или просто исходя из бакнианских установок… Если второе, то… Дан вздохнул. Ему очень нравилась веселая и разговорчивая Индира, и увидеть ее несчастной он не хотел бы… Хотя почему несчастной? Лучше безответная любовь, чем никакой, и уж наверняка приятней безответно любить Марана, чем взаимно – такого размазню, как он, Дан… Бедная Ника!.. Дан уныло взглянул на дату в углу монитора. Когда он увидит Нику? Одному господу богу ведомо, сколько продлится экспедиция в Лах. Это смотря, что там придется делать. Пока они этого не знали, из центра пришла только короткая рекомендация изучить все, что есть на станции о Лахе. Дан догадывался, что путешествие в Лах должно быть связано с материалами, отосланными на Землю. Главный компьютер станции не смог расшифровать тексты на листах, столь удачно прихваченных Мараном в подземелье, и их пришлось переправить на центральную базу Разведки, на Землю. То же таинственная коробочка, найденная Даном… Правда, она уже не была таинственной, осторожные, в первом приближении, исследования показали, что это нечто вроде кассеты, заключавшей в себе пленку с записью, изрядно попорченной временем и сыростью… впрочем, Дан это и подозревал с самого начала, несмотря на кажущуюся нелепость подобного подозрения… Словом, все отправилось в земные лаборатории, а сотрудникам станции осталось только гадать на кофейной гуще, как сердито бросил, не получив с очередной почтой никаких новых сведений с Земли, Патрик, начальник работавшей на Перицене и над Периценой группы разведчиков. Дан гадал, как и прочие, просматривая – иногда один, иногда вместе с Мараном, снятые в подземелье кадры. Особенно его занимал «бог Нец», но лицезрение выразительных черт статуи каких-либо гениальных догадок ему не подсказывало. Маран помалкивал, если у него и возникали прозрения, он предпочитал держать их при себе. Больше всего Дан ломал голову над трехпалой рукой бога. Был ли это какой-то малопонятный символ? Или?.. Когда он пристал к Марану, допытываясь, что тот думает по этому поводу, Маран ответил ему вопросом:

– А что ты думаешь по поводу троичной системы счета?

– У лахинов?

– Не только. Она принята у большинства народов, населяющих континент.

– Откуда ты знаешь?

– От компьютера, – усмехнулся Маран.

– А почему ты запрашивал эти данные?

– Как раз потому.

– Что ты вещаешь, как пифия, – рассердился Дан. – Говори по-человечески. Объясни толком, что ты имеешь в виду.

– Не буду. Не хочу внушать тебе свои домыслы. Подумай сам, если ты придешь к тому же, значит, мы оба близки к истине.

И Дан думал. То, что он надумал, показалось ему самому настолько фантастичным, что он предпочел держать свои догадки при себе. Да и зачем гадать до поры, вот когда выяснится, что записи невозможно расшифровать, или когда их расшифруют, и они ничего не дадут… Собственно, и тогда гадать незачем, подытожив все данные, они получат компьютерную оценку на основе наибольшей вероятности… Потому и из него, Дана, не выйдет ничего стоящего, что своей собственной голове он предпочитает компьютер. А вот Маран обходится без компьютеров. Правда, он к ним не привык… счастливый человек… Что же все-таки им придется делать в Лахе? Наверняка шеф решил использовать их знакомство с Лахицином. В этом сверхзасекреченном Лахе кехс явно один из допущенных ко всему, связанному с городом в пустыне, быть может, это выход на книги, вывезенные лахинами из подземелья… Не только, еще и выход на сведения о городе, тщательно собранные лахинами перед походом… Помимо прочего, Лахицин это личность, если бы приняли решение о контакте, кехс мог бы… Чушь, конечно, они даже с Тореной связываться боятся, какая уж тут Перицена! А ведь такие, как Лахицин, в состоянии вполне адекватно отреагировать… Дан вспомнил последний разговор с кехсом – когда пошел просить того разрешить им уехать. Лахицин доверительно сказал ему: «Я рад был узнать об этих болезнетворных парах. Хуже нет, когда не распознаешь естественную игру природы и приходится объяснять ее вмешательством богов». Это «вмешательством богов» прозвучало так, что Дан понял: вольнодумный кехс в богов не верит. И не только в богов. Выслушав просьбу Дана, он в раздумьи наклонил голову, потом сказал: «Хорошо. Только поезжайте через северный проход. Иначе Деци задержит вас. Тайны Лаха ему дороже жизни храбреца. Доброго пути. Если после выздоровления Марана решитесь на путешествие в Лах, назовете мое имя у восточных ворот. Я поручусь за вас перед Советом. И передай Марану – пусть не ищет доказательств своего происхождения. Мне все равно, сын он Чицина или нет. Он воин, это важнее»… Воин. Для лахина – высшая из похвал. Помолчав, кехс добавил: «Я и тобой доволен. Ты человек надежный и верный.» И Дан с ужасом ощутил, как его губы сами собой растягиваются в радостной улыбке. Он попытался – внутри, для себя – придать своей радости иронический оттенок, но не сумел. Смешно это или нет, он был горд похвалой человека из времени, эквивалентного поре младенчества человечества. Правда, чуть позднее, он понял, что комплимент кехса был, если можно так выразиться, с двойным дном, позднее, когда они уже садились на своих изабров… Маран прошел три или четыре метра от шатра до изабров, которых придерживали два молчаливых воина, с трудом, пошатываясь от слабости, но упрямо отверг предложение сесть позади Дана и держаться за него, влез в седло… Уперся, как осел, подумал, но не сказал Дан, ибо не знал аналогичного ослу бакнианского животного… И тут кехс неожиданно вышел из своего шатра, наверно, отказавшись от собственного решения хотя бы формально делать вид, что не знает об этом отъезде, видимо, счел подобные уловки ниже своего достоинства. Он подошел к Марану и сказал: «Удачи в пути и здоровья. Ты сделан из материала, из которого делаются полководцы. Всегда помни об этом.» И тогда Дан понял. Из материала, из которого делаются полководцы. Лидеры. А он, Дан, из чего? Конечно, из того материала, из которого делаются верные и надежные помощники полководцев. Только и всего. Ну и что? Почему его так уязвила эта догадка? Разве он когда-нибудь был о себе мнения более высокого, чем кехс? Да он и сейчас о себе не особо лестного мнения! И все-таки. Странно, пару лет назад ему и в голову бы не пришло… Подумав, Дан вытянул из темного угла памяти эпизод, задвинутый подальше и заваленный другими воспоминаниями. Было это года четыре назад. Как-то ночью Ника сказала ему: «Не обижайся, Дани, но иногда я сама не понимаю, за что я тебя люблю. Неужели только за это? Ведь в тебе, извини, совершенно нет мужского начала, во всяком случае, выше пояса»… Что и говорить, это Ника вытащила его на базу, он так и проторчал бы всю жизнь на Земле и околоземных орбитах… «На Земле слишком спокойно, Дан. Здесь можно проспать целую жизнь»… И однако не база его разбудила, каким аморфным он был в первое свое пребывание на Торене, сущая медуза! Что его встряхнуло? Бакния? Да, конечно. Но что именно? Унизительное ощущение собственной беспомощности? Не слишком лестное для самолюбия постоянное сравнение то с Поэтом, то с Мараном? Он вспомнил разговор с Поэтом – там, на Перицене, в отсутствие Марана, работавшего у загона, пока он, как истеричка, отсиживался у костра, воротя нос от малоприятных сцен. Что-то они с Поэтом обсуждали, зашла речь о Доре, о его «цеплянии» к Марану…

«Видишь ли, Дан, – задумчиво говорил Поэт, – Дор ревнует меня к Марану. Это трудно объяснить. Ты ведь знаешь, мы росли вместе. В какой-то момент или, вернее, с какого-то момента мы с Мараном стали ближе друг другу. Не потому что он жил у нас… после смерти его отца, мать умерла еще раньше – не знаю, говорил ли он тебе об этом? Говорил? Ну вот… Дело не в этом. Просто мы с ним больше похожи. Нет, не то – у нас больше общего. Элементарная вещь: Дор всегда был невероятно силен физически, а мы с Мараном… В детстве он был маленьким, как я, да еще и тощим, его часто задевали соседские мальчишки, дразнили – из-за отца, тот долгие годы был без постоянной работы, пил, сутками валялся на лавке или, еще хуже, бродил пьяный по улицам… И знаешь, он… Маран, конечно… считал делом чести набить морду любому обидчику лично, хоть убей – он не позволял Дору за себя заступаться. Сколько раз его били до крови – мне иногда казалось, что у него напрочь отсутствует чувство страха. У меня – нет, каюсь, бывало, я позволял Дору защищать себя. Потом я понял, что и у Марана есть и чувство страха, и чувство боли, просто он всегда пересиливал себя. И когда я это понял, мне стало стыдно прятаться за спину Дора, я стал вести себя, как Маран. Во всяком случае, старался. И все изменилось. Одно дело – человек, сильный настолько, чтоб никого не бояться, другое – заменяющий физическую силу душевной. Абсолютно разные условия для самовоспитания. Началось с этого. А вообще-то мы стали как-то… ну не знаю – отдаляться от Дора, что ли?.. когда в нашу жизнь вошел Мастер. Это может показаться тебе сказкой, но было именно так: я пел песни мальчишкам на пустыре, а Мастер проходил мимо. Он позвал меня к себе, и с этого все началось. Вся жизнь, я б сказал. Ну и… В Бакнии испокон веку было в особом почете то, что вы называете литературой. Дор, конечно, не подавал виду, но переживал из-за своей полной неспособности к слову, при том, что я и Маран – ну ты знаешь… Естественно, это он сам себе сдуру вдолбил, но он решил, что он нам не чета, что он ниже, проще и еще бог весть что. Он внушил себе, что мы от него отдалились, когда на деле он сам себя отдалил… ну, может, что-то и проскользнуло, если быть абсолютно честным, Маран мне и правда ближе, да и я ему, думаю, тоже… Потом, когда у Марана начались все эти его… зигзаги, мы с ним рассорились. Вплоть до полного разрыва. Не могу сказать, что Дор этого не переживал, переживал, пусть не так тяжело, как я, но с другой стороны… Он словно получил меня в безраздельное владение. Кстати сказать, я ему всегда был понятнее, я человек открытый, не то что Маран. Когда же Маран вернулся – так, наверно, правильнее будет выразиться, Дор, конечно, обрадовался, но в то же время… По-моему, в глубине души он считал, что Маран слишком быстро отвоевал свои позиции. Ему казалось, что наши с Мараном разногласия не могли исчезнуть вдруг, не оставив следа, по его мнению, я и он должны были быть чем-то отделены от Марана… Ну понимаешь, мы ребята правильные, а он неправильный, мы чистые, а он вылез из дерьма, и что из того, что побежал в баню – он все равно там был, и если даже мы его пустим в компанию, то на одном диване с ним сидеть не станем или хотя бы немножко отодвинемся. Но оказалось, что все не так, по крайней мере, что касается меня. Отсюда и его ревность – если этот термин применим в отношении дружбы. Ее питает и подозрение… абсолютно незаслуженное, могу поклясться!.. что я считаю себе ровней скорее Марана, чем его. И наоборот.»

Дан вздохнул. Не мучает ли и его самого подобное чувство – что он неровня Марану или Поэту? Навряд ли. Во всяком случае, не в глазах того или другого. Вот в глазах Ники… Неужели она никогда не станет его уважать? Как обидно, что нет прямой связи, услышать бы ее голос не в записи, а на самом деле, поговорить… обо всем остальном нет и речи… Но об этом лучше пока забыть.

Он коснулся сенсора, экран засветился, запись пошла с того места, на котором он, задумавшись, остановил просмотр. Итак, Лах, великий Лах…

– Дани! – произнес невероятно родной и невозможно близкий голос за спиной. – Дани! – И чьи-то руки – руки Ники, их прикосновение он отличил бы и во сне, и в бреду, легли ему на плечи.

Железный Тигран пододвинул кресло и сел за стол.

Как он догадался привезти Нику, как вспомнил о ней среди тысячи дел… Этого я тебе никогда не забуду, подумал Дан, влюбленно глядя на шефа. Он чуть повернул голову и встретился взглядом с Никой, сидевшей рядом с Индирой на низеньком диванчике у стены. Его снова бросило в жар, он еще ощущал в объятьях беспредельно желанное, горячее тело Ники. От избытка чувств он даже закрыл глаза. Если б кто-нибудь взял на себя труд упорядочить его хаотические мысли, он получил бы примерно следующее: я – счастливчик, избранник судьбы, я родился на лучшей планете во Вселенной, у меня самая прекрасная возлюбленная на свете, я занимаюсь самым интересным делом в истории человечества, у меня самый умный и добрый начальник, самые верные и замечательные друзья, я избранник судьбы…

– Прошу внимания, – сказал Железный Тигран, и «избранник судьбы» очнулся.

– Как у тебя, Лино? – спросил Тигран у сидевшего за соседним столом связиста станции.

– Все на связи, шеф, – бодро отрапортовал тот, снимая пальцы с сенсоров пульта.

Железный Тигран поправил приколотый к лацкану микрофон, почему-то алый, похожий на цветок, какие некогда вставляли в петлицу.

– Перицена, приветствую всех, – заговорил он негромко. – Проверка связи, ребята. Прошу отвечать. Первая группа.

– Слушаем, шеф, – отозвался веселый молодой голос. – Из четырех членов группы на связи трое. Четвертый работает, подключиться не может.

– Хелло, Джерри… Вторая группа… Здравствуй, Костя. Все на связи?

На подобном совещании Дан присутствовал впервые. Идя в зал, он и не подозревал, что участвовать в разговоре будут все разведчики, находящиеся на Перицене и около нее… Хотя, пожалуй, можно бы и сообразить, в зале было всего-то человек двенадцать, включая Нику, Индиру и инженера систем жизнеобеспечения станции…

Закончив перекличку, Железный Тигран перешел к делу.

– Я привез перевод ваших находок, – сказал он. – Сейчас вы с ним ознакомитесь. Потом краткий обмен мнениями, время на обдумывание и завтра окончательное обсуждение. Предварительно скажу, что догадка Марана подтвердилась. Язык записей и язык дикарей несомненно один и тот же, просто за прошедшее время – ориентировочно двести-двести пятьдесят лет, он настолько деформировался, что это затруднило расшифровку. А теперь перевод.

На большом экране, полукругом охватывавшем половину зала, появились хорошо знакомые Дану листы «пергамента». Первый из них придвинулся, давая возможность рассмотреть покрывавшие его загадочные знаки, потом знаки исчезли, их заменил текст на интере. Одновременно зазвучал голос диктора. Слишком крупные буквы раздражали Дана, он закрыл глаза и стал слушать.

– Вчера в полдень… руки со дня основания города и страны Атаната произошло страшное. Перед словом «руки», как видите, находится одно из выражений, не поддающихся переводу, – интонация голоса изменилась, из торжественной стала деловой. Дан открыл глаза… Действительно, в текст на интере были вкраплены отдельные слова на языке оригинала. – Видимо, это порядковое числительное.

– А что значит «руки»? – спросил голос, слегка усиленный динамиками.

Железный Тигран положил палец на сенсор, остановив демонстрацию.

– Ну, Джерри, – сказал он недовольно. – Имеется в виду число пальцев на руке, разве не ясно?

– Это мне ясно, но какое именно? Три или пять?

– Пять, – сказал Маран, сидевший напротив Дана и смотревший вместо экрана в потолок.

– Почему?

Маран задержался с ответом, и Дан подумал, что он сейчас опять произнесет сакраментальное «интуиция», но тот объяснил:

– У жителя Перицены пять пальцев на руке. Если б имелась в виду не его рука, а какая-то другая, было бы дополнительное определение. И потом, в языке дикарей есть число «три».

Железный Тигран кивнул.

– Согласен. Пошли дальше.

– Великий ужас опустился на древнюю землю Атанаты, нежданный и непонятный. Я провел в Верхнем храме все утро, просматривая книги и отбирая те, которые нуждались в новых переплетах. И вдруг почувствовал, как заколебалась земля, мягко подняв и опустив камни основания храма. Когда вместе с прочими служителями и пришедшими в этот ранний час помолиться великому богу Засану верующими я выбежал на площадь перед храмом, взору моему представилось зрелище, величественнее и мучительнее которого я не видел в своей жизни. Возвышавшаяся над городом башня Дома Правителя пошатнулась и на наших глазах рассыпалась в пыль. Вслед за ней стали рушиться другие высокие строения города. Я услышал рядом с собой голос Старшего жреца храма.

– Великий бог Засан покарал неверных, – проговорил он торжественно.

Я не жрец, я всего лишь скромный хранитель книг, не посвященный в тайны богов и веры, но мне показались кощунством эти слова, ведь мы видели гибель великого города и великого народа. Однако я не посмел возразить жрецу. Простая женщина из верующих вскричала, как безумная:

– Какие неверные?! Там мои дети! Там были мои дети! Ваши боги убили их, когда я молилась за них в вашем храме! Мои дети…

Тогда закричали и заплакали остальные, но заглушая их вопли, от гибнущего города до нас докатился повергавший душу и разум в ужас гул, в котором слились грохот рушившихся зданий с подземным рокотом и – то ли я услышал его, то ли он пригрезился мне – многоголосым воем. Над развалинами домов показались языки пламени. Земля продолжала слегка колебаться, но храм за нашими спинами стоял несокрушимо, как и высившийся… к заходу солнца… Непереводимое слово, очевидно мера длины, – эта вставка потрясла Дана своей неуместной рациональностью, он выпрямился в кресле и уставился на экран, на котором, впрочем, ничего не происходило – …величественный храм покровительницы города богини Анант. Река времени, бесконечно долго омывавшая древние храмы, не сдвинула с места ни одного из камней, на которых они покоились. Каково же было наше изумление, сменившееся леденящим ужасом, когда гигантский храм Анант словно оторвался от земли и поднялся в воздух – но не для того, чтобы улететь в небо, а чтобы рассыпаться в прах. Потрясенные гибелью храма верующие попадали ниц, некоторые рвали на себе волосы и голосили, но самое тяжкое испытание еще ждало нас впереди. Небывалый, разрывавший уши грохот донесся до нас от храма Анант, а потом мы увидели невиданное. Равнина между храмом Анант и храмом Засана задвигалась, вспучиваясь и опадая. Словно войско великанов, живущих во чреве земли, шло на нас войной, задевая головами тонкое покрывало цветущих трав. Вот они дошли, отшвыривая толчками обезумевших людей и вступили под основание храма. Первые из великанов толкнули снизу большие камни, на которых он стоял, оторвали их вместе со ступенями от земли и опрокинули. Основание увлекло с собой фасад, смяло крышу и боковые стены. Нам повезло, что стены упали в противоположную от нас сторону, иначе они погребли бы нас под собой… Впрочем, кто знает, повезло ли?.. Хотя на меня не упало ни единого камешка, вздыбившаяся земля частично засыпала меня, и я потерял сознание. Когда я очнулся, была ночь. Темная, беспросветная, беззвездная ночь, и даже горевшие на развалинах гигантские костры, которых не разжигала рука человека, виднелись, как сквозь туман. Прошло много часов… Понятие идентифицировано условно, – вставил диктор, – …прежде чем мы, немногие уцелевшие, поняли, что это была вовсе не ночь. Вначале, найдя друг друга наощупь, мы решили дождаться рассвета, хотя те, которые не потеряли сознания, утверждали, что стемнело вдруг, в середине дня. Но более здравомыслящие не поверили, подумав, что у говоривших так отшибло память. Однако счетчики времени описали уже трижды по три руки, а летняя ночь длится… Дальше идет число, которое по троичной системе мы идентифицировали как восемь…