Текст книги "Наследие последнего тамплиера. Кольцо"

ГЛАВА 38

Разбудило меня монотонное жужжание мобильного телефона. Надо прекратить это надоедливое нытье. Жужжание и без того уже надоело мне, а сейчас разозлило еще больше. Ну кто может звонить в такой час? Кому пришло в голову, что я проснулась? Звонил Артур Буа, желая узнать, хорошо ли я провела ночь. Ночь? Да она до сих пор и осталась для меня именно ночью. Разумеется, поздно легла! Как только рассвело. Нет, тамплиеры приняли меня хорошо. Пообедать вместе? Нет, к сожалению, нет. Что, уже час дня? Простите, но мне хочется спать, позвоните позже. Тут я вспомнила, что отправилась на вербену без мобильного телефона. Ведь Артур собирался позвонить мне и узнать, все ли у меня в порядке. Размышляя о рассвете, о плеске волн и о нагом Ориоле, я задремала. Но проклятый телефон опять зажужжал. И как я не догадалась отключить его? На этот раз звонил возбужденный Луис.

– Я нашел его! – кричал он.

– Что?

– Ключ, ключ, который поможет нам продолжить.

– Что продолжить?

– Этой ночью меня вдруг осенило! Я увидел его совершенно отчетливо. Объяснение этому содержится в письме Энрика. Я сейчас на Кадекес и направляюсь домой к Ориолю. Ты там?

– Да.

– Ну, тогда предупреди его, пока.

Подняв жалюзи, я увидела Барселону. Она купалась в лучах послеполуденного солнца и, как мне показалось, была погружена в более глубокую дремоту, чем в обычный праздничный день. Или это отражало мое собственное состояние. Я приняла душ, и когда спустилась вниз, было уже больше трех часов. Если бы не Луис, я все еще спала бы. Однако я не питала к нему благодарности за то, что он взял на себя роль будильника.

«Дорогой Луис,

Помнишь, когда мы играли с Ориолем и Кристиной в поиски сокровища, я прятал следы в саду дома на бульваре Тибидабо? Это те же самые поиски. Только теперь настоящие.

Будь счастлив вместе с Кристиной и Ориолем.

Твой дядя

Энрик».

Только и всего. В письме, адресованном Луису, сообщалось лишь это. Он громко прочитал его и вручил нам, дабы мы воочию убедились, что читать он умеет. Мы с Ориолем по очереди и детально ознакомились с содержанием письма. В нем не было сказано ничего, кроме этого. Сидя за столом в саду, возможно, чтобы избежать присутствия Алисы или потому, что в детстве сад был нашей территорией, мы молча смотрели на Луиса. Он же взирал на нас так, словно знал или думал, что знает больше, чем мы.

– Не совсем ясно? – спросил он.

Я ничего не понимала, и Ориоль, казалось, тоже. Мы только молча пожали плечами.

– Следы. Он прятал следы в саду, – объяснил наконец Луис. – А какое у него было излюбленное место?

– Камень, образующий устье колодца! – воскликнули мы.

В нескольких метрах от места, где мы находились, есть участок, свободный от деревьев, а посредине этого участка – колодец. Его использовали по прямому назначению в конце девятнадцатого века, когда проточная вода в эту часть города не поступала. Мы же считали его чем-то декоративным. Впрочем, колодец имел некое магическое свойство – небольшой камень устья колодца, расположенный на уровне земли, отодвигался, открывая полость – главную составляющую многих наших игр, связанных с поисками сокровища. Из старших о ее существовании знал только Энрик.

– Думаешь, он оставил там след для нас? – спросила я.

– Конечно! В письме именно об этом и говорится.

– Ну да, – согласилась я. – В письме говорится об этом, если ты хочешь понять его именно так.

– Пошли? – предложил Ориоль, и от одного слова «пошли» у меня защемило под ложечкой. Точно также, как в детстве.

Мы вскочили и, как маленькие, примчались к колодцу. В таких случаях каждому из нас самому хотелось повернуть камень, и Луис, помня об этом, решительно заявил, что на этот раз право отодвинуть камень принадлежит ему. Никто этого права не оспаривал, и он осторожно начал выдвигать камень. У меня неистово колотилось сердце. Наконец, после долгих и досадных проволочек, камень был вынут. Луис сунул в полость руку и, посмотрев на нас, одарил обоих улыбкой. Мне хотелось убить его; многие люди не изменяются с возрастом, вот и он оставался тем же невыносимым толстяком и испытывал наслаждение, когда оказывался в центре внимания.

– Здесь что-то есть. – Луис извлек пластиковый сверток и осторожно развернул его. Внутри были револьвер и записка: «Теперь это уже не игра. Воспользуйтесь им в случае необходимости».

У меня по телу побежали мурашки и возникло предчувствие беды. Это, видимо, было то самое орудие убийства, которое искал комиссар Кастильо. Из этого револьвера были убиты четыре человека, и он снился мне. И Энрик намекал на то, что он может быть снова использован.

Однако оружие не указывало направления поисков сокровища.

– А еще что-нибудь есть? – нетерпеливо спросила я.

Нам пришлось еще раз вынести церемонию поисков, и наконец Луис, рука которого все еще была в полости, произнес:

– Да.

– Ну так вытаскивай это, черт бы тебя побрал, нечего медлить, – взорвалась я.

Луис укоризненно посмотрел на меня, но сделал то, о чем его просили. Он вынул еще одну упаковку, но значительно меньшего размера. В ней находился лист бумаги с такой надписью:

TU QUI LEGIS ORA PRO ME

– Это на латыни, – пояснил Ориоль. – Здесь сказано: «Ты, прочитавший это, помолись за меня».

– Как это соответствует культу рыцарства тамплиеров, – прошептала я.

Мы посмотрели друг на друга. На лицах моих друзей застыло выражение удивления и досады. Энрик просил, чтобы мы помолились за него. И мы исполнили эту просьбу – я со слезами на глазах. Я представила себе, как он прячет револьвер, возможно, испытывая душевные муки и зная, что скоро умрет. Его грехи были так велики, что он нуждался в наших молитвах. Какие чувства владели им, когда он обращался к нам со своей посмертной просьбой? Может быть, чувства безысходного одиночества и страха – из-за того, что сделал, из-за того, что собирался сделать, из-за того, что должно было последовать за этим. Но почему? Что привело его к самоубийству?

– Предлагаю пойти к обедне, – сказал Ориоль, прервав мои печальные размышления.

Когда мы вошли в церковь, еще светило солнце.

Я осмотрела в дневном свете интерьер церкви, которую покинула прошлой ночью. Религиозной экзальтации я не испытывала. Садовая площадка выглядела безмятежной. В ее конце, перед входом, ведущим с эспланады в крытую галерею, стоял крест. Сейчас от него остался только продолговатый обрубок камня. Верхнюю часть он, видимо, потерял во время одной из антиклерикальных смут, столь частых в Барселоне конца девятнадцатого и начала двадцатого века. Как жаль! Хотелось бы узнать, сколько у него было концов. У креста, который красовался на листке с расписанием обеден, как и у других, высеченных на камне в различных местах церкви, их было четыре. Как и у крестов, изображенных на плащах новых тамплиеров.

– Бедные рыцари Христа использовали кресты двух типов, – пояснил Ориоль, когда я выразила недоумение. – Крест с четырьмя концами – это крест патриарший. Так его называют патриархи Иерусалима, Лотарингии и Калатравы. Возможно, он имеет еще несколько названий. Кроме этого креста тамплиеры использовали крест типа «печатка», все его стороны были равными, а концы раздвоены, как на твоем кольце.

– А почему в этой церкви преимущественно кресты тамплиеров?

– Потому что патриарший крест вызывал много споров. Его выставляли напоказ как рыцари ордена Гроба Господня, так и тамплиеры, а временами госпитальеры и, разумеется, рыцари Калатравы. Случилось так, что церковь Святой Анны была в Барселоне средоточием деятельности рыцарей Гроба Господня. Сейчас этот орден пользуется красным крестом, окруженным четырьмя мелкими, в память о пяти ранах Христа. И эта церковь по сей день – их официальная штаб-квартира в Каталонии.

– А неофициально?

– Ты уже знаешь. – Ориоль подмигнул мне.

Давно я не отдавалась богослужению с таким усердием. Просьба, содержащаяся в записке Энрика, тронула меня до глубины души. А револьвер вызвал глубокую и мрачную скорбь, связанную с самыми болезненными воспоминаниями моей жизни – убийством братьев Буа. Как мог Энрик, страстно любящий жизнь, кого-то убить и покончить с собой? Он, надо полагать, был в полном отчаянии. И очень одинок. И как он мог покинуть Ориоля? Большую часть мессы я тихо плакала и молилась за упокой души Энрика. Время от времени я бросала взгляд на своих друзей. Ориоль, казалось, был сосредоточен так же, как и я, а Луис смотрел по сторонам, но, несомненно, прилагал усилия к тому, чтобы сосредоточенно читать молитвы, если он их еще помнил.

Месса пошла мне на пользу. Когда она закончилась, мне стало значительно лучше. Я все еще вздыхала, но чувствовала себя отдохнувшей, почти счастливой. Я выполнила просьбу Энрика, молясь долго и усердно, и обещала себе периодически повторять это. Я надеялась, что помогла этим его душе не менее, чем себе самой.

Ориоль подал нам знак и повел к двери, выходившей на крытую галерею. Проход справа вел к входу из церкви в зал, где проходили собрания тамплиеров, и меня охватила дрожь, когда я вспомнила о своем приключении и встрече с Арнау д'Эстопиньей.

– Записка моего отца – это не только просьба помолиться за его душу, – тихо сказал Ориоль. – Уверен, наши молитвы помогли ему, но думаю также, что в этой записке он указал нам направление поисков.

– Направление поисков? – переспросил Луис. Я напряглась.

– Откуда тебе известно, что это след?

– Посмотрите направо.

Мы посмотрели и увидели у стены изваяние лежащего человека, Мигеля де Бореа, адмирал-генерала испанских галер, умершего много веков назад. Я вспомнила слова Артура о том, что эта церковь – еще и кладбище. Мы подошли ближе. Ориоль показал нам надгробный камень с надписью:

TU QUI LEGIS ORA PRO ME

Мыс Луисом потеряли дар речи от удивления.

– Когда же ты догадался? – спросил наконец Луис.

– Сразу же. – На лице Ориоля заиграла лукавая улыбка. – Я хожу в эту церковь с детских лет. Знаю тут все до последней мелочи.

Мне нечего было сказать. Я до хрипоты молилась и плакала из-за этой записки, а она, выходит, всего-навсего очередной шаг в игре. И эта свинья Ориоль развлекался, глядя на мои душевные муки. Потом я подумала, что в молитве не было ничего плохого и что Ориоль тоже молился. Но за ним оставался должок.

– И что же нам делать теперь? – недоумевал Луис.

– Сейчас мы выйдем в крытую галерею. Если приходской священник заметит, что я шушукаюсь в церкви, он рассердится так же, как сердился тогда, когда я был еще ребенком.

И мы пошли обсуждать свой следующий шаг в закусочную на улице Святой Анны.

Мы с Луисом решили, что следует приподнять надгробный камень и посмотреть, что внутри. «Мертвец», – ответил Ориоль. «Ну и что, – возразили мы, – надо посмотреть, что там еще есть». Ориоль считал это осквернением могилы. Он пояснил, что вскрытие могил связано с целым рядом этических, правовых и религиозных норм. Луис заметил, что поскольку Ориоль захватывает жилые дома, то есть частную собственность других лиц, его не должна смущать такая акция. К тому же владелец могилы не подаст жалобу. На что Ориоль ответил, что владелец не подаст, а священник подаст.

– Ну и что, сделаем это ночью, когда его не будет в церкви, – настаивал Луис.

Ориоль отказался обманывать священника, члена их общества. «Раз он один из ваших, пусть поможет нам», – парировали мы. На том и порешили.

Когда мы пришли к священнику, тот завопил истошным голосом:

– Что? Вы хотите открыть могилу адмирала? Забудьте об этом. – Он обратился к Ориолю: – То же самое хотел сделать твой отец, но я помешал ему. Кроме того, под изваянием ничего нет. Оно экспонировалось много лет в Морском музее.

– Мой отец хотел открыть могилу? – удивился Ориоль.

– Так он мне сказал. Он хотел положить что-то внутрь. Я не позволил ему. И он отдал это мне с тем, чтобы я вручил это вам, когда вам тоже захочется открыть могилу.

И вот мы уже держали в руках связку бумаг того же вида и с такими же сургучными печатями, как бумаги из книжной лавки «Дель Гриаль».

Мы светились от радости. Вот оно, недостающее звено!

ГЛАВА 39

Мы опять превратились в детей. В самом деле, вспоминая теперь те дни, я ясно вижу, что мы то и дело возвращались в детство.

Луис повез нас к себе домой, и все без устали возбужденно болтали. У него дома мы сломали сургучные печати, точно такие же, как на первой пачке документов. Бумага и почерк оказались теми же. Ориоль предложил читать с последних фраз первого документа. Луис так и сделал, и снова заговорил старый монах Арнау д'Эстопинья:

– «Однако мне братья Химено и Рамон оказали особую честь. Они хотели сохранить лучшее, что содержалось в каждой посылке. После того как все было собрано в Миравете, я, если положение ухудшится, должен был отправиться с сокровищем в Пеньисколу, перевезти его туда на „Санта-Коломе“, корабле, который не могла догнать ни одна королевская галера, и держать сокровище в надежном тайнике, пока не прояснится обстановка. Я поклялся спасением своей души в том, что никто, кроме доброго тамплиера, никогда не прикоснется к этим драгоценностям. Тогда Рамон Сагвардия подарил мне свое кольцо, рубиновое, с крестом, раздвоенным на концах, дабы оно напоминало мне о моем обещании и возложенной на меня миссии. Меня взволновало доверие этих высокопоставленных братьев. Ожидая прибытия сокровищ, я постился и молил Бога даровать мне необходимые качества для того, чтобы быть достойным великого предприятия.

Я отдал бы жизнь, отдал бы все ради успешного исполнения долга».

Луис сделал паузу и, взяв в руки первую страницу второй пачки документов, продолжал читать:

– «В пятый день ноября месяца брат Химено де Ленда встретился с нашим королем, чтобы попросить у него помощи. Тот заверил его в том, что не сомневается в нашей невиновности, однако ж примет решение о помощи нам только после того, как обсудит это на своем совете. Тем не менее Хайме II упрекнул нашего магистра в том, что мы укрепляем замки. Те, которые сам же и поручил нам охранять.

Свидание с монархом не упокоило брата Химено, и он распорядился, чтобы его заместитель и друг, брат Сагвардия, отложил свое возвращение в командорство Масдеу в Росельноне и оставался в штаб-квартире в Миравете. Магистр продолжал ходатайствовать перед королем о защите ордена, встретившись с ним еще раз 19 ноября в Теруэле. А нас в Миравете тем временем охватило смятение. Брату Сагвардии стало известно, что король затребовал к себе доминиканца Хуана де Лотгера, главного инквизитора, и что тот хотел взять нас под стражу. Сагвардия сразу же направил своему начальнику сообщение: «Мы думаем, что Вам, сеньор, и любому другому брату, находящемуся при дворе, грозит серьезная опасность». Однако собственная безопасность отнюдь не волновала брата Химено, его тревожила мысль о спасении нашего братства, и он решил, пренебрегая здравым смыслом, оставаться рядом с монархом.

После первой дневной мессы следующего дня и с благословения брата Сагвардии я направился в Пеньисколу в сопровождении многочисленного эскорта. Двигались мы так быстро, как позволяли наши двухколесные повозки, и я ощутил себя в безопасности, лишь почувствовав под ногами прочный настил своей галеры и погрузив на нее все сокровища. Я попросил у настоятеля Пеньисколы Пера де Сант-Жуста особую охрану на ночь, а с рассветом мы уже вышли в море. Много дней спустя я заступал на ночные вахты. Я был удовлетворен, хорошо исполнив поручение магистра, но опечален тем, что мне пришлось пожертвовать своими гребцами-сарацинами, которые помогали мне прятать сокровище. Некоторые мавры находились у нас в рабстве многие годы, и нам было очень больно обезглавить их».

– Подожди минутку! – попросила я Луиса.

Со мной это уже случалось, и я уже имела определенный опыт. Я закрылась в туалете и села на унитаз. Бог мой, опять то же самое! Сон об обезглавленных людях. Широкий песчаный берег, неспокойное море, бегущие по небу облака, шеи несчастных людей в кандалах. Какой ужас! И Арнау д’Эстопинья рассказывает об этом событии как о чем-то вполне естественном, не придавая этому особого значения. Я глубоко вздыхала, стараясь избавиться от душевных мук. Я посмотрела на слабо мерцавшее кольцо. Меня не удивляло, что свихнулся Арнау д'Эстопинья, автор бумаг четырнадцатого века. Поражало, что нынешний безумец отождествлял себя с ним. И не это ли порочное кольцо подтолкнуло Энрика к убийству и самоубийству? Я взглянула на кольцо еще раз. Внутри этого невинного вида, даже красивого, кольца сверкала шестиконечная звезда. Вспомнив предупреждение Алисы по поводу кольца, я решила, что она совершенно права. Война, насилие и кровь – вот что главное в этом кольце с мужским началом.

Когда я вернулась, Луис готовил кофе и говорил Ориолю, что Арнау должен был считать себя человеком милосердным, поскольку, согласно исламу, обезглавленные не имеют доступа в рай. Луис, надо полагать, считал себя остроумным, поскольку следующая его бесцеремонная шутка касалась моего посещения туалета. Ориоль улыбнулся мне.

– У тебя все еще болит пальчик? – Он указал на мою руку. Ориоль знал о кольце и интуитивно понял мои переживания.

Луис возобновил чтение, и мы снова услышали голос Арнау д'Эстопиньи, пришедший к нам из глубины веков:

– «Вернувшись, я узнал, что наш магистр, несмотря на опасность, решил последовать за королем до Валенсии, ибо не оставил намерения ходатайствовать за орден. И там, 5 декабря, в нашей столичной обители, монарх, вопреки своим прежним обещаниям, арестовал его. Впрочем, на этом дон Хайме не остановился. Два дня спустя он арестовал всех братьев монастыря Бурриана, потом захватил замок Чиривет, не оказавший сопротивления, затем проследовал в северном направлении к крепости Пеньискола. Обман короля Арагона, как и обманы презренного короля Франции, привели к тому, что многих братьев захватили врасплох и они не могли оказать сопротивления. Узнав об их приближении, я решил отплыть на юг. Время года было неблагоприятным, мне не хватало гребцов, но „Санта-Колома“ могла плыть под парусами, а мой экипаж оставался верен мне.

Вместе с тем такое бегство лишало меня возможности швартоваться в портах Каталонии, Валенсии, Майорки, да и вообще в христианских портах. Чтобы обеспечить свое существование, приходилось совершать пиратские набеги на королевства Гранады, Тримерсена и Туниса. Я никогда не пошел бы на содержание к маврам в ожидании, когда храмовникам вернут честь и свободу. Однако если папа Климент V действительно поддерживал монархов, объявивших меня бунтовщиком, ему следовало наказать меня отлучением от церкви. Так что мне и моим людям было уготовано судьбой либо нападать на корабли сарацин и искать смерти в бою, либо быть обезглавленными маврами, либо, что еще хуже, оказаться задушенными христианской петлей. Но я не страшился этого. Пират с такой галерой, как моя, и с такими знаниями мог бы завладеть огромными богатствами, и мало кто отважился бы противостоять мне. Вместе с тем я осознавал, что никогда не оставлю своих братьев в смертный час.

И что еще вам сказать? Я разговаривал с Пером де Сант-Жустом, настоятелем Пеньисколы. Он сказал мне, что уже очень стар и принял решение сдать крепость королю. Тогда я предложил ему отправиться со мной и с теми, кто пожелает это сделать, в крепость Миравет, где брат Рамон Сагвардия, я в этом был уверен, окажет сопротивление королю-предателю. С его благословения, мы, три сержанта, один рыцарь, семь мирян, а также несколько моряков и солдат, поспешно собрались и отправились в путь. Хотя, как нам было известно, еще за десять дней до этого король Хайме отдал приказ о нашем аресте и о конфискации имущества ордена, мы гордо носили наши одеяния, украшенные красным крестом Храма, и не прятали оружия. Ни солдаты, ни местная милиция не осмеливались задержать нас ни на одном из дорожных постов проверки.

Два дня спустя, 12 декабря 1307 года, после падения Пеньисколы, не оказавшей сопротивления, крепости и принадлежавшие им в округе владения, вся собственность нашего ордена в королевстве Валенсия были конфискованы, а все братья взяты под стражу.

Как я и ожидал, брат Сагвардия отказался выполнить приказ короля о сдаче крепости Миравет, и, когда мы прибыли туда, началась его осада. Милицейские Тортосы из соседних населенных пунктов, которые во исполнение королевского приказа отрабатывали последние детали осады, также не осмелились задержать нас.

Брат Сагвардия радостно приветствовал нас и обнял меня, явно довольный тем, что я выполнил возложенную на меня миссию. Он пожелал, чтобы я оставил кольцо у себя. При этом Рамон сказал, что никто не должен знать, почему я ношу его. В тот момент, несмотря на утрату своего любимого корабля, я чувствовал себя счастливым и понимал, что нахожусь там, где должно, а именно – сражаюсь вместе с моими братьями. В этой же крепости нашли убежище настоятели из Сарагосы, Граньены и Гебута. Все мы готовились к длительной осаде.

В конце года пришло сообщение о том, что Масдеу, владение брата Рамона Сагвардия, равно как и прочая собственность тамплиеров в Росельноне, Серданье, Монтпельере и на Майорке, конфискованы королем Хайме II Майоркским, дядей нашего короля Хайме II. Сопротивления никто не оказал, и хотя арестовали всех братьев, режим допускал некоторую свободу.

К началу 1308 года в Каталонии оказывали сопротивление только два замка – Миравет и Аско. В Арагоне все еще держались крепость Монсон и несколько замков. Один из них, Либрос, героически выдержал шестимесячную осаду. Оборону держали всего один тамплиер, брат Пер Ровира, и несколько верных ему мирян.

20 января король прислал письмо, предупреждая нас о том, что мы должны выполнить приказ папы, и брат Сагвардия просил решить вопрос путем переговоров, но монарх не ответил. Позднее Хайме II угрожал семьям солдат, которые защищали нас, обещал перевешать их и отобрать имущество. Брат Беренгер де Сант-Жуст, настоятель Миравета, предложил освободить от службы солдат, уплатив им жалованье по день увольнения. Сагвардия согласился и провел переговоры с офицерами короля о выводе этих войск без какого-либо ущерба, как морального, так и материального, для личного состава. Мы не хотели, чтобы ни в чем не повинные люди и их семьи пострадали за преданность нашему ордену. И я с грустью распрощался с моими последними моряками.

Тогда брат Сагвардия попросил короля направить в Рим гонцов, чтобы те оправдали орден в глазах святого понтифика. Хайме II ответил тем, что приказал строить осадные орудия, которые забрасывали бы камнями наш замок. Он также переместил из Барселоны подкрепления и попросил помощи у своего дяди, короля Майорки.

Так продолжалась осада, сопровождавшаяся нашими тщетными попытками вступить в переговоры, предательствами, истощением запасов продовольствия и все более нарастающим давлением короля. Ничего не дали попытки напомнить монарху о той службе, которую мы сослужили ему и его предкам, вернув их владения, а также о том, что мы оставались верными его отцу, когда папа отлучил его от церкви и организовал против него крестовый поход. В октябре мы добились того, что осаждающие согласились выпустить, без ущерба для них, молодых рыцарей и прочих новичков, которые еще не приносили духовных обетов. Они могли свободно вернуться к своим семьям.

Брат Сагвардия не доверял королю, но все еще верил папе. Наша община постоянно молилась о том, чтобы понтифик прозрел и, осознав нашу невиновность, снова взял бы нас под свое покровительство. При поддержке Климента V этот храбрый тамплиер вполне мог бы одержать победу над самим королем Арагона. Брат Сант-Жуст и другие настоятели полагали, что зло исходит от самого папы, и просили нас согласиться на условия, которые выдвигал на переговорах монарх.

В конце концов мнение большинства возобладало, и, к великому своему сожалению, наместник Сагвардия после более чем годового сопротивления был вынужден сдать Миравет и Аско. Это случилось 12 декабря. В то время продолжали сопротивляться Монсон и Чаламера, продержавшиеся еще несколько месяцев.

Поначалу наше заточение не было слишком суровым. Меня посадили вместе с четырьмя другими братьями: рыцарем, священником и двумя сержантами в командорстве Пеньисколы, куда я сам попросился, поскольку оттуда было видно море. Галеры «Санта-Колома» там уже не было, ее перегнали в Барселону.

Два месяца спустя меня вызвали на допрос к инквизитору. Перечень вопросов содержал, например, такие: не плевал ли я на крест, отрекался ли от господа нашего Иисуса Христа, целовал ли своих братьев в заднюю часть и не занимался ли прочими нечестивыми делами.

Что еще вам рассказать? Я уже знал о подобных вопросах, но они возмутили меня. Я видел смерть моих товарищей при абордажах сарацинских судов, видел, как египтяне сокрушали стены Акры, видел, как сотни братьев тамплиеров погибли, защищая истинную веру. Мое тело покрывали шрамы, результат кровопролитных сражений во имя Господа нашего Иисуса Христа. И я должен был отвечать на мерзопакостные вопросы этих доминиканцев, клириков, никогда не видевших собственной крови, если только случайно не наносили себе раны орудиями, применяемыми ими для зверских пыток христиан.

Мы, братья, противостоявшие королю, договорились с королем о том, чтобы к нам относились с уважением. Так вот, этот монарх-предатель опять не сдержал своего слова. Он не только поместил нас под более строгую охрану, чем тех, кто сдался добровольно, но на следующее лето еще и приказал заковать всех в цепи.

Что сказать? Тот, кто не пережил этого сам, не поймет, что чувствует человек, на многие месяцы закованный в цепи, лишенный возможности двигаться, человек, руки и ноги которого опухли и кровоточат от нарывов. Надо испытать все это. Епископы, собравшиеся в Таррагоне, обратились к королю с просьбой освободить нас от ножных кандалов, но доминиканские инквизиторы потребовали еще большего ужесточения нашего содержания под стражей.

Нас доставили в Таррагону на новый собор, и епископы снова обратились к королю с просьбой ослабить режим нашего содержания, но некоторое время спустя от папы пришло письмо с требованием подвергнуть нас пыткам. Нас привезли в Ллейду, и меня подвергли пыткам на кобыле. Это произошло одним сумрачным утром в ноябре».

На этот раз чтения Луиса я не прерывала, уверенная, что Арнау опишет пережитые пытки. Я закрыла глаза и, подавляя тревогу, внимательно слушала.

– «Мы знали, что нужно все вытерпеть, – читал Луис, не замечая моего подавленного состояния. – В течение этих бесконечных часов наши палачи отдыхали по два раза за смену. И каждому из братьев пришлось вытерпеть по три смены. Инквизиторы задавали мне те же непристойные вопросы, что и в первый раз, только теперь при этом присутствовали офицеры короля, желавшие знать, где мы спрятали сокровища, которых они так и не нашли. Лживый монарх, вор и убийца! Мы не утверждали, что соблюдали требования устава ордена, не отрекались от нашего Господа Иисуса Христа, не поклонялись нечистому, не прелюбодействовали со своими братьями. Мы отрицали также, что прятали какие-либо сокровища. Я скорее отдал бы жизнь, чем позволил бы этому недостойному королю, трусливому и жестокому, и этим презренным инквизиторам завладеть тем, что принадлежало нам.

Все братья из Каталонии, Арагона и Валенсии выдержали истязания и заявили о своей полной невиновности. Некоторые умерли от пыток, других разбил паралич, а Хайме II, этот монарх-ханжа, чтобы снискать расположение тех, кто нас поддерживал, прислал врачей и лекарства. Лицемер!

Почти год спустя нас всех собрали в Барбера, и собор в Таррагоне объявил нас невиновными.

Однако Храма уже не было. Еще за несколько месяцев до этого Климент V издал буллу «Vox in excelso», согласно которой орден, вписавший столько славных страниц в историю христианства, запрещался на вечные времена. Кроме того, запрещалось под страхом отлучения от церкви «кому бы то ни было выдавать себя за тамплиеров». Нас даже лишили права именоваться тамплиерами!

Король назначил нам пенсии в зависимости от занимаемой должности. Мне, как сержанту, стали платить по четырнадцать динеро. Нам надлежало жить в домах, управлявшихся клириками, которые никогда раньше не были тамплиерами. Надлежало также соблюдать обет непорочности, бедности и послушания. Мы имели право отказаться от четвертого зарока – борьбы с неверными. Фактически же у нас и средств не было для борьбы.

Прошло пять лет с тех пор, как я в последний раз стоял на палубе «Санта-Коломы», но всегда, закрывая глаза, я видел наполненные ветром паруса моего корабля с красным крестом посредине. Корабль направлялся на Альмерию, Гранаду, Тунис или Тримерсен, чтобы взять на абордаж или пустить на дно корабли сарацинов. Это видение преследовало меня за утренней молитвой, за трапезой, на прогулке, постоянно. Обретя свободу, я подумывал о том, чтобы вместе с некоторыми братьями достать галеру и вернуться к борьбе против неверных. Страстно желая этого, я строил планы вместе с несколькими братьями. Кое-кто из них никогда не поднимался на борт корабля. Но все мы желали снова стать полезными и вернуть свое честное имя. Однако мы так ничего и не сделали. Несбыточные мечты стариков! Мне было сорок пять лет, но меня истощили пытки и тюрьма. Я начал испытывать страх, а мысль провести остаток жизни в молитвах становилась все более привлекательной. Один брат обучил меня искусству рисовать. Моя пенсия позволяла мне приобретать доски, штукатурку, клей и краски. Мне казалось, что я угожу нашему Господу, если смиренно и непритязательно буду изображать его святых, чтобы люди молились им.

Тем временем до нас дошло известие о том, что папа и Хайме II, как стервятники, поссорились, не поделив между собой наше наследие. Король добился того, чтобы из буллы того года «Ad providam Christi», по которой папа передавал имущество ордена братьям госпитальерам, исключили испанские королевства. После этого он получил от папы разрешение учредить орден Монтеса, который был бы верен ему и унаследовал бы имущество тамплиеров в королевстве Валенсия. В конце концов он согласился, чтобы имущество в Каталонии и Арагоне перешло госпитальерам, кроме того, что должно было компенсировать потери, нанесенные ему нами. Он завладел таким количеством денег и драгоценностей, что в некоторых храмах было невозможно осуществлять церковные обряды из-за нехватки литургических предметов. Рента с наших владений, которыми король управлял десять лет, все это время споря с папой, также стала поступать в его личное распоряжение. Исключение составили некоторые замки стратегического назначения. И наконец, он заставил братьев госпитальеров платить нам пожизненные пенсии.