Текст книги "Долина надежды"

– Nom de Dieu![8]8
  Черт возьми! Черт подери! (фр.)


[Закрыть] – прошептал он.

Из тени на свет факелов вышли двое мужчин. Одним из них был полковник Вашингтон, беседовавший о чем-то с помощником губернатора, но при этом не сводивший глаз с девушки, которую сопровождал Томас де Болден. Трое мужчин обменялись поклонами, и полковник вежливым жестом показал опьяневшему Анри, чтобы тот шел первым. Учитель танцев, покачиваясь, неуверенно поднялся по ступеням и вернулся во дворец.

Прозвучал громкий хлопок, и небо за их спинами расцвело мириадами праздничных огней фейерверка. Именинный бал завершился.

Глава одиннадцатая
После бала

В последующие дни Анри никак не мог вспомнить, кем была девушка, которая узнала его, и это невероятно раздражало его. Быть может, она приняла его за кого-то другого? Не выдаст ли она его? Он искал ее повсюду, но остерегался открыто расспрашивать о ней. Гости покидали Вильямсбург, и улицы были запружены отъезжающими каретами, фургонами для рабов и конными всадниками. Повсюду слышны были женские крики «Прощайте!», доносившиеся из экипажей и окон гостиных. Золотые осенние деньки внезапно сменились резким похолоданием, и по утрам бывало уже по-настоящему морозно. За какую-нибудь неделю сильный ветер оборвал с деревьев горящие багрянцем листья, и оставшиеся обитатели Вильямсбурга спешили укрыться от непогоды, чтобы провести время у жарких каминов. Улицы пропахли древесным дымом, и Вильямсбурга достигли известия о том, что жесткая конфронтация между Англией и Францией на границе северного Огайо переросла в настоящую войну.

В Вирджинии высадился полк регулярной британской армии под командованием генерала Брэддока, который взял под свой контроль разношерстную виргинскую милицию, отстранив от дел полковника Вашингтона, и возглавил экспедицию в Огайо. Вследствие начала военных действий положение Анри, и без того ненадежное, еще более ухудшилось. Ему стало известно, что помощник губернатора Динвидди, который в ночь бала разговаривал с полковником Вашингтоном, начал пристально следить за ним и задавать неприятные вопросы насчет камердинера и музыканта Анри.

Беспокойство его лишь усилилось, когда он узнал, что в горах расположенного к западу Голубого хребта выпал ранний снег. Они оказались заперты в Вильямсбурге до прибытия обещанных индейцев-проводников, которые и должны были отвести их во французский гарнизон на Миссисипи. Отчет Анри был готов. Едва ли можно было рассчитывать на поступление свежих новостей, и он вместе с Тьерри и Франсуа торопился доставить его по назначению, подняться на борт корабля в Новом Орлеане и отплыть домой за наградой. Но день проходил за днем, а проводников все не было.

Пока тянулось ожидание, Анри, Тьерри и Франсуа старались играть роль итальянцев, но опасная игра более не приносила им никакого удовлетворения. Анри наносил визиты дамам, очаровывал их своим поведением, пил чай и мадеру и выслушивал сплетни у камина. Он открыто упоминал о том, что намерен отбыть в Англию, как только позволит погода, намекая, что его-де срочно ожидают в Лондоне, где нужно подготовить молоденьких девушек к предстоящему сезону.

Было ли это игрой его воображения или же вильямсбургские дамы и впрямь заметно охладели к своему недавнему фавориту?

На улицах рябило в глазах от красных мундиров, и обитатели Вильямсбурга продолжали жаловаться на то, что британцы по-прежнему свысока посматривают на их местную милицию. Полковник Вашингтон имел опыт ведения боевых действий на фронтире, а генерал Брэддок таковым не обладал. Они азартно спорили о том, когда и как генерал Брэддок перейдет в наступление, чтобы преподать французам урок. По ночам Анри записывал все услышанное и, складывая воедино все известные ему факты и географические сведения, пришел к выводу, что генералу Брэддоку придется ждать весны, когда теплая погода вновь сделает горные перевалы проходимыми, чтобы перебросить своих людей в Огайо и начать наступление. Насколько мог судить Анри, исходя из рассуждений местных жителей, переброска большой армии со всеми многочисленными припасами через труднопроходимые горы представляла собой настолько невыполнимую задачу, что британской атаки на позиции французов следовало ожидать никак не раньше наступления весны. Тем временем недели складывались в месяцы, а обещанные проводники все не появлялись.

В середине декабря через Вильямсбург проследовал бродячий лудильщик на ветхой повозке, запряженной мулом, в которую была свалена оловянная и жестяная посуда, большей частью пребывающая в непригодном к употреблению состоянии. Он сумел разыскать Анри в его квартире и под видом продажи ему кривого канделябра выпросил у него монету, взамен сунув ему в ладонь засаленный клочок бумаги, после чего покинул Вильямсбург, громко сетуя на то, что честному человеку в этом городе не дают заработать ни гроша.

На грязном листке содержалось зашифрованное сообщение о том, что отряд индейцев и их толмач готовы забрать отчет Анри и доставить его в Луизиану. Не стесненные присутствием белых людей, непривычных к странствиям по дикой местности зимой, индейцы смогут двигаться быстрее. Анри же со своими спутниками должны дождаться весны в Вильямсбурге, после чего отплыть в Европу.

Анри пришел в ярость. Он прекрасно понимал, что должен доставить свой рапорт лично, в противном случае у него не останется никаких рычагов влияния, чтобы гарантировать их возврат домой.

Тем временем Тьерри и Франсуа в роли синьоров Теодоро и Франческо оказались на грани провала. Нынешнее прозябание им опостылело, обоим срочно нужна была Гортензия, и они пристрастились проводить вечера в тавернах. Спиртное развязало им язык, и они отпускали двусмысленные замечания в адрес британских солдат. А потом Тьерри завел интрижку с местной девушкой, официанткой, служившей в таверне своего отца. Однажды поздно ночью пьяный в дым Тьерри встал на улице под окном Нэнси и во весь голос затянул разухабистую французскую песенку. Мимо как раз проходили трое британских солдат. Обозвав всех французов непечатными словами, они избили Тьерри до потери сознания. На следующее утро Анри пришлось рассказывать всем, кто желал его выслушать, что любовь его камердинера к французским песенкам объясняется исключительной непристойностью французской лирики, но после этого случая отношение к троим итальянцам со стороны обитателей Вильямсбурга заметно изменилось. Опасность провала с последующим их разоблачением в качестве французов становилась все более вероятной. Им нужно было уносить ноги из Вильямсбурга. Причем как можно скорее.

К тому времени как Тьерри поправился настолько, что уже мог сесть на лошадь, Анри в ходе своих визитов постарался собрать побольше сведений о той местности, что лежала к западу от Вильямсбурга. Он даже ухитрился раздобыть указания о том, как добраться до Нового Орлеана, расположенного на юго-западе, в том месте, где невообразимо широкая Миссисипи впадала в Мексиканский залив. Насколько он сумел понять, туда вели два пути. Первый был известен как «западный маршрут», который проходил через обширный горный проход в Кентукки, где, как ему было сказано, он рано или поздно наткнется на Миссисипи, если только будет двигаться на запад достаточно долго. Но имелся и второй путь, которым обычно пользовались поселенцы и охотники, сплавляясь по рекам и идя по бизоньему следу через проходы в горных грядах поменьше, чтобы выйти на берег реки Тинасси на юго-западе. И вот эта самая Тинасси – или какая-нибудь другая река – текла на запад и впадала в Миссисипи. Гарнизон подле Нового Орлеана тоже стоял в форте на Миссисипи. О том, что касалось расстояния, Анри не удалось узнать ничего конкретного, кроме того, что оно было очень большим и что там повсюду свирепствуют индейцы. Анри довелось выслушать жуткие истории о творимых ими зверствах на границе, когда краснокожие нападали на английские поселения, поклявшись отомстить за убитых белыми сородичей, и вытирали слезы скальпами поселенцев.

Он понимал, что дорога будет опасной и трудной, но при этом не имел ни малейшего представления о том, удастся ли троим мужчинам целыми и невредимыми миновать территории, занятые индейцами, и убедить их в том, что они не намерены ни сражаться с ними, ни захватывать их земли. Указания о том, как добраться до Луизианы, выглядели неточными и расплывчатыми, а путь по бездорожью в самый разгар зимы был опасным сам по себе, но оставаться в Вильямсбурге было еще рискованнее. Кроме того, у Анри заканчивались деньги. Уроки танцев больше давать было некому, а снимаемое ими жилье стоило очень дорого.

На последние деньги Анри подкупил одного из рабов в таверне, чтобы тот приобрел для всей троицы грубую одежду, мушкеты, пули и порох, а также длинные охотничьи ножи. Они отправятся в путь под видом охотников. Анри заучил наизусть составленный им рапорт, а листы бумаги, на которых были сделаны записи, сжег, уничтожив все, что могло быть использовано в качестве улик в случае, если их схватят. Оставив свои изысканные наряды хозяину гостиницы в качестве платы за проживание, утром накануне Рождества, еще до рассвета, пока Вильямсбург крепко спал после разгульных ужинов на сочельник, они украли пять лошадей из конюшни – по одной для каждого из них и еще две в качестве вьючных. Поднявшись в седла, французы надвинули шляпы пониже и повели своих нагруженных вьючных лошадей в стылое, мрачное утро, направляясь на юг. С неба сыпал слабый снежок, и Анри надеялся, что он скроет их следы и, когда их отсутствие будет обнаружено, никто не догадается, в какую сторону они направились.

Уже за городом из-за дерева вдруг выскочил какой-то мужчина, размахивая мушкетом.

– Стойте!

Лошадь под Анри испуганно попятилась и встала на дыбы. Пока Анри пытался вытащить из ножен свой охотничий нож, у него с головы слетела шляпа. Он, не сдержавшись, выругался. Но тут мужчина опустил мушкет, и Анри узнал одного из тех несчастных, которые носили портшезы по Вильямсбургу.

– Идиот! Совсем спятил? – накинулся на него Анри, но все-таки полез в кошель и швырнул грабителю-оборванцу несколько мелких монет. – А теперь прочь с дороги!

Но тут из тени деревьев выскользнул какой-то мальчишка.

– Простите нас, ваша милость, – сказал он и бросился подбирать монеты, а потом и шляпу Анри. – Только не бейте отца, прошу вас. Мы слышали, как в таверне говорили о вас, уверяя, что никакие вы не итальянцы. Они говорили, что если арестуют вас и окажется, что вы французы, то они вас повесят. Поэтому отец и следил за вами, думая, что вы непременно уедете. Пожалуйста, не убивайте нас, ваша милость, а возьмите с собой. Наши хозяева очень жестокие, мой брат болен, и они избивают нас почем зря.

Рядом с ним возникла еще одна тень, поменьше, и тоже взмолилась жалобным голосом:

– Пожалуйста…

Несостоявшийся грабитель обнял обоих мальчишек за плечи, и все трое застыли у лошадей на пути, загораживая узкую дорогу.

– Мы не будем обузой, сэр, и готовы взяться за любую работу. Я могу подковать лошадей. Вам понадобится кузнец, куда бы вы ни направились. Возьмите нас с собой или убейте на месте. Наш кабальный договор – сущий ад, а если нас поймают, то нам вообще житья не станет. Я украл мушкет своего хозяина, и если вы не возьмете нас с собой, то сначала я убью мальчиков, а потом застрелюсь сам.

– Дети! Это невозможно, – сердито бросил Тьерри.

– Прошу вас, ваша милость, отец пытался остановить хозяина, когда тот начал избивать нас, – храбро заговорил тоненьким голоском младший из мальчишек, – но судьи назвали его бунтовщиком и увеличили наш срок до десяти лет. Это убьет сначала нас, а потом и отца. Пожалуйста, сэр. – Мальчик был очень худ, и зубы его выбивали дробь.

Анри яростно выругался, понимая, что перед ним встала неразрешимая дилемма. Он не мог оставить их здесь, чтобы они указали милиции, в какую сторону направились беглецы, но и просто взять и убить этих троих жалких представителей рода человеческого у него тоже не поднималась рука. Им придется взять этих несчастных с собой, пока он не сможет оставить их там, где они сами о себе позаботятся. Анри приказал мужчине сесть на одну из вьючных лошадей, а затем, наклонившись, подхватил младшего мальчишку и посадил на седло перед собой. После этого он распорядился, чтобы Франсуа посадил позади себя второго, и тот неохотно подчинился. Заметив, что малыш дрожит от холода, Анри укутал его полой своего плаща, и они двинулись дальше, слыша за собой гневные проклятья Тьерри.

Они ехали медленно, пригнув головы и пряча лица от пронизывающего ветра. Дорога была изрыта замерзшими колеями, отчего лошади ступали очень осторожно. Спустя десять дней тяжелого пути они угодили в снежную бурю и сбились с дороги. Вынужденные остановиться, путники попытались разбить лагерь, чтобы переждать плохую погоду, и даже сумели соорудить некое подобие укрытия и развести огонь, но неминуемо погибли бы от голода, если бы из снежной круговерти не вынырнули четверо индейцев чероки и гугенот-толмач с бегающими глазками. Пытаясь расспросить их о том, в какую сторону им следует идти, Анри узнал, что они направляются в Вильямсбург, чтобы забрать его рапорт.

Толмач пришел в бешенство и пожелал узнать, почему французы двинулись в путь самостоятельно, ведь это следовало сделать индейцам, которым посулили ружья и ром, если они доставят бумаги Анри по назначению. Тот в ответ гневно заявил, что никаких бумаг у него нет и что он вместе со своими двумя товарищами заучил рапорт наизусть, чтобы передать добытые сведения лично. А этот человек, который идет с ними, Руфус, он кузнец и нужен им для того, чтобы подковать лошадей. Двое же его сыновей были слугами.

Индейцы выслушали всю эту перепалку во враждебном молчании. Им никто и ничего не говорил насчет того, что они должны привести с собой кого-либо еще, кроме толмача. Но Анри пообещал, что командующий французским гарнизоном даст им в награду еще ружей и одеял сверх оговоренного, да присовокупит бочонок бренди за хлопоты. Толмач перевел эти посулы чероки, а после короткого разговора, в ходе которого воины выразили свое неудовольствие, пожал плечами и кисло сказал, что они согласны.

Индейцы заставили отряд Анри двигаться ускоренным маршем по занесенной снегом местности. Дорога запетляла меж горных склонов, поросших редкими деревьями, которые грозными силуэтами выделялись на фоне свинцового неба. Анри и его спутники оказались совершенно не приспособлены к жизни под открытым небом в такую погоду, когда приходилось ехать верхом в стужу и слякоть, в промокшей одежде, и ночевать на голой земле. Вскоре они заболели, у всех началась лихорадка, сопровождавшаяся кашлем. В висках стучало, все тело ломило, дышать было тяжело, а из-за воспаленного горла они не могли глотать. Однако Анри, которого била дрожь, пытался подбодрить Тьерри, скорчившегося в седле и заходящегося хриплым кашлем. Руфус, сжигаемый лихорадкой, закутал сыновей в одеяло и поддерживал их, чтобы они не свалились со спотыкающейся вьючной лошади. Низко нависшая над дорогой ветка выбила Франсуа из седла, а сил, чтобы подняться, у него уже не осталось. Анри приказал толмачу остановиться, заявив, что мертвые они не принесут никакой пользы ни французам, ни индейцам. Они должны сделать привал, согреться и набраться сил.

Индейцы, в свою очередь, потребовали бросить Франсуа и Драмхеллеров, заявив, что те слишком ослабли и все равно вскоре погибнут. Анри в глубине души полагал, что индейцы правы. Драмхеллеры и впрямь выглядели так, словно стояли одной ногой в могиле, но тем не менее отказался бросить их и Франсуа. Анри настаивал на том, что он, Франсуа и Тьерри запомнили разные сведения, которые лишь дополняют друг друга. Между толмачом и индейцами разгорелся очередной спор на смеси французского и языка чероки. Судя по всему, индейцы предлагали вырвать у них нужные сведения под пыткой, но ушлый толмач, рассчитывавший получить собственное вознаграждение от командующего гарнизоном, хотел сохранить им жизнь.

После продолжительных и жарких препирательств с толмачом, в ходе которых последний заявил, что живые бледнолицые принесут им больше ружей, нежели мертвые, чероки согласились устроить привал и разбить лагерь. Они принялись сооружать тесную хибарку без окон, именуемую «зимним домом». Весь отряд набился внутрь, люди прижались друг к другу, чтобы согреться, и укрылись шкурами бизонов, дрожа в лихорадке и задыхаясь в дыму костра. А погода снаружи оставалась неизменной: шел снег, подмораживало, потом наступала короткая оттепель, после которой вновь ударял мороз. День и ночь стали неразличимыми, превратившись в сплошной сгусток боли. Драмхеллеры и французы, сжигаемые лихорадкой, лежали внутри шалаша, потеряв счет времени. Они тупо жевали полоски твердого как камень сушеного мяса, сосали снег и кашляли, кашляли, кашляли.

Франсуа было хуже всех, щеки на его вытянувшемся исхудалом лице горели огнем, а кашель буквально разрывал грудь.

– Помоги мне, Анри, – снова и снова, задыхаясь, умолял он в темноте. – Матерь Божья, помоги мне сделать вдох! Грудь у меня горит, как в огне!

Но Анри и сам был слишком болен и потому мог лишь обнять Франсуа, когда того начинала бить дрожь и он заходился в очередном приступе удушливого кашля. Как-то утром Анри почувствовал, что рука его намокла, и в свете костра разглядел, что губы и подбородок Франсуа перепачканы темной кровью.

Франсуа с безумным блеском в глазах стал бессвязно выкрикивать, что снаружи их караулит сама Смерть, пытаясь пробраться внутрь через узкое отверстие, занавешенное шкурой.

– Смотрите, Смерть уже здесь! – в ужасе крикнул он, тыча дрожащим пальцем в хлопающую на ветру шкуру.

Анри в ответ пробормотал, что это всего лишь ветер, но Франсуа бессильно расплакался и стал умолять их не впускать Смерть. В промежутках между приступами горячечного бреда и тревожного сна Франсуа успокаивался, ему казалось, будто он вновь стал мальчишкой и вернулся во Францию. Чтобы подбодрить друга, Анри рассказывал ему о полях и лесах вокруг замка своего отца, где мальчишками они вместе проводили лето, поселившись в сторожке привратника. Он вспоминал, как жена сторожа сытно кормила их, цокая языком и сокрушаясь по поводу плачевного состояния их штанов и башмаков, и как сам сторож водил их по утрам на рыбалку, когда поля окутывал густой туман, а церковный колокол еще не созывал прихожан на заутреню. Затем они вместе вспоминали, как дикий кабан гонял охотничьих собак, как раненым гончим запихивали внутрь вывалившиеся потроха, а потом зашивали распоротые брюха суровыми нитками. И как позже они соревновались в том, кто первый затащит в постель какую-нибудь деревенскую девчонку.

– Да, – прошептал Франсуа. – Мы ведь еще приедем туда, верно, Анри? Ведь скоро наступит лето? И Гортензия…

– Конечно. Мы не должны забывать о Гортензии.

В последнюю ночь Анри держал друга за руку, то засыпая, то вновь проваливаясь в беспокойный сон, пока Тьерри умолял брата не умирать. Уже в самом конце Франсуа принялся твердить, что Анри – священник, и мольбы об отпущении грехов пробились в его сознание даже сквозь тяжелую дрему. Тьерри потряс его, чтобы разбудить.

– Ты должен…

В голове стоял туман, но Анри попытался вспомнить слова и наконец хрипло забормотал молитву:

– Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти вся согрешения твоя. Властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Франсуа прошептал:

– Аминь. – Закрыл глаза и умер.

За ночь тело Франсуа остыло и закоченело. Анри, лежавший рядом, понимал, что они должны похоронить его, но земля замерзла, да и в любом случае они с Тьерри настолько ослабели, что не сумели бы вырыть могилу. Утром Анри с Тьерри, дрожа от холода и озноба, вылезли из-под буйволовых шкур и с величайшим трудом выволокли труп наружу. На большее у них просто не хватило сил. Ночью пришли дикие звери, и на следующее утро трупа рядом с шалашом уже не было.

То проваливаясь в горячечный сон, то вновь выныривая из него, Анри подслушал, как толмач и индейцы общаются на своей дикой смеси французского и языка чероки. Несмотря на свое состояние, он понимал достаточно, чтобы уловить общий смысл разговора: о следах и военных отрядах, о трусости бледнолицых, о стоимости скальпов мужчин, женщин и детей, об охоте, о повадках животных, змей, духов и оборотней, обитающих в здешних местах. А потом он опять забылся тревожным сном. В бреду к нему снова пришла та девушка из Вильямсбурга. «Кто ты?» – прошептал он. «Павлин!» – рассмеялась девушка и сделала пируэт, шурша юбками, которые превратились в павлиний хвост. А затем она растаяла в воздухе подобно колдунье из сказки.

Анри отдался на милость других снов: о грациозной мадам де Помпадур; об Италии и вкусе апельсинов; об изукрашенных позолотой дворцах, лошадях и охотничьих собаках; о своих редких визитах в замок отца с его изъеденными молью гобеленами, огромными каминами, в которых жарилась на вертелах оленина, с круглыми хлебами, сыром и бутылями вина, когда он сидел рядом с челядью, где все равно было тепло и где он мог есть до отвала, глядя, как его сводные братья ужинают по обе стороны от отца в дальнем конце комнаты. Он ощущал дразнящий аромат хорошо прожаренного мяса со специями, отпивал глоток грубого вина, чувствовал, как зубы его впиваются в сладкий пирог с фруктовой начинкой…

Но реальность, когда он очнулся, встретила его неприветливо. Вирджиния превратилась в настоящий ад с ее отвратительными и свирепыми обитателями, непроходимыми лесами, замерзшими реками, пронизывающим холодом и дымным привкусом мясного концентрата, жесткого, как подошва. А когда он вновь забылся сном, его опять навестила девушка из губернаторского дворца, чтобы и далее насмехаться над ним. «Ты совсем спятил! – проговорила она так ясно, словно сидела рядом. – Спятил, спятил, спятил». Вскоре она растаяла вдали, но смех ее продолжал звучать у него в ушах. Он пытался поймать ее, но всякий раз руки его ловили пустоту.