Текст книги "Дзержинский 119-й (Недокументальная быль)"

– Да провались он, твой Лимонов! Тоже мне, нашёл кумира! – не дослушав, мать сорвалась вновь. – Видела его по телеку. Выпендривается весь из себя, бородка у него козлиная и сам блеет как козёл. Вылитый козёл и есть!

– Мама, прекрати!

– Да что прекрати-то?! Что прекрати? Использует он вас, дурней молодых, вот и всё!

Не в силах более слушать подобное, Глеб со злостью швырнул трубку и что есть мочи врезал кулаком в неровную, заклеенную вылинявшими обоями стену.

– Только и умеешь, что ругаться. «Фашисты», «используют»… Уже и слова-то человеческие все позабыла, – заскрипел он зубами, даже не чувствуя боли в содранных до крови костяшках.

Он долго ещё не мог совладать с собой, мечась из комнаты в комнату в негодовании, в гневе. После чего, проглотив залпом стакан чая и чуть поостыв, принял твёрдое, бесповоротное решение: он останется в Дзержинске до самого конца, до дня выборов.

Глава VIII

Концевич с Евгением Сергеевичем выехали из Москвы затемно, поднявшись ни свет ни заря. Когда они оба, наскоро перекусив в «бункере», забрались в промёрзший за ночь и казавшийся от того страшно неуютным салон «девятки», часы, встроенные в панель с приборами чуть правее руля, показывали около пяти утра.

Они решили отправиться в путь столь рано, поскольку по дороге в Навашино, куда они рассчитывали попасть не позднее десяти вечера, им следовало заехать не только в Дзержинск, но и во Владимир, где в офсетной типографии, на протяжении многих лет исправно печатавшей партийную «Лимонку», их ждал первый спецвыпуск «Завтра».

Обыкновенно газеты забирал оттуда Игорь Жевтун – рок-музыкант Джефф, давний сподвижник Егора Летова, чьим фанатом был когда-то, наверное, каждый второй партиец. Многие ему дивились: мол, надо же – рокер, поэт, бунтарь, а состоит в какой-то партии, возит её газеты, ради чего дважды в месяц проделывает на своей машине дальние концы. Другие музыканты в те годы на дух не переносили никакой политики, вполне довольные возможностью беспрепятственно, не страшась оставшегося в легендарных восьмидесятых КГБ, ездить по гастролям и зарабатывать, а Жевтун в партию вступил… В какую? Зачем?

Ведь немало в России существовало разных партий, чьи ораторы, особенно когда дело близилось к выборам, захлёбывались бравурными, преисполненными пафоса речами, и Джеффу не всем удавалось растолковать, что его партия – иная, совершенно особенная. Любую другую он сам обходил бы за версту, безошибочно чуя в ней позёрство, наигранность и фальшь, совершенно чуждые его пониманию жизни. А эта сама стала частью жизни – и его, и многих других живых и неуспокоенных людей.

«Одна наша партия живой в стране и осталась. Даже рок подсдох», – обмолвился он как-то невзначай после концерта.

Однако сейчас Джеффа в Москве не было – укатил в тур по родной Сибири, поэтому везти газету, кроме них двоих, было, по сути, некому. Быстро пролетев по ещё не закупоренным пробками столичным улицам и беспрепятственно выбравшись за МКАД, они, не жалея бензина, на протяжении нескольких часов мчались по пустынному обледенелому шоссе во Владимир, где во дворе типографии доверху забили тяжёлыми, свежепахнущими печатной краской пачками не только багажник, но и всё заднее сидение.

– Теперь гнать не получится, – посетовал Концевич, с трудом закрывая дверцу. – Здорово мы здесь нагрузились, да и дорога тяжёлая…

Стоило им отъехать от Владимира, как начался снегопад, густой и влажный, словно в марте. Стрелки на лобовом стекле, противно поскрипывая, без устали расчищали водителю обзор, однако снег валил всё сильнее, слепя настолько, что Концевич был вынужден сбросить скорость до 35 км/ч – ехать быстрее в этом матовом кружащемся мареве становилось просто опасно.

– Ни черта мы в Навашино к десяти не успеем! – воскликнул он в сердцах. – По такой дороге до Дзержинска бы доползти к ночи.

В довершение всего перегруженная машина, и так еле тащившаяся сквозь нисколько не редеющую на протяжении многих километров снежную пелену, при приближении к Дзержинску и вовсе попала в пробку. Выдержанный Концевич прямо выходил из себя, громко матеря дальнобойщиков, забивших своими облепленными снегом фурами дорогу так, что между ними было невозможно протиснуться и велосипеду. Евгений Сергеевич, справа от него, озабоченно елозил пальцами в бороде и то и дело украдкой поглядывал на часы.

– Надо, надо успеть, – время от времени повторял он, словно про себя.

К дзержинской «вписке» они въехали в половине одиннадцатого. Там никто ещё не ложился, с нетерпением дожидаясь товарищей. Глеб, Володя и Ирокез разгрузили «девятку» за несколько минут, оставив в ней лишь пару пачек, предназначенных для агитации в Навашино.

– Завтра панки наши шахтинские обещали подтянуться – четыре человека, – сообщил последний Евгению Сергеевичу. – Тоже на выборы.

– Панки? Хм… – призадумался он, не выказывая, однако, большой радости.

– Нормальные они парни, работать будут как надо, – поспешил заверить Ирокез. – К тому же, им полезно повариться среди наших. Глядишь, бросят анархистскую дурь и вступят в партию по-настоящему.

– Ладно, панки – так панки, – понимая, что сейчас не время проявлять излишнюю щепетильность, хлопнул его Евгений Сергеевич по плечу. – В Ардатов их направим вместе с тобой. Там у нас в плане агитации ещё поле непаханное.

Не отдохнув и даже не поднимаясь в квартиру, они с Концевичем тронулись дальше, а на освободившееся заднее сидение теперь поместился Роман Овсянников – темноволосый музыкант из Брянска, руководитель тамошнего молодого, но боевитого отделения, с полгода назад включённый в партийный исполком. Приехав в Дзержинск накануне, он оставался на «вписке» за старшего взамен Елагина, укатившего в Навашино ещё с утра.

– Слушайте, у нас тут с Димой идея одна по выборам родилась, – начал он с воодушевлением, лишь только Концевич вырулил со двора. – Расклейки с пикетами всё же много голосов не прибавят. Поэтому неплохо бы с кем-нибудь из здешних заводских директоров договориться о встречах с коллективами. Заводы-то здесь ещё не все сдохли, кое-какие остались. Вот работяг-то обработать как раз и стоит. Может, удастся раскачать?

– Работяг? Раскачаешь их… – усомнился Концевич. – Помню, беседовал с нашими с Магнитки.[7]7
  Магнитка – Магнитогорский металлургический комбинат (Прим. автора)


[Закрыть] Про Лимонова, про партию рассказывал, разъяснял им их классовый, так сказать, интерес. Так знаете, о чём у них первый вопрос ко мне был? Какой длины мы установим рабочий день, если к власти придём!

– Ну и ответил бы: семь часов для начала. И вообще мы за всяческое сокращение рабочего дня, как и большевики в своё время. А производительность будем повышать за счёт усовершенствования станков и технологий, – не растерялся Евгений Сергеевич. – Так им и надо было сказать.

Но Концевич только с презрением фыркнул в воротник:

– На нынешних заводах пофигисты одни остались. Им всё давно до лампочки, кроме водки. Я на наших пролетариев насмотрелся вдоволь. Ничего им не интересно, они вообще на любую политику болт кладут с прибором.

Однако его скепсис пришёлся Евгению Сергеевичу не по душе:

– Алексей, ну зачем же так сразу настраиваться на негативный лад? Рома, между прочим, дельную мысль подал. Мимо пикетов ходят случайные люди, и хаотичное общение с ними, на самом деле, мало что даёт. А на заводах целые трудовые коллективы сохранились, с самых советских времён. Они наверняка спаяны между собой, потому как работают вместе многие годы. Если получится организовать с ними встречу наших агитаторов, то она сама по себе станет для них событием, которое они будут обсуждать между собой ещё долго. Это как минимум. А наша задача, ведь, какая? Увести электорат из-под КПРФ? Так?

– Ну, так, так, – признал Концевич, правда, без особого энтузиазма.

– Значит, тем более, мы просто обязаны агитировать рабочих. Выбивать почву из-под ног главного конкурента – это ведь азы политической борьбы, – и, всерьёз ухватившись за озвученную Овсянниковым идею, Евгений Сергеевич развернулся к нему и спросил. – А вы с Димой насчёт заводской агитации пока только в общих чертах говорили, или у него уже есть какие-то конкретные предприятия на примете?

– Есть. На некоторых он почву уже прощупал. Сказал даже, что на директора главного здесь химзавода выйти вполне может.

– Это очень хорошо, если получится его раскрутить на подобную встречу. И тебе, кстати, Алексей, было бы нелишним на неё сходить, – обратился он уже к Концевичу. – Во-первых, ты человек взрослый и какой-никакой опыт общения с рабочими имеешь. А, во-вторых, – убеждал Евгений Сергеевич. – Кому же ещё идти? Не пацанам же восемнадцатилетним в косухах?

Концевич кашлянул, склонил голову на бок, словно, видя прямо перед собой нечто непонятное, хотел взглянуть на него под другим ракурсом и, прибавляя газу, сильнее придавил педаль.

– Не требуй многого от избирателя. Водка – не водка – это сейчас не важно, поднажал Овсянников. – Другого избирателя здесь всё равно нет. И вообще, нам давно необходимо преодолеть в себе все эти подростковые комплексы: мол, те не нужны, эти… Как говорил Бисмарк, политика – искусство возможного. Мы не зовём работяг возводить баррикады. От них сейчас требуется не так уж много: просто прийти на выборы и проголосовать за нашего кандидата. Всё!

– Вообще, ребята, было бы здорово, если бы вы к рабочим пришли вдвоём и выступали по очереди, – продолжил Евгений Сергеевич с увлечением. – Пусть, к примеру, первым начинает Алексей: обстоятельно, без кликушества, но честно и правдиво расскажет им про то, что творится в стране. То есть, морально подготовит непосредственно к агитации за нашего кандидата. Уверен, он сможет быть убедительным, ведь по части политики Алексей очень подкованный, даже среди наших «гау» многим фору дать может. А потом уже ты, Рома, конкретно за Лимонова речуги толкать начнёшь. Здесь стесняться не надо – говори красиво, образно, используй весь свой творческий дар.

Концевич пожевал губами, но отнекиваться не стал. Имея на всё собственное мнение и никогда не стесняясь его отстаивать, он, однако, бывал вполне восприимчив к здравым, логически безупречным аргументам. Поэтому, недолго поразмыслив, ответил:

– Ладно, рабочие – так рабочие, с народом нашим общаться мне не привыкать. Может, и правду я лишнего на них поднагнал.

Снег почти прекратился, но ехали они всё равно не быстрее, чем днём, поскольку после снегопада ударил приличный мороз, крепко заледенивший и без того не слишком хорошую дорогу. В итоге до места назначения удалось добраться лишь к полуночи, когда уставшие ждать партийцы, изругав их сочными словами, только-только улеглись спать.

– А ещё позже привалить нельзя было, а? – загудел Дима Бубнов, осовело хлопая своими лягушачьими, на выкате, глазами.

– Не шуми. Не водку в дороге пили, – с неожиданной резкостью осадил Евгений Сергеевич с порога, пристраивая на маленькую вешалку поверх уже наваленного на неё вороха чужой одежды своё серое, порядком поношенное, но стильное пальто.

«Вписка» потихоньку оживала, наполняясь зевотой, шелестом расстёгиваемых спальников и откидываемых одеял.

– Приехали-таки, – проговорил Зильберман. – А мы уж думали, вас менты перехватили.

– Да нет, только раз, при подъезде к Владимиру гаишники тормознули документы проверить, – отозвался Концевич. – А так спокойно ехали.

– Может, всё-таки завтра поговорим? – приподнимаясь на локте, спросил с надеждой хорошо сложенный, атлетичного вида парень, представитель петербургской организации – второй по численности, после московской. – А-то реально рубит уже.

– Нет, Кирилл, нельзя. Никак нельзя, – покачал головой Евгений Сергеевич. – Завтра пол-исполкома уже в Москву возвращается, а у меня с утра дел по самое горло.

Поворочавшись, все потихоньку поднялись, скатали постели и, захватив с кухни быстро разогретый на плите чайник, чашки и банку растворимого кофе, расселись в комнате на полу вдоль стен. Чёрные стрелки стоящего на подоконнике старенького будильника отсчитывали первый час ночи.

Первым взял слово Евгений Сергеевич:

– Вот что, геноссен: инициируя это выездное совещание и принимая некоторые меры конспирации, я по умолчанию подразумевал, что все вызванные сюда люди – товарищи многократно проверенные, делом доказавшие преданность организации. Поэтому говорить мы с вами будем предельно откровенно, без самоцензуры и опасений сболтнуть чего-то «не то». Такой разговор внутри партийного руководства действительно назрел. Нам необходимо твёрдо определиться для себя с некоторыми вещами базового, я бы сказал, фундаментального характера.

Он откашлялся, готовясь перейти к главному и окидывая поочерёдно каждого из присутствующих долгим выразительным взглядом.

– Нам с вами предстоит сейчас обсудить несколько очень важных вопросов, и от того, что мы в конечном итоге решим, зависит дальнейшая судьба всей партии. Вопросов, связанных с предстоящими выборами, мы тоже коснёмся, но давайте это сделаем в конце. Я остаюсь теперь в Дзержинске безвылазно, до самого дня голосования, поэтому с тактикой нашей избирательной кампании мы – непосредственно занятые на агитации – вполне можем определиться своими силами. Но основное сейчас, повторюсь, не это. Мы должны обдумать и обговорить следующее. Во-первых, необходимо определить нашу линию поведения на тот вполне вероятный случай, если Лимонов будет осуждён надолго. А здесь, как говорится, возможны варианты… Во-вторых, наша партия весь последний год разрастается по регионам столь стремительно, что я уже физически не справляюсь с руководством всей организацией в целом. Следовательно, нам необходима некоторая оптимизация управленческого аппарата. И, в-третьих, в не слишком отдалённом будущем нам потребуется собрать съезд, поскольку политический климат в стране заметно меняется, и уже сейчас мы существуем в иной реальности, нежели два или три года назад.

Расположившиеся вокруг него полукругом партийцы выслушали такое вступление со сдержанным вниманием. В принципе, все из них, собираясь сюда, понимали, что речь и пойдёт примерно об этом – озвученные вопросы действительно занимали всё большее число региональных руководителей, некоторые уже потихоньку начинали их обсуждать между собой. Однако мнения насчёт того, как именно следует жить и действовать дальше, высказывались различные.

– Если повестка ни у кого не вызывает возражений, то давайте тогда по пунктам по порядку. Итак, первый вопрос о том, что нам делать в случае посадки Эдуарда Вениаминович на большой срок, – заговорил первым Зильберман, беспокойно поглаживая пальцами щёки и скулы. – Но прежде, чем переходить непосредственно к его обсуждению, я хотел бы сказать вот о чём. Частенько приезжая в Москву и немало общаясь с нашими товарищами, особенно из регионов, я заметил, что, оказывается, есть ряд людей, которые всерьёз надеются увидеть более-менее справедливый судебный процесс над вождём, и потому настроены довольно-таки благодушно. Меня это, честно говоря, несколько покоробило, и я считаю, что такие настроения надо пресекать в корне. Не надо тешить себя иллюзиями и уж, тем более, надеяться на проявление гуманности со стороны государства. К сожалению, есть все основания полагать, что на протяжении длительного времени нам придётся жить и работать одним, без вождя…

– Что, в определённом смысле, развязывает нам руки, – перебил Бубнов, кривя губы в недоброй улыбке.

Сидящий в углу Кирилл окинул его настороженным взглядом и сделал лёгкое непроизвольное движение, словно бы слегка отодвигаясь от него.

– Подожди, Дима, до того, у кого и к чему чешутся руки, мы ещё дойдём, – продолжил Зильберман, посмотрев на него с недовольством. – Пока я просто хочу сакцентировать внимание руководства на некотором благодушии, имеющем место среди части нашего личного состава. К сожалению, кое-кто, наверное, подсознательно, но, тем не менее, упорно продолжает верить в российское государство, ждать от него чего-то, надеяться. Это ещё простительно обывателю, но для радикальной партии такая тенденция крайне опасна, ибо она расхолаживает и притупляет чувство опасности. На сегодня наш главный враг – не какие-то там либералы-реформаторы из 90-х или даже чеченские террористы, а именно государство, власть и её аппарат насилия. Не Егор Гайдар и не Шамиль Басаев бросают наших товарищей в тюрьмы – это делает репрессивная машина российских спецслужб. Против нас развязана настоящая война, а недооценка врага на войне – верный путь к поражению. Поэтому относиться к сегодняшнему государству следует не иначе, как к врагу – целеустремлённому и невероятно мстительному. Именно такую мысль мы должны всячески доводить до актива. Раз уж мы собрались ради того, чтобы обсудить сценарии, при которых у нас, по выражению Димы Бубнова, могут быть «развязаны руки», то изначальная враждебность государства вообще не подлежит обсуждению. Это – аксиома.

Елагин, аккуратно помешивающий ложечкой кофе, возразил:

– Полагаю, не стоит спешить с выводами. Никто, по крайней мере, из здесь собравшихся, ни в каких облаках не витает и смотрит на ситуацию трезво. Разумеется, нынешнее государство нам не друг. Но и нагнетать психоз, на мой взгляд, тоже не следует. Исход дела Лимонова пока до конца не ясен, и предполагать сейчас можно, что угодно. Да и потом, когда начнётся суд, на что в действительности нам можно будет рассчитывать, станет понятно тоже не сразу. У нас в запасе есть ещё как минимум год для того, чтобы, не торопясь, принять обдуманные, взвешенные решения.

– Даже полтора, – поправил Евгений Сергеевич. – Но именно поэтому такие решения, этакий «План «Б», мы обязаны выработать сейчас. Ведь его реализация – дело не одного дня и даже не недели. Если не озаботиться им сейчас, то потом будет уже просто некогда.

– Как я понимаю, речь идёт о силовых действиях с нашей стороны? – нисколько не изменив флегматичного выражения лица, уточнил Концевич.

Евгений Сергеевич утвердительно кивнул.

– Мы обязаны рассматривать все варианты. В том числе и такой. Состав нашей организации, я бы даже сказал – состав наших сочувствующих и потенциальных сторонников, меняется. Уже не раз и не два мне приходилось беседовать с людьми, которые настроены очень решительно, и именно в нас они видят подлинную революционную силу. Если Лимонова и остальных[8]8
  Всего по «делу Лимонова» в Саратовском областном суде в 2002–2003 гг. проходило шестеро обвиняемых (Прим. автора)


[Закрыть] действительно посадят надолго, то власти, по сути, не оставят нам выбора. Придётся принимать вызов.

– Примем, – негромко, но без тени сомнения сказал Концевич. – Были бы только люди надёжные рядом.

– Вот как раз на людях я и хотел остановиться подробнее, – Евгений Сергеевич тоже налил себе кофе, поднёс чашку к губам, отхлебнул, предварительно подув с осторожностью. – Здесь вот какой момент…

Слово «момент» было одним из его излюбленных оборотов: «следующий момент», «есть такой момент», «ещё один момент» и т. д. Он употреблял его всякий раз, коль скоро речь заходила о вещах основательных и серьёзных, требующих неспешного, углублённого раздумья. Причём слово это он произносил на особый манер, неподражаемо заменяя «е» на «э» во втором слоге – «момэнт» вместо «момент». Давно знавшие его партийцы привыкли к такой причуде, однако на молодых подобная артистичная манерность производила сильное впечатление.

– Здесь вот какой момент, – развил мысль Евгений Сергеевич. – Люди, по-настоящему готовые на самые решительные действия, весьма редки, и мы обязаны ими дорожить как зеницей ока. Их ни в коем случае нельзя «светить» на рядовых АПД.

– А если люди прямо рвутся в бой? – спросил Елагин.

– Необходимо сдерживать такое рвение. К тому же, я не думаю, что человеку, действительно готовому взять в руки оружие, будет интересен «бархатный терроризм». Как правило, готовые к настоящему террору люди относятся к нему, мягко говоря, свысока, без пиетета.

– А что ещё мы сейчас им можем предложить? – задал вопрос Овсянников, и в его интонации проскользнула скрытая ирония.

– В перспективе мы сможем предложить многое, – ответил Евгений Сергеевич. – А пока пусть ходят исключительно на легальные акции, не подразумевающие винтилова и задержаний. Да и то не на все. Ни в коем случае у них не должно быть «хвостов» в правоохранительных органах в виде административок или – ещё круче! – фотографий и отпечатков пальцев в базах данных. Если нам действительно придётся перейти к вооружённой борьбе, то они должны загодя уйти из партии и «залечь на дно», чтобы в час «X» начать действовать.

– Как подтягивать к партии таких бойцов? Через региональных «гау»? – спросил Елагин.

– Не стоит, иначе слишком многих придётся посвящать в тему. С Алтаем во многом из-за этого и обломались, – отозвался Бубнов, почёсывая глубокий, в форме подковы, шрам на голове, оставшийся в память о давней юношеской драке. – Пока о подобных людях должны знать только мы. Присматриваться к каждому и проверять, проверять, проверять. Чтоб не вышло, как с Акопяном.[9]9
  Артём Акопян – человек, входивший в близкое окружение Э. Лимонова в 1999–2001 гг., агент ФСБ, немало способствовавший его аресту на Алтае. (Прим. автора)


[Закрыть]

– А не слишком ли долго им придётся «находиться на консервации»? – высказал сомнение Концевич. – Ведь если дело и дойдёт до пальбы, то всё же не завтра. – Нормально, не закиснут. Год – полтора – не столь уж и длительный срок, – возразил Евгений Сергеевич с уверенностью. – Тот, кто действительно способен метнуть в чиновника гранату вместо яйца, умеет ждать.

– Полагаю, таких людей стоит до поры до времени отправлять за пределы России, хотя бы в бывшие союзные республики. На Украину, допустим, или ещё куда. Они должны вообще находиться вне поля зрения российских спецслужб, – произнёс Зильберман.

– Илья, ты думаешь, у наших гэбистов нет своих глаз и ушей на постсоветском пространстве? – усмехнулся Евгений Сергеевич. – Если какого-то интересующего их человека они не могут арестовать вне России, то это не значит, что они за ним не наблюдают. К тому же, внезапный отъезд ряда наших партийцев за рубеж сразу вызовет подозрения.

– Всё равно, – повторил Зильберман, нервно дёрнув головой. – Пусть «залегают на дно» где-нибудь подальше отсюда. Чем труднее будет спецслужбам до них дотянуться, тем лучше. К тому же, за рубежом присутствует не только «бдительное око». Там могут найтись и друзья…

– Постойте, – вмешался вдруг в разговор Кирилл, до сей поры не проронивший ни слова. – Вы говорите о партизанском сценарии так, как будто он уже окончательно и единогласно принят. Но, как верно заметил Дима, – и он натянуто улыбнулся Елагину, – даже по делу Лимонова ещё окончательной определённости нет. А про всю партию я уж не говорю – существует ещё масса возможностей заниматься легальной политикой. Нас никто пока не запретил, не объявил экстремистами, мы открыто издаём газету, собираемся вести речь о созыве съезда. По-моему, Алтай убедительно доказал, что времена Че Гевары давно закончились, сейчас другая реальность. Так зачем же наступать на те же грабли вторично? Зачем самим забиваться в подполье?

– Неудачный опыт – тоже опыт. Алтай нас многому научил, и теперь мы уже не запорем прежних косяков, – немедленно отпарировал Бубнов и, улыбаясь, добавил. – А что касается легальной политики, ещё остающихся возможностей… Никто ж их и не отрицает. Но, как говорится, хочешь мира – готовься к войне.

– Да и потом, не будем забывать, что изначально наша партия задумывалась как радикальная и революционная, готовая к любой тактике действий. Таковой она оставаться и должна. В конце концов, Лимонов не курсы кройки и шитья организовывал, – протирая уголки усталых, слипающихся глаз закончил Концевич.

– Да-да, мы совершенно не отказываемся от участия в легальном политическом процессе. Ни в коем случае! – с особой тщательностью подчеркнул Зильберман, поднимая вверх длинный, гибкий палец. – Просто мы говорим о наших возможных действиях на случай неблагоприятного развития событий. То, что сейчас в России пока существуют определённые политические свободы, совершенно не означает, что они сохранятся завтра. И если мы в принципе допускаем вооружённую борьбу, то нам следует внимательнее приглядеться к опыту эсеров – этих виртуозов политического террора. Напомню, что их малочисленная, но очень эффективная боевая организация была полностью автономна от политической. Связь с ней держали лишь несколько членов партийного ЦК, в остальном – никаких контактов. Поэтому если мы будем создавать нечто подобное, то должны сразу же провести резкое размежевание. Люди, занятые в обычной политической деятельности, не должны иметь никакого отношения к вооружённому подполью, не должны знать задействованных в нём людей. Они вообще должны узнавать о совершаемых им акциях из газет.

– Совершенно верно, – одобрительно закивал Евгений Сергеевич. – Смычка политической организации с боевой недопустима. Именно поэтому я и говорю, что людей, способных в час «Икс» взять в руки оружие, необходимо уже сейчас уводить подальше и от поля зрения спецслужб, и от вспышек журналистских фотокамер. Что же касается отбора кадров, то потенциальных боевиков необходимо многократно проверять в делах хоть и вполне мирных, но ответственных. Внимательно к ним присматриваться, всесторонне оценивать личные качества, выявлять черты характера, склонности, слабости. Отбор людей для вооружённых формирований должен вестись строжайший.

С разных сторон посыпались реплики по поводу того, как и каким образом можно испытывать на надёжность кандидата в партизаны, однако их вдруг заглушил неожиданно громкий голос Концевича:

– Как я понимаю, никто из присутствующих принципиально не возражает против создания боевого подполья? – спросил он, впиваясь в каждого взглядом. – То есть, можно считать, что принципиальное решение принято?

Партийцы встретили его вопрос глухим, но выразительным молчанием, в котором угадывалось многое: и скрытое волнение, и упоительная близость острой, почти смертельной опасности, и предвкушение отчаянной, лихой жизни. Только Кирилл сделал рукой неловкое движение, словно хотел что-то сказать и просил слово, однако так ничего и не произнёс, а только, беспокойно поёрзав, вытащил из-под себя затёкшую ногу.

– И кто конкретно будет заниматься отбором людей? – поинтересовался Бубнов с таким видом, будто единогласное «да» прозвучало вслух.

– Я, – заявил Евгений Сергеевич, не колеблясь. – Я беру это дело на себя и стану потихоньку подбирать кадры для боевых групп. У меня уже есть в Москве на примете определённые люди. С ними и будем работать. Если потребуется, то, наверное, попрошу помочь Диму, – он обернулся к Бубнову, и тот, не колеблясь, выразил согласие. – Алтай придал ему опыта и практических навыков. Это сейчас ценно вдвойне.

Евгений Сергеевич поставил пустую чашку на подоконник и, глубоко выдохнув, продолжил:

– Ну вот, с запасным планом действий мы определились. Нюансы будем уточнять потом, уже по ходу дела. А раз так, то нам можно плавно перейти ко второму вопросу нашей встречи – структуре управления организацией. Как я уже говорил, региональных отделений сейчас уже столько, что я физически не могу быть в курсе всех их дел. А теперь, когда много времени придётся уделять ещё и кадровой работе вполне определённого направления, – он провёл ладонью по лбу, разглаживая редкие, но рельефные морщины, и обнажил зубы в недоброй усмешке, – сил на это не останется почти совсем. Поэтому считаю необходимым учредить новую должность – зама и.о. председателя партии по региональным связям. Пусть он целенаправленно работает с регионами, общается с их руководителями, если надо – отправляется в поездки, чтобы ознакомиться с ситуацией на месте. Словом, этот человек должен постоянно держать руку на пульсе, знать, чем живёт и дышит каждое наше крупное и боеспособное отделение. В Москве я, по правде говоря, не вижу людей, способных потянуть такой фронт работы, поэтому им должен стать кто-то из нынешних «гауляйтеров». И такого человека, разумеется, необходимо перетягивать в столицу.

– Ты можешь назвать сейчас какую-то конкретную кандидатуру? – в голосе Зильбермана сразу послышался живой интерес.

– Нет. Поэтому пока просто обращаюсь к собравшимся. Возможно, кто-то сам изъявит желание.

Но данное предложение оказалось для всех весьма неожиданным, поэтому, не выказав в целом никакого неприятия самой идеи, согласия никто не дал.

– Раз так, то предлагаю всем серьёзно над этим поразмыслить в ближайшее время. Зам по регионам нужен, как воздух, и его поиски затягивать нельзя, – резюмировал Евгений Сергеевич. – Сейчас не девяносто шестой год, у нас в партии не десять отделений, а, как минимум, в четыре раза больше. Причём, они раскиданы по всей стране: от Камчатки до Калининграда. Партстроительство идёт очень активно – бывает, в месяц я получаю сообщения о создании двух-трёх совершенно новых ячеек. И если с отправкой «Лимонки» ещё удаётся справляться своими силами, то до вникания в конкретные проблемы всех наших регионов просто руки не доходят.

– Я думаю, стоит подтянуть в Москву кого-то из тех гауляйтеров, кто рулит уже давно сложившимися, мощными отделениями. А то чтоб не получилось так: выдернем толкового лидера из новой, неокрепшей организации, и она сразу затухнет, – проговорил Овсянников, скорее, не утверждая, а размышляя вслух.

– Ну, разумеется, Рома, я это имею и в виду. Если лидер перебирается в Москву, то отделение он должен оставить на надёжного человека – только так. Потому поле для поиска значительно сужается. В первую очередь, нам следует присмотреться к следующим регионалкам: Питер, Рига, Смоленск, Нижний Новгород. Там и людей много, и ребята, способные потянуть ячейку после отъезда «гауляйтера», наверняка найдутся.

– Насчёт Питера я прикину, – вклинился в разговор Кирилл, явно желавший принять в нём теперь более активное участие. – Только ведь вы в курсе: у нас самих с управлением не всё гладко. «Гауляйтера» в Питере нет – всем рулит исполком.

– Когда вы там у себя с лидером, наконец, определитесь? – проворчал Зильберман, проявляя нежданную осведомлённость в делах этой «регионалки». – Неудобно это всё. Вопросы необходимо решать быстро. А пока вы там думаете да совещаетесь, обстановка успевает измениться, и вы упускаете инициативу.

– Да определимся, определимся, Илья, – пообещал Кирилл. – У нас сейчас новые партийцы очень активны, всю работу на себе тащат. Из них кто-то и должен, в конце концов, выдвинуться.

– Кстати, раз уж мы затронули тему роста наших рядов, то давайте тогда поговорим о съезде, – предложил Зильберман. – Я с Евгсергом согласен – он действительно необходим. Последний наш съезд проходил два года назад, но с тех пор много воды утекло.

– А вот здесь я не стал бы торопиться, – сказал Евгений Сергеевич. – Съезд – это задача не для завтрашнего дня, а на перспективу. Пока нет полной ясности с исходом дела вождя, его проводить нет смысла. А она, как я уже говорил, наступит не ранее, чем через год. Если Лимонов получит небольшой срок или даже вдруг выйдет на свободу, нам предстоит принимать одни решения. Если же сядет надолго – совсем другие. Однако генеральная цель в области легальной политики у нас всё равно одна – регистрация партии в Минюсте. Помимо всего прочего, общероссийский съезд требуется ещё и для того, чтобы принять формальное решение об учреждении партии и подать документы на регистрацию.