Текст книги "Навеки твой"

20

Если тебя разбудил привидевшийся тебе сон, ты просыпаешься мгновенно, будто тебя швырнули на пол. Я вытаращил глаза и проснулся. Я голый лежал под одеялом, с ужасом осознавая собственную наготу. Мне снилась женщина с волосами не то рыжими, не то каштановыми, которые, обрамляя ее лицо, звучали как песня. На ее лице блуждала улыбка. Эта улыбка как бы парила в пространстве и осталась даже теперь, когда женщина исчезла. Это была улыбка, которой улыбался кот из «Алисы в Стране чудес», улыбка, проникающая в тебя и никогда в тебе не умирающая, улыбка, которую ты пронесешь с собой до гробовой доски и которая, как прекрасный цветок, расцветет по весне на твоей могиле: тебя не будет, но весна наступает всегда, даже после твоей смерти. Когда ты умрешь, горы вокруг города останутся прежними и небо как обычно будет склоняться над домами – и над теми, которые снесут, и над теми, которые построят, – и будут понедельники, и люди будут ходить и ездить на работу, стоять в очередях в магазинах, сидеть в конторах, водить городской транспорт, а ты умрешь. И будет весна, и все женщины, которых ты знал, тоже умрут, за исключением одной-единственной.

Она мне улыбнулась и представилась. Венке Андресен, сказала она, но лицо ее было каким-то отдаленным, расплывчатым. И откуда-то издалека, чистым детским голосом меня звал мальчик, и он подбежал ко мне с футбольным мячом в руках, и джинсы его были ему коротки, и он звал меня. Это был Томас, нет, это был… Роар. А я пытался покрепче привязаться к сказочной улыбке, к этому полумесяцу, который расплылся с одной стороны и его кусочек отломился, но я, извиваясь, чтобы удержаться, все-таки карабкался по нему вверх, и… и я проснулся.

Я скатился с постели на пол, протянул руку и выудил часы с ночного столика. Циферблат показывал половину первого. Я забыл завести будильник. Подумать только, ведь кто-нибудь уже мог звонить мне в контору. Кому-то могла быть нужна моя помощь, чтобы найти своего пуделя, или удравшую стиральную машину, или прошлогодний снег.

Во рту был стойкий привкус сена. Сколько кружек я выпил, шесть или семь? Вчерашнее пиво булькало в моем желудке, и я знал, что мне будет нелегко почистить зубы. Чтобы как следует проснуться, сегодня мне требовалась более солидная встряска, чем скатывание с кровати на пол.

Я пошел в ванную, неторопливо намылил все тело, от кончиков волос до кончиков пальцев, и с закрытыми глазами встал под теплый душ. Замысел был прост: дождаться, пока кончится горячая вода. Двух минут холодного душа оказалось достаточно, чтобы окончательно разбудить меня. Теперь я был в состоянии закрутить кран. Чтобы согреться, я растерся полотенцем до красноты и сделал комбинацию упражнений на напряжение и расслабление по системе йогов. Потом на полу в гостиной я проделал упражнения для живота и плечевого пояса и только тогда пошел на кухню.

Мне необходимо было выпить чаю. Некрепкого, с большим количеством сахара, и не одну, а несколько чашек. Я съел пару бутербродов, положив на них толстые кружочки огурцов и помидоров, и еще выпил очень сладкого чая.

В половине второго я почувствовал, что могу наконец сесть за руль.

Я направился в контору, выключил свет, горевший со вчерашнего дня, и посидел немного в полутьме, уставившись в стену. В этом сумрачном дневном освещении она казалась серо-зеленой.

Стоял март. Скоро наступит весна, и все зимы внутри нас растают, и весна бросится нам навстречу, как желанная женщина, как улыбающаяся женщина с волосами не то…

Я думал о Юнасе Андресене, о том, что он мне рассказал. Я думал о Венке Андресен и о том, что она мне рассказала. И я размышлял о том, что нет двух одинаковых браков, даже для супругов, состоящих в одном и том же браке. Потому что каждый человек воспринимает и переживает окружающее по-своему. Венке и Юнас Андресен поведали мне каждый свою историю о двух непохожих браках, о двух непохожих изменах.

Это была словно игра, где никто не выиграл. Оба проиграли. По той или иной причине они втянули в эту игру и меня, как судью или помощника судьи – или как бог знает кого.

Я снова поглядел на часы. Было почти три. Интересно, до каких она работает в своей конторе? До четырех? Я мог бы позвонить ей или подъехать и персонально отрапортовать. Но о чем рапортовать? О том, что выпил столько-то кружек пива с ее бывшим мужем? А может, мне их тоже включить в счет, если я такой счет собираюсь представить?

Во всяком случае, я мог съездить туда. У неутомимого частного сыщика всегда найдется для этого множество причин. Можно было бы пойти в лес и немного подраться с Джокером и его компанией – получить еще порцию синячков. Можно было пойти и поругаться с Гюннаром Боге или застрять в лифте с Сольфрид Бреде. А можно было выпить водки с Хильдур Педерсен или поиграть в «людо» с Роаром.

Я мог поцеловать Венке Андресен.

Я потрогал свои губы. Ее поцелуй еще жил в них, как воспоминание юности. Уже очень давно никто не целовал меня так крепко. Очень давно меня вообще никто не целовал. Я был не из тех, кто ходит и раздает поцелуи направо и налево, всем, кому охота. Не говоря о чужих, у меня и из своих не много бы нашлось желающих поцеловать меня.

Я подумал о Беате, попробовал вспомнить, что чувствовал, когда она меня целовала. Но это было очень давно, с тех пор прошло много темных и безлунных ночей.

Короче говоря, у меня было достаточно поводов, чтобы поехать туда, где жила Венке. Я запер контору, сел в машину и включил зажигание.

Новый день умирал, как умирают в нас все дни один за другим, пока однажды утром ты не обнаружишь, что вовсе не проснулся, что сон твой продолжается, и тогда все дни смешаются в один. И ночи сплавятся в одну. А в конторе твоей будет работать какой-нибудь врач, а может, ее займет адресное бюро либо агент по найму квартир.

И не будет у тебя никаких забот, никаких счетов за свет, никаких сердечных печалей.

21

Я поставил машину на стоянку, но не вышел. Неподалеку, прислонившись к высокому фонарному столбу и засунув большие пальцы в карманы джинсов, стоял молодой человек. Черный кожаный пиджак на нем был полурасстегнут, на губе висела потухшая сигарета, лицо злое. Это был Джокер.

Он следил за мной, когда я подъезжал и ставил машину. А теперь его глаза впились в меня, как пиявки.

Я открыл дверцу и, оглянувшись как бы случайно, вышел. Людерхорн был там, где обычно, четыре дома-башни тоже. Ничто не исчезло, ничто не рухнуло.

Машинально я взглянул вверх, туда, где была квартира Венке Андресен. В окнах горел свет.

Я сделал вид, будто только что заметил Джокера. Наши взгляды встретились, и он передвинул сигарету из одного угла рта в другой. Я огляделся, снова взглянул на окна квартиры Венке Андресен. И увидел, что кто-то идет по балкону к ее двери. Это мог быть…

– Что, пришел за добавкой? – услышал я высокий голос Джокера.

Подойдя вплотную, я заметил над его губой капельки пота. Глаза у него бегали.

– Что-то не видно твоих подручных? Что, на их долю хватило? Ты собираешься справиться со мной в одиночку? Без металла? Я, конечно, имею в виду крепкие как сталь руки и ноги, а не кастеты и ножи. А ведь будет больно, если я сожму твои пальчики. Могу их и сломать, и ты долго не сможешь пощипывать усики.

– Я не собираюсь с тобой драться, мистер. – Он перешел на визг. – Не сейчас. Но я тебя предупреждаю: не наступай мне на мозоли!

– Я говорил о руках, а не о ногах.

– Если не послушаешься, то помни, что вечера здесь темные и…

– Кто тебе сказал, что я собираюсь проводить здесь свои вечера? – И я снова машинально глянул вверх. Дверь в ее квартиру была открыта. Кто-то стоял в дверном проеме, но на таком расстоянии…

– Что, глядишь, где твоя потаскушка? – произнес Джокер. – Не волнуйся. У нее посетитель. Сам старик Андресен.

Значит, по балкону действительно шел Юнас. Я плотно прижал Джокера к столбу, так, что он съежился.

– Еще раз назовешь ее так, малыш, и я раскрою тебя пополам и багажом отошлю в разных направлениях, чтобы быть уверенным, что половинки никогда не встретятся.

Его глаза сузились, но трудно было сказать, от страха или от злости.

– И к моей матери больше не ходи, а то я тебя убью! – Последние слова он выкрикнул высокой фистулой.

Мне хотелось ударить его сильно и точно в живот, так, чтобы, падая, он еще разок напоролся на мой кулак. Но я удержался. Я подумал о его матери и о Венке Андресен.

И я снова посмотрел вверх. Дверь все еще оставалась открытой. Там происходило что-то непонятное. Я не знал что, но что-то случилось. Я увидел Венке Андресен. Она выходила из двери, ведущей с лестничной клетки, и вдруг побежала. У нее было что-то в руках. Она быстро исчезла в квартире.

Я стоял и смотрел, почти забыв, что Джокер стоит рядом. Он проследил за моим взглядом.

– Что там случилось? – спросил он своим звонким молодым голосом.

В дверном проеме снова показалась Венке Андресен. Она двигалась довольно странно, какими-то зигзагами, и, подойдя к балконным перилам, перегнулась через них.

Мгновение мне казалось, что она хочет прыгнуть, броситься оттуда и лететь к земле, как большая птица. Но она не прыгнула, и я услыхал ее голос:

– Помогите! Кто-нибудь, помогите! Помоги-и-и-те! – кричала она.

И снова исчезла, провалившись в распахнутую дверь. Я побежал. Я слышал, что Джокер побежал в другом направлении. Но мне это было безразлично. Единственный, кто меня беспокоил, – это женщина по имени Венке Андресен, которая не была птицей и которая звала кого-нибудь на помощь. Этим кем-нибудь должен был стать я.

22

Я ворвался в подъезд. На двери одного из лифтов висело объявление, что он не работает. Другой лифт шел вниз, но я не мог терять время.

Я бросился к лестнице и помчался вверх. На полпути я остановился, чтобы перевести дух и посмотреть, нет ли чего на асфальте перед домом.

Никакой птицы я не увидел. Из подъезда вышла моя вчерашняя знакомая Сольфрид Бреде. Видимо, это она спускалась на лифте. Значит, ее не очень-то напугало наше приключение в лифте.

Я взбирался по лестнице, кровь стучала в висках, а в глазах плясали черные мухи. Мое собственное дыхание напоминало порывы осеннего ветра.

Наконец я добрался до девятого этажа, толкнул дверь, ведущую на балкон, и побежал. Я задыхался.

Дверь в ее квартиру все еще была открыта, и я не стал звонить, я вошел. Не надо было идти далеко. Достаточно просто войти, вполне достаточно, больше чем достаточно.

Юнас Андресен лежал в прихожей на полу, лежал на боку, скрючившись от кровоточащей раны в животе – этого последнего рокового обстоятельства в его жизни. Руки его плотно прижимали разорванную на животе рубашку в отчаянной попытке удержать жизнь. Но все было напрасно. Жизнь покинула его, ушла, как воздух из проколотого шарика. Кто-то нанес ему смертельный удар. Лицо его уже обрело выражение вечного покоя, а тело легло, чтобы отдохнуть: он уже больше никогда не выпьет пива, он уже больше никогда ничего не совершит. А над ним, прислонившись спиной к стене, с окровавленным ножом в руке стояла Венке Андресен. Ее лицо было сплошным застывшим криком, заледеневшим зовом о помощи, призывом к кому-нибудь: помоги-и-и-те! Ужас чистыми белыми мелками разрисовал ее лицо, которое больше никогда не станет прежним.

В моем мозгу звучал его вчерашний голос. Что он мне тогда сказал? «Когда же наконец ее встретишь – женщину своей мечты, – то почувствуешь, что у тебя впереди масса времени – вся жизнь и ты можешь подождать…»

Но у Юнаса Андресена не оказалось времени в запасе, у него не было впереди целой жизни, и он не мог ждать. Он встретил женщину своей мечты и… ушел. Покинул всех. Он уходит.

Он уходит, чтобы никогда не вернуться. Он начал свой долгий, нескончаемый, последний поход.

Усы его были всклокочены. Очки съехали. Рубашка порвана, костюм измят. Он лежал в кровавом озерце, но ему не нужен был ни спасательный жилет, ни пояс. Лицо его было покойно, будто он только что сорвал цветок и вдыхал его аромат.

Юнас нашел свой последний приют, из которого не возвращаются.

А здесь остались все мы, живые, все те, кто понесет в себе его смерть как траурное знамя.

Я собрался с мыслями, пытаясь запомнить детали. На полу, рядом с телом, бессмысленно валялась разбитая банка с вареньем. Красное варенье начало понемногу смешиваться с кровью. Я подошел к Венке, осторожно вынул из ее руки нож, взяв его двумя пальцами за лезвие у самой рукоятки.

Это был бандитский выдвижной нож, каким обычно пользовался Джокер.

Кто орудовал этим ножом?

Мой взгляд упал на Венке Андресен. Ее глаза как будто перелились в мои: огромные, черные, испуганные.

– Я… я вернулась из чулана с банкой варенья. Он уже лежал здесь. Я… я не знаю, что я делала потом… Я только вынула… Как будто это могло ему помочь…

– Ты вытащила из него нож?

– Да, да! Это, наверное, очень глупо, Варьг?

– Ничего, ничего.

Конечно, это было глупо с ее стороны, но у кого хватило бы сил сказать ей это сейчас?

– Ты никого не видела? – спросил я.

– Нет.

– Ты поднималась на лифте?

– Нет, по лестнице. Я не люблю лифт. Ах, Варьг! Варьг! Боже правый! Что же случилось?

Я наклонился и, хотя все и так было ясно, для верности взял руку Юнаса, чтобы нащупать пульс. Я не хотел быть одним из тех, кто, бездействуя, стоит над телом умирающего. Пульса не было. Его давно уже призвали в самый дальний кабинет в самом дальнем коридоре, где он стоял теперь перед своим последним шефом и судьей.

– Он предупреждал, что придет? – спросил я.

– Нет, – она покачала головой. – Я и не предполагала. Мне нужно было спуститься в подвал за вареньем, а когда я вернулась… он уже лежал здесь так, как сейчас. Я, наверное, выронила варенье… и… нож этот, – она поглядела на свою руку, но в ней уже не было ножа. Нож лежал на комоде, похожий на ядовитую змею в зоологическом музее. Больше он никого не ужалит.

– Ты оставляла дверь открытой, когда уходила вниз?

– Нет, нет, ты с ума сошел! Разве здесь можно?

Я покачал головой. Нет, я не сошел с ума.

– Он, скорее всего, открыл своим ключом и вошел, – продолжала Венке.

Я поглядел на пол. Ключа не было видно. Но, может быть, он положил его обратно в карман. Я попытался воспроизвести эту картину: Юнас вошел и закрыл за собой дверь. Никого дома не было. Он пошел обратно к Двери и открыл ее. Но за дверью кто-то стоял. Или он не запер за собой дверь и кто-то вошел вслед за ним. А может, кто-то уже был в квартире и поджидал его. Ничего не сходится, ничего не объяснишь. Труп, найденный на полу, всегда нелегко объяснить.

И тут я вспомнил про Роара.

– Где Роар? – спросил я.

Венке беспомощно пожала плечами.

– Где-то на улице.

Я подошел к входной двери, запер ее и проверил, что запер надежно.

Потом я переступил через Юнаса Андресена и прошел мимо Венке к телефону, чтобы вызвать полицию.

23

Позвонив, я вернулся и вывел Венке на балкон. Ей не хватало воздуха. Нам обоим не хватало воздуха. И еще я хотел перехватить Роара, чтобы не пустить его в квартиру.

В бледно-сером свете мартовского дня мы стояли на балконе с видом на Людерхорн. Его вершина, похожая на козий рог, тянулась к низко нависшему небу. Тем, кто приезжал в город морем, гора казалась дремлющим дьяволом. Отсюда, с балкона, она больше походила на чертов клык, грязно-бурый – от засохшей на нем крови.

Венке Андресен молчала. Обхватив себя руками, она стояла застывшая, с отрешенным лицом, полным печали и боли, которые никому не дано понять, потому что печаль и боль человек испытывает в одиночку, как, впрочем, и любовь.

На ней был голубой с высоким воротом свитер и серый вязаный жакет, темно-синие вельветовые брюки и кеды. Волосы, обрамлявшие бледное лицо, были растрепаны, очертания рта стали скорбными.

Я размышлял о том, где ей придется провести сегодняшнюю ночь. Я не исключал, что это может быть специальная комната с крошечным зарешеченным окном, с умывальником и ведром. Улики были очевидны, что бы она ни рассказывала. Я знал, что подумает полиция, которая уже была в пути, знал, что скажут следователи, так как встречался с ними и раньше.

Первыми в сопровождении двух полицейских в униформе прибыли следователи уголовной полиции. Чуть позднее трое-четверо технических работников в сине-серых рабочих фартуках, которые делали их похожими на продавцов-бакалейщиков.

Я с облегчением вздохнул, когда увидел, кто руководит группой.

Следователь первого класса Якоб Э. Хамре был одним из самых способных в отделении уголовной полиции. Его обычно посылали на сложные дела, а также, когда боялись запятнать репутацию уголовного отделения, в случаях, затрагивающих интересы других наций или государств. Хамре говорил на трех языках если и небезупречно, то, во всяком случае, лучше, чем остальные. И вообще, для полицейского он был необычайно симпатичным и интеллигентным человеком. Были у него наверняка и свои недостатки, но пока я не обнаружил ни одного – правда, я не слишком часто с ним сталкивался. По делам, которыми я обычно занимался, они присылали кого попроще.

Я не знал, что кроется за буквой «Э» в его имени. Когда его называли, казалось, что просто тянули паузу перед фамилией: Якоб – э-э-э – Хамре. Ему было около сорока, но он выглядел моложе. Это был красивый и моложавый полицейский, которого с удовольствием сфотографировали бы для плаката, если бы уголовная полиция занималась саморекламой: «Берите пример с Якоба Э. Хамре! Идите служить в полицию!» Это имело бы успех.

Свои русые волосы он зачесывал назад, но они все-таки падали на лоб с одной стороны. Хамре был хорошо и со вкусом одет: серый костюм, голубая сорочка и галстук в красную и черную полоску. Поверх костюма плащ с погончиками. Без шляпы. Правильные черты лица, острый орлиный нос, мужественный подбородок, широкий рот.

С ним приехал полицейский Ион Андерсен – девяностопятикилограммовая туша, потеющая, как кит; с грязным воротником рубашки; с сальными волосами и перхотью; с приветливой улыбкой, обнажавшей ряд испорченных зубов. Мы были старыми знакомыми – это были немногие из моих хороших друзей в уголовной полиции.

Распоряжался всеми Хамре. Он поздоровался со мной и спросил:

– Где труп, Веум?

Это прозвучало нейтрально, по-деловому, я бы даже сказал – дружелюбно. Я кивнул на дверь. Он вопросительно посмотрел на Венке Андресен.

– Это его… – начал он.

– Это его жена, – поспешно закончил я. – Она и нашла его здесь.

Хамре изучающе посмотрел на Венке Андресен. Та потупилась.

– Естественно, это был шок для нее, – сказал я.

Он перевел на меня свои острые светло-голубые глаза.

– Разумеется. Мы к этому вернемся немного позже, – проговорил он. – Сначала осмотрим труп. Я думаю, нам лучше войти в квартиру и спокойно поговорить.

– Еще одно обстоятельство, – сказал я. – Ее сын… их сын… Роар. Он может в любую минуту вернуться домой. Мне кажется, что ему не нужно видеть отца – так… – я покосился на дверь. – Нельзя ли поставить внизу полицейского, чтобы вовремя остановить мальчика?

– Непременно, – ответил Хамре и дал указание Иону Андерсену выполнить эту просьбу.

А мы вошли в квартиру.

Как только Венке увидела Юнаса, она снова начала всхлипывать. Глухие тяжелые рыдания шли откуда-то из глубины.

– Пожалуйста, кто-нибудь вызовите женщину-полицейского, проводите госпожу Андресен в комнату и дайте ей что-нибудь попить. Думаю, в доме найдется чай или что-нибудь в этом роде, – распорядился Хамре.

Ион Андерсен и еще один полицейский провели Венке в квартиру, а Хамре и я остались в прихожей. Я услышал, как Андерсен звонит в полицейский участок.

Хамре присел на корточки и пощупал пульс у Юнаса.

– Слишком поздно, – сказал я. – Он давно уже мертв.

Я проверял.

Якоб утвердительно сжал губы и поднялся. Он заметил на комоде нож.

– Орудие убийства? – спросил он.

– Да, – ответил я.

– Он так и лежал, когда ты пришел?

Я помедлил. Пауза чуть-чуть затянулась. Якоб Э. Хамре выразительно смотрел на меня. Он был слишком проницателен, чтобы играть с ним в прятки. Он будет исследовать малейшие нюансы. Он как ходячий детектор лжи. Я был в этом так же уверен, как и в том, что Юнас, лежащий здесь на полу, – мертв.

– Нет, – ответил я.

– А где он был?

– Она стояла и держала нож в руке.

Хамре кивнул, будто это было именно то, что он и ожидал услышать.

– Она сказала, что сама вынула нож из тела, – поспешно добавил я. – Она поднялась из подвала с банкой варенья, той, что валяется здесь разбитая, и нашла его на полу, истекающего кровью. Она его не ждала, они жили отдельно, но у него был свой ключ, так что он мог войти сам, когда она была в подвале. Я в это время стоял внизу около дома и видел, как он шел по балкону к двери.

Хамре взглянул на меня почти веселым взглядом.

– Мы выясним, как развивались события, но я думаю, ты согласишься, что все это выглядит весьма однозначно. Пока. На данном этапе. Но в любом случае: ничто не предрешено. Есть много неясностей. Как ты, к примеру, оказался здесь?

– Это сложная история, связанная с ее сыном, с ней самой и с ее мужем, – начал я, – я все подробно изложу. Но ничего важного и имеющего отношение к делу в этом нет.

– Вот как? Это уж позволь решать нам.

Я почувствовал, как по спине у меня пробежал холодок. Я знал, что Хамре очень способный следователь, н невольно спрашивал себя: а может, он прав и все это важно? Это было похоже на сложную шараду, но я до сих пор не представлял себе игру в целом. Какие неисповедимые пути и повороты судьбы привели к тому, что этот несчастный человек лежит теперь мертвый в прихожей? Кто виноват? Венке и Юнас Андресен? Сольвейг Мангер? Джокер? О чем мне следует рассказать полиции, а о чем лучше умолчать?

Прибыл медицинский эксперт – небольшого роста, лысоватый, в очках без оправы, с поджатыми губами, большим вздернутым носом и маленькими усиками. В глазах его отражался спокойный, привычный, рабочий интерес к трупу.

Вошли сотрудники технического отдела. Один из них остановился, глядя на нож.

– Отпечатки пальцев? – спросил он, обращаясь к Хамре.

Тот кивнул.

– Там будут отпечатки пальцев Венке Андресен и мои – мои на лезвии у самой рукоятки. Я должен был отобрать у нее нож. Не знаю, найдете ли вы что-нибудь еще.

– Хорошо, – сказал Хамре, – теперь пройдем в комнату. Пошли, Веум, дадим людям возможность спокойно работать.

Я бросил последний взгляд на Юнаса Андресена. Я еще слышал его голос, видел его печальные глаза, когда он рассказывал мне о своей семейной жизни, о женщине по имени Сольвейг Мангер.

Юнас не изменился, а если и изменился, то не очень. Разница состояла лишь в том, что он был мертв. Я повернулся к нему спиной и следом за Якобом Э. Хамре пошел в гостиную.