Текст книги "Бухарские миражи"

О нации и языке

В контексте упоминаемой нами истории, невозможно обойти стороной также и ещё одну болезненную тему, как «узбеки» и «таджики» и несмолкающие споры, непосредственно возникающие уже в наши дни.

Согдийцы начали принимать ислам с приходом арабов в конце седьмого века, хотя на протяжении восьмого века существовало сопротивление арабам и их вере. Если история – это летопись битв, то битва на горе Муг стала определяющим моментом. Здесь, в 722 году Деваштич, согдийский царь, был захвачен и распят арабскими воинами хорасанского эмира Саида аль-Хараши.

Долгое время принято было считать, что согдийский язык не сохранился во втором тысячелетии. Однако открытие советскими этнографами отдаленной таджикской деревни со странным местным языком наводит на мысль об обратном. По словам этнографов, жители долины Ягноб говорят на языке, происходящем от согдийского.

Процесс начала формирования этноса, впоследствии ставшего основой узбекской нации, особенно активизировался в XI – XII веках, когда Средняя Азия была завоёвана объединением тюркских племён, возглавляемых династией Караханидов. Последней волной тюркоязычных кочевников, влившихся в состав населения этого района явились дештикипчакские узбеки, пришедшие в конце XV века вместе с Шейбани-ханом.

По последним генетическим генеалогическим тестированиям из Оксфордского университета, исследование показало, что генетическая примесь узбеков имеет промежуточное положение между иранскими и тюркскими народами с редкими монголоидными элементами33
  A Genetic Landscape Reshaped by Recent Events: Y-Chromosomal Insights into Central Asia (англ.) // The American Journal of Human Genetics


[Закрыть]

Тюркская история часто рассказывается в рамках своего рода паттерна в истории Центральной Азии, делающего упор на различия и взаимодействия между кочевниками и земледельцами. Ранее представленная как простая дихотомия, она теперь признается за упрощение, а историки и этнографы проводят переоценку своих ранних характеристик народов и их образа жизни.

Ещё печальнее осознавать свою беспомощность, когда речь заходит о странах, образовавшихся на бывшем постсоветском пространстве. Стереотипы, сложившиеся относительно истории народов, заселяющих территорию современной Средней Азии, выглядят и вовсе удручающе.

Взять, хотя бы, такую проблему, как противопоставление одной нации другой. Она могла возникнуть только на политической почве, когда законные правительства были свергнуты и на смену им пришла ленинская гвардия, с её идеологической составляющей и, соответственно, вытекающим отсюда решением «о национальном размежевании…». С последующей политической чехардой, закончившейся в истинно большевистском духе – гонениями, репрессиями и расстрелами лучшей части народа. А затем к «стенке» встанут и сами исполнители, «старболы» и прочие «ленинцы».

Я рос и воспитывался в обыкновенной бухарской семье, а это означает, что начиная с колыбели, мог слушать исключительно таджикскую речь. Потом, уже став немного старше, также органично в наш дом вошли и остальные языки: русский, узбекский, татарский, еврейский. Потому, что наш 16-ти квартирный дом напоминал собою настоящий Вавилон: в этой «плавильной домне варилось» более десятка национальностей.

С детских лет, сколько я ни старался осилить узбекский язык, мне этого так и не удалось, о чем я теперь искренне сожалею. По «родному» языку (читай – узбекскому Г.С.) у меня стояла незаслуженно завышенная учителем «тройка».

А ведь, узбеки и таджики несколько столетий жили сообща, не делая никаких различий по этническому принципу. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно было заглянуть в любой из кварталов Бухары. Да что там – кварталы? На нашей лестничной площадке, состоящей из трёх квартир, жили арабы, узбеки и таджики. Причём, изъяснялись между собою исключительно по-таджикски, как это и принято было издревле в Бухаре.

Отец мой, являясь номерклатурным работником государственного аппарата, работал заместителем редактора газеты «Бухоро хакикати» («Бухарская правда») – идеологического рупора местного Обкома КПСС.

Помню, как я доставал его мучившими меня вопросами.

– Почему в паспорте я записан как «узбек», хотя с самого рождения все мы говорим по-таджикски?

В такие минуты, он неизменно хмурился, заслонялся от меня газетой и говорил мне, чтобы я поменьше задавал «ненужных» вопросов, а лучше шёл бы, учить свои уроки. И его понять можно: ещё свежи были в памяти мрачные картинки из детства, когда за его дедом явятся бравые молодчики в «кожанках» и упекут последнего в кровавые подвалы НКВД. Этот страх навсегда войдёт в кровь и плоть не одного поколения наших родителей. А затем, словно по наследству, достанется и на нашу долю.

Один урок я выучил на всю жизнь: политика – это грязь, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Сегодня мне искренне жаль оба несчастных народа, которые на протяжении всей истории мирно сожительствовали рядом, «перевариваясь в общем котле» истории и дополняя друг друга своими лучшими качествами, пока на арену мировой истории не выскочили безответственные политики и волна оголтелого национализма и шовинизма захлестнёт этот несчастный регион.

Теперь, одни интеллектуалы плачут, что у них отняли Бухару и Самарканд, другие же – вынуждены изворачиваться и придумывать всякого рода легенды, притягивая факты «за уши», чтобы хоть как-то оправдаться в глазах у непредвзятого историка. У итальянцев есть в ходу неплохая поговорка: «Время – самый честный человек». Что ж, к сказанному вряд-ли можно что-то добавить.

Разве лишь, отметив тот факт, что прямо на наших с вами глазах продолжается сознательное уничтожение некогда уникальной цивилизации, давшей мировому сообществу такую плеяду известных имён, как: Фараби, Бухари, Рудаки, Ибн Сина, Беруни, Дакики, Фирдоуси, Руми, Саади, Шерози, Хайям, Низами… И ещё многих и многих прославленных мужей, которых объединяло одно – язык и письменность. То есть, произведения всех перечисленных выше личностей были написаны на языке фарси на основе арабской графики. И эта связь, как пуповина, связывала неразрывно народ со своей историей и культурой.

Таким образом, ушлые большевики очень быстро догадаются, что без серьёзного хирургического вмешательства тут не обойтись: тут нужна такая ампутация, чтобы клиент никогда бы не смог встать на ноги. И они рубанули под самый корешок, отрезав плодоносящий ствол и лишив последующие поколения своей родной письменности. Объявив (в 1920-х гг.) всю литературу на фарси, на основе арабской графики – контрреволюционной и заменив её сначала на латиницу, а уже в конце 40-х и вовсе, перейдя на кириллицу. Отрезав, таким образом, огромный пласт народа от своих кровеносных вен – источников родной письменности. В конечном счёте, лишив народ собственной памяти и сделав последующие поколения настоящими инвалидами. Причём – заметьте – сделано всё это было сознательно.

Для того, чтобы россиянин смог для себя отчётливо представить весь ужас содеянного, приведём лишь одно небольшое сравнение. Представьте себе, что вам объявляют о том, что (к примеру) с завтрашнего дня кириллица в России отменяется и все поголовно переходят на арабицу. Все книги, написанные на кириллице и прочих славянских языках отныне будут считаться контрреволюционными.

«Бред какой-то… – усмехнётся, возможно, кто-либо из наших читателей – А как быть с Пушкиным, Лермонтовым, Достоевским, Толстым? Вы что там, с ума все посходили?!»

Но ведь именно ЭТО было проделано большевиками с одной из древнейших цивилизаций! А потом и вовсе, исполосовав по-живому телу Средней Азии и нарезав (один бог ведает, по какому принципу?) на скорую руку границы вновь созданных республик. В результате чего, такие крупные центры (с преимущественно таджико-язычным населением) как Бухара, Самарканд, Карши… окажутся на территории только что созданного Узбекистана. В 1924 году в составе Узбекской Советской Социалистической Республики будет образована Таджикская Автономная Социалистическая Советская Республика. К ней отойдут (в основном) горные районы некогда восточной части Бухарского ханства. И лишь только в 1929 году её великодушно преобразуют в Таджикскую Советскую Социалистическую Республику. Ну, а уже после развала Союза, все эти советские республики объявят о своей независимости.

Если же говорить о более близких к нам по времени событиях, то, для любого государственного строительства нужны были народности. Тогда как в среднеазиатском регионе, в отличие от европейской части России и Кавказа, этническая ситуация, была довольно сложной и запутанной. Попросту говоря, в Средней Азии в начале ХХ в. не было этнических групп, которые были бы способны в тот момент сыграть роль определяющей нации при реализации идеи национально-государственной автономии. Как и не было четких этнических границ внутри самих этносов, населяющих бывшие три ханства и Туркестан.

Что же касаемо конкретно Бухары, то, по воспоминаниям наших бабушек, при жизни которых собственно и произошло известное постановление большевиков «О территориальном размежевании среднеазиатских республик» (от 4 июля 1924 г.), никакого понятия о «таджиках» и «узбеках» среди коренного населения бухарцев в те времена не существовало: в подавляющем большинстве (при опросе: «Ты кто – таджик или узбек?») местные отвечали:

– Моҳо мусульмон, альхамдулиллох! («Мы мусульмане, слава Аллаху!»).

На подобные ответы, опрашивающие справедливо возражали:

– Но ведь, такой национальности нету?!

После чего, местные оправдывались:

– Моҳо форс-забон («Мы – персоязычные»).

Ушлые опросники уточняли:

– Набошад, шумо эрони ми? («Следовательно, вы – иранцы?»).

На что, многие из опрашиваемых мгновенно реагировали (отождествляя понятия «иранцы» и «иран» с «шиитами» и «шиизмом»):

– Не-не-ю!» («Нет-нет… /Что, вы/!») – и, таким образом, в конечном счёте, были согласны на то, чтобы их записали как узбеков. Так что все эти понятия и разделения по национальному признаку войдут в быт значительно позже, уже в советскую эпоху.

С приходом ислама (который, как известно, насаждался насильственно «огнём и мечом»), арабы, совершенно естественным образом, стремились также и распространять свою культуру: обычаи, традицию и язык. Это сейчас под словосочетанием «арабский мир», принято понимать чуть ли не все страны Ближнего Востока, несмотря на то, что история каждой из этих стран существенно отличалась от истории бедуинов Аравийского полуострова. Взять, к примеру, хотя бы тот же самый Египет, коренное население которых в значительной степени было заселено коптами и христианскими племенами. Или местных жителей Ливана, предки которых восходят своим корнями к финикийцам. Однако с распространением новой мировой религии, прежние верования и обряды этих стран значительно нивелировались, а в ряде случаев были и вовсе стёрты из памяти народа под воздействием влияния идеологии победителей.

То же самое можно отметить и в отношении Ирана, когда в эпоху нашествия арабов (VII – VIII вв. н.э.), окончательно пала персидская держава Сасанидов и на смену средне-персидскому языку, пришёл арабский, в корне изменив не только письменность и алфавит, но и утвердившийся в качестве официального и государственного.

Первыми, кто осознал, что без родного языка не может состояться и государственности, были Саманиды. Внешне приняв ислам и по-прежнему оставаясь формально в зависимости от арабского халифата, местные правители, тем не менее, оставались приверженцами своих обычаев и традиций, многие из которых живы и по сей день, и восходят своими истоками к зороастризму (см. главу «Тўй» – «Домод-бари»). И именно при этой династии создаётся тот придворный язык «дари», который наряду с арабским будет считаться государственным. Более того, как исключение из правил, на этом языке высочайшим указом будет дозволено читать «Слово Божие» – священный Коран. То есть, эта книга будет переведена на персидский язык. И это несмотря на то, что «Воистину, Мы сделали его Кораном на арабском языке, чтобы вы могли уразуметь» (Коран, 43:3).

В этой связи, как нам кажется, будет нелишним привести версию Ричарда Фрая из его книги «Бухара в Средние века. На стыке персидских традиций и исламской культуры»:

«Возникло множество споров по поводу термина „дари“, использовавшегося многими источниками для описания персидского языка этого периода. Некоторые исследователи зашли так далеко, что утверждают, будто на самом деле это другой язык, возможно наследник парфянского или согдийского. Однако более вероятно, что дари, преимущественно придворный язык, на самом деле являлся упрощенным стилем новоперсидского без примеси арабских слов, тогда как термин „фарси“ в этот период использовался для обозначения новоперсидского, сильно обогащенного арабскими словами и скорее изысканного, чем упрощенного».

Таким образом, вопреки отдельным предположениям и высказываниям о том, что дескать, персидский язык пришёл на территорию Мавераннахра с запада (то есть со стороны Ирана), на самом деле произошло всё с точностью наоборот. Именно отсюда этот язык распространится не только на запад, до Исфахана и Багдада (Иран, Ирак), но и уйдёт далеко на юг и юго-восток (в Афганистан, Пакистан, Индию…).

Вот, что писал по этому поводу узбекский ученый Ш. Шамурадов в своих научных трудах «Маликушшуаро Бахор». (Жизнь и творчество). Изд.«Фан» Узбекский ССР, Ташкент-1967г.,:

«…классический персидский язык – язык дари, сформировался не в западном Иране, а в восточном Иране, изначально в Средней Азии, в Бухаре, Самарканде, где он развился до уровня литературного языка, позднее он распространился на южные и западные районы Ирана».

Вплоть до так называемой революции 1920 г., несмотря на многочисленные тюркские династии, которые завоёвывали и правили потом Бухарой, государственный язык, тем не менее, оставался персидским. Чего стоит лишь одно упоминание о терминологии и названии придворных помещений, обозначении атрибутов власти до наименований предметов быта в главной цитадели правителей города (см. книгу авторов Андреев М. С., Чехович О. Д. «Арк /кремль/ Бухары в конце XIX – начале XX вв.», Душанбе, 1972)

И не случайно, что когда, во времена правления шаха Мохаммеда Реза Пехлеви, иранцы вернутся к попыткам, очистить свой язык от иностранных слов и многих арабизмов, то в поисках источника, они вынуждены будут обращаться в сторону Бухары, совершенно справедливо полагая, что современный фарси мог возникнуть исключительно из дари, на котором, кстати, и был написан знаменитый эпос А. Фирдоуси «Шахнаме».

Кстати, несколько слов об этой поэме и его авторе.

«Байсангурово Шах-наме» от 1430 года написано для внука Тимура (1336—1405) мирзы Байсанкура (1399—1433)

Считается, что первоначально этот величайший труд было поручено – не менее известному – таджико-язычному классику Дақики, современнику Фирдоуси. Однако (по одной из версий) он будет убит своим рабом и по этой причине не закончит свою работу. По словам Фирдоуси, он включил в своё произведение написанные Дакики 5 тысяч бейтов (двустишие, состоящее из 2-х строк), то есть 10 тысяч строк.

По истечении 30 лет, Фирдоуси закончит свою поэму и преподнесёт её утвердившемуся (на тот момент) на троне Махмуду Газневи со словами: «Когда я только начинал свою работу над этим трудом, Саманиды обещали, за каждую строчку моей поэмы выдать по золотой монете». Однако, правитель, ознакомившись с этим воистину колоссальным трудом, не счёл его достаточно совершенным и потому, вместо золотых динаров предложит автору… полный кубок вина. После чего, оскорблённый в своих чувствах автор сочинит убийственную сатиру на Махмуда Газневи, где в частности напишет:

 
Тридцатилетний труд мой даром не пройдёт.
Иран, воспетый мной, величье обретёт!
 
 
Я подвиг совершил, однако, царь Махмуд
В невежестве своём отверг великий труд.
 
 
Другой бы, не найдя наград – отдал бы трон!
А царь Махмуд шербет мне подал… Жалок он.
 
 
…Нет проку озарять бездарного венцом:
Холоп в нём не умрёт, будь трижды он царём.
 
 
…Я родину свою в стихах берёг от зла,
Чтоб справедливость в ней навеки расцвела.
 
 
Чтоб по пути добра шёл царь и весь народ.
Чтобы властитель мог всё видеть наперёд.
 
 
Чтоб вечно помнил царь: народа он слуга.
Что, выбрав этот путь, – переживёт века!
 
 
Но, вижу: властелин к речам извечным глух.
Так пусть горит в огне его смердящий дух!44
  Сатира  А. Фирдоуси на султана Махмуда в виде приложения к «Шахнаме».


[Закрыть]
 

Сказывают, что когда эта сатира дошла до правителя газневидов, то он был так разгневан, что велел бросить автора под ноги слона. Однако великий поэт, заранее предвидя свою участь, бежал от неблагодарного государя. Как бежали и многие другие в то время учёные, в том числе и Авиценна. Его место займёт не менее известный учёный Беруни, получивший свой псевдоним из-за того, что не вышел «благородством происхождения», родившийся «за стенами города» («аз беруни калъа» перс.) «снаружи», «вне стен города, крепости».

Широко распространена довольно потрясающая легенда о том, как со временем, оценив по достоинству творчество Фирдоуси, один из правителей прикажет, набить тюки золотом, и отправить караван в Тус, где на тот момент оканчивал свои дни опальный стихотворец. И вот как летописец заканчивает своё повествование: «В одни ворота Туса въезжает караван, набитый золотом и драгоценностями, и в это же самое время, из других ворот медленно выходит похоронная процессия – в последний путь провожают великого поэта Абулькасима Фирдоуси.»

Из истории изъятия монет

Основной разменной монетой Бухарского ханства и Бухарского эмирата с XVI века до начала XX века являлась «танга», которая состояла из сплава меди («мис») и серебра («нукра»). В разные периоды её вес и состав был различным. Следует также отметить, что наряду с тангой, имели хождение медные («пуль», «фулс») и золотые («тилло», «олтин», «ашрафи»). Выпуск золотых монет был нерегулярным, что впрочем вполне понятно и объяснимо.

Существенная денежная реформа, была предпринята эмиром Шахмурадом, пришедшем к власти в 1785 году. Были изменены: вес, проба, размер, техника чеканки, содержание надписей на монетах. Вес таньги был установлен в 7/10 мискаля (3,36 г). К 1868 году, когда бухарский эмират попадает в вассальную зависимость и становится протекторатом Российской империи, финансовое положение меняется.

В 1890 году издаётся указ Александра III «О постепенном изъятии из обращения туземной серебряной монеты, обращающейся в Туркестанском крае». Для обмена устанавливались сроки: до 1 мая 1892 года монета принималась по курсу 20 копеек за одну таньгу; до 1 мая 1893 года – по 15 копеек; до 1 мая 1894 года – по 12 копеек; до 1 мая 1895 года – по 10 копеек. 1 сентября 1893 года Министерства финансов издало распоряжение о запрещении вывоза бухарской таньги в Туркестан. После запрещения вывоза курс таньги стал в большей мере зависеть от русских бумажных денег. Скопившееся в бухарской казне и у частных лиц серебро резко упало в цене. В результате разразился денежный кризис, который и дал повод русскому правительству настаивать уже на полном прекращении чеканки таньги, чтобы урегулировать её курс.

Бухарская таньга времён эмира Ахад-хана. 1892—93 гг.

Вызванное Первой мировой войной расстройство финансов России затронуло и Бухару. Была начата чеканка медных и латунных монет номиналом от 1⁄2 до 20 таньга. В 1920 году чеканка была прекращена. В 1918 году был начат выпуск бумажных денег эмирата. Деньги печатались вручную, прикладывая штампы к бумаге.

В 1920 году была провозглашена Бухарская Народная Советская Республика. Правительство республики продолжило выпуск бумажных денег, однако теперь они выпускались в рублях. Денежное обращение Бухары этого периода было очень пёстрым. В обращении, кроме бухарского рубля, находились самые различные бумажные и металлические деньги. Серебряная бухарская таньга также продолжала использоваться. Даже после двух денежных реформ (1923 – унификация денежного обращения, когда валютой Бухарской и Хорезмской республик стал рубль РСФСР, 1924 – введение советского червонца) в 1925 году таньга ещё принималась финансовыми учреждениями Узбекистана в уплату налогов.

С приходом Советской власти, ситуация в сфере финансов (по понятным причинам) резко изменилась, а потому о мало известном периоде «изъятия у населения золотишка и прочего барахлишка», помнят лишь наши деды и прадеды. Этот период, пришедший на конец 20-х – начало 30-х годов XX столетия, навсегда сохранится в памяти народной и запомнится коренным бухарцам одним коротким, но ёмким определением – «тиллогири» («изъятие золота»).

Понятное дело, что рядовому жителю было приятно и привычно иметь дело с настоящими монетами, а потому, даже у самого «последнего» бухарца всегда водилась денежка, будь это медные монеты, серебро или золото. Однако, как известно, подобное отношение шло вразрез с установками партии и правительства, которое, «проявляя заботу», срочно нарисовало населению бумажные банкноты, изымая взамен (насильственным путём) «ненужные» и чуждые для рядового пролетария и дехканина золото и серебро.

На эту тему сохранилось немало историй – от трагических до курьёзно-комических – которые известны почти в любой бухарской семье.

К сожалению, прадед одного из соавторов данной книги, как и многие рядовые бухарцы, происходящие из среднего интеллигентского сословия, был репрессирован и закончил свой жизненный путь в ташкентской тюрьме Занги-Ато, в 1938 году.

По воспоминаниям моей бабушки, его арестовали и увезли в чекистский подвал для допроса. Целых два дня о нём ничего не было известно. Но когда на третий день прадед Саид, в сопровождении здоровенных «костоправов», перешагнёт порог дома, невестка (моя бабушка) его не узнает.

– Я как раз в это время, закинула мясо в казан… – рассказывает бабушка и с изумлением припоминает – И тут вдруг твой прадед (этот воспитанный, культурный и благородный до мозга костей!) … жадно выхватывает одной рукой прямо из кипящего казана приличный кусок мяса и, судорожно отправив его себе в рот, другой рукой указывает на место, где следует копать. После чего, его вскоре вновь забирают в подвал…

Подобных историй можно привести великое множество, они сохранились в памяти практически любой бухарской семьи. Все они в чём-то схожи между собой – от трагических до курьёзных случаев – отличаясь друг от друга лишь немногом, в деталях…

Рассказывает бывший бухарец, сбежавший в своё время в Афганистан:

Ситуация в ту пору накалилась настолько, что люди откровенно боялись друг друга и соседей по округе. Участились случаи клеветы и доносов, ну а поскольку у каждого коренного жителя Бухары всегда имелась какая-никакая «денежка», то «расколоть» и вынудить сознаться, можно было любого. Так, однажды кто-то из соседей донёс в НКВД на скромного парикмахера, стригшего и обслуживающего жителей небольшого квартала.

Заплечных дел мастера ещё и толком не начали по-настоящему пытать свою жертву, сунув ему под зад настольную лампу, как несчастный не выдержав, раскрылся: «В углу внутреннего дворика закопан горшок со 100 золотыми монетами!»

Тогда, славные чекисты, сделав перерыв, отправились к своей жертве домой и в указанном месте действительно откопали горшок. Но… пересчитав и обнаружив, что монет не 100, а 120,  вновь вернулись к пыткам, дознавая у несчастного:

– А теперь покажи, где хранится горшок со 100 монетами!

Впрочем, изымались не только монеты, но и ценные книги, восточные манускрипты и прочая литература, написанная арабской вязью на таджикском языке, так как и она была объявлена новой властью «контр-революционной». Многие жители, боясь ареста, стали закапывать свои книги, скидывать в реку, а некоторые даже откровенно уничтожать, стремясь избавиться от «улик».

Так однажды, казначей эмира бухарского был арестован и посажен в тюрьму только за то, что служил казначеем в Арке. По истечение срока, выйдя на свободу, он попросит разрешения у властей на то, чтобы совершить хадж в Мекку. И получив согласие, возьмёт с собою в дорогу лишь самовар и одну-единственную книгу – Коран.

В данное время этот уникальный экземпляр Священного писания хранится в Лондонском музее и стоит несколько миллионов долларов. А внук этого казначея, в настоящее время проживает в Нью-Йорке и увлекается коллекционированием картин старых мастеров. Он является известным специалистом и экспертом в области голландской живописи второй половины XVII века.

С распадом Союза, он посетит Бухару и даже предложит местным властям выделить деньги на постройку бухарской школы, в которой молодое поколение бухарцев смогло бы изучать свою собственную историю и читать в подлиннике классиков суфийской лирики. Однако власти отклонят его предложение.