Текст книги "Письма"

Но, чтобы не казалось, что я говорю только о женщинах, прибавлю: убегай и мужчин, которых увидишь в веригах, с отрощенными наподобие женских волосами вопреки повелению апостольскому, с козлиной бородой, в черном плаще, с обнаженными на жертву холода ногами. Это все орудия диаволовы (argumenta diaboli). Таков, к сожалению, был в Риме некогда Анфим, таков недавно Софроний. Проникши в домы вельмож и обманувши женщин, обремененных грехами, всегда учащихся и никогда не могущих прийти в познание истины, они принимают на себя личину святости и как бы подвизаются в продолжительных постах, посвящая между тем ночи тайным пиршествам. Стыдно говорить о них более, чтобы не показаться не наставником, а прельщенным.

Есть и другие (я говорю о людях своего сословия), которые домогаются пресвитерства и диаконства, чтобы с большею свободою видеться с женщинами. Вся забота у них об одеждах, чтобы благоухали; чтобы нога была гладко обтянута мягкой кожей. Волосы завиты щипцами; и на пальцах блестят перстни; чуть-чуть ступают они, чтобы не промочить подошв на влажной дороге. Когда увидишь таких людей, считай их скорее женихами, чем клириками. Иные все старание и всю жизнь посвятили тому, чтобы узнать имена, домы и нравы благородных женщин. Опишу кратко одного из них, особенно искусного в этом, чтобы, зная учителя, ты тем легче узнавала учеников.

С восходом солнца он поспешно встает, составляет план поздравительных визитов, выбирает кратчайшие дороги и, наглый старик, пробирается даже в спальни к постелям спящих. Увидит изголовье, изящное полотенце или чтонибудь другое из домашней рухляди – ощупывает, удивляется, хвалит и, жалуясь, что нуждается в этом, не выпрашивает, а просто вымогает: потому что всякая женщина боится оскорбить почтаря городского. Непорочность – враг для него, пост – также: он любит обед роскошный из вкусных журавликов, называемых в народе pipizo[108]108
  Geranopepa, quae vulgo pipizo nоminatur. Весьма вероятно, что словом geranopepa назывался журавлиный птенец, от греческого γ!ερανος – журавль и πιπος (на латинском pipio и по неправильному простонародному произношению pepa – птенец. Плиний, естествоиспытатель римский, говорит: erant in mensarum honore vipiones (иначе pipiones) sic vocant minores grues.


[Закрыть].

Язык его груб и дерзок и всегда готов на злословие. Куда бы ни обратилась ты, он первый на глазах. Что бы ни случилось нового, он или виновник, или распространитель молвы. Его кони меняются поминутно, то смирные, то бешеные: подумаешь, что он родной брат фракийского царя[109]109
  То есть царя Диомеда, о конях которого Лукреций говорит: Et Diomedis equi spirantes naribus ignem. То есть: у Диомедовых коней пышет из ноздрей пламя.


[Закрыть].

Хитрый враг употребляет различные ковы[110]110
  Ко́вы – злоумышления, козни. – Ред.


[Закрыть]. Змий же бе мудре́йший всех звере́й су́щих на земли́, и́хже сотвори́ Господь (Быт. 3, 1). Посему-то апостол и говорит: не не разумева́ем умышле́ний его (2 Кор. 2, 11). Христианину неприличны ни намеренный цинизм, ни изысканная опрятность. Если чего-нибудь не знаешь, если сомневаешься относительно чего-нибудь в Писании, спроси того, чья праведна жизнь, чьи почтенны лета, кого не осуждает молва, кто мог бы сказать: обручи́х бо вас единому мужу, деву чи́сту предста́вити Христо́ви (2 Кор. 11, 2). Или, если нет надежного наставника, то лучше оставаться в безопасном неведении, чем доискиваться и опасаться. Помни, что ты ходишь среди сетей: многие и почтенных лет девы с несомненною непорочностию выпустили венец из рук на самом краю гроба. Если в числе сообщниц твоего обета есть служанки, не возносись пред ними, не напыщайся тем, что ты госпожа: вы стали иметь одного Жениха, вместе вы поете псалмы, вместе принимаете Тело Христово: к чему же различие отношений? Пусть и другие приглашаются к подвигу. Венец девства пусть будет призывом для прочих. Если заметишь какую-нибудь нетвердою в вере, прими ее, утешь, обласкай и ее непорочность поставь для себя приобретением. Если же какая-нибудь из служанок притворно выражает свое усердие к девству, желая избавиться от рабства, такой прямо читай из апостола: лучше есть жени́тися, не́жели разжиза́тися (1 Кор. 7, 9). А тех девиц и вдов, которые праздно, но преусердно шатаются по домам матрон и, потеряв всякий стыд, превосходят шутов в тунеядстве, удаляй, как заразу. Тлят обы́чаи бла́ги бесе́ды злы (1 Кор. 15, 33). У них нет более заботы, как о чреве да о том, что всего ближе к чреву. Они советуют и говорят в таком роде: «Крошка моя, пользуйся своим состоянием и живи, пока живется: ужели ты все бережешь своим наследникам?» Преданные сладострастию и пьянству, они готовы внушать какое угодно зло; даже и твердые души они размягчают до чувственности. Егда́ бо разсвире́пеют о Христе́ (против Христа), посяга́ти хотя́т, иму́щыя грех, яко пе́рвыя ве́ры отверго́шася (1 Тим. 5, 11–12). Не старайся казаться сама себе особенно красноречивою; не находи удовольствия в стихотворных лирических песнях. Не следуй из деликатности изнеженному вкусу матрон, которые то сквозь зубы, то расширив уста произносят слова наполовину с пришептыванием, почитая грубым все, что естественно. В такой степени им нравится любодеяние даже в языке: но ко́е же обще́ние све́ту ко тьме? ко́е же согла́сие Христо́ви с велиа́ром? (2 Кор. 6, 14–15). Как сойдется Гораций с Псалтирью, Марон с Евангелием, Цицерон с Апостолом? Не соблазнится ли и брат, видя тебя в требище возлежащею? И хотя все чисто для чистого и ничего не должно хулить, что принимается с благодарением, однако ж мы не должны вместе чашу Господню пити и чашу бесовскую. Расскажу тебе свое несчастное приключение.

Много лет назад, когда я хотел ради Царства Небесного удалиться от дома, родителей, сестры, знакомых и, что еще труднее этого, от привычки к роскошной жизни и отправиться в Иерусалим, я не мог вовсе оставить библиотеку, с такими заботами и трудами составленную мною в Риме. И, таким образом, я, окаянный, постился и намеревался читать Туллия. После частых бессонных ночей, после слез, из самой глубины души исторгнутых у меня воспоминанием о прежних прегрешениях, я все-таки держал в руках Плавта. Чуть иногда я приходил в себя и начинал читать пророков, меня ужасала необработанность речи; слепыми глазами не видя света, я думал, что виною этого не глаза, а солнце. Когда таким образом играл мною древний змий, почти посредине четыредесятницы, напала, разлившись по внутренностям, на мое истощенное тело лихорадка и, не давая отдыха (что сказать даже неимоверно), так пожирала несчастные члены, что у меня едва оставались кости. Недалеко было до похорон; жизненная сила души, при совершенно уже остывшем теле, билась в одной только едва теплевшей груди; как вдруг, восхищенный в духе, я был представлен к престолу Судии, где было столько света, столько блеска от светлости окружавших, что, упавши на землю, я не осмеливался взглянуть вверх. На вопрос о том, кто я, я назвал себя христианином. Но Восседавший сказал: «Лжешь, ты цицеронианин, а не христианин; ибо где сокровище твое, там и сердце твое» (Мф. 6, 21). Я замолк, и под бичами (ибо Он повелел бить меня), еще более мучимый огнем совести, я мысленно повторял стих: во а́де же кто испове́стся Тебе? (Пс. 6, 6). Потом начал вопиять и, рыдая, говорить: «Помилуй мя, Господи, помилуй мя». Эти звуки раздавались среди ударов бичей. Между тем предстоявшие, припав к коленам Восседавшего, умоляли, чтобы Он простил грех юности и взамен заблуждения дал место раскаянию, с тем чтобы наказать меня впоследствии, если я когда-нибудь стану читать сочинения языческой литературы. Поставленный только под это условие, я, который готов был обещать гораздо более, начал клясться и, призывая имя Божие, говорить: «Господи, если когда-нибудь я буду иметь светские книги, если я буду читать их, значит, чрез это самое я отрекся от Тебя». Отпущенный после этих клятвенных слов, я возвращаюсь на землю, к удивлению всех, раскрываю глаза, столь обильно наполненные слезами, что даже люди недоверчивые, видя мою печаль, должны были поверить моему рассказу. Это был не обморок, не пустой сон, подобный тем, над которыми мы часто смеемся. Свидетелем – тот престол, пред которым я лежал, свидетелем – страшный суд, которого я убоялся: да не случится мне уже никогда подвергнуться такому испытанию. Признаюсь, у меня даже были сини плечи, я чувствовал после сна боль от ударов, – и с тех пор с таким усердием стал читать Божественное, с каким не читал прежде светского (mortalia).

Избегай также порока любостяжания и не только не присвояй чужого (ибо за это наказывают и общественные законы), но даже не береги своего, как будто бы оно было для тебя чужим. Аще в чуже́м, сказано, ве́рни не бы́сте, ваше кто вам даст? (Лк. 16, 12). Груды золота и серебра для нас – чужие; наше имущество есть духовное; о нем сказано: избавление мужа души свое ему богатство (Притч. 13, 8). Никто́же мо́жет двема́ господи́нома рабо́тати: либо еди́наго возлю́бит, а друга́го возненави́дит; или единаго держи́тся, о друзе́м же неради́ти на́чнет. Не можете Богу рабо́тати и мамо́не (Мф. 6, 24), то есть богатству. Ибо на своем родном, сирском языке мамона означает богатство. Заботы о пропитании суть препятствия для веры. В основании любостяжания лежит языческое попечение. Но ты скажешь: «Я – девица нежная и не могу работать собственными руками. Дойду до старости, стану больна, кто пожалеет меня?» Послушай, что говорит Иисус апостолам: не пецы́теся душе́ю ва́шею, что я́сте или что пие́те, ни те́лом вашим, во что облече́теся. Не душа ли бо́льши есть пи́щи, и тело оде́жди; воззри́те на пти́цы небе́сныя, яко ни се́ют, ни жнут, ни собирают в жи́тницы, и Отец ваш Небесный пита́ет их (Мф. 6, 25–26). Если не станет одежды, взгляни на лилии. Если будешь голодна, послушай Того, Кто ублажает нищих и алчущих. Если какая другая скорбь отяготит тебя, то прочти: те́мже благоволю́ в не́мощех моих (2 Кор. 12, 10). И: даде́ся ми па́костник пло́ти, а́ггел сатани́н, да ми па́кости де́ет, да не превозношу́ся (2 Кор. 12, 7). Радуйся при всех определениях Божиих. Возра́довашася дще́ри иуде́йския, суде́б ра́ди Тво́их, Господи (Пс. 96, 8). Пусть всегда слышится из уст твоих: наг изыдо́х от чрева матере моея́, наг и оты́ду та́мо (Иов. 1, 21). И: ничто́же внесо́хом в мир сей, я́ве, яко ниже́ изнести́ что мо́жем (1 Тим. 6, 7).

Но ныне увидишь очень многих, набивающих шкафы платьями, каждый день меняющих туники и при всем том не могущих избавиться от моли. Иная, чтобы казаться благочестивее, носит одно платье, а в полных сундуках бережет всякие ткани. Окрашен в пурпур пергамен, блестит в буквах золото, переплет обделан драгоценными каменьями, – а за дверями умирает обнаженный Христос. Когда протягивают руку нуждающемуся, – трубят в трубу. Зовут на вечерю любви, – посылают глашатая. Я видел недавно, как одна из знатнейших римских женщин (об имени умалчиваю, чтобы ты не подумала, что я пишу пасквиль), чтобы считаться более благочестивою, предшествуемая евнухами, в базилике святого Петра раздавала бедным собственноручно каждому по монете. Между тем (как это часто бывает у нищих) какая-то старуха, покрытая сединами и рубищем, забежала наперед, чтобы получить другую монету. Та, когда дошла до нее по порядку, дала ей вместо динария кулака, так что у бедной старухи полилась кровь. Любостяжание есть корень всякого зла и поэтому-то называется у апостола идолослужением. Ищи прежде Царствия Божия, и сия вся приложатся тебе. Господь не убьет голодом души праведной. Я был юн, и состарился, и не ви́дех праведника оста́влена, ниже́ се́мени его прося́ща хле́бы (Пс. 36, 25). Илии носили пищу враны. Сарептская вдова, сама с детьми сбираясь умереть в следующую ночь с голоду, накормила пророка; и тот, кто пришел к ней для прокормления, питал ее из чудесно неиссякаемого сосуда. Апостол Петр сказал: сребра́ и зла́та несть у мене; но е́же и́мам, сие́ ти даю́: во имя Иисуса Христа Назорея воста́ни и ходи́ (Деян. 3, 6). А ныне многие, не говоря ни слова, говорят делом: «Веры и милосердия нет у меня: а что́ имею, серебро и золото, того тебе не дам». Име́юще же пи́щу и одея́ние, си́ми дово́льны бу́дем (1 Тим. 6, 8). Послушай, чего просит Иаков в своей молитве: аще будет Господь Бог со мною и сохранит мя на пути сем, в о́ньже аз иду, и даст ми хлеб я́сти, и ризы облещи́ся (Быт. 28, 20). Он молил только о необходимом: и спустя двадцать лет возвратился в ханаанскую землю богатым господином и еще более богатым отцом. Бесчисленны в Писаниях примеры, научающие тому, что должно избегать любостяжания.

Впрочем, так как мы коснулись теперь этого предмета (надеясь, если поможет Христос, раскрыть его в особом сочинении), то расскажем еще то, что несколько лет назад случилось в Нитрии. Кто-то из братии, более бережливый, чем любостяжательный, не зная, что Господь был продан за тридцать сребреников, оставил, умирая, сто солидов[111]111
  Со́лид – золотая монета. – Ред.


[Закрыть], которые приобрел пряжею льна. Сошлись монахи (их жило в том месте до пяти тысяч в отдельных келиях) на совет, что нужно сделать. Одни говорили: раздать бедным, другие – отдать на церковь, некоторые – отослать родным. Но Макарий, Памва, Исидор и другие, называвшиеся отцами, по внушению Святаго Духа, определили – зарыть их вместе с их владельцем, сказав: сребро твое с тобою да будет в погибель (Деян. 8, 20). Да не подумает кто-нибудь, чтобы такой поступок был жесток: на всех в целом Египте нашел такой страх, что беречь и один солид считалось преступлением.

Так как я упомянул о монахах и знаю, что ты охотно слушаешь о том, что касается святости, то останови ненадолго свое внимание. В Египте три рода монахов. Первый – киновиты, называемые у туземцев саузы; мы можем называть их общежительными. Второй – анахореты, живущие по одному в пустыне и называемые так потому, что уходят далеко от людей. Третий – так называемые ремоботы, угрюмые, неопрятные; они исключительно или преимущественно находятся в нашей стране. Они живут по два, по три вместе, отнюдь не более, и живут по своей воле и своими средствами: только из того, что они зарабатывают, вносят часть в складчину, чтобы иметь общий стол. Живут же по большей части в городах и замках: и как будто должно быть священным их ремесло, а не жизнь – что́ ни продают они, всегда дороже. Между ними часто бывают ссоры: потому что, живя на своем иждивении, они не терпят быть в подчинении у кого бы то ни было. Именно они всего чаще спорят из-за постов, дела домашние делают предметом тяжб. Все у них на выдумках: широкие рукава; как меха, сапоги; грубейшая одежда, частые вздохи; видаются с девицами, поносят священнослужителей; а когда настает праздничный день, они пресыщаются до рвоты.

Итак, прошедши мимо них, как мимо какой-нибудь заразы, пойдем к тем, которые во множестве живут общинами, то есть к тем, которые называются, как сказали мы, киновитами. Первое условие у них – повиноваться старшим и исполнять все, что бы они ни приказали. Они делятся на десятки и сотни, так что у десяти человек десятый – начальник, а сотый имеет под собою десять десятиначальников. Живут они отдельно, но в соединенных между собою келиях. До девяти часов, как положено, никто не ходит к другому, только к упомянутым разве десятиначальникам; так что если кого обуревают помышления, то пользуется у них советами. После девяти часов сходятся вместе, поют псалмы, читают Писания по обыкновению. По окончании молитв, когда все сядут, тот, кого они называют отцом, стоя посредине, начинает беседу. Во время его речи бывает такая тишина, что никто не смеет взглянуть на другого, никто не смеет кашлянуть: хвала говорящему высказывается в плаче слушателей. Тихо катятся по щекам слезы, и скорбь не прорывается даже стоном. А когда начнет возвещать грядущее, о Царстве Христовом, о будущем блаженстве и славе, ты увидишь всех с сдержанным вздохом и поднятыми к небу глазами, говорящих внутри себя: кто даст ми крыле́, яко голуби́не? И полещу́, и почи́ю? (Пс. 54, 7). Затем собрание оканчивается и каждый десяток с своим старшим отправляется к столу, при котором поседмично по очереди и прислуживают. Во время стола нет никакого шума, никто не разговаривает. Питаются хлебом и овощами, которые приправлены одною солью. Вино пьют только старики, для которых и обед часто бывает с отроками, чтобы поддержать преклонный век одних и не задержать начинающийся возраст других. Затем встают разом и, пропев гимн, расходятся по жильям: здесь до вечера каждый разговаривает с своими и говорит: «Видели вы такого-то и такого-то? Сколько в нем благодати? сколько тихости? Какая смиренная поступь?» Увидят слабого – утешают; горящего любовию к Богу – побуждают на подвиг. И поелику ночью, сверх общих молитв, всякий еще бодрствует в своей опочивальне, то обходят все келии и, приложив ухо, тщательно выведывают, что делается. Заметив кого-нибудь ленивым, не выговаривают, но, притворяясь, будто не знают, посещают его чаще – и вначале более просят, чем принуждают молиться. Повседневные хлопоты располагаются так: что сделано у десятиначальника, о том доносится эконому, который и сам каждый месяц с великим трепетом отдает отчет общему отцу. Он же отведывает и пищу, как она приготовлена; и так как никому не позволительно говорить: «Я не имею ни исподнего, ни верхнего платья, ни сплетенной из тростника постели», – то он располагает все так, чтобы никто не лишен был того, что ему нужно. Если кто-нибудь заболевает, его переносят в просторный покой и ему услуживают старцы с таким усердием, что он и не подумает о городских удобствах и о попечениях матерних. Дни воскресные посвящаются только молитве и чтению; впрочем, киновиты делают то же самое и во всякое время по окончании трудов. Каждодневно читается что-нибудь из Писания. Пост одинаков во весь год, кроме четыредесятницы, в которую одну положено жить строже. С Пятидесятницы вечери переменяются на обеды, дабы сохранить этим церковное предание и не обременять желудка двукратным принятием пищи. Таковыми Филон, последователь платонической школы, и Иосиф, этот греческий Ливий, во второй части истории иудейского плена представляют ессеев.

Хотя в письме о девах я заговорил теперь почти без нужды о монахах, то приступаю и к третьему роду их, называемому анахоретами. Выходя из киновии, они, кроме хлеба и соли, ничего более не выносят с собою в пустыню. Основатель этого образа жизни – Павел, учредитель – Антоний, а если пойти вверх, то первым виновником был Иоанн Креститель. В таком же роде мужа описывает даже и пророк Иеремия, говоря: бла́го есть му́жу, егда́ во́змет яре́м в юности своей, ся́дет на еди́не и умо́лкнет, яко воздви́гну на ся ярем. <…> Пода́ст лани́ту свою бию́щему, насы́тится укори́зн. Яко не во век отри́нет Господь (Плач. 3, 27–31). Их подвиги и образ жизни, не плотские во плоти, я опишу, если захочешь, в другое время. Теперь возвращусь к своему предмету, так как от рассуждений о любостяжании я перешел к монахам. Представив их тебе в пример, я говорю: презирай не только золото, серебро и другие богатства, но даже самую землю и небо, и в единении только со Христом ты воспоешь: часть моя – Господь (Плач. 3, 24).

За сим, так как апостол повелевает нам всегда молиться (1 Фес. 5, 17), а у святых даже самый сон бывает молитвою, то мы так должны распределить часы для молитвы, чтобы, если случится нам быть занятыми каким-нибудь делом, самое время призывало нас к богослужению. Всякий знает третий час, шестой, девятый, рассвет и вечер. Пусть не вкушают пищи, не предпослав молитвы, не отходят от стола, не принесши благодарения Создателю. Должно вставать по ночам дважды и трижды и повторять то, что твердо помним из Писаний. Пусть ограждает нас молитва, когда мы выходим из гостей; когда возвращаемся с площади, пусть нас встретит молитва прежде, чем сядем: да не успокоивается тело, пока не напитается душа. При всяком деле, на каждом шагу да изображается рукою крест Господень. Не осуждай никого, не полагай соблазна против сына матери твоей. Ты кто еси́ судя́й чужде́му рабу́? Своему Го́сподеви сто́ит или па́дает; ста́нет же: си́лен бо есть Бог поста́вити его (Рим. 14, 4). Если ты станешь поститься по два и по три дня, не думай, что ты лучше непостящихся. Ты не ешь и гневаешься, а тот ест и светел челом. Гневаясь, ты высказываешь беспокойство душевное и голод телесный; тот с умеренностию ест и благодарит Бога. Поэтому-то каждодневно вопиет Исаия: не такова́го поста́ Аз избра́х, глаго́лет Господь (Ис. 58, 6). И опять: во дни бо поще́ний ваших обрета́ете во́ли ва́ша, и вся подру́чныя ваша томите́; в суде́х и сва́рех постите́ся и бие́те пястьми́ смире́ннаго (Ис. 58, 3–4). Зачем же вы поститесь для меня? Что за пост может быть у того, чей гнев продолжается не только далее пределов одного дня, но даже целый месяц? Размышляя о самой себе, созидай себе похвалу не на немощи другого, но на своем собственном подвиге.

Не подражай тем, которые, заботясь о плоти, считают все доходы с имений и каждодневные домашние расходы. Предательством Иуды не были посрамлены одиннадцать апостолов, и чрез вероотступничество Фигелла и Александра другие не были остановлены в течении веры. Не говори: «Такая-то и такая-то пользуется своими богатствами; ее уважают люди; у нее собираются братья и сестры. Ужели чрез это самое она перестает быть девою?» Да сомнительно, прежде всего, дева ли она: поне́же не та́ко зрит человек, яко зрит Бог; яко человек зрит на лице́, Бог же зрит на се́рдце (1 Цар. 16, 7). Посему-то, даже если она и дева по плоти, не знаю, дева ли она по духу. А апостол так определяет деву: да будет свята и телом и духом (1 Кор. 7, 34). Наконец, пусть она получает себе свою славу. Пусть отвергает мысль апостола, живет и наслаждается удовольствиями. Мы последуем лучшим примерам. Представь себе Блаженную Марию, которая была так непорочна, что удостоилась быть Материю Господа. Когда сошел к Ней в образе мужа Ангел Гавриил, говоря: радуйся, благодатная, Господь с Тобою (Лк. 1, 28), в страхе и ужасе Она не могла отвечать; потому что никогда не принимала приветствия от мужа. Потом Она узнает вестника и говорит. И Та, Которая боялась человека, бестрепетно беседует с Ангелом. Можешь и ты быть материю Господа. Приими́ себе сви́ток нов вели́к и напиши́ в нем писа́лом человеческим, е́же ско́ро плене́ние сотвори́ти коры́стей; и когда приступишь к пророчице, и зачнешь во чреве, и родишь сына (Ис. 8, 1, 3), то скажи: стра́ха ра́ди Твоего, Господи, во чре́ве прия́хом и поболе́хом, и роди́хом дух спасе́ния Твоего́, его́же сотвори́хом на земли́ (Ис. 26, 18). Тогда и Сын твой ответит тебе и скажет: се мати Моя и братия Моя (Мк. 3, 34). И Тот, кого ты незадолго пред тем напишешь на листе твоей груди, начертишь писалом в новой книге сердца, Тот, отняв у врагов корысти, посрамив начала и власти и пригвоздив их ко кресту, зачатый, возрастет и, ставши возрастным, удивительным образом сделает тебя из матери Своею невестою. Велик подвиг, но велика и награда – быть тем, чем и мученики, тем, чем апостолы, быть тем, чем Христос. Впрочем, все это приносит пользу тогда, когда бывает в Церкви; когда мы празднуем Пасху в одном общем доме; если входим в ковчег с Ноем; если при погибели Иерихона содержимся у оправданной блудницы, Раав. Но тех, которые почитаются девами у различных еретиков, например у нечестивых манихеев, должно почитать блудницами, а не девами. Ибо если творец тела у них есть диавол, то каким образом они могут держать в чести произведение своего врага? Но так как они знают, что девическое имя – почтенно, то и скрывают волка под овечьею кожей. Антихрист выдает себя за Христа; и они постыдную жизнь ложно прикрывают почетным названием. Радуйся, сестра, радуйся, дочь, радуйся, любезная дева; потому что ты на самом деле стала быть тем, чем иные только притворяются.

Все рассуждения наши покажутся тягостными для той, которая не любит Христа. Но кто всю пышность мирскую считает прахом, все, что под солнцем, – суетою, кто умер со своим Господом и совоскрес, кто распял плоть свою со страстьми и похотьми, – охотно воскликнет: кто ны разлучи́т от любве́ Божия? Скорбь ли, или́ теснота́, или́ гоне́ние, или́ глад, или́ нагота́, или́ беда́, или́ меч? И затем: извести́хся бо, яко ни смерть, ни живо́т, ни Ангели, ни Нача́ла, ниже́ Си́лы, ни насто́ящая, ни гряду́щая, ни высота́, ни глубина́, ни и́на тварь какая возмо́жет нас разлучи́ти от любве́ Божия, я́же о Христе Иисусе Господе нашем (Рим. 8, 35, 38–39). Ради нашего спасения Сын Божий делается Сыном Человеческим. Девять месяцев в утробе ожидает рождения, терпит такое унижение, выходит окровавленный, повивается пеленами, принимает шутливые ласки и, обнимающий мир пядию, полагается в тесных яслях. Не говорю о том, что до тридцати лет в неизвестности Он разделяет убожество родителей; поражаемый ударами – безмолвствует, распинаемый – молится за мучителей. Что возда́м Го́сподеви о всех, я́же воздаде́ ми? Чашу спасения прииму́ и имя Господне призову́… Честна́ пред Го́сподем смерть преподо́бных Его (Пс. 115, 3–6). Одно только и есть достойное воздаяние: когда платится за кровь кровию и когда, искупленные кровию Христовою, мы охотно умираем за Искупителя. Кто из праведных получил венец без мучений? Праведный Авель убит; Авраам подвергается испытанию потерять жену. Но, чтобы не растягивать мне письма без меры, поищи, и найдешь, что все они претерпели несчастия. Один Соломон жил среди удовольствий, потому-то, может быть, и пал. Его́же бо лю́бит Господь, наказу́ет, бие́т же вся́каго сына, его́же прие́млет (Притч. 3, 12). Не лучше ли короткое время повоинствовать, окопаться валом, вооружиться, томиться под бронею и после радоваться с победителем, чем за нетерпение одного часа попасть в рабство навеки?

Ничто не тяжело для любящих. Никакой труд не труден для благорасположенного. Посмотри, какие условия принял Иаков из-за жены Рахили: и рабо́та, говорит Писание, Иаков за Рахиль седмь лет: и бы́ша пред ним яко ма́лы дни, зане́же любя́ше ю (Быт. 29, 20). Затем и сам он после упоминает: бых во дни жего́мь зно́ем, и сту́дению в нощи́ (Быт. 31, 40). Станем и мы любить Христа, станем искать постоянно Его объятий, – и нам все трудное покажется легким, все долгое будем считать коротким; и, уязвленные копием Его, будем говорить каждую минуту: увы мне, яко прише́льствие мое продо́лжися (Пс. 119, 5). Недосто́йны стра́сти ны́нешняго вре́мене к хотя́щей славе яви́тися в нас (Рим. 8, 18), потому что скорбь терпе́ние соде́ловает, терпение же искусство, искусство же упова́ние, упование же не посрами́т (Рим. 5, 3–5). Когда предпринятый тобою подвиг покажется тебе тяжким, читай второе Послание Павла к коринфянам: в труде́х мно́жае, в ра́нах пребо́ле, в темни́цах и́злиха, в сме́ртех мно́гащи. От иуде́й пятькра́ты четы́редесять ра́зве еди́ныя прия́х; три́щи па́лицами бие́н бых, еди́ною ка́менми наме́тан бых, трикра́ты корабль опрове́ржеся со мною, нощь и день во глубине́ сотвори́х; в пу́тных ше́ствиих мно́жицею: беды́ в река́х, беды́ от разбо́йник, беды́ от сро́дник, беды́ от язы́к, беды́ во граде́х, беды́ в пусты́ни, беды́ в мо́ри, беды́ во лжебра́тии. В труде́ и по́двизе, во бде́ниих мно́жицею, во а́лчбе и жа́жди, в поще́ниих мно́гащи, в зиме́ и наготе́ (2 Кор. 11, 23–27). Кто же из нас может присвоить себе хотя малую долю из числа этих подвигов? Посему-то он справедливо сказал впоследствии: тече́ние сконча́х, ве́ру соблюдо́х. Про́чее у́бо соблюда́ется мне вене́ц правды, его́же возда́ст ми Господь в день он, пра́ведный Судия́ (2 Тим. 4, 7–8). Мы сердимся, если пища бывает недосолена, и думаем, что оказываем какое-то благодеяние Богу, когда пьем вино, смешанное с водою. Разбивается чаша, опрокидывается стол, раздаются удары, – и за простывшую воду отмщается кровопролитием. Царствие Небесное ну́дится, и ну́ждницы восхища́ют е (Мф. 11, 12). Не сделаешь себе насилия – не восхитишь Царствия Небесного. Не будешь стучаться неотступно – не получишь таинственного хлеба. Как тебе кажется, не насилие ли, когда плоть хочет быть тем, чем Бог, и туда, откуда ниспали ангелы, восходит судить ангелов?

Прошу тебя, выйди на время из заключения и представь пред своими глазами те награды за настоящий подвиг, и́хже око не ви́де, и ухо не слы́ша, и на сердце человеку не взыдо́ша (1 Кор. 2, 9). Каков будет тот день, когда встретит тебя с ликами дев Мария, Матерь Господа? Когда Мария, сестра Аарона, как по переходе чрез Чермное море и после потопления фараона с его войском, держа в руке тимпан, запоет и ей ответит хор: по́им Го́сподеви, сла́вно бо просла́вися: коня́ и вса́дника вве́рже в мо́ре (Исх. 15, 1)? Тут Фекла радостно бросится в твои объятия. Тут и Сам Жених выйдет навстречу тебе и скажет: воста́ни, прииди́, бли́жняя моя, до́брая моя, голуби́це моя. Яко се, зима́ пре́йде, дождь отъи́де, отъи́де себе́? (Песн. 2, 10–11). Тогда удивятся Ангелы и скажут: кто сия́ проница́ющая а́ки у́тро, добра́ яко луна́, избра́нна яко со́лнце? (Песн. 6, 9). Будут смотреть на тебя дщери, будут хвалить царицы, будут славить замужние. Затем встретят тебя и другие целомудренные лики: Сара выйдет с женами, Анна, дочь Фануилова, со вдовами. В различных ликах предстанут твои по плоти и духу матери: возрадуется та, которая родила, возвеселится та, которая научила. Тогда Господь действительно воссядет на жребя́ и войдет в Небесный Иерусалим. И отроки, о которых говорит Спаситель у Исаии: се, аз и дети, я́же ми даде́ Бог (Ис. 8, 18), преднося победные ветви, воспоют согласными устами: оса́нна в вы́шних: благослове́н гряды́й во имя Господне, осанна в вышних (ср.: Ин. 12, 13; Мф. 21, 9). Тогда сто и четыредесять и четыре тысящи пред престолом и старцы возьмут гусли и будут петь песнь нову (Апок. 14, 2–3). И никто не возможет навы́кнути песни, только это означенное число лиц. Си́и суть, и́же с жена́ми не оскверни́шася: зане́ де́вственницы суть; си́и после́дуют Агнцу, а́може а́ще по́йдет (Апок. 14, 4). Всякий раз, как будет тебя прельщать мирское тщеславие, сколько бы ни казалось тебе что-нибудь славным в мире, – переносись умом в рай: начинай быть тем, чем намерена быть в будущности, и ты услышишь от своего Жениха: положи́ мя яко печать на се́рдцы тво́ем, яко печать на мы́шце твоей (Песн. 8, 6), – и, огражденная и телесно и духовно вместе, ты воскликнешь и скажешь: вода́ мно́га не мо́жет угаси́ти любве́, и ре́ки не потопя́т ея́ (Песн. 8, 7).