Книга: Эйзен - Гузель Яхина

Сергей Эйзенштейн на студии Paramount в Голливуде, 1931 год (источник фотографии располагается здесь)

Будучи гением, Эйзен слыл личностью сложной, а его деятельности вряд ли можно дать однозначную оценку. Мне кажется, Гузель Яхиной удалось, с одной стороны, выбрать правильный тон в рассказе о противоречивой фигуре художника, не скатившись в пошлые крайности; с другой — обнаружить золотую середину между правдой и вымыслом о жизни Эйзенштейна, тем самым предоставив читателю самостоятельно сформировать своё отношение к режиссёру.

Такое у него было странное устройство души: веселил всех и порою сам хохотал громче прочих, но, оставшись один, рыдал — о том, над чем сам же и насмехался при других. Иногда рыдания мешались с улыбкой, но чаще — были беспримесными и горькими.

Сергей Эйзенштейн жил и творил в очень непростое время (революция, становление советского государства, мировые войны, сталинский период и т. д.). Находясь в самой гуще событий и пребывая, как и любой другой художник, под жёстким идеологическим контролем и во власти цензуры, Эйзен создаёт свои первые фильмы, которые во многом предопределили развитие мировой киноиндустрии. История не имеет сослагательного наклонения, поэтому мы никогда не узнаем, какими могли бы стать продукты творческой деятельности С. Эйзенштейна другой эпохи, но и критиковать сегодня некоторые (спорные, да) решения режиссёра, на мой взгляд, нельзя.

В стране, где читать умели немногие, лучшим средством пропаганды по-прежнему оставалась пламенная речь или правильная кинолента.

Лучше всего Г. Яхиной, по моему мнению, удалось показать Сергея Эйзенштейна в разных социальных ролях: не только как режиссёра, но и как сына, мужа, любовника, друга, коллегу, художника... Надо признаться, любовь к рисованию сопровождала Эйзена в течение всей его не слишком длинной, но зато очень насыщенной жизни: изобразительное искусство являлось не просто отдушиной (хобби), но и своеобразным инструментом поиска новаторских решений в режиссуре. Кстати, по сей день сохранилось множество эйзеновских эскизов костюмов и декораций к спектаклям, фильмам.

Эскиз костюма мисс Лоллы для спектакля «Шерлок Холмс и Ник Картер», 1922 год (источник изображения располагается здесь)

Роман «Эйзен», помимо развлекательной функции, выполняет ещё и культурно-историческую: произведение позволяет современному читателю (скорее всего, не смотревшему фильм «Броненосец "Потёмкин"», который в этом году празднует столетие после своего выхода) проследить генезис российского кинематографа и развитие медиаиндустрии, а также увидеть влияние политических процессов на сферу искусства. Биография Сергея Эйзенштейна — это вечный сюжет о сложных и трагических взаимоотношениях художника и государства, о компромиссах и цене признания. Я очень рада, что мои современники переосмысливают творческое наследие советского режиссёра и рассматривают личность Эйзенштейна многоаспектно, стараясь избегать однозначности в оценках его деятельности и идей. Не это ли признак здоровой осознанности?

Мол, это не книга из серии ЖЗЛ, а инспирация жизнью, искусством и эпохой Сергея Эйзенштейна, сдобренная изрядной долей куража, эксцентричности и «монтажа аттракционов». Невозможно не примерить заявленный жанр к «Мистерии-буфф» Владимира Маяковского, минуя, собственно, безобидные итальянские театрально-музыкальные истоки. И правда, эпического, героического, сатирического, тщательно визуального в романе очень много. По существу же, в композиционной архитектонике романа Гузель Яхина всё же ухватила несколько другие, не театральные, приемы.

И они, эти приемы, пожалуй, оставляют самые сильные впечатления. Один из лейтмотивов книги – нерациональное использование Эйзенштейном и его соавтором-оператором Эдуардом Тиссэ километров пленки для съемок. Из акта в акт эпического повествования перетекает обильное описание отснятого двумя гениями материала, который подвергался безжалостному и героическому сокращению, монтажу, запретам и даже уничтожению.

Только вот полотно самой Яхиной никто не монтировал, не сокращал и не запрещал. И оно производит ощущение горы бабин с бесконечными дублями, повторами, пробами и поисками натуры. Достигается это обилием описаний, выраженных через перечисление. Невозможно поспорить, что по языку сделано это эффектно, маслено, красочно. Тропическое буйство фантазии писательницы сливается в упоении с цитированием общеизвестного материала.

Далее – композиция. Зашворканный прием использования в прологе финала с подвешенной интригой быстро забывается. Потому что затем на читателя надвигаются айсберги, каждый из которых – история создания фильмов Эйзенштейна. Они похожи между собой, как все айсберги на первый взгляд. Но несущееся вскачь повествование, искусная манипуляция чувствами и эмоциями, не дают сосредоточиться на отличиях.

И всё вместе оставляет парадоксальное ощущение несобранности, разрозненности, навязчиво, взахлеб вываленного горкой сырого материала, имеющего не столько эстетическую, сколько музейно-архивную ценность. Но мы же помним, что это даже не научно-популярный труд, а фантазия о болезненно гениальном человеке, который с восторгом дал проглотить себя создавшей его эпохе. Я бы сказал, что для литературного гурманства в таком приеме, коррелирующемуся с беспокойным и обильным наследием Эйзенштейна, есть неоспоримое преимущество.

Что же касается содержания, то тут Гузель Яхина остается верной поднятым ею темам в предыдущих романах. Ироничным камео можно даже назвать съемки в Казахстане во время Великой Отечественной войны. Писательница старательно разоблачает сталинскую эпоху с ее жестокостями, иррациональностью и сусальным великолепием. Желая подчеркнуть гротесковость возводимого ею на страницах книги мира, Яхина вставляет эпизоды ночных арестов, застеночных пыток, массовых расстрелов и неизвестных могил со всей серьезностью, хотя они не имеют прямого отношения к линии жизни героя.

Со своим героем Яхина на «ты». Она не может простить ему воспевание власти. Ни ему, ни Григорию Александрову, ни другим кумирам ранней советской эпохи. Эйзенштейна она видит как какого-то карикатурного нибелунга, только одержимого не золотом, а киноискусством. Болезненно ревнивого к успеху, психически искалеченного матерью, завистливого и самолюбивого, готового на любую идеологическую вампуку ради воплощения своих художественных идей.

Описывая размах, с которым создавались фильмы Эйзенштейна, его мировые признания и провалы, Яхина, тем не менее, язвительно и фамильярно проходится по тому, какие мысли и настроения транслировало это кино. Можно даже сказать – клеймит. С ее позиций управление народными массами, к которому стремился режиссер, было фальшивым в фальшивых социально-политических реалиях. И вот уже фигура Сергея Эйзенштейна становится похожей на шекспировского Ричарда III – гениального во зле. Красноречивого манипулятора, уничтожавшего своих друзей ради единоличной власти над киноискусством.

А если ближе к кино, то, конечно, роман напоминает ленты раннего немецкого киноэкспрессионизма, с мэтрами которого поначалу соперничал, если верить автору, Эйзенштейн. Гротеск, страх, сатирический морок. Не люди – изломанные фигуры фантастического культа, с бледной кожей и горящими глазами. Смешные и отвратительные, танцующие поверх неслышимых стонов и упадка и распада рассудка.

Гузель Яхина не разгадывает Эйзена, Тиса или Грига. Она пересобирает их в соответствии со своими желаниями, стремление писать от несогласия от пропагандистских установок, которые для нее неприятны. Да что там – неприемлемы. И буфф действительно удался даже со стилизаторскими попаданиями.

Сама автор сказала, что пока в стране нет консенсуса по прошлому, «о нем еще писать и писать». И написала про события столетней давности самым смелым и откровенным текстом. 

Книга построена как колода карт, как ярмарочные качели, как долгий красивый салют, как будто фокусник с каждой главой достает все новые новые трюки из рукава. Восемь частей - каждая посвященная одному из фильмов режиссера, показывает Эйзена с новой стороны (то жмет сердце от сочувствия, а иногда взаправду тошнит).

Главы звучат то от режиссера, то от его друзей и мамы, то от нас самих, словно мы гости в его квартире. Мексика, Крым, Москва и Алматы - колорит, краски, природа, люди, но главное - смешанные, бурные и сложные мысли и чувства творца кино.

Темы творческого вдохновения, жертвы ради искусства, отношения с властью и трагедия человека, вынужденного делать госзаказ по утвержденным лекалам, написанные в сатирической манере, покорили до глубины души