Текст книги "Роль армии в немецкой истории. Влияние армейской элиты на внутреннюю и внешнюю политику государства, 1640–1945 гг."

IV. Армейская реформа и конституционный конфликт, 1859-1866

Как можно отказаться от трехлетней службы при его царствовании, не навлекая позора на личное положение Высочайшего?.. Армия этого не поймет, ее доверие к королю будет подорвано.

Эдвин фон Мантейфель Альбрехту фон Роону, 3 апреля 1862 года

Военные тянутся к беспорядкам, как лани к ручьям.

Макс Дункер в 1862 году

В октябре 1857 года, измученный эмоциональными бурями, заполнившими последнее десятилетие, Фридрих Вильгельм IV перенес физический и психический срыв и был вынужден доверить заботы своей должности брату, принцу Вильгельму Прусскому. В течение следующего года стало очевидно, что надежды на выздоровление короля нет. Таким образом, в октябре 1858 года было учреждено формальное регентство, и принц Вильгельм начал правление, которое ему суждено было продолжить как королю и императору в течение тридцати лет и на протяжении которого его государству предстояло провести три победоносных войны, утвердить свое господство над всей Германией и занять господствующее положение в европейской плеяде держав.

В первые годы правления Вильгельма потребовались бы недюжинные провидческие способности, чтобы предвидеть эту будущую славу. В течение пятнадцати месяцев после прихода к власти принц-регент приказал министрам представить в парламент законопроект, призывающий к реформе и расширению прусской армии. Палата, не убежденная в его необходимости и оскорбленная формой проекта, настаивала на поправках, которые корона не хотела принять, а взаимная непримиримость суверена и парламента неизбежно привела к конституционному конфликту, который не раз ставил Вильгельма на грань отречения и который по ожесточению возбуждаемых им страстей грозил разрушить саму ткань государства.

Конституционный конфликт по праву был назван «центральным событием во внутренней истории Германии за последние сто лет»⁴⁰⁹. Эта попытка потерпела неудачу отчасти из-за искусной тактики Отто фон Бисмарка, который в разгар борьбы взял на себя руководство королевским делом, но отчасти также из-за расхождений в целях самих либералов и их склонности подчинять свои внутренние дела стремлению к национальному величию. Так называемый Закон об амнистии от сентября 1866 года, которым палата задним числом одобрила военные реформы, проведенные без ее согласия, был актом капитуляции, от которого буржуазный либерализм так и не оправился, и его последствия ощущались в истории Германии до наших дней.

Однако это еще не все. Если бы военные добились своего, поражение либералов сопровождалось бы прекращением конституционного эксперимента и откатом к системе полного абсолютизма. По причинам, которые будут рассмотрены ниже, Бисмарк помешал реализации этих амбиций. Конец эпохи конфликта не был отмечен ни отменой, ни изменением прусской конституции, и, каким бы окончательным ни было поражение либералов, оно не освободило военных от ограничений конституционного режима.

Для армии этот результат был разочарованием и источником будущей опасности, и озабоченность военачальников неуклонно росла по мере того, как Бисмарк разрабатывал свои планы реорганизации Германии после 1866 года. К своему ужасу они обнаружили, что парламентские прерогативы, против которых они наиболее энергично возражали в Пруссии, увековечены в конституционных договоренностях и для Северогерманской конфедерации 1867 года, и для новой Германской империи 1871 года, а кроме того, их законодательные органы в отличие от прусской палаты, избирались прямым всеобщим голосованием мужчин. У армейского руководства были все основания опасаться, что это расширение конституционной системы на новую имперскую структуру будет способствовать росту новых и более радикальных оппозиционных партий, которые рано или поздно снова оспорят абсолютную гегемонию короны в военных вопросах, и позднейшая история века доказала их правоту в этом опасении.

Принц-регент, Роон и закон об армии 1860 года

Историки долго размышляли, возможно ли было избежать конфликта 1860-х годов. Конечно, у принца-регента не было никакого желания ввязываться в политические проблемы, подобные тем, которыми полнилось предыдущее правление. Годы поумерили столь открыто выраженные им в 1848 году реакционные взгляды, а готовность, с которой он дал присягу защищать конституцию, – несмотря на то что брат прямо советовал ему этого не делать⁴¹⁰, – свидетельствовала, что он не хотел новых ссор с представителями народа. Не было в прусском парламенте и немедленных признаков желания вступить в новую борьбу с короной. Хотя выборы в ландтаг в ноябре 1858 года привели к неожиданному поражению прусского консерватизма и передали контроль над новой палатой либеральной коалиции, лидеры нового большинства были крайне умеренны в своих взглядах и, казалось, больше интересовались вопросами налоговой реформы, чем хлопотными проблемами королевских и парламентских прерогатив. Более того, либералы в целом встретили приход нового правителя с удивительным радушием, перешедшим после его первых министерских назначений в откровенный энтузиазм⁴¹¹. Многие их лидеры, в том числе люди, занимавшие видное место в парламентской оппозиции в мартовские дни, теперь предпочитали по возможности сотрудничать с регентом и его министрами, а не следовать негативной тактике критики и обструкции⁴¹². Даже в военных вопросах, в которых прусская палата была традиционно чувствительна, такое сотрудничество не было абсолютно невозможным. Как и сам Вильгельм, либералы резко критиковали слабость внешней политики Пруссии последнего десятилетия и в принципе не возражали против реформ, призванных сделать эту политику эффективнее.

Однако политическую атмосферу Пруссии все еще отравляла память о 1848 годе, и ожидать от палаты полной объективности в военных вопросах было невозможно. Если либералы в принципе считали, что Пруссия должна иметь более сильную армию, то они все же страдали от мучительного страха, что такая армия может быть применена для подавления конституционных свобод в стране. И теперь этот страх подкреплялся тем, как формулировался план реформ регента, и его конкретными предложениями относительно продолжительности военной службы и положения ландвера.

История эволюции законопроекта о реформе армии 1860 года очень запутана не только из-за технических вопросов, которые требовалось рассмотреть, но и потому, что обсуждение этих вопросов вызвало множество разногласий и интриг в высших кругах самой армии. Серьезное рассмотрение планов реформ началось еще в октябре 1857 года, когда принц Вильгельм, еще официально не назначенный регентом, обратился в министерство с просьбой составить список изменений, способных повысить эффективность вооруженных сил. В феврале 1858 года министерство представило основанные на более раннем исследовании подполковника фон Клаузевица предложения. Они были направлены в первую очередь на исправление системы призыва, которая уже много лет не поспевала за ростом населения страны. Министерство указывало, что с 1820 года население Пруссии увеличилось с 10 до 18 миллионов человек, а число призывников, ежегодно приходящих в армию, оставалось на уровне около 40 000 человек. Это означало, что все большее число молодых людей, физически лучше всего подготовленных к службе, вообще не попадали в армию, притом мужчинам намного старше, главам семей, приходилось продолжать службу в ландвере, а в военное время именно им, скорее всего, и предстояло служить в регулярной армии. Для исправления этой заведомо несправедливой системы и обеспечения возможности расширения и омоложения регулярной армии и ландвера министерство предложило законодательно установить срок службы в два года вместо трех и увеличить объем ежегодного призыва⁴¹³.

Пока князь обдумывал эти предложения, он в июле 1858 года получил длинный меморандум о состоянии вооруженных сил от генерала Альбрехта фон Роона, человека, с которым он близко сдружился с 1854 года, когда они оба находились в Кобленце. Словами, которые не могли не вызвать отклик в душе Вильгельма, Роон описал угрожающее состояние международных отношений и опасности, которым может быть подвержена Пруссия, если быстро не нарастит вооруженные силы. Он согласился с экспертами военного министерства в том, что ежегодный призыв надо численно увеличить, хотя и настаивал на сохранении трехлетнего срока службы для должной подготовки новобранцев. Он также призвал приложить все усилия для увеличения числа подготовленных офицеров и унтер-офицеров и для этой цели предложил создать новые военные училища. Но самые выразительные места в меморандуме Роона касались ландвера, и он не пытался скрыть убеждения, что тот представляет собой главное препятствие для боеспособности прусской армии. Ландвер, утверждал он, «политически ложный» институт, потому что он больше не производил впечатления на иностранцев, одновременно ввиду того факта, что благодаря нашей нынешней парламентской форме правления каждый ополченец стал избирателем, правительство не может задействовать ландвер, как любую нормальную военную силу, но вынуждено учитывать пожелания его ополченцев. Также ландвер – «ложный в военном отношении» институт, поскольку ему не хватает надлежащей дисциплины и качества, которое Роон назвал «истинно верным непоколебимым солдатским духом». Предложил Роон фактически уничтожить ландвер как отдельные подразделения в военной структуре – полностью поглотить первый призыв этих сил регулярной армией посредством формирования смешанных батальонов, где и в мирное и военное время обучать новобранцев ландвера и командовать ими будут профессиональные офицеры, а призыв резервистов ландвера привлекать к непрестижным номинальным оборонительным функциям.

Возможно, этот меморандум трудно согласовывается с более поздним заявлением Роона о том, что во время введения армейской реформы он не имел политических планов и «руководился исключительно техническими мотивами»⁴¹⁴. Меморандум был продиктован прежде всего военными недостатками ландвера, широко признанными с 1840-х годов⁴¹⁵. Идеализм, вдохновлявший Германа фон Бойена при составлении уложения ландвера (Landwehrordnung) 1815 года, не вызывал ни сочувствия, ни понимания Роона. Он пробился на армейскую вершину в то время, когда, как писал Эрих Мареке, «философ отступал, а вперед выходил эксперт»⁴¹⁶. Как человек, сорок лет работавший над тем, чтобы стать компетентным профессиональным солдатом, и преданный своему призванию, Роон счел неуместным, что государство вынуждено в такой огромной мере полагаться на силу, составленную и возглавляемую людьми, чьи основные интересы и деятельность носили гражданский характер. Бескомпромиссный реалист, Роон рассматривал историю как «борьбу за власть и увеличение могущества»⁴¹⁷. Если Пруссия призвана сохранить и улучшить свое положение в Европе, это возможно только с мечом в руке. Основной предпосылкой успеха была большая, хорошо обученная и хорошо дисциплинированная армия, возглавляемая профессиональными офицерами, а не адвокатами и торговцами, чей интерес к военному производству был всего лишь случайностью.

Однако, как профессиональный военный, Роон не понимал политических последствий своих предложений. Его слабость в этом отношении была немедленно признана новым военным министром регента Эдуардом фон Бонином⁴¹⁸. Бонин сам восхищался работой своего великого предшественника Бойена и осознавал народное почитание ландвера, поэтому его непосредственный комментарий к меморандуму Роона заключался в том, что, если тот будет реализован, он «отделит армию от страны» и создаст ситуацию, в которой Пруссия «потеряет существенное условие своего существования», а именно доверие народа к армии⁴¹⁹. Если бы Бонин четко это отношение выразил, можно было бы избежать многих последующих неприятностей. Однако вместо этого он, похоже, попытался избавиться от неуклюжих предложений Роона, применяя сочетание проволочек и конституционных возражений, и не сомневался, что в долгосрочной перспективе его собственное влияние на регента окажется сильнее влияния Роона. Вначале он напомнил Вильгельму, что сотрудничество ландтага необходимо для проведения какой-либо военной реорганизации, и предположил, что, помимо вопроса о ландвере, предложения Роона повлекут за собой такое сильное истощение ресурсов государства, что палата с ними не согласится. В последующие месяцы, когда регент настаивал на действиях, Бонин повторял этот и подобные аргументы. Между тем, выступая перед палатой на заседании 1859 года, он заверил некоторых запросивших сведения о намерениях правительства относительно ландвера депутатов в том, что намечаемая реорганизация не отступит от принципов, лежащих в основе законодательства 1814 и 1815 годов⁴²⁰. Это заявление также явно было выражением уверенности Бонина в своей способности направлять мысли регента.

На самом деле возражения и проволочки военного министра сильно раздражали Вильгельма, в особенности потому, что ситуация, вызванная началом итальянской войны, сделала расширение прусской армии более насущным, и этот факт сыграл на руку врагам Бонина при дворе. Главным среди них был Эдвин фон Мантейфель, глава военного кабинета, у которого имелись причины выступать против Бонина, лишь отдаленно связанные с вопросом о военной реформе. Мантейфель резко возражал против толкования Бонином прерогатив своей должности и, в частности, против настойчивого требования военного министра, чтобы с ним консультировались по всем военным вопросам и ему было позволено подписывать все важные военные приказы и чтобы все королевские сообщения к командующим генералам проходили через его руки⁴²¹. Он утверждал, что склонность Бонина к «так называемому конституционному методу ведения дел» разрушит тесные отношения между короной и армией. Еще до того, как встал вопрос о реформе, постоянные жалобы главы кабинета регенту заставили Вильгельма относиться к Бонину с подозрением⁴²², а позиция военного министра по вопросу о реформе дала Мантейфелю еще один предлог для того, чтобы настаивать на его увольнении. С помощью своего друга генерал-адъютанта Густава фон Альвенслебена Мантейфель сообщил Вильгельму, что возражения Бонина против предлагаемых реформ были неуместными и донкихотскими, если не продиктованы скрытыми мотивами.

Под данным влиянием регент, в конце концов, решил в сентябре 1859 года обойти военное министерство и поручить разработку законопроекта о реформе специальной военной комиссии под председательством генерала фон Роона. Назначая комиссию, Вильгельм специально приказал его членам при выполнении своей работы руководствоваться исключительно военной целесообразностью и исключать все другие соображения. Это возмутило Бонина, и, даже когда комиссия пошла на некоторые уступки его точке зрения по вопросу о ландвере, он упорно настаивал на том, что ее работа нереалистична, так как ее предложения повлекут за собой непосильное увеличение военного бюджета⁴²³. Потеряв всякое терпение по отношению к своему военному министру, в ноябре регент послал ему язвительную записку, в которой прямо заявил: «В такой монархии, как наша, военная точка зрения не должна подчиняться финансово-экономической, ибо от этого зависит… европейское положение государства»⁴²⁴. Осознав наконец, что его борьба проиграна, Бонин немедленно подал в отставку. После месячной задержки – весьма неуклюжей попытки регента скрыть от глаз общественности разногласия между его военными советниками⁴²⁵ – его место в военном министерстве занял Альбрехт фон Роон.

Роон успокоил тех, кто опасался, что конституционные полномочия военного министра могут быть использованы для ослабления королевской власти командования и введения ограничений в отношении армии. В шкале ценностей нового министра лояльность государю преобладала над всеми остальными⁴²⁶. Ему нравилось думать о себе как о «сержанте в большой роте, капитаном которой был король»⁴²⁷, и он считал немыслимым, чтобы другие стремились оспаривать королевские приказы или навязывать свою волю короне. «Мое сердце прусского солдата, – позже писал он Вильгельму, – не может вынести мысли о том, что мой король и господин подчиняет свою волю воле другого»⁴²⁸. Хотя он не принимал участия в интригах против Бонина, он не жалел о его отставке и недоумевал только, что регент не уволил его раньше. В конце концов, Бонин тоже был солдатом и должен был уметь подчиняться. Его настойчивый отказ выполнять королевские приказы продемонстрировал, что он считал Вильгельма «Хильдериком, которым нужно управлять и держать под опекой, и что назначенный им Пипин был конституционным военным министром! Слава богу, что это не так! В противном случае мы должны были бы на большой шаг приблизиться к суверенитету народа и республике»⁴²⁹. Прежде чем Роон принял свой новый пост, он прямо сказал Вильгельму, что не поддерживает «все эти конституционные дела», что он может служить только в качестве «экспертного советника» (Fachminister) и что, если регенту нужен министр «правильного конституционного духа», ему лучше искать в другом месте⁴³⁰. При такой откровенности понятно, что реакционеры герлаховского толка должны были с энтузиазмом приветствовать назначение Роона и видеть в нем начало наступления на компромисс 1850 года⁴³¹.

Следует отметить несправедливость по отношению к Роону, поскольку он был гораздо менее реакционным, чем те, кто его подбадривал. Его главным стремлением было стереть позор Ольмюца и утвердить господство Пруссии в Германии – программа, далеко не отражавшая желаний круга Герлаха. Компромисс 1850 года он считал свершившимся фактом и, если не предпринималось никаких попыток вмешиваться в дела армии, нисколько не желал его подрывать. Эти взгляды, однако, не были оценены должным образом, и если крайние консерваторы ошиблись в своих суждениях о новом военном министре, то ошиблись и либералы в палате. Последним Роон казался простым орудием класса юнкеров, и знание того, что его назначение произошло в результате спора о характере законопроекта о реформе армии, сделало неизбежным критический прием этого законопроекта в парламенте.

Если обстоятельства подготовки законопроекта вызывали в ландтаге подозрения, то конкретные пункты предлагаемой реформы их подтвердили. Рекомендации специальной комиссии регента по существу не отличались от тех, что содержались в первоначальном меморандуме Роона. Законопроект о реорганизации предусматривал столь решительное увеличение числа гвардейских и линейных пехотных и кавалерийских полков, что численность постоянной армии должна была практически удвоиться. Ландвер одновременно должен был быть резко сокращен, его резерв полностью исчез, его новобранцы отныне должны направляться в армейский резерв, а оставшиеся 116 батальонов назначались для несения службы в крепостях и лишались всего наступательного оружия. Роон, как и эксперты военного министерства с самого начала, советовали увеличить ежегодный набор новобранцев до 63 000 человек. Отныне срок службы предлагали три года в регулярной армии, пять лет в запасе и одиннадцать лет в ландвере⁴³². Были запрошены средства для реализации этих изменений, а также для обеспечения необходимого расширения офицерского корпуса и строительства казарм, школ и учебных полигонов⁴³³.

Первой особенностью законопроекта, вызвавшей всеобщее обсуждение, после его внесения в феврале 1860 года в палату была предполагаемая стоимость предусмотренных в нем изменений. Хотя Бонин годом раньше обещал депутатам, что реорганизация не будет обширной, теперь правительство требовало увеличения военного бюджета на несколько миллионов талеров и откровенно заявляло, что даже этого может быть недостаточно. Это беспокоило не только либеральные группы в палате. Пруссия все еще страдала от последствий экономической депрессии 1857 года. Считалось, что голосование за необходимые средства либо обременит бюджет Пруссии дефицитом, как у Австрии, либо потребует резкого увеличения налоговой нагрузки. Оба варианта были не очень привлекательны⁴³⁴.

Помимо финансовых аспектов, язвительной критике подверглись положения о сокращении ландвера и увеличении срока службы, сочетание которых представлялось всем либералам зловещим предзнаменованием. Как и предсказывал Бонин, атака на ландвер пробудила воспоминания о 1813 годе и упрямую решимость защитить один из последних оставшихся плодов периода реформ. «Мы привержены ландверу, – писал один взволнованный депутат, – с религиозным фанатизмом, со всей ностальгией наших юношеских воспоминаний»⁴³⁵. Либералы были убеждены, что ландвер, вне всякого разумного сомнения, доказал свою военную ценность, а потому подозревали, что правительство, уменьшая его власть, стремилось разрушить оплот народной свободы. Это же подозрение повлияло и на их отношение к предложенному продлению срока службы. Двухлетний срок действовал в прусской армии с 1834 года, и многие известные военные от Грольмана и Витцлебена до Притвица и Пейкера заявили, что этого достаточно для тщательной подготовки. Было известно, что регент и Роон считали третий год необходимым для привития новобранцам солдатского братства (esprit de corps), чувства воинской чести, должной преданности государству и монарху и профессионального отношения⁴³⁶. Но не было ли это просто попыткой столкнуть призывников с путей гражданского общества и превратить их в деградировавших и бездумных сторонников абсолютизма? Либералы не хотели армии, которая вдохновлялась бы только принципами рабского повиновения (Kadavergehorsam), а законопроект о реорганизации с явным отказом от идеалов Шарнхорста и Бойена, казалось, угрожал им именно этим.

После некоторой предварительной перепалки палата 15 февраля направила законопроект в комитет по военным делам. Даже среди доминировавших в этом органе либералов не было склонности прямо отвергать предложения правительства, и в особенности так называемые старые либералы стремились достичь компромисса, который позволил бы увеличить армию.

Однако вскоре стало понятно, что эффективный компромисс маловероятен. Спорные вопросы к этому времени обсуждались далеко за стенами кабинетов законодателей, а во время обсуждений в комитете его члены разглядели безошибочные признаки сильного общественного сопротивления предложенному сокращению ландвера и трехлетнему сроку службы. Даже те из них, кто опасался, что их оппозиция может толкнуть регента в объятия реакции, чувствовали себя обязанными воздерживаться от одобрения этих особенностей законопроекта⁴³⁷. С другой стороны, представители правительства и армии, вызванные для выступления перед комитетом, совершенно не сотрудничали. Они не только категорически настаивали на положениях о ландвере и финансировании, но и отказывались давать какие-либо подробные сведения о планируемом расходовании запрошенных денег. Сам регент считал, что комитет некомпетентен рассматривать отдельные статьи предлагаемого бюджета⁴³⁸, а Роон защищал решение государя в этом вопросе с пренебрежительным высокомерием, что привело к нескольким резким перепалкам между ним и председателем комитета⁴³⁹.

В конце концов, комитет присоединился к своему председателю Георга фон Винке-Хагену и докладчику, генералу в отставке фон Ставенхагену. Те в принципе одобрили расширение вооруженных сил. Однако они составили длинный список конкретных поправок, направленных на сокращение бюджета примерно на 6 789 000 талеров, включая просьбу о сокращении предлагаемого количества новых полков, в особенности гвардейских, крайне непопулярных в либеральных кругах. Они потребовали сохранить двухлетнюю службу, за исключением кавалерийских частей, и, наконец, настаивали на сохранении традиционной формы ландвера⁴⁴⁰.

Не было ни малейшего сомнения, что палата одобрит рекомендации своего военного комитета. Полностью осознавая это, правительство 5 мая предприняло неожиданный маневр. Широко критикуемый законопроект о реформе армии был снят с рассмотрения, и вместо него правительство запросило субсидию в размере 9 миллионов талеров сверх обычного бюджета на укрепление армии в течение следующих четырнадцати месяцев. Выполняя эту просьбу, министр финансов фон Патов подчеркнул, что субсидия будет временная, ее предоставление не нанесет ущерба последующим решениям, принимаемым по организации армии, а деньги пойдут только на усиление подразделений, уже разрешенных действующим законодательством, в частности законом о военной службе 1814 года и уложением ландвера (Land-wehrordnung) 1815 года⁴⁴¹.

Для всех тех либералов, которые хотели способствовать сохранению атмосферы «новой эры», эти заверения, казалось, давали удобную возможность уклониться от того, что, по их мнению, могло вызвать непоправимый гнев их правителя. Кажется, никто не задал вопрос, насколько Патов уполномочен говорить от имени регента. Умеренное большинство в палате приняло его обещания за чистую монету и 15 мая 1860 года проголосовало за необходимые суммы.

Это действие оказалось тактической ошибкой высшего порядка.