Текст книги "Тайные чары великой Индии"

Поэтому он снова покачал головой и с меланхолической улыбкой отвечал Анимики:

– Мой брат прав. Сахем, Оракан и я одни в этой местности владеем таким превосходным оружием, но в настоящую минуту дело не в том, чтобы убить нескольких воинов, позволив остальным скрыться, надобно завладеть лагерем и напасть на белых; мой брат – очень умный и опытный охотник, чтобы не знать, что часто можно скорее достигнуть успеха хитростью, чем силою.

– О да, охотник говорит правду, его слова приятно действуют на слух Анимики; вероятно, у него есть средства, чтобы поступить так, как он говорит; благодаря ему Кроу нападут на врагов.

– А вот, вождь, – сказал, смеясь, охотник, – вы помимо моей воли узнаете тайну моего сердца; право, удовольствие говорить с человеком, который понимает с полуслова.

– У великого белого охотника есть тайна! – сказал неслышным голосом вождь.

– Да, я хотел вам сделать сюрприз, вождь.

– Но какой же это сюрприз? Откроет ли его охотник своему другу?

В эту минуту на далеком расстоянии раздался крик филина и почти замер в ушах обоих собеседников.

– Что это такое? – спросил вождь, с живостью подымая вверх голову.

– Сюрприз, который я для вас приготовил.

И в то же время он сам стал подражать крику филина так превосходно, что всякий другой, не краснокожий, не заметил бы разницы.

– Это хорошо, – возразил Анимики, – у моего брата есть друг в лагере белых; этот друг хочет с ним видеться и зовет его к себе.

– Вы отгадали, вождь.

– Почему же мой брат не идет навстречу своему другу?

– Потому что это совершенно бесполезно; напротив, он сам будет здесь через несколько минут.

– О! Великий охотник так долго жил с индейцами, что его сердце обратилось в красное. У него много ума и хитрости.

– Спасибо за комплимент, – сказал охотник, смеясь, – он мне нравится еще более тем, что его сказали вы. Но подождите немного и увидите, до какой степени я заслуживаю вашей похвалы.

– Великий белый охотник – могущественный воин своей нации; он брал, вероятно, много волос, когда был молод.

– Нет, вождь, вы ошибаетесь, воины моей страны не имеют понятия о сдирании кожи с черепов; они убивают своих врагов, но не снимают с них волос.

– Хорошо, белые умны; они предпочитают привязывать своих врагов к позорному столбу?

– Этого они не делают тем более, вождь, мы убиваем и раним наших врагов, но не предаем их никаким мучениям.

– О! – воскликнул индеец с удивлением, которое он не мог скрыть, – белые боятся причинить боль.

– Все люди страшатся страданий, вождь, будут ли они белые, желтые, черные или красные. Люди моей нации так же храбры, как ваши самые храбрые воины; но их обычаи не похожи на ваши; они понимают храбрость совершенно другим образом. Ваша стойкость во время страданий для них служит выражением гордости и тщеславия; я буду тщетно пытаться дать вам объяснение по этому предмету, вы меня не поймете. К тому же, – прибавил он, улыбаясь, – у нас нет времени говорить об этих вещах; нас ждет более серьезный разговор. Слышите вы этот шум в кустах?

– Анимики слышит его уже в продолжение нескольких минут.

– Итак, вождь, этот шум возвещает вам приход Друга, которого мы ждем. Приготовьтесь хорошенько встретить его.

Почти в ту же минуту кусты раздвинулись и показался человек.

Заметив охотника и вождя, он приблизился к ним и не колеблясь приветливо раскланялся с ними.

– Милости просим, сеньор Рамирес, – сказал охотник, протягивая ему руку, – мы вас ждем.

– Я бы пришел раньше, – сказал молодой человек с улыбкой, – но вы помните, сеньор Валентин, что вы мне нарочно запретили не покидать лагеря прежде шести часов вечера.

– Это правда, я признаю мою несправедливость. Садитесь около нас, и поговорим.

Прежде всего я имею честь представить вам одного из самых знаменитых вождей в прерии в настоящую минуту, одного из лучших моих друзей, Анимики, великого сахема кроу.

Двое людей, поклонившись друг другу, пожали радушно руки, не проговорив ни слова.

– Теперь, когда представление совершено по всем правилам, возвратимся к нашим делам, сеньор Рамирес; вы мне позволите, вождь, с минуту поговорить с моим другом о вещах, которые не могут иметь для вас интереса и касаются только меня одного.

– Анимики будет глух и нем, если этого желает его друг, – сказал вождь, – когда будет угодно охотнику, он позовет своего друга.

Он встал, улыбаясь, сел в нескольких шагах от них, зажег свою трубку и принялся курить со всею индейскою важностью.

Охотник, сделав краснокожему дружеский знак рукой, снова обратился к Бенито Рамиресу.

– Поговорим вдвоем, – сказал он.

– Я, сеньор, весь в вашем распоряжении!

– Я знаю, что у вас храброе и благородное сердце; я люблю вас, и будьте уверены, что я не изменю обещанию, данному вам.

– О, совершенно бесполезно возвращаться к этому, сеньор Валентин, ваши слова запечатлелись в моем сердце.

– Хорошо, будьте покойны, я постараюсь скоро исполнить их. Что же нового? В милости ли вы по-прежнему у капитана Кильда?

– Более, чем когда-нибудь.

– Очень хорошо; а вашим другом Блю-Девилем довольны ли вы по-прежнему?

– По-прежнему. Мы в самых хороших отношениях, это человек самый странный, которого я когда-нибудь знал, самого необыкновенного ума и такого преданного сердца, которое едва ли еще где-нибудь существует, вы имеете в нем верного и драгоценного друга.

– Я вижу, что вы оценили его, как он того заслуживает; да, это драгоценный друг, который не отступит назад ни перед чем.

– Это правда. Играя постоянно свою роль с таким совершенством, что подчас, мне кажется, он обманывает самого себя, он неутомим, теперь он напал на новый след.

– На какой же это?

– Очень просто, на след нашего страшного общего врага.

– Дона Мигуэля Тадео де Кастель-Леон?

– Его самого.

– Он думает, что нашел следы?

– По крайней мере, он это утверждает.

– Viva Dus! Это будет прекрасный случай, если это правда, найти того человека, который сумел сделаться невидимым и пропасть, не оставив никаких следов. – Блю-Девиль предполагает, что это происходит оттого, что мы ищем слишком далеко то, что у нас почти под руками.

– Что вы хотите сказать? – вскричал Валентин, содрогаясь, – я вас не понимаю, дон Октавио.

– Одним словом, дорогой сеньор, – ответил охотник, – Блю-Девиль думает, что Мигуэль Тадео, который, по нашим предположениям, должен скрываться в каком-нибудь пограничном селении, спрятан где-нибудь в лагере самими эмигрантами.

– Но это ведь сумасшествие!

– Ну я не разделяю вашего мнения. Блю-Девиль очень хитер, он не такой человек, который может принять иллюзии за действительность.

– Я знаю это. На что же опирается его предположение?

– На целой массе маленьких поступков, которые незначительны с наружного вида и, взятые отдельно, ничего не означают, соединенные же, составляют тело и Вдруг принимают громадные размеры. Вы знаете, что наш друг, и по-моему совершено справедливо, считает себя артистом; он пробует невозможное и невероятное.

Я должен согласиться, что он редко ошибается; в предстоящем случае он сделал следующее размышление, в котором нет недостатка в логике: «Я окружен очень хитрыми врагами, весь интерес которых в том, чтобы меня открыть; у меня же одно средство избавиться от них: исчезнуть, выбрать себе такую маску, которую никому в голову не придет с меня сдернуть. Как достигнуть этого результата, это для меня вопрос жизни и смерти».

– Да, каким же это образом?

– Средство очень просто; это Блю-Девиль, который говорит и рассуждает таким образом, как, по его мнению, должен был рассуждать Мигуэль Тадео.

– Да, да, понимаю. Продолжайте.

– Средство очень просто. Я вверяю внешнее начальство человеку, в котором я уверен, которого существование находится в моих руках и которому поэтому есть интерес мне служить; потом, сделав это, приняв вид какого-нибудь искателя приключений, поступаю в его отряд, сильно заботясь о том, чтобы смешаться со всеми и иметь с моим наместником как можно менее сношений, исключая таких случаев, когда этого будет требовать моя служба. Очевидно, такая смелая комбинация избегнет всяких подозрений, никто не предположит, что у меня хватит дерзости скрыться в своем собственном лагере, тем более я надеюсь на это, что в один прекрасный день случай, управляющий всем светом, снимет маску с моего наместника, которого до тех пор принимали за меня и на которого все подозрения были направлены, тогда дело будет сыграно, мои враги окончательно уничтожены, я покончу легко с их последними усилиями, потому что они примутся меня искать очень далеко, а я буду находиться вблизи, чтобы освободиться от них раз навсегда.

– Это размышление не из удачных.

– Вы находите его нелогичным?

– Я не говорю этого; между тем я сомневаюсь в успехе.

– Блю-Девиль утверждает противное.

– На какое же доказательство он опирается?

– Ни на какое еще, но обещает приобрести его через два дня.

– Он подозревает кого-нибудь?

– Конечно, без этого его рассуждение не имело бы основания.

– Это справедливо. О ком же идет речь?

– Об одном бедном дьяволе, который сделал из себя страдальца, страдающего от остальных авантюристов, которые пользуются им как слугой, чтобы заставлять его делать все, что им заблагорассудится, никогда не жалующегося, – об одном из этих безобидных существ, которые, кажется, родились, чтобы служить игрушкой тех, кто их окружает.

– Да, Блю-Девилю посчастливилось-таки столкнуться с подобной личностью.

– Я ему сделал то же самое замечание; он мне ответил, смеясь, что только благодаря отрицательной роли, занимаемой этим человеком, ему удалось направить на него свои подозрения. Он думает, что великие актеры склонны увеличивать, возвышать свои роли и что Мигуэль Тадео против воли так усилил свою роль, что сделал ее смешной и подозрительной в глазах дальновидного человека.

Заметьте, что этот человек, который называется или заставляет себя называть Спильдер, ростом и сложением геркулес и не имеет совершенно глупого выражения лица.

– Поживем – увидим. Блю-Девилю, вы говорите, достаточно двух дней?

– Двух дней, да, сеньор.

– Хорошо, подождем до тех пор, а донну Розарио, – предупредили вы ее так, как хотели?

– Да, сеньор, донна Розарио предупреждена, она в полном восторге и в известную минуту будет готова.

– Бедное милое дитя. Бог поможет, я надеюсь, мы сможем ее спасти.

И он склонил голову на грудь и, казалось, погрузился в мрачную и печальную думу.

В эту же ночь после совещания, на которое приглашен был также и Валентин, вожди пришли к полнейшему соглашению, т. е. был составлен наступательный и оборонительный союз между различными индейскими племенами, собравшимися к этому времени на охоту в саванны Красной реки и белыми охотниками и трапперами, вождем которых признан был Валентин Гиллуа; таким образом, была объявлена война всем метисам Выжженных лесов, эмигрантам и другим, принадлежащим к этой расе или происходящим из нее, если они вздумают против воли индейцев напасть на их охотничью территорию или только даже перейти ее. Охотники были снаряжены во все концы, чтобы предупредить всех о решении, принятом советом герольдов, избранных из самых знаменитых воинов, дано было опасное поручение тайно забросить в лагерь бледнолицых и Выжженных лесов кровавые стрелы, обвязанные кожей ехидны, что служит эмблемой войны на жизнь и на смерть; затем по знаку главных вождей воздвигнут был посреди лагеря военный столб.

Красный Нож первый с песнями и танцами коснулся своим топором столба, раздался воинственный крик, и танец скальпа начался; он длился всю ночь.

За час до восхода солнца союзные вожди проснулись с Красным Ножом и вернулись в свои лагеря доканчивать приготовления к предстоящей компании.

Заметим мимоходом, что во время войны индейцы как будто забывают свою лень и изнеженность; они совершенно преобразуются, переносят с непоколебимым стоицизмом самую ужасную усталость и самые продолжительные лишения и иногда даже, несмотря на свою невообразимую жадность, терпят два-три или четыре дня голод и жажду, не произнося ни одной жалобы.

Можно подумать, что усталость не действует на эти железные организмы; ничто их не останавливает, ничто не удивляет, не чувствительные ни к холоду, ни к жаре, ни к дождю, ни к палящим лучам солнца, они как будто смеются над страданиями; никакое препятствие не заставит их отступить, никакая непогода не испугает их.

В этом-то и заключается объяснение необыкновенной быстроты их передвижения, их яростных нападений и их неукротимой энергии в битвах. Валентину Гиллуа знакомы эти неоценимые достоинства его новых союзников, и он надеялся на их содействие.

По окончании последнего совета, на закате солнца, он имел с Курумиллой непродолжительный разговор, который заставил вождя немедленно покинуть лагерь.

Охотник держался в стороне от проявлений воинственного духа своих союзников; всю ночь просидел он у сторожевого огня, и сон ни на одну минуту не смыкал его век.

Спустя около часа после восхода солнца Курумилла возвратился в лагерь.

Вождь был не один; кто-то сопровождал его, и этот кто-то был дон Пабло Гидальго.

Заметив вновь пришедших, Валентин поднялся с места и направился к ним.

– Наконец-то! – сказал он, с приветливой улыбкой протягивая молодому человеку руку. – Я ждал вас с нетерпением.

– Мы всю ночь шли, – отвечал, улыбаясь, молодой человек. – Я также желал поскорее с вами увидеться; я предчувствовал, что здесь меня ожидает нечто такое, что сделает меня счастливым; вы так добры с теми, кого любите, сеньор!

– Предчувствие не обмануло вас. Пойдемте, сеньор. – Он направился к одному тольдо и постучался в решетку его. Решетка отодвинулась, и на пороге показалась женщина. Раздался крик восторга, и донна Долорес очутилась в объятиях дона Пабло.

Валентин с улыбкой смотрел на них, хотя глаза его были влажны.

Глава VII. Приготовление к сюрпризу

Час спустя Валентин Гиллуа простился с краснокожими и в сопровождении Курумиллы, дона Пабло и его очаровательной невесты донны Долорес де Кастелар возвратился в свой лагерь, куда прибыл в восемь часов вечера.

– Что нового? – спросил он у весельчака, соскочив с лошади.

– Ничего, – отвечал охотник, – Кастор и Навая производили довольно отдаленную рекогносцировку, но не открыли ничего подозрительного.

Для донны Долорес разбили палатку, а охотники ни в какое время года не ищут для себя убежища.

На другой день, на заре, Валентин разбудил дона Пабло, спавшего около него на своих мехах.

– Вставайте, – сказал он ему, – следуйте за мной, донна Долорес ждет нас к завтраку.

– Уже завтрак! – вскричал с удивлением дон Пабло, – который же час?

– Семь часов утра; солнце скоро взойдет. Пойдем!

Дон Пабло последовал за ним, не понимая, зачем такой ранний завтрак, но не решаясь расспрашивать охотника.

В углублении скалы, у пылающего огня, приготовлен был завтрак на турецком ковре; донна Долорес, сидя на разостланном меху, ожидала своего жениха; при его приближении восхитительная улыбка осветила ее милое личико, как солнечный луч, проникающий сквозь тучи, бедная женщина еще не могла привыкнуть к своему счастью.

– К столу! – весело заговорил Валентин. – Постараемся хорошенько насытиться; кто знает, когда нам придется обедать.

– Признаюсь, дон Валентин, – ответил дон Пабло, садясь, – я еще совсем не чувствую аппетита.

– Тем хуже, дон Пабло, тем хуже! Заставьте себя есть. Предупреждаю вас, что вам предстоит сегодня продолжительный путь.

– Продолжительный путь! – вскричала донна Долорес с беспокойством.

– Да, – ответил, улыбаясь, охотник.

– Куда же он отправляется? – спросила она.

– Вы сами увидите, сеньорита, потому что поедете с ним.

– Я?

– Ну да, если только вы не предпочтете отпустить его одного.

– Что ж это значит? – спросил дон Пабло, роняя нож и растерянно глядя на охотника.

– Ну, ну, – весело ответил Валентин, – не пугайтесь; я могу вам сообщить одни хорошие вести.

– А, тем лучше! – наивно ответил молодой человек со вздохом облегчения.

– Дело в том, что через несколько дней в этой местности начнется истребительная война, и кровопролитие будет ужасное, впрочем, это вы знаете не хуже меня.

Молодые люди утвердительно кивнули головой и крепче прижались друг к другу.

– Я подумал, – продолжал Валентин, – что вы уже отдали свой долг несчастью, и теперь, когда вы опять соединились, вам нет надобности присутствовать в качестве актеров или зрителей на этой ужасной войне, гораздо лучше дать вам возможность в этой жизни, усеянной терниями, насладиться несколькими солнечными днями.

– О, как вы добры! – вскричали молодые люди, пожимая ему руки.

– Не знаю, право, – добродушно ответил он, – я просто человек, знающий, что значит страдание. Может быть, потому я и понимаю столько.

Он вздохнул. Несколько минут он молча ел, но вдруг живо поднял голову.

– К черту воспоминания, – сказал он. – Они превращают в ребенка самого сильного человека. Возвратимся к вам. Я вот что решил: сейчас после завтрака вы отправитесь в путь. Ваш багаж уже сложен, лошади оседланы, пеоны готовы, и, кроме того, три охотника, на которых можно положиться, проводят вас до границы поселений; со свитой в десять человек можно всюду пройти; ваши шесть пеонов, мои три охотника и вы – это составит уже больше, чем нужно, для того чтоб обратить в бегство самых смелых бандитов наших саванн.

– Я, право, не знаю, хорошо ли сделаю, если приму столько одолжений, дон Валентин.

– Милый друг, будь вы один, я не преминул бы воспользоваться вашей помощью, потому что вы храбры, честны и преданы: три качества, очень редко соединяющиеся в одном человеке. Но с вами сеньора, о которой вы должны прежде всего подумать. Не будем же больше говорить об этом, и дайте мне кончить: перейти Кордильеры, чтоб опять спуститься в саванны, было бы слишком долго и опасно, в особенности вблизи Дозерета; притом, если бы даже не было никакого препятствия, так ваше путешествие длилось бы несколько месяцев; вспомните, что мы здесь живем в неизвестной стране, на окраинах Америки. Но я придумал лучшее средство; вам надо будет проехать Соединенные Штаты. С хорошими проводниками, о, я дам вам самых лучших, – вы дня через три, не более, будете у Минозоты, а там вы уж очутитесь между цивилизованными людьми; лошади, железные дороги, кареты, всевозможные способы передвижения будут в вашем распоряжении. Не пройдет и двух недель, как вы снова будете в вашей гасиенде дель Рио-Браво дель Порте, – нравится вам это?

– О да, да, вы так добры! Как я вас люблю! – вскричала молодая девушка со слезами на глазах. – Вам мы будем обязаны нашим счастьем.

– А вы, дон Пабло, ничего не говорите?

– Я не знаю, как сказать… – в смущении заговорил молодой человек.

– Что, идя в пустыню, вы взяли мало денег, так, что ли?

– Признаюсь, дон Валентин; если вы уж сами угадали, так что ж мне скрывать. И вот теперь, несмотря на то, что я очень богат, у меня нет необходимых денег на путешествие по Соединенным Штатам, и я принужден отказаться от него и возвратиться туда, откуда пришел; У меня в бумажнике едва ли наберется пятьсот пиастров.

– Что ж, это порядочная сумма, но все-таки ее недостаточно.

– Ну, вот видите, – жалобно ответил он, – а нас еще восемь человек.

– Это правда.

– Ах, если б я знал!

– Жалеть уж поздно.

– Но надо же что-нибудь придумать! – решительно вскричала донна Долорес. – Увидите, квежидо Пабло, как очаровательно будет это путешествие, когда мы будем вместе; время так быстро пролетит, что мы и не заметим его.

– Это очень мило, сеньора, – сказал Валентин, смеясь, – но не совсем благоразумно. Я лучше придумал.

– Что же? – спросила она с любопытством.

Дон Пабло Гидальго покачал головою.

– Что, вы мне не верите!

– О, этого я не говорил, сеньор, – спохватился он.

– Ну, так слушайте. Я сказал вам, что дам вам в проводники трех охотников.

– Да, сеньор.

– Хорошо. Одного из них, которого вы знаете и сами, зовут Павлет. Ему я поручил начальство над вашим маленьким отрядом. Когда вы дойдете до американской границы, он проведет вас в один меховой магазин, может быть самый богатый во всей Северной Америке, существующий под фирмой «Мильнес, Максуэль и сын»; эти господа очаровательнейшие, милейшие люди, с которыми я уже лет десять состою в деловых отношениях. Вы потрудитесь передать им от меня это письмо.

– Это письмо? – спросил нерешительно дон Пабло.

– А я знаю, что это! – радостно вскричала донна Долорес.

– О, недоверчивый мексиканец! – вскричал Валентин со смехом. – Не бойтесь, в этом письме нет ничего компрометирующего; это не больше как открытие кредита в торговом доме «Мильнес, Максуэль и сын», для того чтоб вы могли не стесняться никакими путевыми издержками.

– Я так и думала! – сказала молодая женщина, протягивая охотнику с очаровательной улыбкой свою крошечную ручку.

– О, дон Валентин! – вскричал дон Пабло с восторгом. – Извините меня, я полудикарь, ваша деликатность меня просто смущает. Я не знаю, буду ли когда-нибудь в состоянии отблагодарить вас.

– Есть одно только средство – принять эту ссуду так же просто, как я ее предлагаю.

– Конечно, я принимаю ее с удовольствием: я оскорбил бы вас, если б действовал иначе.

– В добрый час! – весело вскричал Валентин, – теперь я узнаю вас. Я открыл вам кредит в десять тысяч долларов.

– Это слишком, я думаю.

– Вы возьмете сколько будет нужно, конечно, только уж не стесняйтесь, без излишней деликатности, потому что я гораздо богаче, чем вы предполагаете, а эта сумма для меня ничего не значит; к тому же я вас не освобождаю от этого долга и лично потребую возвращения, когда опять приеду в Сонору.

– О, если б вы это сделали, дон Валентин, это превзошло бы все наши одолжения.

– Уж сделаю, будьте спокойны.

– Дайте слово, сеньор, – настаивала донна Долорес.

– Разве вы мне не верите, сеньорита?

– Нет, но я знаю, что вы забываете, когда делаете одолжение; дайте же слово, а не то мы не примем вашего предложения. Вы как думаете, Пабло?

– Я совершенно согласен с вами, Долорес.

– Вот вы и попались, сеньор Валентин! – вскричала она, пригрозив ему пальчиком.

– Что делать? – ответил он добродушно, – надо будет исполнить ваше требование, сеньорита. Даю вам слово, что через шесть месяцев буду у вас. Теперь вы довольны, сеньорита?

– Я вполне счастлива и благодарю вас от глубины души.

– Берегитесь, дон Пабло, друг мой! Ваша невеста, кажется, слишком своевольна, составьте осторожно брачный контракт.

– О! – засмеялся он, – это лишнее: я все равно буду делать все, что она захочет.

– О, влюбленные! – вскричал Валентин.

Завтрак кончился; все поднялись.

– Теперь надо ехать, – сказал Валентин, – время не терпит. Я хотел бы уже видеть вас далеко отсюда. Пойдемте.

Он отвел молодых людей шагов на сто от лагеря, где в ожидании неподвижно стоял отряд всадников.

Два вьючных мула были нагружены багажом, охотники и пеоны сидели на лошадях, и остановка была только за доном Пабло и его невестой.

– Вы помните, что обещали мне, мой милый Павлет? – спросил Валентин у охотника, которому поручено было предводительство маленьким отрядом.

– Будьте покойны, мистер Валентин, – ответил охотник, – ведь вы знаете меня?

– Да, старый друг, иначе я не доверил бы вам этого дела.

– Благодарю вас; вы не раскаетесь в этом.

Затем донна Долорес и Пабло Гидальго сели на лошадей, и поезд тронулся.

Еще несколько отрывистых прощальных слов, несколько взглядов, брошенных на Валентина, и они скрылись за деревьями.

Взволнованный разлукою и тревожась за судьбу молодых людей, Валентин долго стоял неподвижно на одном месте, погрузившись в задумчивость.

К счастью, прибытие Бенито Рамиреса и Анимики рассеяло это возбужденное состояние.

– А! – сказал он, обращаясь к Рамиресу, – вы, вероятно, сообщите некоторые полезные для меня сведения.

– Какие, сеньор?

– Я недавно рассматривал ваш лагерь: местоположение очень удачно выбрано, но, не знаю почему, мне показалось, что он слишком мал для количества людей, которые должны там поместиться.

Рамирес расхохотался.

– Diablos! – вскричал он. – Вы так проницательны, что вас нелегко провести. Действительно, наш лагерь мал, но по очень простой причине: в нем не находится и трети войска.

– Как? Что вы хотите этим сказать?

– Это я придумал и признаюсь, сеньор, мысль не дурна.

– Объяснитесь.

– Боже мой! Да это очень просто: ведь вас что всего больше интересует? Спасение донны Розарио, не правда ли?

– Конечно, – ответил Валентин, искоса взглядывая на вождя Кроу…

– Что значит донна Розарио? – спросил вождь. – Я не понимаю.

Валентин взглянул ему прямо в лицо. Сахем оставался бесстрастным.

«Гм, гм! – проворчал охотник про себя. – Этот молодец, кажется, ведет неосмотрительную игру».

– Я объясню вам это, вождь, – сказал он, обращаясь к сахему.

– Хорошо, – ответил тот.

– Не забудьте, – заметил Валентин, обращаясь к Рамиресу, – что этот Кильд настоящий демон, истинный бич лугов, одним словом, бандит с головы до ног, и для нас очень важно примерно наказать его…

– О, я вполне согласен с вами, сеньор Валентин, но с этим плутом не стоит заниматься исключительно! Уж он рано или поздно попадется в наши руки. Итак, я думаю, что бы вы ни говорили и как я не уважаю ваше мнение, что всего важнее спасти…

– Драгоценные товары, находящиеся в лагере, – перебил Валентин с живостью.

– Именно: спасти драгоценные товары…

– Очень важно, – заметил сахем, утвердительно кивая головой.

– Эту-то цель я имел в виду.

– Хорошо, хорошо, – сказал Валентин со смехом, – каждый должен заботиться о себе, я не осуждаю вас, вы правы. Расскажите же ваш чудесный план.

– Да, послушаем план, – подтвердил индеец, который ничего не понял из этого разговора полусловами, но настойчиво преследовал свою цель.

– Повторяю вам, сеньор Валентин, что он библейской простоты.

– Очень может быть; но признаюсь, такого рода простые вещи внушают мне святой ужас; это, впрочем, не должно мешать вам объясниться. Так что вы говорили?

– Вот в чем дело: вы знаете, какую систему я принял с капитаном Кильдом? Резкость, доходящую до дерзости, и полнейшую вольность в обращении.

– Да, да, вы, помнится, говорили уже мне что-то в этом роде. Что ж дальше?

– Несколько дней тому назад я сделал уже первый шаг к цели, а сегодня утром я добился своего: мне удалось убедить его, что для него было бы гораздо лучше, во избежание разных опасностей (которые, между нами будь сказано, существуют только в моем воображении), послать женщин, находящихся в лагере, по дороге, где лошади не в состоянии ходить; положим, это очень трудная и даже в некоторых местах опасная дорога, но он таким образом выиграет много времени и сократит на восемь дней путешествие к водопаду на реке Журдан.

– Да ведь такого пути совсем не существует, который бы так сократил дорогу! – вскричал Валентин со смехом.

– Знаю, сеньор, но у меня была своя цель, – ответил молодой человек тем же тоном.

– А, понимаю, продолжайте.

– Слишком много речей, – заметил индеец недовольным тоном, – бледнолицый чересчур болтлив.

Обоих охотников рассмешило нетерпение их товарища; но Рамирес продолжал, не обращая ни малейшего внимания на резкое замечание вождя кроу.

– Капитан Кильд принял мое предложение, но несколько изменил его. Вот его план, который, надо отдать ему справедливость, отлично выдуман: если женщины могут пройти по этой тропинке, то и мужчины также могут; но, во избежание толкотни, женщины пройдут прежде, а через несколько часов и мужчины пойдут по той же дороге. Сказано – сделано. Женщины отправились в путь, и вы видели их лагерь; капитан Кильд следует на некотором расстоянии, и теперь его лагерь на три с половиной мили ниже этого. Вот как!

– Да это чрезвычайно остроумно! – вскричал Валентин Гиллуа со смехом. – Но куда же девалось обычное благоразумие капитана Кильда?

– А что?

– Как же: он разделяет свой отряд на две части и слабейшую посылает вперед; кроме того сам он располагается лагерем в трех с половиной милях от этой части отряда, так что в случае надобности не может даже защитить ее.

– На эти два замечания нетрудно ответить: когда он послал женщин вперед, он надеялся присоединиться к ним, и если не сделал этого, так потому, что время не позволило, а он не отважился продолжать путь в темноте; притом, так как после сделанной воинами великого сахема Анимики попытки на нападение капитана Кильда более ничто не беспокоило и он не видел с тех пор ни одного краснокожего, к тому же многочисленные лазутчики, которых он посылает каждый день на расследование, не замечали ничего подозрительного, то достойный капитан считает себя в полнейшей безопасности и твердо убежден, что никто более не интересуется им; к тому же я стараюсь поддержать его в этом убеждении, и в результате выходит, что капитан Кильд не опасается никакого нападения.

– Сколько бледнолицых охотников в лагере, о котором говорит мой брат? – спросил индеец, все время следивший за его рассказом.

– В том, где я нахожусь?

– Да.

– Около сорока; но предупреждаю вас, что это самые отважные из всего отряда, настоящие демоны, и если вы не захватите их врасплох, вам, пожалуй, несдобровать.

– Пусть мой брат, бледнолицый охотник, укажет нам дорогу, так мы их захватим.

– Я для того и пришел, вождь.

– Так вы согласны на внезапное нападение?

– Да, в эту же ночь, сеньор, и вот почему: эту ночь отряд капитана Кильда разделен надвое, и потому наша задача будет легче.

– Хорошо сказано; молодая голова и старая, мудрость, – заметил индеец.

– Завтра капитан Кильд снова соединит свой отряд и уж больше не разделит его надвое, как сегодня; теперь он слишком хорошо узнает неудобства этого; и тогда, если мы атакуем его, нам придется иметь дело не с сорока людьми, а с восемьюдесятью; это заслуживает, мне кажется, внимания.

– Действительно, вы совершенно верно рассудили, я с вами согласен; но в такой серьезной экспедиции нельзя действовать опрометчиво, для нас очень важно благоразумие и умение взяться за дело; одна неудача испортит все мы должны так взвесить все обстоятельства, чтобы быть уверенными в успехе.

– Мой брат, Искатель следов, говорит правду. Он великий, мудрый воин; он даст нам совет.

– Так посоветуемся.

Анимики поклонился.

– Посоветуемся, – сказал он.

– Хорошо; мое мнение, что надо напасть, следовательно, на этот счет мы все одного мнения; разница только в средствах исполнения нашего замысла, а это важнее всего уяснить, если мы хотим добиться успеха. Пусть брат мой сахем изложит свой план; его братья бледнолицые слушают.

Сахем раза три кивнул головой, покурил в продолжение нескольких минут свою трубку и затем, передав ее Валентину, сказал:

– Искатель следов друг краснокожих; эта война ведется не в его интересах, ему не нужно мстить за оскорбления; он дерется для того, чтобы помочь своим братьям краснокожим своей храбростью, как великий храбрец, и своей мудростью при совещательном огне. Анимики первый сахем своего народа; он должен отомстить за своих воинов, убитых этой собакой, вором бледнолицых; слова, которые он будет произносить, будут, против его воли, дышать ненавистью и гневом, а ненависть плохой советчик: она ослепляет самых проницательных людей. Вождь не составил никакого плана; он не может составить хорошего, потому что все будет подсказано ему ненавистью; он не станет говорить; одному только великому охотнику бледнолицых следует сказать свое мнение, потому что это мнение, как подсказанное одним чувством справедливости, будет хорошо; у Искателя следов взгляд проницателен, как у орла, храбрость велика, как у серого медведя, а мудрость равняется мудрости змеи. Пусть он говорит; сахем послушает его и скажет: это хорошо. Я кончил.