Текст книги "Архив Тирха. Коготь Кулфины. Том 1"

Глава 12. Перо Ветрогора

Шрамом на бледном азуре белели крылья Ветрогора. Старейший из громовых птиц парил в бездне, лишённой звёзд и облаков.

Осколок, вспоровший время и бытие. Песчинка, застрявшая в трещинке мира. Слово, отпущенное на свободу.

На миг он нырнул так глубоко, что сам Дархи Тау потерял его из виду.

Невесомый океан. Пелена бесконечности. Пленяющая пустота.

Небо было всем, но и ничем одновременно.

Опрокинутая чаша, не имевшая края. Дух, лишённый тела. Призрак, которому не суждено исчезнуть. Незримое существо, умевшее лишь плакать и дышать. И дыхание его было ветром.

Ветрогор моргнул и вынырнул, вдохнул полной грудью, так что свет Орта серебром перекатился по перьям. Чуть дрогнув, могучие крылья уловили касание ветра. Первые отзвуки знакомой мелодии искрами пронеслись по телу и сорвались с хвоста.

Мелодия нарастала и обволакивала. То пел Поток. Пела сама жизнь. Старейший вслушивался, покорялся и принимал. Небесное течение несло его и шептало истории. И в этом голосе он различал пение друзей-ветров. Лишь неопытный птенец считает, что ветер безлик. Нет, ветер, как океан, полон оттенков и тонов. Может быть, когда-то воздух и вода были едины – прежде, до того, как между ними встала стеной твердь. Но не было сомнений, что там, в глубинах Овару, дуют похожие ветра и парят птицы, лишённые перьев. Иногда он видел их в жидком изумруде, а порою летел вместе с ними, отделённый лишь брызгами золотого Ока на мантии океана, чувствуя соль их бытия. Молчаливо неслись они, словно тени друг друга, каждый в своей стихии, как жизни сросшихся душ, отправленные в путь по разным мирам.

Каждый раз Ветрогор боролся с искушением устремиться вниз и открыть новое небо. Сокрушить барьер, влиться в стаю и стать частью её. Но замирал у самого края, зная – ещё не время. Однажды, но не сегодня. Придёт час последнего полёта, его подхватит первейший из ветров и унесёт в Поток, связующий миры. И как всякая громовая птица до него, познавшая тысячи ликов Орта, он пробьёт тонкую грань, точно скорлупу. Мир перевернётся, даруя ему новое неизведанное небо и мелодии, отзвуки которых бередили душу, а слова ускользали и таяли. И там, в запредельном, его будут ждать предки, чтобы вновь научить летать.

А пока… Ветрогор прислушался к Потоку в попытке нащупать ветер и завести с ним разговор. Он любил эти беседы: лёгкие, как воспоминания старых друзей о совместном. Любой ветер был отличным рассказчиком и не задавал вопросов, а старейший из громовых птиц умел слушать и любил находить ответы.

Сегодня крылья покоились на Хаа-Наа-Тару – так зовётся дыхание пустыни, летящее с юга. Ветер, вбирающий жар Мэй, наполненный маревом дюн. Сухой, колкий, острыми песчинками бросающий слова. Однако Хаа – это добрый друг: никогда не обернётся он штормом, не затянет вихрем под воду и не сменит направление, выламывая перья. Но сегодня Хаа принёс тревожные вести: запах железа, каменное эхо птичьего крика и обрывок чёрного пера. Ветрогор вздохнул, и вырвавшееся сожаление стало частью Хаа. Хаа принял печаль и тревогу старейшего и подставил свои объятья.

Ветрогор позволил другу нести себя на север, а сам прикрыл глаза и погрузился в чертоги воспоминаний. Они были подобны нескончаемому молчаливому птичьему базару – сплошь золотистая стена песчаника и тёмные провалы гнёзд. В каждой расщелине – круг плетёных трав, а в нем ни единого яйца, лишь перья памяти. Сотни лет полёта и мириады отпечатков мира. Будто огромный Архив, а он – его единоличный Хранитель, Страж и Визитёр.

Он опустился у чёрной пасти былого, червоточины памяти, и принял образ тхару – худого высокого старца в плаще из крыльев. Сгорбившись под грузом времени, он протиснулся внутрь. Когтистыми пальцами нащупал огнецвет, и бледный свет растёкся по пористому камню. Старик провёл узловатой рукой – стены Архива истончались, внутри них выедали ходы немощь тела и разума. Ещё немного, и песчаник обратится в песок, коридоры и камеры начнут крошиться, перегородки – рушиться, внося хаос, погребая прошлое. Ветрогор вздохнул, мирясь с неминуемым, и смахнул паутину забвения, продвигаясь вглубь. Старик пригнулся, избегая тонких хоботков свисающих с потолка: щупальца утраченного жалили больно, впрыскивали отравляющий яд сожаления. Пройдя коридор, Старейший остановился возле груды годов, холодным гнездом покоящейся на камнях.

Давно он не заходил сюда, сколько ж барахла накопилось! Раньше он был аккуратнее, заботился о чертоге, держал в чистоте. В каждом ослепшем глазу ночи наводил порядок, архивировал, когтистыми пальцами перебирал перья былого, иногда унося самые памятные из них в особые каменные кельи и развешивая на нити времени, как сушёную рыбу. Иногда, чтобы вновь пережить утраченное, он ел их, тщательно пережёвывая, зная, что через время обнаружит их на своём плаще – прорезанными, обновлёнными и чуть иными.

Сколько он не заглядывал сюда? Как долго предпочитал обсасывать одни и те же воспоминания, пока они вовсе не теряли вкус?

Старик вновь вздохнул, сердясь на себя. Теперь придётся наглотаться пыли.

Ветрогор втянул запах, исходивший от гнезда: да, он не ошибся. Каждый полёт пах своим ветром и временем – он был на месте. Когтистые пальцы выдернули из плаща перо-обещание. Смолянистое, с радужным переливом – стоит лишь капле света коснуться его, и оно взыграет радугой на бархате ночи. Ещё не сброшенное, лишь недавно проросшее. Теперь очередь гнезда. Когтистые пальцы бродили по связкам, острые птичьи глаза вглядывались, пока не заметили лиловую искру: крохотное пятнышко в мозаике жизни. Точка начала или конца. Ветрогор, не решаясь коснуться, наклонился так близко, что от его дыхания перо затрепетало. Вот оно тут, на самом краю очередного витка. Ещё не успело провалиться в глубины, не смешалось с другими и не натянуло запах истлевших воспоминаний. Старейший поднял его и всмотрелся, поднёс к перу-обещанию…

Впервые за долгое время Архив услышал его радостный смех – краткий, хриплый, ликующий. А после старик покинул пещеру, взобрался на самый высокий пик скалы и потянулся, встряхивая плащ и разминая полые кости. Он сел на край обрыва, вытянув длинные босые ноги в пасть пропасти, и позволил пустоте лизать пятки. Пернатый плащ мантией лёг позади, мешаясь с жухлой травой.

Всё было готово, но Старейший медлил. Он крутил смоляное перо-обещание в руке, то ли любуясь переливами, то ли борясь с сомнениями. Ему нравился маленький чёрный странник. Хоть и был он оседлый, как продавленное веками и ветрами плато, но его острый ум открывал новое. Его преданность бескрылым была глупа и наивна: что могут рассказать о бытии те, кто привязан к земле? Грезящие о свободе, которую им не суждено вкусить. Цепляющиеся за облака в своих неуклюжих толстокожих скорлупках…

Но вот его вопрос… вопрос вызвал любопытство, прошёлся щекоткой по нёбу, да так, что искры тока вспыхнули в засыпающем разуме. А такого с Ветрогором не происходило уже давно. Очень давно.

И теперь ответ был в его руке.

В предвкушении Старейший поднял нижние веки, закрывая глаза, и положил перо с лиловым пятнышком на язык.

Вкус соли и заката, брызги текучей мелодии и шёпот Белого камня, который уже не помнил, что был горой.

И что-то ещё. Ноты другой стороны. Песня запределья!

Перо растворилось на языке.

Корабль без осколков. Пламя без огня. Тхару без следа.

* * *

Когда Ветрогор открыл глаза, он знал, что держит верный путь. Не зря он доверился Хаа. Пока разум бродил по чертогам, ветер нёс тело туда, где проросло это маленькое перо, окрашенное пламенем Тирха.

Впереди сверкнули кости земли – тонкие безжизненные хребты на воде. Оторванная подошва расколотой суши, которая обрела крылья и устремилась в небо, когда ещё дед Ветрогора был яйцом. Хаа передал крылатого друга своему брату Аль-Наа, кроткому ветру, что прячется среди рёбер Силурии, проносится сквозь тёмные влажные гроты и заставляет камень тоскливо протяжно петь. Его называют Ветром Печали, Чёрным Потоком и Шёпотом вдов, ведь это он наполняет паруса кораблей, неся их на рифы, а несчастных влюблённых ласково подталкивает к обрыву, обещая избавляющий полёт, но даря лишь погибель. Ветрогор знал, что Аль-Наа с удовольствием вывернет его крылья, и потому нехотя покинул Чертоги, сосредоточившись на полёте. Но зуд в клюве не исчез, и теперь к нему добавился привкус чего-то особенного, того, что умудрилось спрятаться от его взора, хоть и было перед глазами.

Глава 13. Гнев Оратуса

– Отвечай, Бина! – крикнула Ашри и схватила торговца за плечи так крепко, что кончиками пальцев ощутила стежки вышивки на ткани.

Бист дёрнулся, как тряпичная кукла, и на миг Ашри испугалась, что его голова отвалится. Глаза торговца бегали, упорно не желая остановить взгляд на элвинг. Даже искра, что вспыхивала в них, гасла быстрее, чем Ашри удавалось ухватиться за неё. То и дело светлые охристые глаза Бины накрывала пелена, и туман стирал всякое узнавание. Ашри зарычала, сжала пальцы и… они увязли в чём-то густом и тягучем! От омерзения она отшатнулась, почти выпустила свою жертву из рук.

– Не отпускай, – голос Клыкаря заставил её вспомнить. – Он нужен нам.

И поборов отвращение, элвинг вновь затрясла искусно сотканный морок. Она видела морщинки на лице, лопнувшие кровавые чёрточки в глазах, почти ощущала дыхание биста. Если бы руки не вязли в теле торговца, как в желе, она не усомнилась бы, что перед ней живой тхару из плоти и крови.

Но это была лишь иллюзия, сплетённая гиблым местом. Всё окружающее было мороком. Вот только Ашри знала, что крамкин не существует без страха – он лишь тёмный двойник. А значит, и торговец перед ней был не просто плодом воображения, он был вытянут Оратусом из реального Бины. День назад это был живой тхару с прошлым и настоящем. Его зад трясся на гваре рядом с Ашри и Клыкарем. Он преодолевал пески Мэй, у него была цель, жизнь… Хоть элвинг и не помнила, как звучал его голос, не могла выудить ни одного чёткого образа своего недавнего попутчика, она не сомневалась – как и те два наёмника, как она сама и Грав, торговец был реален.

– Что ты видишь? – не теряя надежды, Ашри пыталась пробиться сквозь слои наваждения и докричаться до пленника башни.

Она сама не знала, от чего не бросает тщетных попыток. Лишь щекочущее разум предположение, зудящее предчувствие где-то на кончиках пальцев. Если камень Оратуса имел связь с разумом, то открытый канал должен работать в обе стороны! Не мог Бина раствориться без остатка. А раз так – она просто обязана добраться до его искры! Ведь она умела это! Умела проникать в разум и находить страхи. Бездна внутри неё чуяла тёмные пятна в душах других и ловко вытаскивала, творя кошмары. Прикосновение Бездны – проклятый дар её силы. И сейчас Ашри впервые за всё время рассчитывала лишь на него.

– Он уже морок. – Грав был рядом – в одной руке топор, другая на её плече. – Обернись, посмотри на гобелен.

Ашри повернулась. Там на полотне обозначился новый сотрапезник, нити сплетали образ торговца, вписывали в канву на глазах элвинг, и это было до ужаса жутко. Девушка судорожно сглотнула, как никогда остро чувствуя тепло руки на своём плече и безмерно благодарная, что в этом кошмаре есть за что ухватиться. Клыкарь держал её в этом мире. Они были в одной реальности, и пусть реальность эта хоть трижды ложная – вместе они найдут выход.

Клыкарь чуть сильнее сжал плечо элвинг, выдёргивая из раздумий.

– Как только они ринутся в атаку, мне придётся тебя отпустить, – он кивнул на оскаленные морды подавальщиков, мерцающие в клубах тьмы, и встревоженно посмотрел Ашри в глаза. – Ты понимаешь? Мы окажемся каждый в своей иллюзии.

Ашри, стиснув зубы, кивнула. Как же она жалела, что не может мысленно общаться с тхару. Слова царапали глотку, застревали, не желая срываться с губ:

– Понимаю, – Ашри дёрнула головой, словно вытряхивая из себя ответ. – Но без него нам не выбраться, ты сам говорил.

– Открою тебе один секрет, – Клыкарь перехватил топор. – Я иногда ошибаюсь.

Ашри хотела улыбнуться в ответ, но не успела. Камень под ногами вздрогнул, воздух завибрировал, невидимая волна прокатилась от стены к стене. Мгновение тишины – и хлопок. Словно что-то лопнуло. Будто последняя песчинка упала в часах предназначения, оглушив мир.

Подавальщики бросились в атаку. Грав поймал взгляд Ашри, прочёл в нем сомнение и беззвучно выдохнул:

– Я найду тебя.

* * *

Как только обе руки биста сомкнулись на рукояти топора, мир раскололся. Исчезли столы и скамьи, пропали безвольный Бина и элвинг, трясущая его изо всех сил. Чёрная копоть заволокла пол зала, тени пожрали стены. Все ориентиры были утрачены. Морок клубился, меняя реальность, пока тьма не обнажила шесть звериных оскалов. Блеснули ножи.

– Все на месте, – Клыкарь пересчитал противников и кровожадно ухмыльнулся.

Он легко уклонился, рубанув первого. Топор рассёк морок наискось от плеча к рёбрам. Обескровленными кусками гнилой плоти тело осело и превратилось в золу.

– Не зря дед Громлирог говорил, – прорычал Грав, отсекая второму монстру руку с зажатым в ней тесаком. – Что закалённый металл не боится тварей. – Ещё удар. – По любую сторону бытия.

Выверенным движением Клыкарь снёс ещё одному голову, угодив точно в зубастую пасть. Глаза твари продолжали вращаться, пока зубы не коснулись пола, и иллюзия не осела кучкой пепла.

– А если придётся, то и ветви Мирдреву обрубит, – Грав крутанул топор, и сажа осыпалась с лезвия.

Чёрные крупинки, похожие на эбонитовый песок – вот и всё, что оставалось от монстров. Но Клыкарь чувствовал, как эта зловещая пыль оседает на нём, прилипает, пытается залезть в глаза, в нос, в рот… В разум…

Мотнув головой, Грав сосредоточился на противнике. Оставшиеся три морока сбились в кучу, скрипя зубами и покачиваясь в едином ритме. Тусклый зеленоватый свет витал вокруг биста, призраком скользил по лезвию топора, заставлял чёрный пепел трепетать. Клыкарь с трудом удерживал внимание на враге, огромным усилием воли не поддаваясь этому пленительному мерцанию. Но взгляд то и дело ловил одинокую крупинку, витающую в потоке свечения, сердце замирало, пытаясь постичь её суть, разум прилипал, как муха в сладкой ловушке. И тогда Грав закрыл глаза, обратившись в слух. Он сделал глубокий вдох, напомнил себе, что и кто стоит на кону, скинул оковы и распахнул веки. Чёрный пепел не успел осесть, но его танец больше не пленял разум биста. Теперь Грав видел то, что пытался укрыть Оратус, и от этой картины волоски на затылке встали дыбом. Ужас наполнил песком горло.

– Орхи ж вам в круп…

Два подавальщика соприкоснулись боками и будто оплавленный воск начали врастать друг в друга. Одно тело поглощало второе, пока из бесформенной массы не родилось нечто, что даже в кошмарном сне было сложно представить.

Перед Клыкарем стояло существо, чей торс выворачивался и опирался на две пары ног. Рёбра пробили плоть и торчали рядами рогов, с нанизанными ошмётками кожи, плоти и ткани. Из плеч до самого пола тянулись руки, вот только вместо кистей и пальцев были те самые тесаки, которые пару мгновений назад держали подавальщики. Ножи вросли в тело, став его частью, и конечности напоминали лапки чудовищного насекомого. Каждое прикосновение – удар металла о камень, мерзкий царапающий лязг, вгоняющий в ужас. Метаморфозы продолжались, и вот голова монстра вытянулась, стала звериной. Пасть от уха до уха получила два ряда игл-зубов. Четыре глаза, словно бусины, раскатились по всему «лицу», набухли алыми карбункулами и горели тусклым огнём. А оттуда, где должны были быть уши, выросли жвала, заканчивающиеся когтистыми пальцами.

– Орхи дери, – прошептал Грав, отступая на шаг. – Не знаю, кто тебя придумал, но такой дряни в моей голове точно нет!

Должно быть, Оратус за столетия поднаторел в создании мороков. И объяви кто конкурс на самую больную фантазию, первый приз за исчадие Дартау ему явно был обеспечен. Попробуй теперь развидь это!

Клыкарь стиснул зубы, напоминая себе, что всё это – лишь иллюзия, подобная сну. Что, в сущности, нет разницы – рубить монстров с двумя ногами или с четырьмя. Да пусть хоть изо рта у них эти ноги! Или руки…

Существо повело плечами, словно разминая только что собранные кости. Но где третий из оставшихся? Грав прищурился и заметил, как среди клубов чёрного тумана скользнула тень.

Клыкарь выхватил нож и метнул – не хватало, чтобы ещё один присоединился к этому анатомическому безумию. Но лезвие прошло сквозь морок, не причинив тому вреда. Рана затянулась, как туман смыкается за спиной путника. Грав ругнулся, боясь представить, какое нечто его ждёт, но, вопреки ожиданиям, подавальщик скользнул в тень, рассёк её тесаком и шагнул в образовавшуюся прореху. На миг в разрыве пелены Клыкарь увидел Бину и элвинг.

Грав похолодел – Оратус прочёл его. Его самый большой страх был не за себя самого. Сердце бешено забилось. Клыкарь бросился в брешь между иллюзиями, но его путь преградил росчерк стали. Бист увернулся от монстра и откатился в сторону. Бросил взгляд на портал: он опоздал – просвет затянулся.

Чудовище взметнуло вверх руки-лезвия и ринулось в атаку.

* * *

Я найду тебя.

Слова горьким привкусом осели в сознании, и элвинг что было сил вцепилась в Бину.

– Ты должен мне помочь!

Элвинг трясла торговца как куклу, но тот лишь смотрел невидящим взглядом перед собой.

Тело биста начало таять. Оратус перекраивал реальность. У Ашри оставались мгновения, прежде, чем она утратит всякую связь с Биной. И как назло, теперь из него и слова было не вытрясти. Он даже перестал мычать.

Неужели лишь общие усилия, её и Клыкаря, удерживали торговца в их единой иллюзии? Если так, то всё пропало! Ей не справиться в одиночку!

Пот выступил на лбу элвинг – вязкий холодный. Отчаяние потянулось к сердцу, руки задрожали.

Не бывать этому! Грав принял удар на себя, чтобы дать ей время.

Ашри зарычала, сдёрнула с рук перчатки и со всей силы ударила ладонями в грудь торговца. Искры пламени прошли сквозь тело Бины, вырвались лучами из спины и втянулись обратно. Оратус припал к лиловому огню, жадно втягивая его силу. Перед взором Ашри замелькали картинки: обрывки барельефов, выщербленные камни стен, вытертые тысячами шагов коридоры башни, гладкие ступени незнакомых лестниц… Искры сочились, складываясь в пульсирующий ручеёк, и огненная змейка прокладывала путь по чреву Оратуса, устремляясь всё глубже и глубже. Ашри закрыла глаза и направила своё сознание вслед за потоком. Если где-то там ещё есть отпечаток тхару, прикосновение Бездны его отыщет. И за мгновение до того, как проклятый дар выжжет разум торговца, элвинг увидит его глазами место и путь. Главное – не позволить Оратусу выпить себя до дна, оставить силы, чтобы вернуться. О том, что её направленное пламя, если достигнет цели, то вряд ли оставит Бине шанс на спасение, Ашри старалась не думать. Она вообще смутно понимала, почему этот торговец так ценен, но чутьё подсказывало – он ключ к их спасению.

Как уже бывало и прежде, Ашри оказалась в тёмном тоннеле, где единственным источником света была светящаяся лиловая нить, вытекающая из её ладони и убегающая вперёд. Но сейчас всё было иначе. Не она направляла поток, а кто-то вытягивал этот поток из неё. Живот скрутило, перед глазами заплясали чёрные точки, мышцы напряглись, а вены вздулись так, словно ей под кожу запустили змей. Ноги подломились, и девушка рухнула на каменный пол. Оратус ликовал, поглощая её. Бездна вырвалась из глаз элвинг, лицо исказила маска боли. Но за этой болью было ещё что-то. Нечто запредельное. То, что было древнее Оратуса. Сама Бездна. Элвинг сжала кулаки и поднялась. Теперь Пламя было канатом, и, держась за него, Ашри вернулась. Взгляд прояснился, она сделала шаг, другой и перешла на бег. У неё было мало времени. Если не успеет вернуться, то навсегда застрянет в руинах Оратуса.

Камень слоился, расступался сам собой. Лестницы ползли, перестраиваясь. Свод то отступал, теряясь во мраке, то падал так низко, что сам воздух сжимался и становился плотным. За поворотом Ашри остановилась и перевела дух. Неожиданно она оказалась в лесу, но присмотревшись, поняла: растущие из-под земли узловатые стволы, которые она приняла за деревья, никогда не были живыми. Они не ведали цветения и шёпота листвы, никогда не приносили плодов. Это были кости земли: покрытые наплывами камни устремлялись вверх, причудливо срастаясь и преграждая путь. Изгибы, переплетения, тонкие каменные лезвия лабиринта. Аккуратно элвинг протискивалась, боясь пораниться об острые грани, и её собственный огонь отражался, порождая всполохи и ложные образы.

«Словно меж зубов щербатого монстра Каахаваарны», – подумала Ашри, проскальзывая в очередной зазор, и отшатнулась – внутри камня что-то было! Сердце бешено забилось. За матовой стенкой дымчатого кристалла проступали очертания высоких скул и закрытые веки глаз. Ноздри еле заметно трепетали. Кто бы там ни был – он дышал! Нить пламени натянулась, зазвенела, и элвинг повиновалась зову, продолжив путь. Но теперь по обе стороны на неё смотрели спящие лица. И чем дальше продвигалась Ашри, тем неистовее вращали глазами под сомкнутыми веками запечатанные в камне души. Они раздували ноздри, втягивая запах чужачки сквозь стены своей темницы, и щерились, обнажая мелкие острые зубы. Замурованные призраки безмолвно звали её по имени, и шёпот шуршал в голове Ашри, путая мысли, перемешивая их, как опытный фокусник на базаре крутит стаканчики перед публикой.

Лес застывших душ, казалось, был бесконечен. Острые пики камня вырастали ряд за рядом, один лик сменял другой. «Из пасти Каахаваарны лишь один выход», – горько усмехнулась Ашри, и тут же одно из воспоминаний коснулось её разума. Оно поднялось из тёмных глубин памяти, блеснуло и ускользнуло, словно рыбка в мутной глубине. Ашри улыбнулась призрачной, еле уловимой улыбкой, ощутив, как круги, пущенные памятью, тронули истерзанное сознание. Элвинг нырнула в тихие воды былого, надеясь, что там, глубоко внутри нет шторма, рвущего на части разум.

* * *

– Под тёмными водами, обласканными Хаа, в холодном мраке Овару, скользит Каахаваарна… – Лоода очертил рукой полукруг. Пальцы сомкнулись, приняв морду чудовища, о котором рассказывал пират, а увитая татуировками рука так плавно перетекла, что все рисунки ожили, превратившись в змею.

В жестяной бочке на палубе горел огонь. Любопытное янтарное пламя тянулось к собравшимся, иногда подхватывая и жадно глотая кинутые косточки. Потом Ашри узнает, что и у этого негасимого огня тоже есть имя и история, но сейчас она чувствовала себя чужой, держалась в стороне и изо всех сил хмурилась, так что лоб онемел. Руки её были скрещены на груди, ноздри раздуты – прям волчонок, готовый или бежать, или кусаться, и от сомнений всё больше злящийся на свой виляющий хвост. А будь у элвинг хвост, он бы точно вилял – так ей хотелось услышать историю, что лилась под светом звёзд и в шёпоте моря, обретала плоть, вырываясь из горла биста, сплошь покрытого узорами. Ашри жадно ловила каждое слово сказки, крепкой сетью сплетавшей этих странных тхару в одну не кровную, но крепкую семью.

Лоода был мастер будить уснувшие истории, как он называл были и небылицы племён, в которых ему довелось побывать. И не было места, из которого он бы не вернулся весь увешанный байками, как псина репейниками. Истории липли к нему, а он – к ним, и разлучить их было невозможно. И пусть он хоть сто раз рассказывал об одном, каждый раз слова сплетались чуть иначе, звучали по-другому, история пробуждалась по-новому!

– Ни один день не похож на прошлый, ни один шаг не попадает в тот же след. Никто не может прожить свою жизнь дважды, так с чего бы истории окаменеть? – говорил Лоода. – Чтобы это произошло, время должно остановиться! Дархи Тау должен поплыть вспять, да и то неизвестно, захочет ли он плыть обратно тем же путём.

Лоода смеялся, и даже его смех был всегда разным.

Если бы спустя много лун и восходов Орта Ашри кто-то спросил, что держало её на Чёрном Драконе так долго, она бы ответила – байки Лоода. И не соврала бы.

Не первую ночь она выбиралась на палубу. Вот только вместо того, чтобы, как обычно, найти укромный уголок, из которого видно лишь бескрайнее ночное небо, элвинг зачарованно пошла на свет павшего огня. Она украдкой наблюдала за этой странной разношёрстной компанией головорезов, убийц и чудовищ. Все они в этот миг были похожи на детей: затаив дыхание, глотали каждое слово рассказчика. Слова эти вспыхивали искрами в десятках пар глаз, и казалось, что даже сами звёзды тускнели в сравнении с ними.

На закате корабль отчалил от Архипелага. Пополнив запасы, подобрав увешенного историями и пузатыми глиняными бутылками Лоода, Чёрный Дракон направился к солёным пустошам. Цук шёл на поправку. Остров Серпа растворился в Овару, а пепельная птичка осталась на чёрной палубе корабля вольного народа. Никто не сказал ей ни слова. Никто не обратил внимания. Ничего не изменилось.

Ашри куталась во мрак, не издавая ни звука, но не сомневалась, что Ворон заметил её. Да и не только он. Но вновь ничего не изменилось. Голоса не стихли, смех не сменился шёпотом, не блеснули холодом ни взгляды, ни ножи.

– Каахаваарна была под стать своему имени. – Лоода принял пузатую бутыль, сделал глоток и передал дальше. – Длинная змееобразная рыбина, что способна обвить корабль…

– Пошла б на ремень нашему Малышу, – крикнул худой, точно прут, бист с торчащими клочками огненно-рыжей шерсти.

Все рассмеялись, а толстяк, выглядящий среди прочих, как шад лау среди гваров, похлопал себя по необъятному брюху.

– Рыба с тысячью зубов хранила секрет, – Лоода почти шептал, и все вокруг затаили дыхание, словно дети. – Одного зуба у неё не было! И если тот, кто окажется в её пасти, успеет отыскать лунку и укрыться в ней – он подчинит себе Каахаваарну и станет королём океана!

В этот самый момент пузатая бутылка, ходившая по кругу, вдруг оказалась под носом элвинг. Сама того не заметив, она оказалась среди пиратов, и огонь из бочки заглядывал ей в лицо. Ашри робко приняла бутылку. Её брови скакнули вверх, но тут же вернулись обратно, ещё сильнее сойдясь к переносице. Задержав дыхание, она решилась и сделала глоток. Внутри тут же вспыхнул огонь – словно в глотку осиное гнездо сунули. На глаза навернулись слёзы, но она смогла отдать бутыль с отравой и даже осталась жива. Чья-то тяжёлая рука хлопнула её по плечу, кто-то протянул сушёный фрукт, название которого она не знала. А после каждый подходил к ней и клал руку на плечо. За пеленой накативших на глаза слёз девочка не видела лиц, но чувствовала на своих плечах огромные лапища и дружеские хлопки.

Пепельная птичка сделала выбор, и корабль принял её.

Когда она пришла в себя, оказалось, что прослушала главное: какой дурак решился полезть в зубастую пасть монстра…

И вот теперь Ашри сама оказалась в пасти Каахаваарны и искала пусть не славу владычицы морской, но путь. Она должна была если не подчинить Оратус, то хотя бы не дать ему себя сожрать.