Текст книги "Хонас и розовый кит"

– Я тоже обожаю фотографию. Влюбилась в нее из-за одного фильма. Героиню изнасиловал циничный богач. У нее не было доказательств его вины. Она следила за ним несколько дней с маленьким фотоаппаратом, пока не сфотографировала в компрометирующей ситуации. Я смотрела этот фильм по телевизору. Хотя он меня не особо впечатлил.

– Странный фильм. Не припомню такой истории… Очевидно тот, кто его снял, не разбирается в искусстве фотографии. Представляешь себе Ван Гога, с палитрой и кистью выслеживающего преступника, чтобы написать его портрет? Для меня фотография никак не инструмент полицейского и не оружие частного детектива, ведущего слежку за неверными мужьями и женами.

Лишь закончив говорить, я понял, что, возможно, оскорбил Хулию. Ее интерес к фильму коренился в произошедшем с ней несчастье.

– Какие благородные суждения! Если сотрудничать с полицией для тебя зазорно, чем тогда планируешь заниматься? Снимать задницы ангелов?

– Нет. Я жажду снимать голых самок. У меня гипертяга к эротике. Ты не знала?

– Всегда так думала. У тебя лицо развратника, – сказала она с двусмысленной улыбкой.

– Не потерплю, чтобы ты обзывала меня развратником. Фотографировать обнаженное тело – это современное искусство в самом высоком понимании. Таким мужчинам, как я, недостаточно видеть красоту, которой женщины одаривают белый свет, мы хотим преподнести ее сервированной для наслаждения публики, – разговор становился все менее сухим и более открытым, как рот Хулии.

– А ты хорошо справляешься с сервировкой? – спросила Хулия.

– Она мне не интересна, я не люблю хвастаться. Мое единственное намерение – взволновать публику.

– Я пытаюсь понять уровень твоего профессионализма, потому что хочу у тебя учиться. Университет меня выматывает. Мне нужно хобби. Проявлять фотографии и тому подобное. Возьмешь меня в ученицы?

– Ты только что автоматически записалась на курс. Уроки прослушаешь в студии, – сказал я и пожалел, что так быстро согласился.

Женщинам нравится, чтобы их полировали безразличием. Нужно давать понять, что мы не спеша собираемся с мыслями, прежде чем вступить в разговор с ними.

– Спасибо тебе. Но сразу предупреждаю, позировать обнаженной я не буду, – заявила Хулия с серьезным видом.

– Я и не думал делать тебя своей моделью, – ответил я.

– Если все же тебе в голову придет крамольная мысль, то ты знаешь мой ответ, – подчеркнула она.

– Побереги красноречие, я никогда тебя о таком не попрошу.

– Никогда? Почему? Я некрасивая? – задала она провокационный вопрос.

– Твой недостаток в притягательности. Мне нужна худая, болезненная и измученная модель. В искусстве я ищу драматизм, плоть, истерзанную болью. Ты не обделена фигурой, весела и здорова. Мне не пригодишься. На обложке календаря в парикмахерской ты смотрелась бы великолепно. К сожалению, я не специализируюсь на таких портретах.

Улыбка слетела с ее губ. Взгляд стал растерянным, как в тот миг, когда она проиграла в соревновании по теннису.

– Предположим, у меня приключится хронический понос и через сто восемьдесят дней я превращусь в сухую и тощую жердь. Тогда ты пригласишь меня позировать?

– В состоянии скелета ты приблизишься к идеалу, который я ищу, – ответил я с воодушевлением.

– Даже если я исхудаю настолько, что превращусь в чахоточного дождевого червя, я все равно не приму твое предложение. Запомни это хорошенько своей чугунной башкой: Хулия не позирует обнаженной, – заявила она.

Я огорчился, сделал вид, что оценил шутку, и сменил тему.

Глава IX

Два дня назад к Талии вернулась мигрень. Она не жалуется. Страдает подозрительно молча, принимая цветные таблетки. Головная боль превращается в боязнь света. Талия прощается с солнцем. Закрывает двери и окна. В полумраке дом пропитывается влагой, и в нем плодятся микробы. В итоге Талия простывает. Из-за простуды притихшая мигрень снова дает о себе знать. Жена обмахивается веером из своих недугов, вырвать который у нее из рук под силу только волшебнику.

Уходя в лицей, я покидал дом без освещения. Вернувшись, вижу, что в нем света больше, чем в цирке, горящем всеми огнями. Талия выздоровела. Она весело меня спрашивает:

– Как дела?

– Превосходно.

– Какие новости?

– Ничего особенного… Меня выставили из лицея.

Талия довольна. Это увольнение – первый успех ее кампании по моей реабилитации. Ее рот слишком мал, чтобы выразить распирающее ее ликование. Радость Талии настолько велика, что я из скромности не решаюсь думать, что это я один ее так обрадовал. Наверное, у нее есть другие причины для восторга. Замечаю на ней зеленое летнее платье. В нем она всегда улыбается. То ли эта одежда ее так поднимает настроение, то ли она автоматически генерирует улыбку, чтобы хозяйка гармонично сочеталась с жизнерадостным цветом наряда.

Она оглушила меня звонким поцелуем в щеку, от которого мои барабанные перепонки еще долго сотрясались. И умчалась, чтобы сделать телефонный звонок, а затем пропала на кухне. Талия вернулась с двумя бокалами мартини, на дне стаканов торжественно покоились трупики черешен. Намек на секс?

– Не расстраивайся из-за случившегося. Нет худа без добра. Они тебе сделали одолжение. Завтра ты получишь должность, достойную тебя.

Она неуклюже плюхнулась мне на колени. Я понял, что жена намерена меня соблазнить. Ей не достает сноровки. Такая неловкость сведет попытку на нет. Она лишь становится угрозой для хрупких предметов. Ее страсть подобна лисице, проникшей в курятник.

Талия пролила мартини мне на рубашку. Ее ягодицы сдавили моего только что проснувшегося птенчика так крепко, что я испугался, как бы они его не задушили. Она поменяла позу, чем спасла мой пенис от гангрены. В момент облегчения, однако, она впилась в мои несчастные губы. В ее дыхании чувствовались карамель и алкоголь.

Удивительная женщина. Мартини вызвал в ней метаморфозы, сделал мастерицей бордельных дел. Но я не верил в ее профессионализм, который она стремилась продемонстрировать с таким рвением, что после первых ее ласк от моей рубашки отлетели пуговицы.

Звонок в дверь спас мою одежду от полного уничтожения. Пришли тесть с тещей.

– Не переживай о случившемся. Нет худа без добра, – утешила меня Ира дель Пасо-и-Тронкосо.

– Кому из вас принадлежат авторские права на советы? – шепнул я Талии. – Или это ты, дорогая, стащила у матери пословицу?

Ира и Патрокл ревностно беспокоились о нашем финансовом благополучии. Забота о нас была крестом, который они радостно несли. Без этой ноши они не смогли бы жить счастливо. Поэтому мы старались поддерживать запас проблем в хорошем состоянии и время от времени подкидывали родителям жены ту или иную неприятность для развлечения. Было бы несправедливо лишать их бессонницы, огорчений и головной боли по нашей вине.

Такие невзгоды, как мое увольнение, мобилизуют тестя с тещей, которые с помощью целого арсенала средств помощи спасают пострадавших. Способа сдержать их не существует. Из-за аллергии на доброту я реагировал на их вмешательства враждебным безразличием. Талия лезла из кожи вон, чтобы их отблагодарить.

Так и в этот раз она выбежала из гостиной и вернулась с подносом с четырьмя бокалами мартини. Не замолкая ни на минуту, Талия поставила его на стол и, хоть и не предложила напитки остальным, не забыла схватить свой бокал, из которого поминутно делала живительные глотки.

– Бьюсь об заклад, вы предложите мне работать в пирамиде, – высказал я свое предположение тестю.

– А я уверен, что ты отклонишь мое предложение, – ответил Патрокл.

– Тогда мы квиты, – заметил я. – Вы останетесь в выигрыше, так как я вам не нужен. Я не понимаю упрямства, с которым вы предлагаете мне работу, в то время как на вас уже трудится инженер из Бельгии.

– Инженер из Франции, – поправил он меня. – Я приказал ему сменить национальность. Его бельгийское происхождение не облагородит наше творение. Единственный известный мне бельгиец, заслуживающий уважения, – Эркюль Пуаро, который, если и существовал, то уже умер, а если был вымыслом, то тем более мертв. И поскольку Дрюу не сыщик, я намерен превратить его в такого же француза, какими были Эйфель, Брижит Бардо и Дорис Дэй.

– Дорис Дэй американка.

– Будет ею до тех пор, пока какой-нибудь чертов продюсер не устроит ей французское гражданство.

Патроклу нравилось, что я его злю. Наилучшим состоянием его души был гнев. Вспыльчивость в сочетании с командирским голосом лежали в основе его успеха, подпитываемого силой крика. То, что его рев не производил должного эффекта на Иру и дочерей, не в счет.

– У меня для тебя подарочек, – сообщил он мне и вытащил из сумки позолоченную пирамидку из металла, умещавшуюся на ладони.

Он перечислил некоторые из четырехсот семидесяти волшебных свойств, которыми обладал сувенир. Копилку она оплодотворит деньгами, а бесплодной женщине поможет зачать тройню. Она исцеляет от гайморита, геморроя, заражения крови и заворота кишок. Импотенту поможет поднять упавшее знамя, а сильным мира сего придаст свойства сатира. Кроме того, она будет охранять дом от незаконнорожденных детей и продавцов энциклопедий.

Этой ночью Талия, следуя советам из сопровождавшей пирамиду брошюры, поставила ее под брачное ложе. Она расположила ее по линии север – юг, в гармонии с положением Сириуса и Венеры. Силы любви призваны. Судя по ее томному голосу, стимулирование этими космическими афродизиаками для нее было излишним. Прилив лунной энергии она собиралась обрушить на меня. Но из-за плохого настроения я разрушил ее замысел беседой. Я обвинил ее в пособничестве родителям.

– Вы все сговорились, чтобы выкорчевать меня из лицея. Должно быть, вы воспользовались связями в Ла-Пасе. Теперь ты довольна? Добилась своего?

– Не будь несправедлив. Считаешь, мы способны на такую подлость? У тебя есть доказательства?

– Для меня очевидность заключается в отсутствии доказательств. Вам меня не обмануть. Запомни, я не стану играть по вашим правилам. Не обольщайся и не жди, что я соглашусь работать в банке.

Ночь мы проспали под прямым пирамидальным излучением. На следующий день я встал с кровати с горьким вкусом во рту. Талия поприветствовала меня убийственным предменструальным взглядом. Я выбросил пирамиду в мусор.

Первое занятие по фотографии было назначено на четыре часа. Я приехал в шесть. Я предполагал, что Хулия не придет. И поскольку мне не нравится высиживать собственные яйца, пока другие плюют на договоренности, я не явился на встречу. Терпеть не могу необязательных людей. Чтобы не злиться по пустякам, я не являюсь на встречи с ними.

Я зашел в студию. Андрес Таназаки, мой сотрудник, извинялся перед клиентом за задержку заказа.

– Сегодня заходила ваша свояченица, – сообщил он мне. – Она пришла в бешенство, не застав вас. У нее взрывной характер… Она попросила передать, чтобы вы засунули себе свои славные уроки фотографии, куда вздумается. Я ничего не понял.

Для меня послание было предельно ясным. Я зашел в кабинет и взял трубку телефона. Пока я набирал номер, Андрес в приемной выслушивал претензии другого клиента. Он отдал ему чужие фотографии. Мужчина заказал снимки с детского чаепития, а получил серию порнографических картинок. В конце концов он успокоился и вполне удовлетворился заменой. Андрес вырвал у него из рук эротические фотокарточки и вернул ему первоначальный заказ; держу пари, что голая девушка на фотографиях была его подружкой.

Трубку взяла сама Хулия.

– Ненавижу извинения по телефону, – сказала она.

– Не переживай. Я не стану требовать, чтобы ты оправдывалась за отсутствие терпения. Тебе нужно было подождать меня пятнадцать минут, – парировал я.

– Я целый час выслушивала комплименты твоего китайца.

– Японца, если быть точным.

– Будь он хоть вьетнамцем или корейцем, его комплименты были пресными и безвкусными, как их сладости из риса.

– Я передам ему, чтобы подбирал слова поострее, – пообещал я.

– Жду твоих извинений за прогул, – сказала она прямо.

– Я не пришел, потому что я думал, что ты не явишься. Ненавижу оставаться в дураках. Теперь, после того как ты продемонстрировала свою пунктуальность, я обязательно буду приходить.

– Знаешь, Хонас, как называется такая подозрительность?

– Реализм. Самолюбие.

– Она называется паранойя. Параноики всегда делают шаг назад, им кажется, что все вокруг к ним враждебно настроены.

– Ты изучаешь ветеринарию или психологию?

– Ветеринарию, нас учат иметь дело с такими, как ты.

На следующий день мы начали занятия. Было жалко проводить всю вторую половину дня в заточением в студии. Потерю драгоценного летнего времени Хулия компенсировала горячим желанием учиться и неуемным энтузиазмом. Меня забавляло происходящее. Я разобрал для нее фотоаппарат и рассказал о его электронной анатомии, функциях. «Это искусственный глаз, который улавливает изображение», – объяснял я. И старался очаровать ее светописью. Рисунок карандашами из света – дал я определение фотографии. Андрес, вошедший в этот момент в комнату, скептически улыбнулся. Он прерывал нас безо всякой на то причины. Когда я осознал его претензии на Хулию, то строго запретил вторгаться в кабинет без спросу.

– Не будь с ним суров. Ты мне напоминаешь папу, – сказала Хулия.

– Этот китаеза может и заревновать, – объяснил я.

– Заревновать кого?

– Тебя, меня, не важно кого. Раз у него есть свой кабинет, то нечего соваться в мой.

Ноги Хулии были настоящим соблазном. Не проходило и пяти минут, чтобы я украдкой не любовался ими. В то время как мои глаза ползли по ним вверх, кровь по всему телу испарялась, и я за секунду высыхал изнутри, словно виноградина, ставшая изюмом. В конце восхождения я горевал, что мои глаза не снабжены лазерами, которые позволили бы заглянуть глубже. Но впереди и без того угадывалось влажное приветливое ущелье.

Хулия выставляла свои бедра напоказ щедро и беззастенчиво, однако заботливо прикрывала их подолом, когда входил Андрес. Она слушала мои объяснения невнимательно. Ее рассеянность неожиданно сменялась рассказом об университетских делах, о прелести кастрации собак. Или она говорила о своих подругах, описывая их с нежностью – ретушь, которая не могла заставить меня забыть о том, как эти ангелочки ее эксплуатировали.

Я теряю счет дням, которые мы проводим вместе в студии. Она проникается доверием ко мне. Занимает более непринужденные позы, взору открывается продолжение ее бедер. Я огорчаюсь, когда она приходит не в юбке, поскольку теряю возможность следить за парадом ее трусиков. Каждый день она приходит в новых, их гамма насчитывает более двенадцати цветов. Иногда она делает откровенные признания.

– Расскажу – не поверишь. У меня паралич губ. После того как Алекс надо мною надругался, я никого не могу целовать в губы.

– Целуй в щеку, большинство проходимцев не заслуживают большего, – высказал я свое мнение.

– Сейчас за мной увивается кое-кто, и он мне нравится. Мы проводим вместе все выходные. У нас романтика, как в старинной любовной балладе. Мне хочется сблизиться с ним. Но когда наступает такой момент, во мне просыпается отвращение.

– И тебя это беспокоит, Хулия? Должно быть, твой кавалер походит на Квазимодо. Тогда понятно, почему ты его отвергаешь.

– Не говори глупостей. Он милый. Умный. Привлекательнее тебя. Хорошо зарабатывает.

– Хулия, я за километр вижу, что Алекс спровоцировал в тебе неприязнь ко всем мужчинам. Хочешь мой совет? Когда в следующий раз твой карамельный принц полезет целоваться, вместо поцелуя укуси его. Ты моментально преодолеешь свой паралич.

Походы в студию показали мне, на какую участь я обрек бизнес. Японец превратил эти квадратные метры в свои личные владения. Мое присутствие его раздражало. Только недостаток смелости мешал ему подсластить мой кофе цианидом. Однако открыто проявлять неудовольствие он не решался, ведя себя до приторности приветливо и льстиво. Он постоянно предлагал свою помощь, его покорность выводила меня из себя. В отместку я попросил показать мне счета.

– Таназаки, много ли мы заработали в этом месяце?

– Мы ничего не заработали и ничего не потеряли. Все как всегда.

– Говоря откровенно, мы увязли в болоте, – сказал я, повысив голос. – Отгадай, в чем причина застоя?

– Все благодаря моей финансовой смекалке, – объяснил Андрес. – Во время экономического кризиса, когда вчерашние богачи теряют свои состояния, закрывают фабрики и магазины, а предприниматели замышляют самоубийство, наш бизнес благодаря моему руководству продолжает существовать.

– Я другого мнения. Мы не развиваемся, потому что ты фальшивый японец, одна видимость камикадзе. Тебе недостает главных качеств твоей нации. Ты даже по-испански говоришь без японского акцента. Клиентов этот факт деморализует. Они ждут, что язык у тебя будет заплетаться. К японцу, говорящему с уморительным произношением, они прониклись бы безграничным доверием.

– Я не японец, я нисэй [19]19
  Нисэй – японский термин, используемый в странах Северной и Южной Америки, а также в Австралии для обозначения японцев, родившихся в этих странах.


[Закрыть], сын эмигрантов, – возмутился Андрес.

– Наша паства в таких тонкостях не разбирается. Другой твой недостаток: ты не знаешь карате. Любой доходяга влепит тебе пощечину. От азиата требуется умение убивать неприятелей секретными приемами.

– Чтобы сеньол был лад, пойду в академию калате, – ответил Андрес в духе дипломатов Страны восходящего солнца, чем спасся от увольнения.

После этого разговора Андрес смирился с моим присутствием в студии. Это было несложно, места для двоих хватало с лихвой. Студия располагалась в доме, размеры которого превосходили наши потребности. Я не подыскивал место поменьше, поскольку с самого начала аренду платил тесть. В передних залах мы принимали клиентов, в глубине дома устроили темную комнату. Кроме того, мы оборудовали два кабинета, кухню, где Андрес готовил кофе, и комнату двусмысленного назначения – с кроватью, где мой неутомимый работник обхаживал своих гейш. Еще нашлось место для склада, утробу которого мы быстро набили всякой мелочью, и в этой среде в результате генетических мутаций вывелась белая разновидность тараканов.

Когда мы сняли дом, зимой потолок в нем протекал в десятках мест, а летом в него проникала жара и обезвоживала постояльцев. Строитель починил крышу и герметично заделал все помещения, чтобы можно было установить кондиционер. В итоге потолок сейчас мокрый круглый год, а когда кондиционеры выходят из строя, жаре в этом доме могут позавидовать плавильные печи.

В один из дней, когда мы занимались техникой проявки, Хулия пришла с новостью:

– Ольгу изнасиловали.

Стоявшая рядом подруга, бледная и прямая, как свеча, поправила ее:

– На самом деле я не знаю, изнасиловали меня или нет.

– И да, и нет, – ответила Хулия.

– В итоге он с ней занимался сексом или объяснял диалектику? – попробовал я выяснить. Они встревоженно посмотрели на меня, и я сменил тон: – Успокойтесь. Сейчас разберемся. Скажите мне, где, черт побери, произошла эта мерзость.

– У Ольги дома. Там перед входом есть глухой коридор между двумя дверьми. Она столкнулась с Алексом на улице, и он ее проводил до этого коридора. Ей в голову не могло прийти, что Алекс набросится на нее. В трех метрах от них родители Ольги смотрели по телевизору «Рабыню Изауру».

– Как подло! Сочувствую, – пролепетал я.

– Не сочувствуй понапрасну. Мы не знаем, произошло изнасилование или нет.

Мне следовало ответить: «Соболезную. Ты пропустила самую интересную серию». На этом тема была бы закрыта. Однако я настойчиво жал на одну и ту же кнопку:

– Какой ужас! Должно быть, он накормил тебя наркотиками.

– Он не давал мне наркотиков. Посмотрел на меня пристально и снял все ниже пояса. Больше ничего конкретного не помню.

– Наверняка шок вызвал у тебя потерю памяти, – предположил я.

– Возможно, да, возможно, нет. У меня в голове куча картинок, но они не кажутся настоящими. Думаю, что они возникли из-за паники, чтобы заполнить пустоту в моем сознании.

– Тогда сконцентрируйся на тех ненастоящих воспоминаниях, которые не покидают тебя, и ответь, изнасиловал ли он тебя в этом полусне.

– Я этого тоже не знаю. Меня никогда в жизни не насиловали. У меня нет опыта, чтобы судить.

Ольга хотела сказать, что не знает, сохранила ли она девственность. Целомудрие до вступления в брак было для нее крайне важно. Утрата невинности повлекла бы за собой смену жизненной роли. До этого момента она виртуозно справлялась с амплуа непорочной девы. Даже когда сидела, она держала ноги вместе. Никогда не использовала гинекологические тампоны, игнорируя уверения рекламы в их безвредности. Она научилась мастерски произносить слово «нет» – энергично и безапелляционно. Если она вытаскивала занозы из пальца влюбленного в нее парня, его кожа никогда не воспалялась. Этот влюбленный убеждался в ее недоступности так крепко, что в итоге она сама проникалась к нему неподкупным уважением. Даже если бы Ольга задыхалась в его объятиях, как рыба, вынутая из воды, он прекратил бы свое наступление за секунду до ее капитуляции. Видимо, чистота Ольги, как кружка из небьющегося фаянса, сама себе гарантировала свое существование, упади она хоть сто раз на пол, она не разбилась бы.

Ольга во многом походила на Хулию, однако признавала сходство, только если утверждалось обратное: это Хулия выглядит как Ольга. Спор разрешился бы ответом на вопрос: кто родился оригиналом, а кто копией? Но ответить на него никто не мог. Они обе претендовали на первое место. Конечно же, в сходстве были свои мелкие радости. Ольга наполнялась гордостью, глядя на окруженную поклонниками подругу, на ее хитрое личико с кокетливо спадающей на него челкой. Ведь из зеркала на нее смотрела Хулия. Однако созерцание схожего отражения ее огорчало, поскольку свидетельствовало о границах ее привлекательности. Она постоянно натыкалась на лицо двойника, как на бесконечную стену. Проклиная их сходство, Ольга обвиняла Хулию в том, что она подражает ей в одежде, копирует ее внешность и даже пытается украсть душу. Справившись с раздражением, она наглым образом покупала такие же вещи, как у Хулии. При этом она не раздумывала о масштабах совершаемого подлога, а как будто возвращала себе то, что другая у нее отняла.

Отец Ольги, суровый и предприимчивый коммерсант, одевал всех модников города в своем элитарном бутике. Управлять делами ему помогала жена, пережженная блондинка, совершившая в своей жизни всего одну ошибку: мужчину, за которого она вышла замуж, она наделила несуществующими качествами. Когда на нее обрушились климактерические метаморфозы, она позволила себе в первый и единственный раз в жизни развеяться, изменив мужу с его поставщиком. «Почему, черт возьми, я раньше этого не сделала?» – спросила она себя. Тем же вечером она присела у кровати пятнадцатилетней дочери и дала ей наставление:

– Не выходи замуж девственницей. Это самый ценный совет, который я могу тебе дать.

– Почему, мама?

– Потому что я вышла замуж девственницей и не перестаю в этом раскаиваться. Ты будешь обречена хлебать куриный бульон всю жизнь, даже не понюхав других блюд.

Ольга воспротивилась совету матери. В то время как ее подружки становились жертвами эпидемии абортов, на которых наживались подпольные гинекологи, она оберегала свою невинность, как бабочку с хрупкими крыльями. «Я не отдамся, пока не выйду замуж. Будь он хоть принц Уэльский. А замуж я выйду, только когда закончу университет». Обучение она, похоже, завершит только ко второму пришествию, когда в университете закончится год забастовок и за ним год оккупации военными. Несмотря на это, она не испытывала недостатка в терпеливых поклонниках, которые придерживались строгих правил ухаживания, сидя в гостиной и опустошая винный погреб семейства, разорение которого прижимистый отец втайне оплакивал. С годами она осознала, что чересчур категорично отвергла совет матери, и теперь горевала оттого, что очередной воздыхатель, застегнув ширинку, покидает ее распаленную и нетронутую. Как дать им понять, что она изменилась? Как показать мужчинам свою благосклонность к горяченькому? Ее кампания за чистоту была настолько успешной, что она вконец потеряла надежду увидеть, как на ее балкон взбирается какой-нибудь бесстыдник, чтобы обжечь ее страстными поцелуями. К сожалению, она убедила всех в своей холодности. Лишь безумного Алекса не сдержали сделанные ею ранее заявления. Поэтому произошедшее привело ее в замешательство. «Изнасиловал… не изнасиловал… Чуть-чуть… Очень… Совсем не изнасиловал?» Самым живым воспоминанием (оно ее больше всего и запутало) были слова Алекса, которые он ей нашептывал без остановки: «Я тебя люблю, Хулия. Я тебя люблю, Хулия».

Ольга незаметно для себя предъявляла нам обвинения. Хулия сжимала губы, мучаясь от угрызений совести, потому что скрыла от всех агрессию Алекса. Знай Ольга о том, что с ней случилось, она была бы осмотрительнее. Половина ответственности лежала на мне, поскольку я не проследил за тем, чтобы семья Алекса отправила его в сумасшедший дом на Сатурне. Между нами была Ольга, бледная, с неожиданно восторженной и робкой улыбкой, словно девочка, которой только что выдернули первый молочный зуб.

Я взял инициативу в свои руки.

– У меня есть друг-гинеколог. Эстебан. Разреши ему осмотреть тебя. Он определит, была ты изнасилована или нет.

– Меня уже осмотрела монахиня, которая служит медсестрой. Она с математической точностью все подсчитала. Сказала, что я на шестьдесят процентов девственница и на сорок процентов женщина, познавшая мужчину.

– Она ничего не понимает в этом деле, – возмутился я. – Такие вещи в процентах не измеряются. Это как рак – он или есть, или его нет.

– Ты прав, – сказала Ольга, – проверим, прежде чем рыдать. Пойдем к твоему другу.

Кабинет Эстебана был пуст. Заканчивался один из тех бесплодных дней, когда он просил небо помочь ему и послать какой-нибудь куртизанке рак матки, а другой воспаление яичников. На случай если Всевышний покровительствовал программам по охране здоровья, Эстебан молил его не переусердствовать, напоминая, что, кроме болезней, он создал еще и врачей.

После того как мы объяснили ему суть проблемы, он остался наедине с Ольгой в смотровой. Я заметил, что девочка испугалась гинекологического стола с подколенниками, которые должны удерживать ее ноги раздвинутыми.

Мы сидели в зале ожидания, перелистывая омерзительные медицинские журналы. Меня не удивило бы, если бы у всех пациенток Эстебана наблюдался общий симптом – рвота, ведь для того, чтобы вынести пять минут кошмарного чтива, нужен желудок, как у крокодила.

Ольга выбежала улыбаясь. От радости она забыла застегнуть молнию на брюках.

– Какое счастье! Ничего не произошло. Я целая и невредимая.

Я вошел в кабинет прикинуться, что собираюсь заплатить за осмотр, зная, что Эстебан скажет: «Не обижай меня! С друзей денег не берут».

– Ты не представляешь, какое облегчение ты подарил этой девочке, – сказал я.

– Очень даже представляю. Если бы я сказал ей правду, она сошла бы с ума.

– Какую правду?

– Что ее девственная плева полностью разорвана. Разрыв свежий, еще не успел зажить. Этот тип сделал свое дело, – объяснил Эстебан.

– Почему ты ей соврал? Разве не лучше было сказать правду?

– Мы, врачи, не только лечим, но и предупреждаем болезни. Ольга такая невинная и настолько ценит свою девственность, что, думаю, если бы я подтвердил ее дефлорацию, она совершила бы самоубийство или впала в истерику. Скрыв от нее горькую правду, я провел профилактику, – заявил Эстебан.

С этими словами он встал и принял важный вид, как если бы получал в этот момент награду из рук самого Гиппократа.