Текст книги "Тайный дворец. Роман о Големе и Джинне"

Каждую ночь она отправлялась на разведку, обдумывая возможные варианты. Этаж, на котором располагались дортуары, был слишком людным и оживленным. На первом этаже скорее можно было найти какой-нибудь неиспользуемый гардероб или позабытую всеми нишу – но она не могла быть уверена, что закуток, который покажется ей заброшенным ночью, внезапно не окажется используемым днем. И так, мало-помалу, поиски завели Крейндел в подвал, спуск в который был продолжением широкой главной лестницы.

В дневные часы в северном крыле приютского подвала кипела шумная и беспорядочная хозяйственная деятельность. Клубы пара валили из прачечной, где старшие воспитанники в отведенные для хозяйственных обязанностей часы орудовали гигантскими прессами и катками. По соседству помещалась обувная мастерская, где пахло кожей и ваксой и торчали ряды железных колодок. За ним находилось просторное, пропахшее нафталином помещение, где мальчики из Марширующего оркестра – красы и гордости Воспитательного дома – хранили свои щегольские шляпы с перьями, расшитые позументом мундиры и ослепительно-белые гетры.

В южное крыло подвала, однако, если кто-то и заглядывал, то не слишком часто: тут были чуланы, кладовые, котлы, трубы и вентили. И именно сюда теперь по ночам прокрадывалась в темноте Крейндел, забираясь с каждым разом немного дальше и дальше. Хранилище оборудования, склад вещей воспитанников, книгохранилище: она одну за другой пробовала каждую дверь, но все они были заперты, все до единой двери в южном крыле. Уже давным-давно наступила осень, погода с каждым днем становилась все холоднее и холоднее; иногда, лежа по утрам на своей койке, Крейндел видела у себя перед носом облачко застывшего дыхания. Но в подвале было все время тепло, и чем дальше она забиралась, тем теплее становилось, словно она приближалась к пульсирующему сердцу здания.

В ноябре она добралась до самой последней двери. Надежды практически не оставалось; не было никаких оснований считать, что здесь что-то будет отличаться от предыдущих дверей. Интересно, а нет ли какой-нибудь молитвы, которая помогала бы отворять запертые двери? В отчаянии Крейндел не смогла припомнить вообще никакой молитвы. «Пожалуйста», – горячо взмолилась она про себя.

Она нажала на ручку – и почувствовала, что она поворачивается.

Час спустя она снова забралась в постель, дрожа от изнеможения. Ее ночная рубашка была вся в грязи и в пыли, в волосах запуталась паутина. Но Крейндел все равно ликовала. Она закрыла глаза и подумала:

Теперь у тебя есть новый дом, Йосселе. Приходи и убедись сам.

Уже поздно ночью портовый грузчик, выгружавший бочки c баржи на Ист-Ривер, внезапно вскрикнул от ужаса и выронил бочку, которая покатилась по сходням и плюхнулась в воду. Когда начальник выбранил его за потерю груза, тот мог лишь в ужасе повторять, что неожиданно увидел в воде мертвеца, который шел по дну под пирсом.

Йосселе упорно шел на север, пробираясь по дну реки. Он передвигался только по ночам, в кромешной темноте, слепо натыкаясь на разнообразный речной хлам: ржавые якоря, лопасти судовых винтов, обрывки веревок, запутавшиеся в речной траве. День он провел, отдыхая под пирсом Гас-Хаус, рядом с останками закованного в кандалы трупа, в то время как над ним туда-сюда без устали сновал паром. Водоросли пытались облепить его тело, но у них ничего не вышло. Какие-то рыбешки подплыли к нему, немного потыкались и уплыли прочь.

Причалы поредели, вынуждая Йосселе идти по открытой воде. Канал сузился, а течение усилилось, так что ему пришлось ползком передвигаться по илистому дну, чтобы не сбило с ног течением. Вода стала холоднее, и лишь движение глиняных мускулов кое-как позволяло ему согреться. Теперь ему приходилось передвигаться не только ночью, но и днем, иначе он совсем бы одеревенел.

Он упорно полз вперед и вперед – до тех пор, пока однажды, ледяной ночью, не почувствовал, что Крейндел теперь находится от него уже не к северу, а только к западу. Он всплыл на поверхность под узким пешеходным мостом и выбрался на берег на краю угольного склада.

Там никого не было. В этих доках царила куда более сонная атмосфера, чем в тех, что были расположены южнее; здесь даже стивидоры расходились по домам в урочный час. Он прошелся между кучами угля, чувствуя, как деревенеют на ледяном ветру суставы. Поблизости были составлены в штабель какие-то ящики, прикрытые поверх брезентом. Он стащил брезент и завернулся в него, так что снаружи виднелись одни только стеклянные глаза, выглядывающие из-под импровизированного капюшона.

Он двинулся прочь от реки, медленно и бесшумно продвигаясь мимо складов льда и лесопилок. Потом пакгаузы и промышленные площадки сменились кварталами жилых многоквартирных домов, и он принялся передвигаться короткими перебежками от одного укрытия к другому. Перейдя Сент-Николас-авеню, он углубился в какой-то парк, взобрался на каменистый холм и на негнущихся ногах спустился с другой стороны, едва не полетев кувырком. Стискивая окоченевшими руками края брезента, чтобы не сваливался с плеч, он повернул голову, чтобы осмотреться. Шея явственно захрустела. Он начинал беспокоиться, хотя и не смог бы облечь это ощущение в слова.

Крейндел проснулась посреди ночи оттого, что ее била дрожь, и каким-то образом поняла, что он где-то поблизости.

Она выскользнула из дортуара и на цыпочках добралась до арочного окна в конце коридора. Оттуда хорошо было видно железный забор с запертой на замок калиткой и тропинку, ведущую ко входу в подвал. Напротив калитки, на другой стороне 136-й улицы, стояли два многоквартирных дома, разделенные узким переулочком.

Туда, Йосселе, подумала она. Иди туда.

Йосселе видел все это ее глазами: переулочек, калитку, тропинку, дверь. Но сперва ему требовалось перейти через Амстердам-авеню, а даже в четыре утра это означало необходимость лавировать между повозками зеленщиков и фургонами молочников, которые уже выехали по своему ежеутреннему маршруту. Он не мог позволить себе затаиться и ждать подходящего момента, ему нельзя было останавливаться, поэтому он, вцепившись в края брезента, из последних сил прибавил ходу и, точно пьяный, вывалился на перекресток.

Сердито кричали люди, лошади с ржанием взвивались на дыбы, а потом он оказался на другой стороне улицы, прямо перед переулком между домами. Но он так разогнался, что не смог сразу замедлиться…

Он споткнулся, налетел на мусорный бак и плашмя растянулся на земле.

Грохот был оглушительным. Из квартир наверху послышались крики мужчин и женщин, разбуженных посреди ночи. Йосселе поднялся на четвереньки и пополз к выходу из переулка, завернул за угол, дополз до тротуара и тяжело поднялся.

Крейндел едва не вскрикнула вслух, когда он показался в проулке между зданиями, огромный и полусогнутый. В одном конце квартала повозка выворачивала на Амстердам-авеню, в другом мужчина, шедший вдоль Бродвея, перешел проезжую часть и, нырнув в одну из поперечных улочек, скрылся из виду. Больше на улице не было ни одной живой души.

Давай! – подумала она.

Он перебежал через улицу, с разбегу едва не врезавшись в калитку. Одна окоченевшая рука подняла замок, вторая одним ударом разбила его.

Открывай калитку, только медленно, она скрипит!

Он так и сделал, боком пролез в калитку, закрыл ее за собой и пошел дальше.

Крейндел отлипла от окна и на цыпочках двинулась к лестнице. Бежать было ни в коем случае нельзя, ее застукали бы, а следом за ней и его тоже – но до чего же ее подмывало это сделать!

Покачиваясь из стороны в сторону, он упрямо ковылял к спуску в подвал. Лестница находилась прямо перед ним; он видел дверь своими глазами, а теперь еще и глазами Крейндел, которая спешила к ней с обратной стороны.

Он наконец добрался до спуска, привалился к стене и медленно сполз по ступеням. Уже стоя на пороге, в тепле, он бухнулся на колени и раскинул руки навстречу хозяйке, которая распахнула дверь изнутри и упала к нему в объятия, наконец-то разрыдавшись.

Джинния, которая не боялась железа, могла бы хранить свой секрет до скончания веков, год за годом страдая от невозможности ни с кем поделиться, если бы не ее новый любовник.

Он был джинном из западных пределов, который бежал оттуда в поисках спасения от приграничных стычек. Их с первого же взгляда потянуло друг к другу; он стал ее новым фаворитом, и она частенько искала его общества. Они вместе летали в предгорья, по пути принимая такой облик, какой им в тот день приходил в голову: когда пары шакалов, когда пары соколов, вдвоем рассекающих воздух.

А потом он как-то раз сказал ей:

У меня есть одна идея. Полетели со мной, сыграем шутку над людьми.

Заинтригованная и полная опасений, она полетела за ним на запад. Они старались держаться подальше от битв c их предательскими ураганами. Наконец они добрались до края пустыни к северу от Хомса, но не остановились там, а полетели вдоль границы. Любовник джиннии внимательно высматривал что-то на земле внизу.

Ага, сказал он наконец.

Она посмотрела вниз. На обочине дороги собралась группа людей. Они были заняты тем, что рыли поперек дороги канаву. В кустах неподалеку ждала своего часа обмазанная глиной труба, длина которой была больше ширины дороги.

Они хотят закопать эту штуковину в землю под дорогой, пояснил любовник джиннии. Вода потечет по ней на поля, и люди смогут еще больше углубиться в пустыню. Я уже такое видел.

По лицам людей градом стекал пот, блестела сталь кирок и лопат. Они уже успели прокопать канаву до середины дороги.

Джинния некоторое время понаблюдала за ними, потом спросила:

Что мы будем делать?

Просто смотри, отозвался он с улыбкой.

Через мгновение начал подниматься ветер. Вскоре люди сгорбились, прикрывая лица концами своих головных платков в попытке защититься от летящего в глаза песка с мелкими камешками пополам. В конце концов они побросали инструменты и укрылись за кустами.

Видишь? – сказал любовник джиннии, дав ветру улечься. Это несложно, если не приближаться к железу.

Это же прямо как в сказках, подумалось ей: умный джинн, который одерживает верх над людьми и выставляет их дураками. Ее охватило восхищение пополам с желанием, и ей захотелось показать ему, что она тоже кое на что способна.

Мой черед, сказала она и опять вызвала ветер.

Люди, которые начали было выходить из укрытия, вынуждены были снова спрятаться.

Вскоре эта парочка стала настоящей грозой крестьян. Они гоняли куриц, сбивали заборы, отрывали колосья от стеблей. Человек мог, вернувшись к своему плугу, обнаружить, что исчезла сбруя или осел охромел от страха. Это была опасная забава, ибо на полях можно было в любом месте неожиданно наткнуться на воду, да и на железо тоже: в сбруе и в лемехе, в ведрах, в весах для зерна и в новых телеграфных проводах, которые тянулись по обочинам дорог. Впрочем, нередко их одолевала страсть такой силы, что она затмевала собой все планы и они отказывались от своих проделок в пользу удовольствий иного рода.

Однажды днем, забравшись немного южнее, они наткнулись на самую большую за все время добычу: команду численностью в несколько десятков человек, сгрудившихся вокруг гигантской дыры в земле.

Зрелище это вызвало у джиннии смех.

Зачем они роют землю, точно гули?

Но ее любовник смеяться не стал.

Они называют такие штуки цистернами, пояснил он. Там будет скапливаться дождевая вода, которой хватит, чтобы напоить их поля отсюда до самого горизонта.

Поперек дыры была перекинута деревянная балка с воротком, на которой болталась платформа, груженная кирпичами. Двое мускулистых мужчин с усилием тянули за другой конец троса, переброшенного через вороток. Люди наверху что-то крикнули людям внизу, те что-то прокричали в ответ, и платформа начала опускаться.

Тут подул легкий бриз, очень быстро превратившийся в шквалистый ветер, от которого платформа принялась раскачиваться. Люди внизу закричали от страха, наперегонки рванули по лестницам вверх и прижались к стенкам цистерны, чтобы не пришибло кирпичами, которые один за другим начали съезжать с платформы. Люди, что были наверху, принялись поспешно отвязывать трос, а потом, кашляя от набивающейся в рот пыли, сбились в кучу.

Джинния весело расхохоталась, глядя на то, как они в панике мечутся туда-сюда. Потом покосилась на своего любовника: он тоже смеялся. Когда-нибудь они будут рассказывать о нас сказки, подумала она.

Один из людей наверху был сыном деревенского шамана и еще в детстве научился обнаруживать джиннов по завихрениям в воздухе. Он схватил лопату, прицелился и метнул ее вверх на манер копья с криком:

– Отведай-ка железа, несчастный!

Джинния увидела, что ее возлюбленному грозит опасность и, не думая, оттолкнула его в сторону – так что стальное лезвие рассекло ее тело, а не его. Оно должно было искалечить ее. Вместо этого ее пламя немедленно сомкнулось вновь, как будто лопата была какой-нибудь случайной веткой.

Ее любовник в ужасе взирал на нее, не веря своим глазам, и на мгновение ей пришла в голову мысль убедить его в том, что он ничего такого не видел. Но это означало бы в открытую продемонстрировать ему свой стыд. Она знала, что неисправимо ущербна, а теперь и он тоже это знал.

Она попыталась бежать, но он был старше и сильнее. Он перехватил ветер, на котором она летела, и приволок ее обратно, к старейшинам.

Это правда? – спросили они у нее. И ты знала об этом… изъяне?

Да, ответила она. Я узнала об этом много сезонов тому назад.

И, несмотря на все горе и ужас, почувствовала облегчение оттого, что груз тайны свалился с ее души.

Старейшины поместили ее под стражу, а сами удалились, чтобы решить ее судьбу. Зеваки осыпали ее оскорблениями, называя ее человеком и грозовой тучей, а ее любовник кричал громче всех. Шум привлекал все новых и новых джиннов, и новость передавали в толпе из уст в уста. Рассказ стремительно обрастал подробностями и распадался на вариации, которые распространялись самостоятельно самым причудливым образом, сталкиваясь друг с другом и вновь расходясь в разные стороны. Она неуязвима к железу и грозилась обратить его против собственного рода! Она ранила своего любовника человеческим оружием и швырнула его в яму в земле. Она вступила в сговор с людьми и поклялась изничтожить все племя джиннов, а их территории вымостить сталью, все целиком, от Хомса до Проклятого города…

Ни один из них впоследствии не мог вспомнить, кто первым произнес слова Проклятый город, но уже вскоре они были у всех на устах.

Изгнать ее в Проклятый город!

Пусть ее сожрут демоны, пусть тени и ифриты гоняются за ней между колоннами!

Там ей самое место, Сулейманову отродью!

Джинны не стали дожидаться старейшин; их собственный вердикт был вынесен. Объединив силы, они взбили ветры в воронку такой силы, что она едва не разорвала бедную джиннию на части, и погнали ее на восток, до самых гор, где вытолкали за горный гребень, в предгорья, с глаз долой.

Как только ветры улеглись, некоторым джиннам стало не по себе при мысли о том, что они сделали. Неужели нельзя было проявить чуть больше снисхождения? Но никто ничего не сказал, и они в молчании разлетелись, содрогаясь при мысли об ужасах, с которыми она должна была неминуемо столкнуться в Проклятом городе. Быть может, в эту самую минуту она уже пыталась скрыться от духов, которыми кишели развалины? Сколько она могла там протянуть?

Джинния между тем укрылась в небольшой темной пещере у подножия гор. Она была вся изранена, и для того, чтобы исцелиться, ей требовалась жара, но покинуть пещеру значило обречь себя на верную смерть. Поэтому она в полубреду жалась ко входу в пещеру, где было теплее всего, и ждала, когда из колодцев, завывая, поднимутся чудища, изголодавшиеся по пламени.

Но никто не появился.

Она пряталась много дней подряд, ожидая нападения, но его так и не произошло, и она начала задаваться вопросами. А может, они ошиблись? Может, они изгнали ее не в то место? Но этого не могло быть, ибо там, вдали, смутно различимые от входа в пещеру, возвышались ряды осыпающихся колонн, башнеподобных усыпальниц, где обитали человеческие мертвецы. И тем не менее никакого воя она не слышала, а слышала лишь свист ветра.

Раны ее мало-помалу затягивались. Время от времени до нее доносилось конское ржание, и, выглянув наружу, она видела горстку худых всадников в черных одеждах, которые ехали в Хомс продавать овечьи шкуры. В детстве ее учили никогда не приближаться к бедуинам из Проклятого города, поскольку все знали, что духи этого места имели обыкновение проникать в бедуинские седельные сумки и в уши лошадей. А стоит им только учуять где-нибудь поблизости маленького джинна, как они высунут голову и… хвать!

Может, все духи покинули город в седельных сумках людей и ей не от кого прятаться?

Пошли весенние дожди, щедро поя истомленную жаждой долину.

Теперь, когда бедуины каждое утро выгоняли своих овец на пастбища, вид из пещеры, в которой пряталась джинния, стал поинтереснее. Мимо на нетвердых копытцах семенили новорожденные ягнята. Расцвели крапива и мальва, и среди зелени там и сям виднелись белые пятнышки.

Джинния смотрела, как зеленеет земля, как набирают жирок овцы. И однажды утром – очень медленно, на легчайшем из ветерков – она отважилась выбраться из темной пещеры наружу.

С первым же проблеском света она едва не разрыдалась от счастья. До чего же ярким был мир, до чего же бескрайними были небеса! Пусть демоны только попробуют приблизиться к ней, она им всем покажет!

Идите сюда, демоны! – закричала она. Давайте сразимся, кто кого!

Но они даже теперь не появились – и она поняла, что больше этого и не ждет.

Она отважилась долететь до сердца долины и приблизилась к одной из гробниц, высокой башне из грубо обтесанных каменных глыб с провалившейся внутрь крышей. Собравшись с мужеством, она залетела внутрь и стала подниматься наверх, мимо обломков рухнувших кессонных потолков и островков бело-голубой мозаики. Из сумрака неожиданно выступило лицо, и она едва не завизжала от страха – но это был всего лишь барельеф с чертами, полустертыми под воздействием стихий. Она перелетала от гробницы к гробнице, разглядывая разбитые саркофаги, похожие один на другой. И что толку было окружать кости мертвецов камнями, если им самим было уготовано рассыпаться в прах?

Она выбралась наружу и полетела дальше мимо рядов поваленных колонн, пока не оказалась в самом центре развалин, над тройной аркой ворот. Ну теперь-то духи точно должны были ее заметить!

Но нет: повсюду были одни лишь мертвые камни и ничего больше. Она все это время боялась камней.

Теперь до нее доносились человеческие голоса, запах еды, готовившейся на кострах, и верблюжьего навоза. Она полетела на этот запах, и он привел ее к исполинской каменной цитадели, которая была разрушена только наполовину. Сверху цитадель представляла собой лабиринт двориков и крытых переходов, кладовых и шатров, кишмя кишащих людьми всех возрастов, занятыми своими делами, точно пчелы в улье. И тем не менее как мало отделяло их от скелетов в башне-усыпальнице! Сколько еще лет было отпущено вон тому мужчине за воротами цитадели, который гнал свое стадо через кусты? Тридцать? От силы сорок? Да жизнь ли это вообще?

Ну-ка, посмотрим, подумала она.

В следующее мгновение что-то незримое напугало овец. Испуганно блея, они бросились врассыпную. Выбранившись, мужчина принялся бегать за ними, пытаясь кого лаской, кого силой согнать обратно в кучу.

Внезапно мужчина почувствовал, как кто-то дернул его за головной платок. Он прижал его к голове ладонью, но в следующий миг его снова дернули, на этот раз за край длиннополого одеяния. Он вскинул посох и стремительно обернулся, но в пустыне не было ни души. На шее у него висел железный амулет; он схватил его и направил на незримого врага.

– Отведай-ка железа, несчастный! – выкрикнул он.

Воздух перед ним странно замерцал – и вдруг из ниоткуда появилась обнаженная молодая женщина. Протянув руку, она сорвала амулет у него с шеи и забросила подальше. А потом так же неожиданно, как и появилась, исчезла.

Овцы снова бросились врассыпную, но на сей раз пастух не стал пытаться их поймать, а сам тоже развернулся и побежал.

Джинния с улыбкой провожала его взглядом. Возможно, в Пальмире отродясь не водилось никаких ужасов; возможно, Сулейман Поработитель никогда здесь не правил. Да, в конце-то концов, какая разница? Пусть эти россказни и дальше отпугивают ее сородичей. А правда заключается в том, что никаких чудищ тут нет – кроме нее самой.

Тише, дитя, прошептала она, а не то изгнанная джинния найдет тебя и схватит железными пальцами!

* * *

Секретарша приемной комиссии Учительского колледжа оказалась хромой бесцветной женщиной, если не считать красного носа, который она то и дело промокала платком.

– Прошу прощения, – сказала она, – в это время года я всегда болею. Итак, чем я могу вам помочь, мисс Леви?

Женщина, сидевшая с другой стороны стола, разглядывала фотографии, висевшие на стене. На всех было запечатлено практически одно и то же: группа молодых мужчин и женщин в черных мантиях и шапочках с кисточками, выстроившихся в несколько рядов на мраморных ступенях. Женщина повернулась к секретарше, и, немного поколебавшись, поправила:

– Миссис Леви, с вашего позволения.

Секретарша удивленно покосилась на руки женщины.

– Мой муж скончался несколько лет назад.

– Ох, какая трагедия. Мне так жаль, моя дорогая. – Она пригляделась к лицу женщины: та никак не выглядела даже на тридцать. – Прошу прощения, но вы, судя по всему, вышли замуж совсем девочкой.

– Да, мы оба были очень молоды, – сказала миссис Леви. – Он умер практически сразу же после того, как мы поженились. Он был социальным работником.

Секретарше представилось, как эта женщина самоотверженно ухаживает за угасающим мужем в тесной квартирке на чердаке где-нибудь в Нижнем Ист-Сайде.

– Я просто не представляю, что вам пришлось вынести. Примите мои соболезнования.

– Спасибо, – тихо отозвалась женщина.

– Ладно, – произнесла секретарша, не очень понимая, что говорить дальше. – Почему бы вам не рассказать мне, что привело вас сюда?

– Меня очень заинтересовала ваша программа подготовки учителей домоводства.

Секретарша кивнула.

– Я могу дать вам экземпляр нашего информационного буклета…

– У меня уже есть. – Женщина извлекла из сумочки пухлый конверт с печатью Учительского колледжа. – Я изучила его от корки до корки. Там сказано, что все поступающие должны иметь полное среднее образование, однако в определенных случаях могут быть сделаны индивидуальные исключения.

Она открыла буклет на соответствующей странице. Нужный абзац был подчеркнут карандашом.

Секретарша вздохнула про себя.

– Моя дорогая, прежде чем перейти к этому вопросу, нам необходимо взглянуть на ваше резюме и оценить, обладаете ли вы необходимым опы….

Женщина немедленно достала из сумочки лист бумаги и положила его на стол.

– О. – Это было аккуратно отпечатанное на машинке резюме некоей Хавы Леви, проживающей на Элдридж-стрит. Родилась в прусском городе Конин, никакого формального образования не получила – удивительно, как она вообще смогла прочитать буклет, – в настоящее время работает в пекарне Радзинов на Аллен-стрит. «Ответственная за наем и обучение», было написано там. – Это значит, что вы обучали других пекарей? – уточнила секретарша, указывая на эту строчку.

Женщина кивнула.

– Да, мы наняли новых девушек, и пришлось всему учить их с нуля. Несколько лет назад пекарня расширилась, и мой наниматель назначил меня ответственной.

– И каким образом вы справились с этой задачей?

Рассчитывать на то, что она придерживалась педагогического процесса, разумеется, стоило едва ли.

– Поначалу я учила их одному рецепту за другим, точно так же, как училась сама, – сказала женщина. – Но это оказалось слишком неэффективно, тем более что мне требовалось обучить трех молодых женщин одновременно. Я поняла, что методы нужно менять, и применила… видимо, это называется педагогический подход?

Секретарша захлопала глазами.

– Да, так это и называется. Продолжайте, пожалуйста.

– Я решила начать с изучения не самих рецептов, а базовых техник и принципов, которые лежат в их основе. С азов, так сказать.

Брови секретарши всползли еще выше.

– И что же это были за азы?

– Возьмем для примера дрожжевой хлеб. Недостаточно просто сказать, что тесту нужно дать подняться на протяжении определенного времени, после чего его требуется обмять, прежде чем снова вымешивать. Как оно поднимается? Зачем его необходимо обминать? – Если раньше поза миссис Леви была достаточно напряженной, то теперь она оживилась и даже принялась жестикулировать, показывая, какой формы должна быть буханка и каким образом складывают тесто. – После того как я объяснила им, какую роль играют дрожжи, они стали гораздо чаще замечать, когда тесто плохо поднималось из-за недостаточной активности дрожжей. После этого у нас практически до нуля сократились потери теста в виде отходов.

Она улыбнулась, скромно гордясь своими достижениями.

– Это весьма похвально. – В этой женщине было что-то странное – то ли то, что она очень редко моргала, то ли четкость ее формулировок, которая в сочетании с акцентом давала почти комический эффект. И тем не менее секретарша с каждой минутой чувствовала себя заинтригованной все больше и больше. – Однако могу я спросить – зачем вам наша программа, если вы уже и так достигли такого успеха в вашей пекарне? Мне кажется, у вас врожденный талант. Возможно, в один прекрасный день вы даже могли бы открыть собственную пекарню.

Ведь это подошло бы ей куда больше, разве не так? На курсе обучения домоводству было некоторое количество молоденьких евреек, но все это главным образом были дочери коммерсантов и адвокатов, а не девушки из бедных кварталов. Конечно, миссис Леви имела полное право хотеть для себя лучшей доли, но куда милосерднее было мягко отговорить ее от этой затеи.

По лицу миссис Леви промелькнуло обеспокоенное выражение. Кажется, она собиралась с духом, призывая на помощь всю свою решимость.

– Могу я быть с вами откровенной?

– Ну разумеется, – слегка настороженно ответила секретарша.

– Вы задали мне вполне резонный вопрос: зачем поступать в Учительский колледж, если я уже добилась успеха в профессии пекаря. Но именно этот успех побудил меня найти вашу программу. Позвольте мне рассказать вам одну историю. Когда я только прибыла в эту страну, я была совсем юной, одинокой и довольно испуганной. Но хуже всего было то, что у меня не было цели. А потом один… один мой друг, старый раввин, который принял мою судьбу близко к сердцу, дал мне «Сборник рецептов Бостонской кулинарной школы».

Секретарша одобрительно кивнула.

– Это настольная книга на моей собственной кухне.

– Тогда вы поймете, какую поддержку мне оказал труд миссис Фармер. Каждый рецепт словно говорил мне: отложи пока все остальное в сторону. Сосредоточься на чем-то одном. Отмерь этот ингредиент. А теперь сделай следующий шаг, а потом следующий за ним. И с каждым шагом я продвигалась вперед. Сейчас, когда я оглядываюсь назад, это кажется абсолютно несущественным достижением, но ничто не сравнится с тем мигом, когда я впервые достала из духовки свежеиспеченный кекс. Казалось бы, сущая мелочь, но она дала мне огромную уверенность. И теперь я хочу помочь другим обрести такую же уверенность. Поэтому, можете не сомневаться, если мне дадут такой шанс, я его не упущу. Я вложу в это всю свою душу.

Эта речь неожиданно тронула секретаршу. Женщина ожесточенно высморкалась.

– Что ж, моя дорогая, – сказала она, – у вас определенно есть мотивация. Но вы задумывались о том, из каких средств будете оплачивать обучение? Конечно, есть стипендии, но…

– Мне не нужна стипендия, – сказала миссис Леви. – Я способна сама платить за обучение.

Секретарша изумленно воззрилась на нее.

– За весь курс?

– Если нужно, я могу внести всю сумму сразу, – сказала женщина. – У меня отложено достаточно.

Секретарша закашлялась.

– Боже правый. Аплодирую вашей рачительности. И да, я полагаю, что мы сможем принять вас на основании вступительного экзамена.

Женщина просияла.

– И если я его сдам, то смогу приступить к учебе уже в зимнем семестре?

– Давайте не будем забегать вперед, моя дорогая.

Секретарша вынула из ящика бланк, озаглавленный «Заявление о приеме на обучение в исключительном порядке», написала наверху «Леви Хава» и нашла графу «Особые обстоятельства, могущие служить основанием для приема на обучение в обход установленной процедуры».

– Миссис Леви, – произнесла она подчеркнуто нейтральным тоном, – вы можете сказать, что вынуждены были покинуть вашу родину по политическим мотивам?

Женщина заколебалась, на лице ее появилось неуверенное выражение.

«Просто скажи „да“», – подумала про себя секретарша.

– Да, – произнесла миссис Леви.

Секретарша удовлетворенно кивнула и вывела на бланке: «Кандидатка приехала в США, спасаясь от преследования в Европе, и стала вдовой в молодом возрасте, обладает значительной природной одаренностью и во всех отношениях делает честь своей нации».