Текст книги "Бухарские миражи"

Ансамбль Пои-Калон

Ансамбль «Пои-Калон». Фото 2014 г.

У каждого туриста, приезжающего в Бухару и посетившего многочисленные ансамбли города, складываются свои – особые – впечатления от увиденного. У кого-то, сразу всплывает образ ходжи Насреддина, которого, возможно, и сейчас можно встретить на пёстром восточном базаре. У кого-то – бухарский гарем, заполненный пышногрудыми гуриями. А кое у кого, впервые увидевшего минарет Калян /Калон/ («большой»), вспыхивают в возбуждённом мозгу картины деспотической казни в поздне-феодальной Бухаре. Особенно после того, как некоторые усердные гиды расскажут вам о том, как сбрасывали с этого минарета преступников и неверных жён. Образ «смерть-башни» сохранился ещё с советских времён, когда в угоду существовавшей идеологии было выгодно представлять дореволюционную Бухару, как средоточие мракобесов и тупых эмиров. Вполне возможно, что когда-то, кого-то и спихнули оттуда разок-другой, хотя наши бабушки и дедушки подобных историй так и не смогли вспомнить.

В сознании же большинства бухарцев нашего поколения образ минарета Калон всегда ассоциировался с бухарским фаллосом.

– «Ну как – стоИт?» – встретив неожиданно земляка на чужбине, в первую очередь справляется бухарец.

– «СтоИт» – успокаивает тот в свою очередь, широко улыбаясь.

Это означает, что пока он стоит, Бухаре ничто угрожать не может. Так и подмывает воскликнуть: «На том стояла, стоит, и стоять будет земля рус… – ой, простите – бухарская!»

А теперь, давайте ознакомимся с короткой и весьма распространённой справкой.

Итак, на подходе торговой улицы к главному перекрёстку шахристана сложился центральный ансамбль Бухары, формирующий её неповторимый силуэт – «Пои Калон», то есть «подножие Великого» – подножие великого минарета Калян (русифицированное название от производного «Калон», тадж. «Большой»). Это историческое место. К югу от Арка традиционно, с 713 г., строились, рушились, восстанавливались после пожаров и войн, перемещаясь с места на место, здания главной соборной мечети города. Последнее такое здание, предшествующее существующей мечети Калян, на этом месте было возведено в 1121 г. караханидским правителем Арслан-ханом; она сгорела во время захвата Бухары полчищами Чингис-хана. От ансамбля XII в. сохранился величественный минарет, возведённый в 1127 г. перед главным фасадом несохранившейся мечети Арслан-хана.

Доминанта ансамбля – минарет Калян («Минорайи калон») – господствующий над городом гигантский вертикальный столб. Значение его выходило далеко за пределы практического назначения: для возглашения призыва на молитву достаточно было подняться на крышу мечети, как это и делалось в первые века после установления ислама; позже для этого стали использовать башни римских святилищ, колокольни христианских церквей, зороастрийские «башни огня» и другие вертикальные сооружения, разнообразные типы которых сложились у разных народов мира задолго до ислама. Слово «минарет» происходит от арабского «минора» «место, где что-то зажжено».

По надписи в бирюзовой майолике под карнизом фонаря минарета Калян установлено, что он был завершён в 1127 г. На половине высоты ствола читается имя Арслан-хана. Обнаружено и имя мастера – Бако, на захоронение которого местные жители указывают среди домов соседнего квартала. Бако возвёл характерный для Мавераннахра минарет в виде круглоствольной кирпичной башни, сужающейся кверху: диаметр её внизу – 9,7 м, на уровне 32 м – 6м, высота – 46,5 м. Внутри столба вьётся кирпичная винтовая лестница, ведущая на площадку шестнадцати арочной ротонды – фонаря, опирающегося на выступающие ряды кладки, оформленные в виде пышного сталактитового карниза – «шарафа».

По распространённой легенде, мастеру было наказано в короткие сроки выстроить минарет, способный выстоять века. Мастер подготовил фундамент и… скрылся на год или два. Все поиски, предпринятые Арслан-ханом для поимки и последующей казни беглеца, не увенчались успехом. Каково же было удивление хана, когда по прошествии положенного времени мастер сам вернулся и упав к ногам повелителя, промолвил: «Вот теперь я ручаюсь своей головой, о великий повелитель, что построенный минарет будет стоять вечно!».

Мы не знаем, какие чувства в тот момент испытывал Арслан-хан, однако судя по тому, что творение мастера стоит и по сию пору, можно предположить, что здравый смысл, всё же, возобладал и он простил мастеру подобную дерзость.

Внутренний двор мечети Калян («Масҷид-и калон»). Фото 2014 г.

Последнее здание соборной Мечети Калян («Масҷид-и калон») завершено в 1514 г. Оно равно по масштабу зданию мечети Биби-Ханым в Самарканде. Под её сводами собиралось до 12 тысяч человек. При едином типе здания – это совершенно различные произведения зодческого искусства. Прямоугольный двор обрамлён галереями, состоящими из 288 куполов. Основанием им служат 208 колонн. Продольная ось двора завершается «максурой» – портально-купольным объёмом здания с крестообразным залом, над которым возносится голубой массивный купол на мозаичном барабане. Здание хранит много любопытных архитектурных находок. Например, круглое отверстие в одном из куполов. Внизу, через него можно видеть основание минарета Калян. А отступая шаг за шагом, можно сосчитать все пояса узорной кладки минарета и упереться взором в его ротонду.

Здесь, в самый раз, уместно будет вспомнить об одной из самых отличительных черт бухарской архитектуры, а именно: практически все архитектурные памятники Бухары доисламского периода, уникальны и неповторимы тем, что несут в себе зачатки архитектуры, присущие исключительно согдийскому стилю, основу которого составлял лишь обожжённый кирпич. Это прекрасно видно на примере мавзолеев Саманидов и Чашма Аюб, минарета Калон и мечети Магоки-Аттори,99
  Между прочим, по поводу названия этой мечети, у авторов данной книги существует своя версия, отличная от общепринятой. «При чём тут продавцы пряностей и благовоний („аттор“)?» – резонно может задаться вопросом обычный бухарец, знающий историю этого храма огнепоклонников, ибо существующая мечеть, как известно, была построена на фундаменте ещё более древнего святилища поклонников зороастризма. А вот ежели вспомнить про авестийский «атар», означающий «огонь», тогда название «Магоки Атар-и» («В глубине огня /святилища/») становится вполне естественным и логичным. Три главных храмовых огня в зороастрийской традиции имели сакральное значение и вместе с тем символизировали три сословия иранского общества – воинов, жрецов и общинников – скотоводов и земледельцев. Огонь, по преданию зажженный самим Кави Виштаспой, Атар-Виштасп (позднее, Адур-Гушнасп) находился в Мидии, в иранском Азербайджане в районе Шиза и был посвящен царю и воинскому сословию. Огонь Хварны – божественной благодати Атар-Фарнбаг был посвящен жреческому сословию и находился в персидском городе Истахр. Огонь Митры Атар-Бурзин-Михр – третий сакральный огонь зороастрийской религии был местом паломничества простого люда и находился в Хорасане (Парфия). По мусульманской легенде, этот огонь погас в ночь рождения пророка Мухаммеда. Погасший огонь на алтаре Весты возвестил скорое падение Рима. Погасший огонь на алтаре Атар-Бурзин-Михр стал предвестником разрушения империи Сасанидов и вытеснения зороастризма исламом.


[Закрыть] ансамбля ходжа Гавкушон и ряда торговых куполов-пассажей. То есть, основу декора того или иного памятника составляли исключительно причудливые манипуляции с бесцветным жжёным кирпичом. И никакой глазури, майолики и прочих поздних элементов украшений, вошедших в моду уже после XII века, в период окончательного укрепления ислама на территории Мавераннахра. Именно эта уникальная отличительная особенность является как бы визитной карточкой, по которой легко можно определить архитектурные памятники и ансамбли древнего зодчества Бухары, так как нигде более на территории Средней Азии вы не найдёте ничего подобного.

То же самое следует отметить и в отношении форм тех же самых минаретов (практически все минареты Бухары и её окрестностей, включая Чор-Бакр, Ваганзи, Вабкент, Гиждуван…): все они заметно разнятся от остальных «собратьев», даже от самаркандских (ансамбль Шер-дор), построенных в эпоху правления Тимура (XIV – XV в.в.), в создании которых заметно сказывается влияние иранских зодчих, привлечённых к строительству. И уж тем более, безусловно, разнятся от форм минаретов, присущих Ирану, Ираку и прочим странам исламского мира. И – опять же! – без излишней майолики, глазури, голубых изразцов и прочих декоративных элементов.

Когда же, минареты и купола мечетей и медресе начинают «одеваются» в характерный голубой цвет и чем это вызвано?

Происходит эта метаморфоза с приходом тюрок, в начале XII века. А как известно, у тюрко-монгольских кочевников – являющихся язычниками – верховным правителем их пантеона богов, являлся Тенгри – культ обожествлённого неба. Отсюда и следует усматривать любовь и пристрастие к голубому цвету, особенно заметное уже в эпоху окончательного утверждения ислама и сказавшееся на памятниках архитектуры (вначале – XII в. – робкое влияние, в виде отдельных элементов, скажем, голубых «полос» на теле куполов или минаретов, а затем – XV – XVI вв. – уже окончательное закрепление этих канонов во вновь создаваемых шедеврах строительной архитектуры). Другое дело, что со временем, сами тюрки, смешавшись впоследствии и ассимилировавшись с покорёнными ими же народами, примут затем ислам и культурные традиции бывших зороастрийцев. Но это уже отдельная история.

Медресе «Мири Араб» предположительно было построено шейхом тариката Накшбанди Сайидом Абдуллой аль-Йамани Хазарамавти, духовным наставником удельного правителя Бухары эмира Убайдулла-хана и идейным вдохновителем борьбы народов Мавераннахра против иранских завоевателей.

Долгое время в историографии советского периода господствовала версия, основанная на выводах известных археологов и учёных-востоковедов М. Е. Массона и Г. А. Пугаченковой, согласно которой строительство здания было осуществлено в период с 1530 по 1535/1536 годы. Однако последние изыскания в этой области сдвигают дату начала строительства почти на два десятилетия ранее этого срока. В настоящее время известно, что медресе Мири Араб было построено в ознаменование победы армии шейбанидов над войсками сефевидского шаха Исмаила I в битве при Гиждуване, одержанной в 1512 году. Также известно, что заключительные строительные работы были произведены на деньги Убайдулла-хана, полученные им от продажи в рабство 3000 пленных иранцев, а последние крупные столкновения шейбанидов с Ираном произошли в первой половине 1520-х годов. Шейх Абдулла Йамани, умерший в 1526 году, перед смертью завещал похоронить себя на территории построенного им медресе, что также свидетельствует о том, что к этому времени строительство было практически завершено.

В левом от главного входа купольном помещении расположена «гўр-хона» (усыпальница), в которой находятся мраморные надгробия шейха Абдуллы Йамани и мударриса Мухаммада Касыма, деревянная «сағона» (намогильник) Убайдулла-хана и ещё несколько не идентифицированных каменных намогильников. В правом от вестибюля купольном помещении обустроена мечеть.

С момента основания и до закрытия в начале 1920-х годов медресе Мири Араб являлось одним из самых престижных образовательных учреждений Средней Азии.

В 1945 году после долгих переговоров с правительственными органами муфтий Среднеазиатского духовного управления мусульман (САДУМ) Эшон Бабахан добился возобновления работы медресе Мири Араб. На протяжении многих лет оно являлось единственным исламским образовательным учреждением в СССР, благодаря чему получило широкую известность во всём исламском мире. Его выпускниками в советский и постсоветский период были такие известные религиозные и государственные деятели как председатель Совета муфтиев России Равиль Гайнутдин, муфтий Азербайджана Аллахшукюр Пашазаде, муфтий Казахстана Ратбек Нысанбайулы, президент Чеченской Республики Ахмад Кадыров.

Медресе «Мири Араб»

Дело в том, что ещё будучи в Ташкенте и обсуждая со старшим зятем отдельные кулинарные термины, названия и этимологию местных блюд, мы не заметили, как соскочили с основной стези и увлеклись темой суфизма и его понятий.

– Суфизм – это не интеллектуальная игра, ключ к которой можно отыскать в сфере рационального мышления, оперируя такими инструментами познания, как ум, логика и тому подобное… – раздраженно заметит мой старший брат, обратив внимание на то, как я после второй рюмки, «сел на любимого конька». – И вообще: к чему все эти пустые разговоры и дискуссии?

Я знал, что брату и самому эта тема по душе. Просто, он решил, окатить меня слегка «холодным душем». Ну, не любит он, когда отдельные «умники» начинают рассуждать на тему того, о чём не имеют ни малейшего представления. Потому что у них отсутствует хоть какой-нибудь опыт переживания. А у кого он есть – как правило – имеют обыкновение, сохранять благоразумное молчание. Сейчас – в обществе старшего зятя – которого мы оба почитаем, эта его «подначка» оказалась как нельзя, кстати, заставив меня выйти из себя.

– А что такого плохого я сказал? – возмутился я. – Да: говорим о суфизме, да – возможно, я многого не «догоняю»… Ну и что? Это ведь так интересно.

– Тот, кто искренне хочет Его познать, много на эту тему не распространяется. – резонно парировал брат. – Можно быть далеко, но на самом деле – близко. И наоборот.

И тут наш зять произнёс в тему интересное двустишие, продекламировав его в оригинале, на таджикском:

 
       Ту бо мани, дар Ямани – пеши мани,
       Ту  бе мани, пеши мани – дар Ямани.
 

Ничего подобного мне ранее слышать не доводилось и потому я попросил его, ещё раз повторить. И прослушав ещё раз, робко выдвинул свою догадку.

– Уж, не о том ли шейхе идёт речь, который дал деньги на постройку главного медресе в Бухаре?

– Кстати, вполне возможно! – воодушевился муж моей старшей сестры. – Вот ты и выясни этот вопрос по приезду!

Так, в частности, заинтересовавшись личностью основателя медресе «Мир-и Араб» (то есть, «Имущество Араба») 1010
  Есть и другое мнение: «Мир» – сокращенное от «Амир» – «Арабский эмир».


[Закрыть]шейха тариката Накшбандия Сайида Абдуллы аль-Йамани Хазарамавти (то есть, из Йемена), я был немало озадачен и заинтригован тем фактом, что какой-то шейх из южной Аравии проявил такую настойчивость и рвение, что внес деньги и настоял на постройке медресе, который чуть позже назовут в его честь.

– Между прочим, процитированное мною известное двустишие, как раз, приписывается шейху и лидеру суфийского тариката Накшбанди – Насыр-ад-дину Убайдуллах ибн Махмуду аш Шаши (1404—1490) – более известному как Хўҷа Ахрор-и Вали (русс. Ходжа Ахрар), являвшемуся в своё время пиром и наставником упомянутого Сайида Абдуллы. – подчеркнул зять и тут же поспешил признаться. – Я не уверен в точном и дословном цитировании, а потому, советую тебе, по возвращению в Бухару, встретиться и пообщаться на сей счёт с домулло Ғафурҷоном.

Что собственно я и сделал, придя в медресе и справившись у дежурившего у врат главного портала об устозе. Оказалось, что именно в тот день Учитель был свободен от занятий и отдыхает. Видя, что я жутко расстроился, пожилой мужчина кивнул головой в сторону небольшого магазина:

– Вот здесь работает его сын, спросите у него.

Я тут же последовал его совету и вскоре выяснил у сына, что отец находится дома и что к нему в любое время можно свободно обратиться: он принимает всех без исключения.

– А как мне найти дом? – уставился я на Абдурауфҷона.

– О, это без проблем: я вызову таксиста и он течение 10—15 минут доставит Вас по назначению.

Через 20 минут я уже с волнением переступал порог известного дома. Однако, поскольку хозяин был занят очередными гостями, предпочёл остановиться недалеко от ворот, скромно прислонившись к стене.

«Похоже, таких „умников“ как я, у него немало ежедневно» – подумалось мне и даже обрадовался, что «очереди» почти никакой, а следовательно мне крупно повезло.

Вскоре, проводив до порога гостей, домулло повернулся ко мне и мягко улыбнулся, словно узнал старого знакомого.

– Простите, но я хочу занять минут двадцать Вашего времени. – набравшись наглости начал я на бухарском, и немного устыдившись – Если Вы, конечно, позволите.

Мой собеседник согласно кивнул мне в ответ, после чего мы прошли в его комнату, стены которой украшены стихами непревзойденного Хафиза. Хозяин, встав со мною посреди комнаты, поднял глаза на одну из стен и, водя пальцем по строчкам, стал декларировать на фарси каллиграфическую надпись, исполненную арабской вязью. И так, медленно поворачиваясь от одной стены к другой, мы совершили полный круг, оставаясь в центре комнаты.

В ходе традиционного опроса, принятого в среде бухарцев, очень скоро выяснилось, что оба мы являемся выходцами одного и того же квартала.

– Ҳа-ҳа, гузар-и Мирзо Фаёз! («Да-да, квартал Мирзо Фаёз») – подтвердил мои слова устоз и я в ту же секунду проникся гордостью и уважением к… самому себе, поскольку, даже в книге О. Сухаревой «Квартальная община позднефеодального города Бухары» нет упоминания об этом квартале, несмотря на то, что он достаточно известен в среде коренных жителей. – Я и сам, можно сказать, оттуда родом.

И тут я окончательно вспомнил своего собеседника: такое впечатление, словно открылся некий скрытый канал, который на самом деле никогда и никуда не исчезал. В мгновение ока я перенёсся в своё далекое детство и перед моим взором пёстрым калейдоскопом, как в киноленте, пронеслись отдельные фрагменты нашей жизни, которые я узнал с лёгкостью, не прилагая особых усилий. Будто это давно установленный факт, не подлежащий сомнению – аксиома, говоря современным языком. Ведь никто же не станет отрицать, что ежедневно поутру Солнце всходит, а вечером того же дня светило клонится к закату. То же самое и с Луной. То же самое произошло и во мне.

Ещё с детских лет, когда мы с отцом тайком собирались в дедушкином доме на ежемесячный зикр «хатм-и ёзда», мне доводилось слышать имя моего визави. Правда, тогда оно звучало без всяких почетных званий и приставок, просто – Ғафурҷон. Выяснив для себя, какого он года рождения, я быстро вычислил, что домулло на 7 лет старше меня.

Оказалось, что он очень хорошо помнит не только моих родителей и дедушек (причем, с обеих сторон, что – впрочем – неудивительно: ведь все они жили в одном квартале), но и моего двоюродного дядю – Амак-и Зокирҷона – проживавшего там же, в небольшом узком переулке («пасткўча»). Надо ли лишний раз пояснять – какая у нас сложилась доверительная и теплая атмосфера.

Тем не менее, чувствуя, что нас в любой момент могут прервать очередные гости, я попытался сконцентрироваться на главном с тем, чтобы не «распыляться» на то многое, что было заготовлено заранее и шмелиным роем крутилось в голове. Едва я успел запинаясь воспроизвести первые строки из того двустишия, как домулло остановит меня, пытаясь помочь.

– Я Вас понял – о чём идёт речь. – успокоит он. – Вот как дословно звучит это двустишие:

 
Гар дар Ямани бо мани – пеши мани,
Гар дар пеши мани бо ман наи – дар Ямани.
 

И пояснит, что во второй половине XV-го века в кругу приверженцев и учеников великого Хаджи Ахрара, оказался вполне способный и не по годам мудрый молодой шейх Сайид Абдулла из Йемена, с которым великий религиозный деятель мусульманского мира имел довольно продолжительную беседу. По окончании которой, лидер тариката Накшбанди выдаст своему ученику специальную грамоту-разрешение («Хат-и эшод») на самостоятельную проповедническую деятельность, признав тем самым его природный дар и приравняв его знания к своим.

Можно только представить себе, к какому возмущению подобный великодушный жест приведёт ближайших учеников и сподвижников святого, верой и правдой служивших старцу не один десяток лет. Он вызовет у них откровенное смятение и настроит против «новоявленного мудреца» ближайшее окружение Учителя.

«Надо же: мы тут денно и нощно стараемся следовать заветам нашего Учителя, – станут возмущаться они промеж собою, в узком кругу – а этот выскочка из Йемена за одну-единственную ночную беседу удостоился такой великой почести, что не снилась из нас никому!»

На что знаменитый Ходжа Ахрар ответит своим ученикам этим потрясающим стихом-экспромтом.

– А не кажется ли Вам, уважаемый домулло, что эти строчки имеют и другой, более глубокий смысл: их можно трактовать в контексте суфизма? – обращусь я к собеседнику и приведу цитату из Евангелие от Матфея 20:16. «Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных».

– Можно, конечно, интерпретировать и в этом смысле. Там много смыслов… – сдержанно согласится домулло. – Однако основной смысл звучит так, как я Вам процитировал выше.

Мы ещё поговорим с Учителем немного о происхождении названий некоторых местных блюд, которые меня всегда жутко интересовали. На все вопросы я сполна получу исчерпывающие ответы, что заставит меня с благоговением и по новому взглянуть на своего, в общем-то, давнего знакомого. Не желая злоупотреблять своим присутствием, я, извинившись, встану из-за стола: через два-три дня мне предстояло собираться в обратную дорогу, в Санкт-Петербург.

Крепко пожму ему руку и попрошу:

– Можно, я сделаю селфи на память о нашей встречи?

– Конечно. – согласится устоз и улыбнувшись добавит – Не последней, надеюсь.

– Я – тоже… – соглашусь я с Учителем.

Домулло проводит меня до самых ворот своего дома. На Востоке, подобный жест говорит о многом.

Уже окончательно распрощавшись с хозяином дома и идя по тенистой аллее, увитой с обеих сторон виноградником, мне вдруг подумалось: «А ведь, в этой встрече заложен и свой знак. Ничего в этом мире не происходит просто так: везде присутствуют знаки! Надо только уметь их грамотно прочитать».

И почти в тот же самый миг, словно вспышка, меня охватило не то озарение, не то экстаз, наэлектризовав до предела кончики моих волос.

«Вот ведь как бывает – осенило меня новой догадкой – ты всю свою сознательную жизнь находишься в поиске своего Учителя, исколесив чуть ли не полмира с Востока на Запад и с Севера на Юг, а может случится и так, что Он, оказывается, никуда не уходил, а всегда был рядом с тобой. В том же самом родном городе, в том же самом квартале, можно сказать, на той же самой улочке, рядом с твоим родовым домом. Надо же: ещё один смысл!»

Я шёл по направлению к главной дороге и в такт своим шагам неустанно повторял:

 
Гар дар Ямани бо мани – пеши мани,
Гар дар пеши мани бо ман наи – дар Ямани.
 

(Будь /ты/ хоть из Йемена, но если разделяешь мои мысли – ты рядом со мною,

Если же /ты/ сидя рядом со мною, не разделяешь моё учение – ты далёк от меня настолько, как Йемен.)