Текст книги "Долина надежды"

– После смерти вашего отца мы вступили в переписку с мистером де Болденом, и он прислал нам вот это письмо, чтобы мы передали его вам.

Младший из двоих поверенных протянул Софии запечатанный конверт. Девушка вскрыла его. В письме содержались обычные соболезнования по поводу смерти лорда Графтона и согласие принять на себя обязанности опекуна Софии. Друг отца выражал свое убеждение в том, что поверенные правы и что от собственности в Англии следует избавиться, дабы погасить растущий долг ради виргинской плантации. В нем также содержалось приглашение. Поскольку София была еще не замужем, а родственников в Англии у нее не осталось, Томас де Болден предлагал ей присоединиться к нему и его супруге в Вирджинии, чего, по его мнению, желал бы и лорд Графтон.

София, не проронив ни слова, протянула письмо старшему поверенному, дабы тот прочел его. Она решительно отказывалась понимать что-либо. У нее не осталось никаких чувств, она была совершенно раздавлена обрушившимся на нее несчастьем и разорением. «Никогда бы не подумала, что стану радоваться смерти папы, но, слава богу, он уже никогда не узнает, что наделал!» – с горечью подумала она.

– Почему же мой отец никогда не упоминал о Томасе де Болдене?

– Он решил не делать этого, потому что надеялся на ваше скорое обручение, а вы, став замужней женщиной, не испытывали бы нужды в опекуне. Письма из Вирджинии в Англию могут идти несколько месяцев. Представляется вполне вероятным, что, ожидая ответа от мистера де Болдена, лорд Графтон почувствовал себя слишком больным, чтобы задуматься о том, как должен поступить.

София вспомнила о лаудануме и поняла, что поверенный прав.

– Но если лорд Графтон назначил Томаса де Болдена опекуном своей дочери, следовательно, он был твердо уверен в том, что она может полагаться на него как на своего доверенного друга, – настойчиво заявил старший из мужчин.

– Вы хотите сказать, сэр, что мне предоставляется выбор между вдовьим домом и переездом в Вирджинию на жительство?

Поверенные закивали, и на их вытянувшихся лицах отобразилось скорбное и торжественное выражение.

«Они похожи на баранов в человеческом обличье, – подумала вдруг София, чувствуя, что ненавидит обоих. – Глупых и тупых баранов».

Она не могла переселиться во вдовий дом. Просто не могла. Сделав глубокий вдох, она с вызовом проговорила:

– Что ж, полагаю, переезд в Вирджинию станет для меня настоящим приключением, и именно так я и поступлю. Я принимаю приглашение Томаса де Болдена, но только ради того, чтобы нанести ему визит. После этого я поселюсь на плантации «Лесная чаща». Я… я научусь… выращивать табак. И буду заниматься этим при содействии мистера Баркера до тех пор, пока долг в Англии не будет выплачен полностью. Когда с ним будет покончено, я продам «Лесную чащу» и вернусь.

Поверенные были поражены в самое сердце. Они вздумали было протестовать, заявив, что выращивание табака не женское дело, но выражение лица Софии подсказало им, что все их увещевания бесполезны. Вместо этого оба забормотали, что, разумеется, она может рассчитывать на них в том, что они сделают все необходимые приготовления.

– В середине июля как раз отплывает корабль под названием «Бетси Уиздом», – начал было один из них. – Он направляется в Йорктаун. А на этой неделе из Лондона в Вирджинию уходит и скоростной пакетбот. Мы успеем отправить Томасу де Болдену сообщение о том, чтобы он ожидал вашего прибытия на борту «Бетси Уиздом». Это оставляет нам на подготовку всего несколько недель, но мы советуем вам поспешить, дабы избежать всех тягот плавания через Атлантику осенью. Следует ли заказать для вас билет?

– Необходимо заказать два билета, сэр. Моя компаньонка, миссис Грей, разумеется, отправится со мной. И… полагаю, что должна сделать и собственные приготовления к путешествию. Быть может, вы будете настолько добры, что передадите мою просьбу портнихе? Насчет тех вещей, что понадобятся мне для поездки. – София поднялась с кресла, подошла к своему письменному столу, вырвала лист бумаги и поспешно набросала коротенький список.

Поверенные приняли его и пообещали, что немедленно перешлют ей купчую крепость на виргинскую плантацию, дабы она могла передать ее лично в руки Томасу де Болдену. София лишь кивнула в знак согласия, и поверенные откланялись.

На обратном пути в Лондон оба сошлись на том, что мисс Графтон разбирается в том, как нужно выращивать табак, примерно так же, как их кот – в апельсинах. Но обоим не терпелось поскорее избавиться от нее, дабы их роль в потере состояния Графтонами не стала известна. Кроме того, по их мнению, мисс Графтон, располагая в качестве приданого табачной плантацией, непременно и в самом скором времени отыщет себе супруга в колонии, где и останется. Так будет лучше для всех. И чтобы мисс Графтон как можно быстрее отправилась в путь, они решили взять на себя расходы по оплате переезда и счетов от портнихи, тем более что ни на одно, ни на другое денег у Графтонов все равно не было.

Неожиданные события встряхнули Софию и вывели ее из траурного оцепенения. Ей многое предстояло сделать, и потому оставшиеся дни промчались в хлопотах. Она приказала тщательно проветрить и убрать дом, а также оставила распоряжения относительно того, какие книги, серебро и винные запасы следовало запереть в кладовке до ее возвращения, каковое должно было состояться через несколько лет. Она написала прощальные послания соседям в графстве и приняла нескольких визитеров, которые явились пожелать ей счастливого пути. Прибыли заказанные ею наряды для путешествия, но они были уложены в сундуки прежде, чем София успела хотя бы взглянуть на них. Напоследок она аккуратно свернула правоустанавливающие документы на владение «Лесной чащей» вместе с прилагаемой картой в трубочку, завернула ее в клеенку, после чего сунула в кожаный мешок и уложила в одно из отделений своего сундука.

После печального прощания со слугами и скорбного часа, проведенного на могиле родителей на фамильном церковном погосте, София вместе с миссис Грей отправилась в путь. Когда карета, переваливаясь на ухабах, покатила на север, к Лондону, петляя между живых изгородей и цветущих полей, через маленькие деревушки с их выгонами, прудами и церквями сначала на территориях поместья Графтонов, а потом и Хокхерстов, София сказала себе, что не должна жалеть ни о чем. Ее замужество ничего бы не изменило, а в качестве супруги Джона она не смогла бы отправиться в Вирджинию, чтобы выплатить долг. Всего через каких-нибудь несколько лет она вернется и будет, как и прежде, жить здесь, где ей самое место.

Два дня спустя, уже на борту «Бетси Уиздом», София стояла на палубе, пока миссис Грей раскладывала их вещи в крохотной каюте, в которой едва смогли разместиться две дамы со своими скромными пожитками. Она оказалась возмутительно дорогой, но совершенно необходимой. И девушка никак не могла взять в толк, почему поверенные пренебрегли возможностью снять для нее отдельное помещение.

София была настолько занята приготовлениями к отъезду, что на протяжении последних пяти недель у нее не было времени подумать о чем-либо еще. И вот теперь она стояла у поручней корабля, где ей решительно нечем было заняться, кроме как наблюдать за суетой внизу, на причале Биллингсгейта, где носильщики и моряки, проститутки и уличные торговцы смешивались с пассажирами, разыскивающими свои корабли.

София как раз подсчитывала, сколько денег из наследства леди Бернхэм у нее осталось после того, как она заплатила за каюту, когда размышления ее были прерваны шумной группой каких-то оборванцев, приближающихся к сходням. Окруженные констеблями, они явно ожидали своей очереди, пока измотанные женщины с узлами и грудными младенцами на руках в сопровождении грязных детишек пробивались сквозь толпу на причале. Но вот констебли принялись отдавать распоряжения и подталкивать своих беспокойных подопечных вверх по сходням на палубу «Бетси Уиздом». Некоторые мужчины ругались на чем свет стоит, женщины плакали, выкрикивали имена своих детей, и в эту какофонию вплетались плач и крики младенцев. София поинтересовалась у одного из проходящих мимо матросов, для чего все эти люди направляются в Вирджинию. Матрос, кивнув ей, пояснил:

– Видите ли, мисс, все они преступники, убийцы и должники. Их не повесили и не посадили в тюрьму, но потом, погрузив на корабли, продадут как рабов, чтобы оплатить проезд. – И он поспешил дальше.

Должники! От этого слова у Софии кровь застыла в жилах. Должники отправлялись в тюрьму. Неужели и она, достопочтенная мисс Графтон, такая же должница, как и те грязные, оборванные люди в трюме? Глаза ее наполнились горькими слезами безнадежности.

Матросы закричали что-то насчет отлива, капитан выкрикнул в ответ какой-то приказ, они забегали по палубе, корабль отдал швартовы, и его течением понесло к морю. София осталась на палубе, глядя, как исчезает за кормой Лондон, как постепенно, прячась за излучиной Темзы, повернувшей на восток, скрываются из виду шпили его церквей и купол собора Святого Павла. Колокольный звон, разносившийся над водой, становился все слабее и слабее. Они миновали Баркинг, и на фоне вечернего неба на горизонте четкими контурами стали видны трубы Истбери-Манор-Хауса.

А что, если она никогда более не увидит Англию? При этой мысли София зябко запахнулась в шаль.

– Это ненадолго. Табак окупит расходы, ведь так говорят все. И я непременно вернусь домой, – вновь и вновь шептала она себе, а по щекам ее струились слезы. – Я обязательно вернусь, – поклялась София, глядя в темнеющее небо. – Вернусь, – пообещала она стае скворцов, летящих домой на ночлег. – Вернусь! – крикнула она чайкам за кормой, пикирующим к самой воде и вновь взмывающим вверх. – Клянусь. Вот увидите! Вот увидите! – твердо произнесла она, перекрывая их гомон.

Ветер донес до нее издевательски-пронзительные крики чаек:

– Увидим, увидим, увидим.

Глава восьмая
Семья Драмхеллер

Лондон, июль 1754 года

Где-то в мрачной утробе суда присяжных судья в напудренном парике вгляделся поверх очков в толпу заключенных и распорядился выпороть плетьми нескольких счастливчиков. Молли Драмхеллер подавила рвотный позыв, вызванный очередной беременностью, и принялась баюкать младенца, закутанного в рваную шаль, глядя, как других заключенных одного за другим обвиняют и судят за воровство, подлоги или убийства. В душе Молли давно погас последний, самый слабый лучик надежды. Она неизменно вздрагивала, когда судья ударял своим молоточком, оглашая приговор. Раз за разом он надевал черную шапочку и приговаривал очередного заключенного «к смертной казни через повешение, и да смилуется Господь над его или ее душою». Голос его звучал монотонно и невыразительно, как если бы он полагал свою работу занятием чрезвычайно утомительным, которое лишь зря отнимает у него время. Ему хотелось поскорее покончить со всей этой тягомотиной и спокойно поужинать.

А Молли уже не в первый раз подивилась тому, как низко пала ее семья. Когда-то у них была своя маленькая ферма, клочок земли, оставшийся от большого хозяйства отца, и каменный домик с низко нависавшими балками потолочного перекрытия, который укрывал их от свирепых ветров, налетавших с моря на равнинное побережье Саффолка. У них были гуси и куры, щипавшие траву среди яблоневых деревьев, голубятня, свинья и две коровы в сарае. Недавно отстроенная кузня Руфуса процветала, и потому они держали работника, который помогал им на ферме, и двух подмастерьев у кузнечного горна. Малыши были сытыми и счастливыми. Сейчас все это казалось ей далеким и сказочным сном.

Но потом умер отец, и их жизнь быстро пошла под откос. Главным виновником случившегося стал ее сводный брат, затаивший на них злобу, оттого что отец передал такой славный земельный надел дочери от своего второго брака, девчонке, которая унизила их семью тем, что вышла замуж за сына кузнеца. Он отправился в суд, чтобы оспорить завещание, и выиграл. Он забрал их собственность себе, а вскоре женился на дочери еще одного местного землевладельца.

Потеря земли, составлявшей все ее приданое, и кузницы разорила Молли и Руфуса, заставив их вместе с детьми перебраться в Лондон, в тесную комнатушку на узкой, темной улочке, по которой ручьем текли помои. Здесь вместе с ними жили и другие семьи бедняков, искалеченные и умирающие с голоду ветераны войны с Францией, карманники, жулики и самые пропащие из проституток, превратившиеся в старух и живущие одним лишь джином, изуродованные гниющими носами, едва способные заниматься своим ремеслом в подворотнях, подальше от людских глаз. Молли казалось, будто она очутилась в клетке, ей отчаянно недоставало песчаных дюн, морской рыбы и сильного ветра восточной Англии, продувавшего насквозь. А в Лондоне каждый вдох отдавал грязью, вонью и несчастьем.

Доведенный до отчаяния нуждой, пытаясь прокормить семью, Руфус попытался подражать карманникам, но те избили его до потери сознания, сломав ему нос и изуродовав лицо шрамами, отчего он стал походить на закоренелого преступника. Каким-то образом ему удалось пристроить мальчиков в ученики к булочнику. В то время это казалось им невероятной удачей.

Молли подняла глаза к окну, расположенному высоко под потолком судебного зала и зарешеченному на случай побега. Сидящий под ним клерк почти утыкался носом в бумагу, записывая ход судебного заседания при тусклом свете, который сочился сверху.

Письмоводитель выкрикнул еще несколько имен по списку, и на скамью подсудимых взошли грязный и нечесаный мужчина и двое мальчишек, едва достающих ему до груди.

– Тебя зовут Руфус Драмхеллер?

– Да, ваша милость.

Мальчики захныкали и понурили головы. Молли, которая сидела в переднем ряду судебного зала, провонявшего запахом немытых тел, раскачивалась взад и вперед, тихонько плача от отчаяния и молясь о том, чтобы приговор ограничился поркой. Когда клерк выкрикнул следующее имя из списка, толстяк в фартуке булочника метнул грозный взгляд на мужчину и двоих мальчишек.

Клерк коротко бросил:

– Тоби Драмхеллер? Кто из вас Тоби Драмхеллер? Отвечай, мальчик!

Руфус подтолкнул того из них, кто был повыше.

– Да, ваша милость, – хрипло пробормотал паренек, глядя себе под ноги.

– А ты Джек Драмхеллер?

Младший, всхлипнув, кивнул:

– Да.

Им обоим было очень страшно. И на то имелись веские причины.

Клерк зачитал выдвинутые против них обвинения – умышленный поджог и кража. Мальчики были учениками пекаря, того самого, который сейчас смотрел на них злыми глазами. Их обвиняли в том, что они украли хлеб и подожгли пекарню, сгоревшую дотла. Булочник встал и шагнул вперед, чтобы дать свидетельские показания. Едва сдерживая гнев, он сообщил, что мальчишки были неисправимыми, грязными, бесчестными и непослушными лгунами, на которых не действовала даже порка, – короче говоря, самыми худшими из всех учеников, которых он взял из жалости к бедной семье. И зачем он только сделал это! И вот чем они ему отплатили – дело всей его жизни пошло прахом, и теперь его семья осталась без средств к существованию! Булочник уверял, что Руфус Драмхеллер якобы затаил на него злобу и поклялся отомстить за то, что он пытался наставить его никудышных сыновей на стезю добродетели.

Руфус Драмхеллер, отец мальчиков, выпрямился на скамье подсудимых и стал яростно отрицать, что когда-либо подбивал своих сыновей поджечь пекарню. Он утверждал, что булочник чуть ли не уморил мальчишек голодом, после чего те, побуждаемые позывами голодного желудка, украли из печи каравай хлеба. Они не могли предвидеть того, что случится дальше, когда горячие угли упали на пол и начался пожар. Они были очень голодны, но не хотели причинять никому зла.

В ответ на эти слова булочник яростно заорал, что все они воры и лжецы.

Судья фыркнул и призвал обе стороны к молчанию.

– Йомены, члены суда присяжных! Вы только что сами слышали, что довелось выстрадать честному булочнику. Вы слышали, что имеют сказать в свою защиту эти бесчестные арестанты. А теперь вспомните данную вами присягу и свой долг и сделайте то, что доверил вам Господь, дабы облегчить свою совесть.

Присяжные согласно закивали и уже через минуту вынесли вердикт:

– Виновны!

Молли запричитала навзрыд, а оба мальчика заплакали. Лицо Руфуса Драмхеллера исказилось в гримасе отчаяния.

Судья потянулся за черной шапочкой, лежавшей подле его руки.

– Виновны. Я приговариваю тебя, Руфус Драмхеллер, тебя, Тоби Драмхеллер, и тебя, Джек Драмхеллер, к смертной казни через повешение, и да смилуется над вами Гос…

Письмоводитель потянул судью за рукав.

Судья, которого прервали так не вовремя, метнул на него раздраженный взгляд:

– В чем дело?

Клерк подался вперед и что-то зашептал ему на ухо.

Не снимая с головы черной шапочки, судья продолжил:

– Я приговариваю вас к смертной казни через повешение… но суд в неизреченной милости своей предлагает вам заменить приговор ссылкой на каторгу в Вирджинию, где вы заплатите за проезд тем, что продадите себя в услужение и искупите свои преступления тяжким трудом.

Мальчики обессиленно привалились к отцу, который обнял их и прижал к себе, не давая упасть, а потом посмотрел на жену, сидевшую на скамье. Та судорожно закивала, глядя на него расширенными глазами: «Соглашайся на что угодно, Руфус».

– Итак? Что скажете? – пожелал узнать судья.

– Умоляю, ваша милость… мы выбираем ссылку на каторгу. Благодарю вас, ваша милость.

Судья лишь передернул плечами. Негодяи редко выбирали казнь через повешение, хотя судья в глубине души был уверен, что быстрое избавление от мук куда милосерднее. Виргинская колония считалась страшным местом, где кишмя кишели каннибалы, индейцы и дикое зверье. Но его задачей было убрать преступников с лондонских улиц, а остальное его не касалось.

– Клерк, подготовьте реестр на отправку с ближайшей оказией.

– Прошу вас, ваша милость, моя жена, мать моих сыновей… – Руфус указал на Молли.

Судья, нахмурившись, взглянул на изможденную женщину, которая сидела внизу перед ним и баюкала на руках младенца. Колония отчаянно нуждалась в рабочих руках, а если эта женщина останется здесь, то произведет на свет лишь новых преступников. Так пусть она лучше рожает их в Вирджинии.

– Отправьте ее вместе с ними, – распорядился он. – Как ее зовут? – пожелал узнать он.

– Молли Драмхеллер, ваша милость.

– Корабль отплывает нынче вечером, милорд, – пробормотал письмоводитель, судорожно орудуя пером. – «Бетси Уиздом», порт назначения – Йорктаун. – И он удовлетворенно ухмыльнулся, потому как получал мзду за каждого узника, отправленного в Вирджинию, если, конечно, ему удавалось убедить в этом судью.

Пятеро Драмхеллеров будут проданы в кабалу и превратятся в рабов до тех пор, пока не отработают свой проезд, а он станет богаче на десять шиллингов.

Молли было приказано поторапливаться, и потому она вытерла глаза и поспешила собрать их жалкие пожитки, после чего направилась к Темзе. Здесь, в шуме и сутолоке гавани, с нею едва не случилась истерика, когда, прижимая к груди младенца и узлы с вещами, она протискивалась мимо стражников, высматривая мужа и сыновей. На борту каждого корабля было написано название, но Молли не умела читать и посему, боясь, что упустит их и останется совсем одна, сначала робко, а потом все смелее и смелее стала просить, чтобы ей указали дорогу. Наконец какой-то матрос показал ей нужное судно, и там, к своему облегчению, она увидела в толпе заключенных мужа и сыновей, окруженных констеблями. Прямо над их головами, на палубе, суетились матросы и, подчиняясь командам, готовились к отплытию. От резких порывов ветра поверхность воды покрылась серой рябью, и корабль скрипел и стонал всеми своими сочленениями, удерживаемый на месте швартовыми канатами. Молли в ужасе уставилась на его нос. Но тут она заметила какую-то женщину на палубе, благородную даму, судя по ее виду, и немного приободрилась. Быть может, все будет хорошо, если уж такие, как она, готовы вверить свою судьбу этому кораблю. Самое главное, что Руфусу и мальчикам удалось сохранить жизнь.

Вот на берег перебросили сходни, и матросы принялись подталкивать узников и членов их семей наверх, на борт, после чего загнали их в вонючий трюм. Вскоре он был забит битком, и Драмхеллеры оказались в крошечном темном углу с двумя узкими деревянными полками, которые должны были заменить им койки.

– Уборная? – шепотом поинтересовалась Молли, плотнее запахивая на груди шаль. Она была уже на четвертом месяце беременности, и потому уборная нужна была ей постоянно.

– Вон там! – отозвался матрос и ткнул пальцем в дырявый парус, отгораживающий дыру, в которую было видно плещущееся внизу море. На палубе раздались крики и послышался топот ног.

– Отдать швартовы!

Люди, набившиеся в трюм, обменялись встревоженными взглядами, но теперь уже было слишком поздно идти на попятную, даже если кто-либо и передумал.

– Есть! – Над их головами с грохотом захлопнулся люк.

– Мы уже плывем? – спросил Тоби, глаза которого расширились от испуга. – А когда мы доберемся до Вирджинии? Мы увидим индейцев?

– Я хочу есть, – захныкал Джек.

– Ш-ш, тише, – сказала Молли, обнимая сына за худенькие плечи.

Вновь появился матрос и, раздав всем по куску черствого хлеба, показал на бочонок с водой и черпак, после чего вновь исчез в люке. Драмхеллеры прижались друг к другу на своих узеньких койках, пытаясь прожевать жесткие галеты.

– Что ж… – Руфус и Молли обменялись тревожными взглядами, когда корабль стал мягко раскачиваться с борта на борт. Младенец захныкал, и Молли поднесла его к груди. Тоби и Джек улеглись головами ей на колени.

– Хорошо, что нас не повесили, – сонно пробормотал Тоби.

Джек не сказал ничего. Он сунул грязный палец в рот, и челюсть его ритмично задвигалась, когда он принялся сосать его. Молли погладила сына по голове.

– Все будет хорошо, Молл, – прошептал Руфус. – Семь лет, мы их отработаем, а потом начнем новую жизнь. Говорят, там есть ничейные земли, которые можно взять себе. Я построю дом, крепкий и надежный. У нас снова будет своя ферма, обещаю тебе, и мы заведем корову или даже две, как раньше. Будешь снова сбивать собственное масло. Посадим сад, разобьем огород, и ты опять заведешь птицу. Даже гусей, хоть они и крикливые твари. Гусь на Рождество – совсем недурно, а? Мальчики поправятся, может, и ты растолстеешь, Молл, а то ты у меня такая худышка…

– Я никогда не стану толстухой, Руфус!

Руфус рассмеялся.

– Обязательно, особенно когда понесешь снова. У нас будет еще одна дочь или даже две. Увидишь, Вирджиния не так плоха, как говорят.

– Ха! – хрипло рявкнул мужчина с соседней койки. – Кто говорит, что Вирджиния не так уж и плоха? Насколько я слышал, там приходится выбирать между дикими зверями размером с большой дом и кровожадными краснокожими, которые запросто перережут тебе глотку, сдерут с головы скальп и сожрут мозги. А те, кто покупает белых людей как рабов, морят тебя голодом и избивают, а потом заставляют работать на износ до тех пор, пока ты не уползаешь в какую-нибудь нору, чтобы сдохнуть, как собака, причем задолго до того, как истекут твои семь лет по приговору.

Молли перестала его слушать и положила голову на плечо мужа, провалившись в беспокойный сон. Когда она очнулась, корабль швыряло на волнах, как спичку, кого-то уже рвало, а дети плакали. Она крепче прижала к себе мальчишек, которые еще спали, и попыталась удержать подступавшую к горлу тошноту. Где-то рядом начала молиться женщина.

В этом полутемном, битком набитом людьми трюме, который превратился в настоящий ад, каждый новый день был похож на предыдущий. Потеряв всякий счет времени, они чувствовали, как корабль то поднимался вверх, то проваливался вниз, вверх и вниз. От постоянной качки у многих началась морская болезнь, и в душном трюме стоял нестерпимый запах рвоты. Матросы сбрасывали вниз сухие галеты и холодную гороховую кашу, которую многие просто не могли есть. Всех мучила жажда, но слабого пива, которое на суше могли позволить себе даже последние бедняки, здесь не было, а вода протухла.

Несмотря на тесноту, Молли показалось, что мальчиков лихорадит, но потом она решила, что лихорадка началась у нее самой. Ее постоянно тошнило. Младенец то и дело разражался криком, потому что хотел есть, и она пыталась убаюкать его. А потом однажды она очнулась от своего тошнотворного сна, потянулась к малышу, но его не было. Какая-то женщина сказала, что он отправился в лучший мир. Молли откинулась на спину. Голова у нее кружилась, глаза были сухими, а рядом муж без конца разглагольствовал о фермах, коровах и Новом Свете, пастбищах, лесах и реках… а во рту у нее было сухо, как в пустыне.

Ей снился темный лес, где из тени к ней подбирались страшные дикие звери, и она металась из стороны в сторону, ища спасения или места, где можно было бы укрыться… Тварь, огромная, словно дом, ухватила ее за талию и вонзила когти ей в живот… разрывая ее на куски. Но она слишком устала, чтобы сопротивляться. В конце концов боль победила сон.

– Молли! Молли! Просыпайся! – услышала она чей-то крик.

На мгновение она стряхнула с себя сон и застонала. Оказывается, боль вовсе не приснилась ей. Ее муж держал в руках окровавленную тряпку, и на лице его была написана растерянность. Две женщины оттолкнули его в сторону и склонились над нею, приподнимая ей юбки.

– У нее случился выкидыш, бедняжка… Совсем крошка.

– Эй, дай нам оторвать от твоей юбки полосу ткани. Нелл, промокни ей кровь.

Из полумрака перед нею выплыли чьи-то смутно различимые лица. Лампа тоже раскачивалась из стороны в сторону, вызывая головокружение. Почему весь мир вокруг кренится то туда, то сюда? А потом она вспомнила. Они были на корабле. Она, Руфус и мальчики, они плывут куда-то… Вирджиния. Клочок земли. Цыплята в огороде, сытые и довольные мальчики, свежий воздух, солнце…

– Руфус…

– Все будет в порядке, Молл!

– Мама!

Где-то рядом в ожидании затаилась тварь. Молли чувствовала ее присутствие.

– Да, выглядит она неважно.

– Помолчи, Нелл!

– Мама! – Откуда-то издалека до нее донесся детский плач.

Кто это? Молли попыталась вспомнить, как зовут ее сыновей, и открыла глаза. Тоби. Руфус говорил что-то насчет земли, рот у Джека был открыт, но их голоса тонули вдали, заглушаемые звоном в ушах. Ее мучила жажда. Она попыталась сказать, чтобы ей дали напиться. Но кто-то уже уносил ее с собой. Она вновь оказалась в зале судебных заседаний, и судья хмуро взирал на нее сверху, когда тварь вновь запустила в нее свои клыки. «Сжальтесь, ваша милость, – выдохнула Молли, – сжальтесь над моими мальчиками». Тварь разжала свои страшные объятия, и она провалилась в темноту.