Текст книги "Долина надежды"

Глава десятая
Именинный бал

Октябрь 1754 года

В Вильямсбург пришла осень. Позднее октябрьское солнышко разбрызгивало позолоту по начавшим менять цвет листьям – красным, желтым и оранжевым, – но погода по-прежнему оставалась теплой. День выдался поистине замечательный и обещал мягкий вечер. На протяжении светлого времени суток улицы Вильямсбурга оставались необычайно пустынными, если не считать рабов, идущих по своим делам, слуг, доставляющих записочки и послания, да парикмахеров и их помощников, снующих из дома в дом, от одной семьи к другой со щипцами для завивки волос и коробками с пудрой и мушками. Все же остальные оставались у себя, выходя лишь к позднему завтраку, ожидали визита парикмахера и только потом начинали приготовления к главному событию сезона в Вильямсбурге – Именинному балу, ежегодному празднованию официального дня рождения короля.

Виргинцы хвастались тем, что Вильямсбург отмечает этот праздник с такой же помпой и пышностью, как и Лондон. Он также обозначал конец сезона открытых судебных и парламентских заседаний, когда полномочные представители виргинского самоуправления и члены губернаторского совета собирались вместе для обсуждения и решения насущных проблем. Впрочем, на этот период приходился и разгар общественной жизни. Проводившиеся два раза в год судебные и парламентские слушания были приурочены к окончанию сбора урожая табака осенью и завершению посевного сезона весной. И вот теперь, когда основные сезонные работы на плантациях закончились, плантаторы с семьями со всех концов колонии стали стекаться в Вильямсбург. Те, кто не имел в городе собственного особняка, останавливались у друзей или же снимали номера и комнаты в гостиницах, тавернах и прочих сдаваемых внаем жилых помещениях, пока они не наполнялись до отказа.

С наступлением сумерек на улицах появлялись рабы в ливреях; они зажигали факелы на пути к губернаторскому дворцу, из открытых окон которого уже доносились звуки настраиваемых музыкантами инструментов.

Все девушки Вильямсбурга прихорашивались перед зеркалом, вплетали в волосы ленты, пудрились и лелеяли надежды на романтические приключения грядущим вечером.

Как и во многих других семьях, в съемных апартаментах Фитцуильямов, расположенных над таверной, царил хаос. Все семь дочерей столпились перед одним зеркалом, препираясь из-за кружев, чулок, розеток и вееров и одновременно взывая к матери по поводу того, кто из них первым должен получить доступ к аксессуарам, ставшим яблоком раздора. Их отец вскоре отказался от попыток прочитать газету и покинул кресло, решив искать спасения вместе с остальными мужьями внизу. Мужчины собрались вокруг чаши с крепким пуншем в ожидании, когда женская половина их семейств даст им знать, что они готовы. Попивая пунш, мужчины качали головами и ворчали насчет того, как дорого нынче стало содержать дочерей. Наряды, оборки, тесьму, мишуру и прочие безделушки приходилось заказывать в Лондоне, и потому все это обходилось в небольшое состояние. Портнихи и парикмахеры в Вильямсбурге выставляли такие счета за свои услуги, что те тянули на еще одно состояние. И в довершение ко всему этот чертов учитель танцев из Италии, петушиной походкой впорхнувший в Вильямсбург, отчего стоимость сезона лишь увеличилась.

– Учитель танцев! – презрительно фыркнул мистер Фитцуильям. – Что такое танцы? Всего лишь две ноги да шаг туда или сюда. На это любой дурак способен. Вот в наши дни никаких учителей танцев и в помине не было! – Ответом ему стало всеобщее одобрительное ворчание.

Наконец, когда еще более приукрасить свой наряд стало решительно невозможно, на улицах, залитых светом факелов, появились первые экипажи и портшезы, в которых восседали сливки виргинского общества. К ним незамедлительно присоединились и другие, направляясь к губернаторскому дворцу. В этой толпе никто не ждал предстоящего бала с бóльшим нетерпением, чем двадцатидвухлетний полковник Джордж Вашингтон, недавно повышенный в должности до командира виргинской народной милиции. Он надел новую батистовую сорочку, бархатный жилет и мужские бальные туфли, доставленные из Англии. Каким-то непостижимым образом туфли оказались не того размера: они были слишком тесными для его крупных ступней, хотя своим английским агентам он отправил результаты тщательно и самолично проведенных обмеров. Но теперь с этим уже ничего нельзя было поделать, и ему придется танцевать, невзирая на боль в сдавленных ногах. Полковник Вашингтон любил танцы почти так же сильно, как и верховую охоту на лис, а на балу будут во множестве присутствовать симпатичные девушки, с которыми можно вволю потанцевать. Не исключено, что он найдет среди них будущую жену – девушку, которая принесет с собой деньги и рабов в Маунт-Вернон. Вот только она должна быть еще и красавицей – ему нравились смазливые мордашки, – а также уравновешенной, с нежным голоском, который так приятно слушать во время завтрака. Впрочем, помимо флирта, сегодня вечером ему предстояла еще одна задача. Он должен исхитриться и вернуть себе расположение губернатора после того, как нечаянно разжег едва тлевший спор между англичанами и французами по поводу американских территорий к западу от Огайо. Полковника Вашингтона, отправленного с важной дипломатической миссией на переговоры с французами, тихой сапой захватывающими английские территории, подвела неопытность: он растерялся и повел своих людей в атаку, когда его проводники-индейцы обстреляли небольшой французский форт еще до того, как переговоры успели начаться. В результате высокопоставленный французский посланник был убит. Одни говорили, что его прикончили томагавком индейцы-проводники Вашингтона, другие – что он погиб от шальной пули. Но миссия завершилась провалом, породив тот самый политический кризис, которого Англия стремилась избежать любой ценой. Губернатор пришел в ярость. И сейчас полковник Вашингтон благодарил судьбу уже за то, что гнев губернатора был не настолько силен, чтобы помешать ему прислать приглашение на Именинный бал.

Несмотря на то что официально высокий молодой полковник пребывал в опале, он стал героем в колонии. Французов и их союзников-индейцев здесь ненавидели лютой ненавистью. Французы подбивали индейцев нападать на английские поселения в удаленных северных и западных уголках колонии, сжигать дома, амбары и урожай, забивать скот, а иногда и захватывать в плен женщин и детей ради выкупа или продажи в рабство. Случалось, что целые семьи англичан были вырезаны подчистую, а с убитых индейцы снимали скальпы, за которые французы платили звонкой монетой. Большинство колонистов втайне жалели о том, что полковник Вашингтон не перестрелял всех французов до единого, когда ему представилась такая возможность.

И сегодня, когда он лавировал на своем гнедом жеребце в потоке экипажей и портшезов, люди махали ему руками и приветствовали радостными криками. Вашингтон в знак признательности галантно приподнимал шляпу и раскланивался с дамами.

Восхитительно элегантный молодой человек в портшезе, который несли двое белых оборванцев, вытянул шею, стараясь получше разглядеть проезжавшего мимо героя. Стремя полковника Вашингтона оцарапало дверцу портшеза. Молодой человек с улыбкой откинулся на спинку сиденья и прикоснулся к черной мушке, украшавшей его слегка нарумяненную щеку.

В самом конце Дворцовой улицы возвышался особняк губернатора, и симпатичная башенка на его крыше, известная как фонарь, мягко светилась в сумерках. Перед дворцом экипажи один за другим вклинивались в толпу, стремясь занять самое выгодное место на круговой подъездной аллее. Мужчины в вельветовых панталонах и украшенных вышивкой жилетах, с напудренными волосами бросались к своим женщинам, чтобы помочь тем сойти по ступенькам экипажей на землю. Дамы высоко приподнимали юбки и шлейфы своих платьев, дабы не запачкать их, при этом выставляя напоказ шелковые чулки и атласные и камчатные туфельки на высоком каблуке без задника, сверкающие бриллиантовыми пряжками.

Носильщики, которые несли портшез, протиснулись между экипажами и фыркающими лошадьми, и молодой человек, наблюдавший за полковником Вашингтоном, едва не был сбит с ног, когда выпрямился и оправил на себе одежду. Он швырнул по монетке каждому из носильщиков и сделал быстрое движение кистью, словно опрокидывая в себя стаканчик горячительного. Он знал, что эти двое несчастных с печальными глазами проданы в кабалу владельцу таверны, славящемуся своим дурным нравом даже в колонии, где грубое обращение с сервентами вошло в привычку. Что бы там ни говорил закон насчет обязанностей хозяина, владелец таверны был известен тем, что заставлял своих контрактных слуг работать на износ, избивал их до полусмерти за малейшее неповиновение, кормил отбросами и заставлял спать на конюшне, где они делили солому с его собаками и лошадьми даже в самые холодные зимы.

– Пойдем, Руфус, – сказал один другому. – Выпьем по стаканчику рома, пока старый дьявол не хватился нас. Чтобы рубцы от бича на твоей спине зажили побыстрее.

– Нет, – отозвался его товарищ, морщась от боли и пряча монетку в карман. – Я приберегу ее для мальчишек. Если я не сумею выкупить их из этой проклятой кабалы, еще пять лет они не протянут. С Джеком обращаются хуже, чем с рабом. По ночам он мочится на свой тюфяк, а в качестве наказания хозяйка, эта дьяволица в юбке, заставляет его пить собственную мочу. А ведь есть еще и Тоби. Он у меня горячая голова, его уже дважды пороли за дерзость, а порют здесь жестоко. Он вспыльчив и зол. Боюсь, его повесят за убийство хозяина раньше, чем закончится его срок… Мне невыносимо видеть, как с моими сыновьями обращаются столь бесчеловечно, и сознавать, что я ничего не могу с этим поделать! Говорю тебе, я долго не выдержу. Что ж, по крайней мере, бедная Молли этого уже не узнает.

Его товарищ придвинулся к нему вплотную.

– Даже думать забудь о побеге, Руфус, – пробормотал он. – Ты сам знаешь, чем это кончится. Тебя найдут и изобьют так жестоко, что ты будешь молить о смерти, а потом магистрат с улыбочкой припаяет тебе еще двадцать лет. И что тогда станется с твоими мальчишками? Ты их единственная надежда, приятель. Ты должен терпеть ради них. Мы получили всего по семь лет, а потом мы предъявим права на какую-нибудь землю и будем работать до упаду, пока не разбогатеем и не станем ровней здешним толстосумам.

Никто из празднично разодетой публики, обменивающейся приветствиями друг с другом, не обратил ни малейшего внимания на двух оборванцев, понуро несущих свой портшез обратно в сторону гостиницы. Гости губернатора, источая фиалковый аромат пудры для волос, проходили в двери, миновали большую залу с королевским гербом и поднимались по широкой лестнице на второй этаж, где улыбающийся губернатор Динвидди и его супруга, леди Рейчел, приветствовали приглашенных на бал под парадными портретами короля Георга II и королевы Каролины.

Заглушая гул голосов, в бальной зале играл оркестр, составленный из рабов. Меж гостей чинно выступали лакеи в ливреях, держа в руках подносы с пуншем, ликером, портвейном и мадерой. Чуть в стороне, у окна, заложив руки за спину, стоял полковник Вашингтон, делая вид, будто любуется английским садом и поздними розами, цветущими между аккуратно вымощенными кирпичом дорожками и рядами фонариков, развешанных среди деревьев. Но при этом своей большой ногой, зажатой в болезненно тесной туфле, он отбивал в такт музыке, краем глаза поглядывая на прекрасную незнакомку в голубом с серебром платье. Сейчас полковник высматривал кого-либо из знакомых, чтобы его представили девушке и он мог бы пригласить ее на танец.

Тут в бальную залу вошел молодой человек из портшеза, мгновенно заметил полковника, после чего с застывшей на губах улыбкой развернулся в сторону восторженных выкриков:

– Вы ищете нас, синьор Валентино? Мы здесь! – Дебелая миссис Фитцуильям, сияя улыбкой, в сопровождении оравы своих крупных незамужних дочек триумфально двинулась к учителю танцев, опередив остальных дам.

Стоявшие в противоположном конце комнаты мужчины презрительно закатили глаза. Их ничуть не интересовал колоритный новичок. Синьор Валентино являл собой экзотическую фигуру даже в обществе, не стесняющем себя ограничениями в одежде, где наряд красноречивее всяких слов говорил о состоятельности и общественном положении его обладателя. Так вот, они не были уверены в том, о чем говорил наряд итальянца. Он носил парчовые сюртуки, отороченные золотой нитью, не брезговал и атласными лентами, завязанными пышными экстравагантными бантами. Даже пряжки на его башмаках были крупнее и вычурнее тех, что обычно носили в колонии. Виргинские сквайры имели в услужении камердинеров-рабов и лакеев с плантаций, а вот синьор Валентино путешествовал в обществе слуг из родной страны. Его камердинер, Теобальдо, поддерживал безупречный внешний вид своего хозяина. В любое время дня и ночи волосы синьора Валентино были идеально уложены и напудрены, его нижнее белье и чулки поражали чистотой и свежестью, а на его башмаках не было и пылинки. Его манеры были очаровательными, поклоны – изящными, а поведение – почтительным, но при этом настолько решительным, что противоречить ему не осмеливался никто. Он брал понюшки ароматизированного нюхательного табака из украшенных эмалевыми узорами табакерок и щеголял носовым платком, на три четверти состоящим из кружев.

Даже музыкант синьор Франческо, аккомпанировавший учителю танцев в ходе его уроков, играл с фатовской и нарочитой жестикуляцией, что служило еще одним источником раздражения. Плантаторы оскорблялись, когда кто-либо полагал рабов-музыкантов Вильямсбурга хоть в чем-либо уступающими оркестрантам Европы. «Менуэт всегда остается менуэтом, где его ни играй!» – ворчали недовольные, втайне желая, чтобы синьор Валентино со своими жилетами, пряжками, камердинером, музыкантом и заоблачными счетами убрался к дьяволу.

Прибыв в конце августа на корабле из Генуи, высокий молодой человек, чьи проницательные черные глаза под темными бровями разительно контрастировали с безупречно напудренными волосами, снял комнаты в таверне, где представился учителем танцев, водящим близкое знакомство с высшими кругами английского общества. Он пообещал, что его ученики, как мальчики, так и девочки, обретут утонченные манеры и умение держать себя и изящную осанку, отличающую аристократическую молодежь Лондона.

Деревенские плантаторы, прибывшие на открытые судебные и парламентские слушания, вовсе не были уверены в том, что это настолько необходимо. Их дети и так были достаточно хороши. Но сопротивление мужской части было сломлено. Синьор Валентино очаровал дамское общество Вильямсбурга, которое, как и миссис Фитцуильям, прижало синьора Валентино к своей коллективной груди и сделало его своим другом. Открытые слушания давали молодым людям возможность встретиться и пообщаться друг с другом, прежде чем им предстояло вернуться на свои уединенные и удаленные семейные плантации. Подобно молодым людям на всех широтах, они любили балы и потому всей душой приветствовали шанс пофлиртовать, добиться чьего-либо расположения и похвастать своими английскими нарядами. Колониальные же матери не намеревались упустить возможность добиться еще большего совершенства в том, что касалось их детей, достигших брачного возраста. Даже дурнушка способна выглядеть привлекательно в вечернем платье при свете свечей, но если она намерена заполучить себе супруга, то не может сидеть у стены как последняя дурочка. Она должна уметь танцевать. И Господь свидетель, их буйным сыновьям не помешает обрести некоторый лоск. Ответом на все эти запросы могли бы стать уроки танцев, а значит, дети будут брать их – и точка.

Что до женщин, то слухи о синьоре Валентино ходили самые благоприятные. Очевидно, у синьора Валентино имелось рекомендательное письмо королевского постельничего, в коем подтверждалась его репутация человека утонченного и обладающего высокими моральными принципами, пользующегося заслуженным уважением в Лондоне и являющего собой образец для подражания в том, что касалось наставления детей знати в социальных искусствах. Однако многие отцы отнеслись к учителю танцев с большим предубеждением, заявляя, что итальянец – пораженный болезнью распутник, дебошир и вольнодумец, подыскивающий себе богатенькую виргинскую женушку. Они клятвенно уверяли, что их не удастся уговорить на еще бóльшие расходы, которых требовали уроки танцев, после всех кружев, платьев, туфелек, шляпок, перчаток, вееров и безделушек, заказанных в Лондоне. Впрочем, в конце концов большинство из них не мытьем, так катаньем удалось уговорить дать свое согласие, и стараниями своих матерей молодые люди Вильямсбурга стройными рядами стали записываться в ученики.

Синьор Валентино оказался требовательным учителем, и его подопечные демонстрировали замечательные успехи. В том, что касалось этикета и манеры вести себя в бальной зале, он был неумолим. Даже пожилые матроны, сидевшие поодаль у стены, превозносили до небес элегантные манеры и образцовое поведение синьора Валентино. Вместо того чтобы демонстрировать признаки распущенности, в чем его обвиняли, он являл собой пример осмотрительности и вежливости. Он никогда не напивался и не натыкался на мебель, не плевал на пол и не забывался каким-либо иным образом. На его жилете не оставалось пятен после ужина. В присутствии дам он не употреблял нюхательный табак. Лицо его не было обезображено оспой. Он целовал воздух над руками замужних дам, но даже самые остроглазые и бдительные дуэньи не могли усмотреть ничего предосудительного в его поведении с вверенными его попечению девушками. Он не имел фавориток и был безупречно корректен, даже строг с молодыми леди, несмотря на все их попытки затеять с ним флирт.

Но более всего привлекало в нем пожилых леди то внимание, которое он уделял им на балах. Невзирая на возраст, каждая дама в зале мечтала потанцевать с синьором Валентино. Он никогда не путал нужные па, прекрасно чувствовал ритм, не кренился пьяно в неверную сторону, никогда не наступал на оборки платьев или на ноги. К вящему сожалению молодых замужних женщин или одиноких девушек, которые втайне вздыхали и тщетно домогались возможности потанцевать на людях с синьором Валентино, учитель танцев неизменно выбирал себе партнерш из числа пожилых матрон, чьи мужья уже покинули этот мир или же были заняты за игорными столами. К их восторгу, дамы, не ступавшие на танцпол вот уже много лет, обнаруживали себя кружащимися в танце с мужчиной, который заставлял их вновь почувствовать себя молодыми и желанными. И поскольку синьор Валентино ограничивал свое внимание исключительно особами преклонного возраста, ему удавалось избегать скандалов. Ни один вспыльчивый супруг молодой красавицы-жены или страдающий от неразделенной любви обожатель даже не подумал бы оскорбиться на оказываемые им знаки внимания, равно как и не вызвал бы его на дуэль.

Выказав ему полное одобрение, дамы, задававшие тон в обществе Вильямсбурга, позаботились и о том, чтобы синьора Валентино приглашали повсюду. Итальянских учителей танцев, решительно заявили они своим мужьям, принимают в высшем обществе Лондона, это стало последним писком моды! В конце концов, он же не какой-то там француз!

И миссис Фитцуильям говорила от лица всех, когда воскликнула:

– О нет! Будь он французом, с ним никто не пожелал бы иметь дела. Мистер Фитцуильям говорит, что, помимо того, чтобы выдать дочек замуж, он мечтает только об одном – пристрелить какого-нибудь француза!

Сегодня вечером синьор Валентино раскланивался с другими дамами, которые присоединились к толпе, окружившей его и состоявшей поначалу лишь из миссис Фитцуильям и ее дочерей. После того как он отвесил каждой из них по экстравагантному комплименту, музыканты, к его невероятному облегчению, заиграли менуэт. Губернатор и леди Рейчел направились к центру комнаты, чтобы открыть бал, и гости стали приглашать друг друга на первый танец. Синьор Валентино поклонился, элегантно взмахнув своим кружевным платочком, протянул руку семидесятидвухлетней Гранни[5]5
  Гранни – прозвище миссис Бурвелл, «старушка, бабушка».


[Закрыть] Бурвелл и попросил ее оказать ему честь. Та с восторгом приняла его предложение и заковыляла рядом так, что ленты на ее вдовьем чепце разлетелись в разные стороны, воскликнув:

– Мы еще покажем молодежи, как это делается!

По мере того как один танец сменялся другим, в бальной зале становилось все жарче, несмотря на то что французские окна, выходящие в сад, были распахнуты настежь. Под канделябрами сидели и беззаботно болтали пожилые матроны, потягивая пунш и малиновый сок с ромом и при этом внимательно поглядывая на партнеров своих дочек. Через несколько дней они вернутся домой, где просидят взаперти всю зиму, и снова встретятся лишь будущей весной, на открытии очередных судебных и парламентских слушаний.

Матроны беседовали о желтеющих листьях, заметив, что их цвета еще никогда не были столь красивыми. Они сошлись на том, что по утрам в последнее время в воздухе уже вовсю ощущается осенняя прохлада. Время от времени в разговоре возникала пауза. Над их последними посиделками в сезоне неизменно нависала тень тоски и меланхолии. Каждый год возраст и болезни уносили кого-либо из их числа, к тому же все они зависели от табака, а их мужья стали активнее жаловаться на то, что тот уже не приносит таких прибылей, как раньше. Инспекторы, выдающие сертификаты на табак, были сплошь негодяями, уверяющими, что все бóльшая часть табака оказывается ненадлежащего качества, хотя в действительности это было не так, и даже сжигали его на складах, чтобы не допустить транспортировки. Не следовало забывать и о том, что свою долю от продажной стоимости спешили урвать шкиперы и страховщики, а лондонские торговцы выставляли поистине заоблачные счета столичным агентам плантаторов, что вело к появлению долгов, оплата которых откладывалась до следующего урожая. Поскольку же виргинские плантаторы заказывали из Англии все, начиная от оборудования для ферм, кирпичей и мебели и заканчивая семенами, одеждой и экипажами, то эти долги угрожающе росли. Некоторые землевладельцы испытывали финансовые трудности или вовсе разорились из-за долгов, накапливающихся по мере того, как падали их доходы. Иные уже были ввергнуты в нищету; в результате один из весьма заметных колонистов даже покончил с собой. В довершение ко всему, помимо финансовых проблем, колонисты пребывали в постоянном страхе перед восстанием рабов, в ходе которого сами они и члены их семей были бы неминуемо убиты, а их дома сожжены. Нет, беспокойство не оставляло даже дам.

Но, вознамерившись сполна насладиться своим последним совместным вечером, женщины старательно гнали от себя грустные мысли. Наблюдая за танцорами, матроны рассуждали о вероятных союзах между молодыми людьми. В завершающий день сезона нередко заключались и во всеуслышание объявлялись помолвки и обручения.

В ожидании услышать, подтвердились ли их прогнозы, дамам было что сказать по поводу молодого поколения. Они вовсю осуждали упадок нравов, отсутствие должных манер и поведение нынешних молодых людей, которое столь разительно отличалось от принятого в их времена. Они обменивались последними сплетнями о том, какие горячие головы из почтенных семейств дрались на дуэли из-за какой-нибудь юной красотки, и спорили, уж не сама ли дерзкая шалунья подтолкнула их к этому. Они прикидывали, сколько акров земли унаследует тот или иной молодой человек, обсуждали особенности чьей-либо родословной, решали, кому из вдовцов требовалась приемная мать для его детей и какая девушка должна согласиться на брак с ним, поскольку ей уже вот-вот исполнится двадцать и она превратится в старую деву. Они считали, сколько денег или рабов получит в качестве приданого некая девица, обдумывали, получится ли из того или иного молодого человека достойный супруг, станет ли какая-либо девушка умелой хозяйкой плантации и способна ли она произвести на свет здоровое потомство.

Принимая живейшее участие в общем разговоре, миссис Фитцуильям старалась одновременно не выпускать из виду собственных дочерей и их партнеров, отплясывающих бодрую аллеманду. Она улыбнулась своей четырнадцатилетней Миллисенте, кружащейся рядом с одним из молодых Картеров, который пытался украдкой поцеловать ее. Что это, будущий союз? Пожалуй, в четырнадцать лет все-таки рановато выходить замуж, но если это будет Картер, то она не станет вставать на пути у Милли. Но миссис Фитцуильям тут же нахмурилась, глядя на шестнадцатилетнюю Нэнси, которая танцевала с полковником Вашингтоном и с чрезмерным обожанием, как показалось матери, улыбалась ему. Герой он там или нет, но у молодого полковника не было ни гроша за душой, не говоря уже о достойной упоминания собственности, включая заброшенное поместье на Потомаке, арендованное им у вдовы его покойного брата. Не имелось у Вашингтона и рабов, чтобы работать на нем. Учитывая наличие стольких сестер, приданое самой Нэнси едва ли окажется достаточно значительным, чтобы изменить положение. Так что для Нэнси будет лучше, если она устремит свой взор в другую сторону. Поймав взгляд дочери, миссис Фитцуильям едва заметно покачала головой.

Но тут подруга, миссис Рэндольф, больно пихнула ее под ребра.

– А вот и синьор Валентино! – судорожно помахивая веером, прошептала миссис Рэндольф. – Надеюсь, он не забыл, что сейчас моя очередь.

Синьор Валентино подвел запыхавшуюся Гранни Бурвелл обратно к ее месту, отвесил ей изящный поклон и предложил руку миссис Рэндольф, которая тут же поднялась, сияя от облегчения, и с торжествующей улыбкой удалилась, провожаемая завистливыми взглядами поверх вееров.

Становясь вместе с миссис Рэндольф в шеренгу танцоров, синьор Валентино прижал кружевной платочек к вспотевшему лбу. Казалось, сюда, в эту душную бальную залу, набились все до единой дамы Вильямсбурга, и из-за их жестких юбок двигаться на танцполе было исключительно сложно, а выскользнуть за его пределы так и вовсе невозможно, поскольку те, кто не принимал участия в танце, обступили его со всех сторон, дабы поглазеть на элегантное кружение учителя вместе с его очередной счастливой партнершей. С тех пор как начались танцы, он едва успевал перевести дух.

А еще он знал, что полковник Вашингтон наблюдает за ним ничуть не менее пристально, чем остальные дамы, пытаясь повторять пируэты и изящные поклоны синьора Валентино. Со стороны это выглядело смешно и нелепо. Со своими огромными ножищами и румянцем во всю щеку, свойственным фермерам-поселенцам, полковник произвел на синьора Валентино впечатление неотесанного увальня, но вблизи его пристальный и пронизывающий взгляд вызывал у итальянца ощущение смутной тревоги. В промежутках между поворотами и поклонами менуэта учитель танцев начал даже беспокоиться, уж не выдал ли он себя чем-либо.

В последнее время он и его два спутника пребывали в напряжении, оставаясь настороже. На самом деле ни один из них не был итальянцем, а сам синьор Валентино был таким же учителем танцев, как и его компаньоны – музыкантом и камердинером соответственно. В силу молодости и склонности к авантюрам эта роль показалась ему даже забавной, и поначалу он отнесся к ней как к занимательной игре. Но теперь между Англией и Францией вот-вот готова была разразиться война, и неимущий французский дворянин Анри де Марешаль превратился в правительственного шпиона в Вильямсбурге, так что в случае провала ему грозила неминуемая казнь через повешение. Постоянное нервное напряжение и необходимость носить вторую личину начали сказываться на его душевном состоянии.

Отправила же их в Вирджинию очаровательная маркиза де Помпадур, влиятельная любовница и конфидентка Людовика XV.

В Версале мадам де Помпадур увлеклась Анри де Марешалем, побочным сыном разорившегося графа де Марешаля, коему принадлежал разваливающийся замок в долине Луары в захудалом поместье, непригодном уже ни для чего иного, кроме охоты. Графиня с детьми оставалась в деревне, тогда как сам граф занимал какую-то мелкую должность при дворе, где обзавелся заодно и любовницей. Та умерла, оставив его на руках с Анри. Впрочем, граф отнесся к своим отцовским обязанностям со всей ответственностью, пристроив Анри на обучение при дворе вместе с двумя незаконнорожденными сыновьями кардинала. Все трое мальчишек занимали шаткое и двусмысленное положение на задворках придворной жизни и держались вместе, словно братья. Граф поощрял дружбу троицы и даже позволил кардинальским сыновьям гостить вместе с Анри в деревне, поселив их в сторожке привратника на время каникул. Хотя граф очень любил Анри, у него имелся законный наследник наравне с другими сыновьями и дочерью, о которых ему следовало позаботиться в первую очередь, и потому он был просто не в состоянии составить Анри протекцию. Впрочем, он сделал все, что мог, дав мальчику аристократическую фамилию. Граф добился его назначения пажом и с помощью кардинала, который был благодарен графу за то, что его сыновья имели возможность отдохнуть вместе с Анри в деревне, предпринял кое-какие меры к тому, чтобы его сын в должное время получил сан, пусть даже во второразрядном провинциальном аббатстве.

Но при дворе Анри попался на глаза мадам де Помпадур. Для молодого человека в столь юном возрасте он оказался достаточно привлекателен, хорошо воспитан и на удивление галантен. Ее тронула его юношеская влюбленность, и она частенько просила его выполнить то или иное мелкое поручение. Она также обратила на Анри внимание Людовика XV, отметив, что сожалеет о том, что подающему надежды юноше уготовано постылое монастырское существование в сельской глуши. Ее интерес к мальчишке позабавил короля, и тот, припомнив, что знаком с его отцом, пообещал подумать, что можно сделать для юноши. Но вскоре после этого Анри вынужден был покинуть двор. Неожиданное наследство дало графу необходимые средства для того, чтобы отправить Анри в Италию для завершения образования, а заодно и представления влиятельным фигурам в Римско-католической церкви. Но, оказавшись в Италии, Анри нашел своему времени и деньгам несколько иное применение и вел беззаботную жизнь молодого повесы до тех пор, пока средства не иссякли. Однако во Францию он вернулся только тогда, когда граф оказался при смерти. К тому времени Анри уже исполнилось двадцать три и он оставался столь же обаятельным, но лишенным средств к существованию, как и раньше, обретя некий континентальный лоск, прекрасно сочетавшийся с его французским образованием, полученным им при дворе у наставника-иезуита.