Текст книги "Кумач надорванный. Книга 2. Становление."

С камнем на сердце слушал Смирнов прямолинейные суждения Кицака.

– Кишинёв танки уже заполучил, артиллерию. Устоим?

Кицак клал на стол крупные ладони, смыкал их в кулаки.

– С военной точки зрения наша задача сложна, но решаема. Направления вероятных ударов с Кочиерского и Кощницкого плацдармов понятны. Первоочередная цель противника – захват Дубоссар, дальше – рассечение территории республики, прорыв к украинской границе. Необходимые задачи мною командирам поставлены, как действовать – знают. Если противник сумеет вбить в нашу оборону клин, мы срежем его контрударами с флангов.

– Твоими б устами, Стефан… – теребил Смирнов мохнатую бровь и, поднимая взор, удерживал его на смуглом овальном лице Кицака.

– В командирах я уверен. Все опытные, умелые ребята. Не подведут.

– Да, о командирах… – уцепившись за произнесённое слово, Смирнов внезапно умолк, готовясь заговорить о неприятном. – Второй батальон…, что в Бендерах стоит. Его командир, Костенко…

Кицак засопел, приподнял угловатую голову, уже зная, о чём зайдёт речь.

– Костенко… – приглушённо повторил он.

– Бравый офицер, не спорю. Но… но жалобы идут на него. Причём, ото всех. И от депутатов горсовета, и от простых жителей. Даже казаки, уж на что сами лихачи – и те бочку катят. Самоуправство, грубость, замашки как не пойми у кого.

Кицак разлепил сведённые губы:

– Костенко, как и я – афганец. Он требовательный, отважный командир. Спуску не даст никому: ни врагу, ни самому себе. Если потребуется, будет стоять насмерть. Его второй батальон – самая боеспособная во всей республиканской гвардии часть.

– Да я разве ж с этим спорю? Я не про то. Но посуди сам: все эти его аресты, допросы… Бойцы батальона взяли манеру по любому поводу гражданских хватать.

– В Бендерах полно вражеской агентуры. Есть основания опасаться удара в спину, мятежа.

– Но ведь существует уже республиканская безопасность. Причём здесь гвардия? Она вообще не уполномочена производить аресты.

Кицак окинул президента долгим взглядом.

– В Бендерах её ещё пока нет. Зато враг есть, и он рядом.

Смирнов, и сам осознающий смехотворность ссылки на ещё только начавшую формироваться госбезопасность, тем не менее с нажимом повторил:

– Всё равно. Республиканская гвардия, в особенности её командиры – наше лицо. Бессудные расправы, грабежи бросают тень не только на гвардейцев, но и на всю республику.

Затем, вдруг отринув официальность, Смирнов прижал ладонь к груди и произнёс просительно:

– Стефан, ну втолкуй ты этому Костенко как можешь. Военный – да, храбрец – да, бесспорно. Но его выходки… Ведь он же нас всех этим просто без ножа режет!

Кицак помедлил.

– Я разберусь, я приму меры, – выдохнул он глухо. – Но Костенко хороший строевой офицер. Кто бы что ни говорил… Как в командира я в него верю.

Каждодневно совещались Смирнов и Кицак – президент и военный министр упрямой, непокоряющейся республики. Оба знали, что ни манифестации, ни декларации, ни дебаты в советах, ни штаб 14‐й армии в Тирасполе, ни Ельцин со свитой в Кремле, а лишь поднявшие оружие по оба берега реки люди только и способны разрешить судьбу Приднестровья.

– II —

Садясь в Москве на пассажирский поезд до Тирасполя, Мельтюхов и Валерьян полагались во многом на удачу.

У одного из знакомцев Жириновского Мельтюхову удалось добыть телефонный номер тираспольского человека. Знакомец утверждал, что тот поможет им поступить добровольцами в часть. Валерьян, навестив перед отъездом редакцию «Дня», хотел повидать военкора и подробно его обо всём расспросить, но военкор оказался в командировке.

– Ладно, приедем – позвоним, – доверился Мельтюхову Валерьян. – Н адеюсь, надёжного человека тебе рекомендовали.

Ехали они в плацкартном вагоне и дорóгой почти не говорили о делах, стеснённые присутствием посторонних. Только раз, вечером на второй день пути, сойдя подышать воздухом на каком-то степном полустанке юга Украины, Мельтюхов сощурился на притухающее солнце и многозначительно произнёс:

– Кроваво садится…

Начинавшаяся за путями степь алела у горизонта, плавными неровностями прорисовывались редкие возвышенности-холмы.

– Сегодня Дубоссары опять обстреливали, – отозвался Валерьян. – У проводника в купе радио работало, я слышал.

Они умолкли, вглядываясь в вечереющую степь…

В Тирасполе Мельтюхов сразу пошёл звонить с телефонного автомата. Номер не отвечал.

– И как дальше быть? – спросил Валерьян, косясь на маячивший у входа в вокзал вооружённый патруль.

Мельтюхов, и сам смущённый, пожал плечами.

– Подождём, перезвоним позже.

Они вышли в город, но, не ориентируясь в нём, чувствовали себя неуютно. Им неоднократно встречались вооружённые люди: милиционеры и одетые в полувоенное автоматчики. В каком-то магазине Мельтюхов выпросил разрешение воспользоваться телефоном, но снова не смог дозвониться.

– Давай тогда к патрулям, – затребовал Валерьян. – А то… Не стоит так просто слоняться.

Следующий встреченный ими патруль оказался гвардейским. Валерьяна и Мельтюхова, обстоятельно объяснивших, для какой цели они приехали в Приднестровье, сопроводили в штаб батальона.

Его начальник, грузный, с седеющими висками, бывший артиллерийский майор, поначалу с удивлением слушал обоих добровольцев.

– Воевать? За нас? Вы, гляжу, смелые ребята. А в армии-то кто из вас служил?

Начштаба держался покровительственно, «хэкал» на кубанский манер, втягивая Мельтюхова и Валерьяна в разговор.

– Не служили? Ни тот, ни другой? Ну, даёте…

– Здесь послужим, – заявил Мельтюхов. – Запишите нас в батальон.

– Прямо так, с порога – и в батальон? – протянул из угла комнаты другой гвардеец – сосредоточенный, курящий в окно неулыбчивый человек, просматривавший документы Мельтюхова и Валерьяна. – П огодите, не всё сразу.

Под каким-то предлогом уведя Валерьяна в отдельную комнату, он взялся выводить его на откровенность.

– Почему решили на войну ехать? – спросил он в лоб.

Валерьян, не смутившись, сказал, как было:

– Да сил нет по радио слушать: обстрелы, обстрелы… Здесь же наши – советские, русские люди.

Гвардеец внимательно посмотрел в его бесхитростные глаза.

– Что ж вы, наобум отправились? Сели в поезд – и вперёд?

Валерьян догадывался, что желает выведать гвардеец, но, подумав, не счёл нужным темнить.

– Не совсем. Товарищу моему в Москве номер дали здешнего человека. Сказали, он может помочь, отрекомендовать.

– Что за человек?

– Товарищ мой лучше знает. Ему номер давали.

Лицо гвардейца оставалось малоподвижным.

– Куда же этот, как вы утверждаете, «здешний человек» должен был вас рекомендовать?

– Куда-нибудь, – неопределённо развёл руками Валерьян. – К уда примут.

Отстав от Валерьяна, недоверчивый гвардеец утянул на разговор Мельтюхова. Первое о чём он спросил, был номер «здешнего человека».

– Я его не записывал. Мало ли…

– Что ж вы, по памяти набирали?

– Да. Запомнил наизусть.

И, желая рассеять к себе недоверие, Мельтюхов громко продиктовал цифры.

– В Москве помощники Жириновского говорили, что Павел Иванович Ромашко из территориально-спасательной службы, – пояснил он.

– А-а, – гвардеец, наконец, помягчел. – Да, есть такой. Дельный мужик. Только зря вы звонили. Четыре дня назад он под Дубоссарами под шальную мину угодил. В госпитале теперь с кучей осколочных.

Мельтюхов, похолодев от того, с какой будничностью гвардеец упомянул о тяжком ранении человека, спросил:

– Так что ж вы, примите нас в батальон?

Ответ ему и Валерьяну начальник штаба дал час спустя.

– Вот что, ребята, – сообщил он. – В батальон мы вас не зачислим, не обессудьте. Во-первых, он укомплектован. А во‐вторых, в него с самого начала принимали тех, кто отслужил в армии. Завтра, может, в бой, так что «учебку» устраивать для вас некогда. Я направлю вас в ополчение. В него всех берут – был бы здоров, да готов постоять за республику. Оно у нас как бы резерв. Вот в нём и послужите, навыков наберётесь.

Начштаба улыбнулся, широко разводя толстые розовые губы.

– Оружие вам выдадут в отряде. Первое время будете учиться его чистить, собирать-разбирать.

Мельтюхов и Валерьян возражать не пытались.

– Ну, ребята, с богом!

И бывший майор по-отечески пожал каждому руку.

Отряд, в который их определили, стоял неподалёку от Тирасполя, в селе Парканы. Напротив них, через реку, лежали Бендеры, соединяемые с Парканами мостом. Село, как оказалось, населяли болгары, и командиром отряда тоже был болгарин, из местных – начисто лишённый военной выправки, словоохотливый мужик, носивший со спортивными тёмносиними штанами вылинявшую «афганку».

– К нам? Из России? Ну, братушки… – приветствовал он добровольцев.

Разговор их происходил у сельского дома культуры. Перед его крыльцом, под деревьями, на лавках и просто на корточках сидели облачённые в полувоенное-полугражданское люди с оружием.

«Будто армия батьки Махно… Хоть в кино снимай», – подумал Валерьян, разглядывая облачённых в «афганки», тельняшки, спортивные куртки бойцов.

– No pasaran! – в шутейном приветствии поднял один кулак, и автомат его, лежащий на коленях, съехал вниз и стукнулся прикладом о землю.

Валерьян улыбнулся сдержанно, свыкаясь с новой, диковинной для себя обстановкой.

Парканы являлись крупным селом, в десяток тысяч жителей. После деревень на ростиславльщине, малолюдных и тихих, они показались Валерьяну по-настоящему зажиточными, изобилующими хозяйствами, живностью, добротными домами. Почти у каждых ворот стоял или мотоцикл, или машина, или прицеп. На улицу, через заборы, свешивались доцветающие ветви фруктовых деревьев. По пустырям щипали траву упитанные коровы. Со дворов доносились квохтанье кур, гусиный гогот. К черепичным крышам домов примыкали навесы, оплетённые лозами винограда.

Парканский отряд, как вскоре узнал Валерьян, насчитывал под четыреста штыков и тоже именовался батальоном. Состоял он не из одних лишь болгар. Третью часть составляли русские, украинцы и гагаузы. Служили в батальоне даже несколько молдаван из враждебных унионистам сёл восточного берега.

Валерьяна с Мельтюховым зачислили в учебный взвод, под начало горбоносого, небритого взводного, смахивающего на цыгана.

В учебную команду собрали двадцать шесть человек – всех недавно поступивших в батальон добровольцев. Все, за исключением Валерьяна, Мельтюхова и ещё одного парня из Одессы, были приднестровцами, потому одессит, бывший матрос с сухогруза, поступивший на два дня ранее в батальон, легко опознал в ростиславльцах пришлых. Вечером, на крыльце школы, спортивный зал которой превратили в казарму, он подсел к Валерьяну.

– Из каких краёв, братишка? – несколько развязно спросил он, стряхивая на ступени сигаретный пепел.

– Издалека. Город Кузнецов, теперь Ростиславль.

Парень присвистнул, взлохматил густой каштановый чуб надо лбом.

– Занесло. Я-то поближе, из Одессы. Олегом звать, – и он протянул сухую, в заусенцах ладонь. – А тебя?

– Валерьян.

– Затейливое имя.

– А у тебя город затейливый. Соседи-евреи с нами в доме, помню, жили. Одесские. Так вечно Одессу свою расхваливали: каштаны, привоз…

– Одесса – она такая, да, – Олег приосанился, сунул пятерню под незастёгнутую хэбэ [9]9
  Хлопчатобумажная (ХБ) солдатская гимнастёрка. – Прим. ред.


[Закрыть], почесал мускулистую грудь.

– Давно здесь? – поинтересовался Валерьян.

– Третий день.

– А сюда чего определили? Не служил?

– Служил, да не там. Флотские в пехоте не котируются, – он докурил, забросил подальше «бычок». – Меня поначалу вообще хотели к УНА-УНСО [10]10
  Украинская Национальная Ассамблея – Украинская народная самооборона (УНА-УНСО). Деятельность УНА-УНСО запрещена в России. – Прим. ред.


[Закрыть]отправить. Мол, ты с Украины, а украинские добровольцы у них. Вот тоже умники…

– А УНА-УНСО? Это кто ж?

– Не слышал, что ли, про таких? УНА-УНСО – это украинские националисты, ярые самостийники. Считай то же самое почти, что Илашку в Кишинёве. В гробу я их видал!

– А они-то с чего за Приднестровье? – переспросил сбитый с толку Валерьян.

– Да они не то чтобы за Приднестровье… Просто за живущих здесь украинцев. Есть тут их отряд, лично этих хлопцев в Тирасполе видел.

– Вот не думал.

– Я тоже. А оказалось – они: шевроны чёрно-красные, тризуб… – одессит, скалясь, защипал на подбородке щетину. – В Одессе-то этих самостийников в глаза не видел. А здесь – нате…

Помолчали. За оградой двора чернели кроны раскидистых тополей, постепенно сливаясь с темнеющим фоном неба. Сама ограда, яма с песком для прыжков, турники были уже почти неразличимы с крыльца.

– А быстро здесь темнеет, – заметил Валерьян.

– Юг…

От реки донёсся стрёкот автоматной очереди. За ней хлопнуло два или три одиночных выстрела.

– Куражатся, небось. Напились, – сказал Олег.

– Думаешь?

– А то. Вина-то тут в каждой хате – целые канистры. Виноградники видел? В каждом дворе гонят.

Они прислушались, но стрельба более не возобновлялась.

– Говорю же, по пьяни палили, – повторил Олег.

Он достал из кармана сигаретную пачку и закурил вторую.

– Как на Украине-то теперь?

Олег, не спеша, выпустил в начавший свежеть воздух дымные кольца.

– Да какая Одесса – Украина?

– А не в Одессе?

– Как и везде, наверное. Бардак. Самостийники распоясались. Флаги жовто-блакитные кругом развесили. Деньги новые выпускают – карбованцы. Язык прямо сломаешь, мать их! – о дессит сплюнул.

Валерьян улыбнулся печально.

– В Белоруссии новые деньги вообще «зайчиками» называют.

Олег вынул сигарету изо рта, выругался.

– Чему удивляться? Что Шушкевич, что Кравчук – одна банда.

Моряк, не притушив окурок, швырнул его под ноги, на ступени крыльца. Тот запрыгал по ним вниз, крошась багровыми искрами-точками.

Командир учебного взвода Неделков, бывший сверхсрочник, учивший школьников физкультуре, начал занятия с того, что в подробностях рассказал новобранцам как два года назад в Парканах проходили депутатские съезды. На первом провозгласили приднестровскую автономию в составе Молдавии, а на втором – уже отдельную Приднестровскую республику в составе Союза.

– С наших Паркан республика начиналась. Прямо в них, считайте, и родилась. В ДК тогда яблоку упасть было негде. В зале – депутат на депутате, на площади народу – тьма, – горделиво расписывал Неделков подробности. – В Тирасполе тогда колебались ещё многие, а у нас, в Парканах, люди поднялись стеной: нет, ни в какую Румынию не пойдём.

Повествуя о временах становления Приднестровья, взводный самодовольно топорщил щетинистые усы.

– Если по справедливости, то Парканы столицей должны быть. Даром что село.

Бойцы-приднестровцы, слушая Неделкова, пересмеивались украдкой.

– Чеши, хвастун, – обронил кто-то за спиной Валерьяна, мягко и беззлобно.

Обучал Неделков доходчиво, на совесть. От каждого во взводе он требовал в совершенстве запомнить конструкцию автомата Калашникова, порядок его разборки и сборки. Демонстрируя, как надо разделять оружие на составные части, он усаживался в казарме за стол, пояснял смысл каждого движения рук:

– Порядок неполной разборки АК‐74. Четырнадцать последовательных действий. Первое – вытащить магазин. Второе – снять с предохранителя. Третье – оттянуть затворную раму до упора назад…

Затем под наблюдением Неделкова разбирали и собирали свои автоматы бойцы.

Валерьян не всегда поспевал за командами. Металлические, плотно пригнанные друг к другу механизмы не с первого раза ему поддавались.

– До упора оттянуть, – повторял взводный, не спуская с него глаз до тех пор, пока затворная рама не оказывалась оттянутой как надо. – Да-да, так.

Наставляя брать оружие правильным хватом, размеренно, словно вколачивая гвозди, взводный повторял:

– Запомните, бойцы: если увидите, что товарищ случайно на вас автомат навёл – неважно, вставлен магазин или нет, на предохранителе он стоит, снят с него… – подойдите сбоку, аккуратно перехватите у него оружие, а затем прикладом – ка-а-ак в лоб ему двиньте. Так надо. Палка – и та раз в год стреляет.

После того, как бойцы усвоили элементарное, Неделков стал водить взвод за железнодорожный переезд, на пустырь, где обучал стрельбе. В мишени превращали пустые консервные банки и крупные камни-голыши, которые то раскладывали на земле, то расставляли на старой, притащенной с задворок школы, парте. Стреляли стоя, лёжа, с колена.

Неумелому в обращении с оружием Валерьяну поначалу больно, до синяков, отдавало прикладом в грудь.

– Не наваливайся! Применяй правильный хват! – подсказывал Неделков.

Не с первого раза, но всё ж таки скоро Валерьян наловчился сбивать выстрелами банки и раскалывать голыши. Чаще он попадал одиночными, зафиксировав предварительно цель в прицельной прорези. Стрельба очередями давалась сложнее, автоматный ствол то подкидывало вверх, то вело в сторону. Фонтанчики пыли взвивались справа и слева от цели, дальше неё.

Неделков учил маневрировать, падать при опасности.

– Вспышка слева! – к омандовал он, напрягая голос.

Бойцы валились на пыльную прогретую землю, не выпуская оружия из рук.

Ползать по-пластунски выходило у Валерьяна проворно, трудно было лишь волочь за собой автомат. Он то оказывался под животом, то цеплялся ремнём за выступающие из земли корневища.

– На колено! Огонь! – командовал взводный.

Бойцы, кто с лёгкостью, кто неуклюже, отделялись от земли и, торопливо прижимая щёки к пыльным прикладам, палили по целям. Взводный подбадривал лихими прибаутками:

– Молодилов – мазила! Гунько, всё ушло в молоко! Мельтюхов, целься точнее! Верзилин – снайпер!

Неделков, демобилизовавшийся из армии сержантом с должности замкомвзвода, был педантичен. Перед занятиями он лично проверял, начищены ли у бойцов автоматы.

– От того, как вы смотрите за оружием, зависит его исправность и, в конце концов, ваша жизнь в бою. При упражнениях в стрельбе чистка должна производиться каждодневно.

Вечером, после завершения учений, пропотелые бойцы взвода прямо в школьном дворе окатывали себя по очереди водой из шланга. Валерьян с удовольствием подставлял под струю гудящие с непривычки плечи, грудь, отфыркиваясь, мочил водой взмокшие волосы.

Свободные от нарядов и караулов бойцы других взводов прицокивали языками.

– А дрючит их физрук… И впрямь «учебку» устроил.

– Пусть. Зато в бою не подкачают.

К началу второй недели Валерьян уверенно знал порядок неполной и полной сборок, ловко орудовал шомполом, редко промахивался по мишеням, без труда палил как одиночными, так и очередями.

– III —

От Паркан на молдавскую сторону уходило через Днестр два параллельных друг другу моста – для автомашин и для поездов. Оба они, словно перемычки, соединяли размыкаемые рекой дороги: шоссейную и железную. Дороги вели в Бендеры и далее – вглубь Молдавии. Мостами владели приднестровцы, обеспечивая связь между основной территорией республики и её правобережным бендерским анклавом. Въезды на них охраняли с обоих берегов. Со стороны Пар-кан круглосуточное дежурство несли местные ополченцы, со стороны Бендер – бойцы второго батальона гвардии.

Ополченцы перед въездом на мост долговременных позиций не оборудовали. Вооружённые автоматами, они посменно дежурили у автомобильной трассы, иногда останавливая и обыскивая вызвавшие подозрение машины.

Гвардейцы на правобережье расположились основательнее. Навезли на грузовиках каменные блоки, соорудили из них укрепление-пост, обустроили бойницы.

– Костéнкины хлопцы. Всё грамотно сделали, по военной науке, – уважительно переговаривались парканцы, бросая взоры за реку.

– Оно и правильно. Там-то, в Бендерах, слоёный пирог: и наши, и «румыны». А с ними сколько ни договаривайся…

Бендеры не были полностью освобождены от молдавской власти. В городе продолжал функционировать отдел молдавской полиции, на нелегальном положении, ожидая удобного случая, находились десятки волонтёров. После короткого, но жестокого столкновения в начале апреля, когда гвардейцы Костенко, мстя за смерть троих приднестровских милиционеров и случайно попавшей под автоматную очередь работницы прядильной фабрики, перебили четырнадцать бойцов молдавской полиции, в городе и в его окрестностях обходилось без серьёзных стычек. Полицейские и гвардейцы, сталкиваясь в городе, перещёлкивались автоматными затворами, но пуль до поры друг в друга не слали.

За месяцы двоевластия полицейский гарнизон основательно укрепил отдел, готовясь при необходимости выдержать длительную осаду. На чердаки прилегающих домов натащили мешков с песков, расположили в слуховых окошках пулемёты. Разными способами, пряча автоматы, патроны, гранаты в гружёных продовольствием, строительным материалом, щебнем машинах, полицейским, минуя блок-посты, доставляли оружие, боеприпасы.

Гвардейцы держали все главные городские районы, периодически проводили рейды, вылавливая маскирующихся под гражданских жителей волонтёров и их укрывателей. Однако Бендерский горисполком и депутатский совет, веря в действенность ведущихся с молдавскими властями переговоров, одёргивали комбата Костенко. В Тирасполе из осторожности становились на сторону горсовета, и Костенко, скрепя сердце, приходилось сдерживать бойцов батальона и сдерживаться самому.

Присутствовал в Бендерах и гарнизон 14‐й армии, блюдущий, согласно приказу командарма Неткачева, нейтралитет. В средневековой турецкой крепости размещались казармы артиллерийской и ракетной части, но её комендант, исполнительный, сторонящийся политики подполковник, ни гвардейцев, ни депутатов, ни даже женщин-забастовщиц к подчинённым не подпускал.

Недоверчиво, начеку держались друг с другом полицейские и гвардейцы Костенко. Предчувствуя, что надолго им в городе не ужиться, готовились они к скорой схватке, рассчитывая ударить по противнику обдуманно, наверняка…

Когда обучение обращению с оружием было завершено, рядовых учебной команды распределили по ротам. Валерьяна, Мельтюхова, одессита Олега и ещё одного мужикаавтомеханика из Терновки зачислили в третью. Ротой тоже командовал болгарин, из здешних селян. В отличие от поджарого Неделкова, он был дороден, широкогруд и в движениях слегка неуклюж.

– Пополнение? Добре, – прокряхтел он, щуря на новобранцев маловыразительные выцветшие глаза.

Валерьян, тоже щурясь, но от солнца, с удивлением оглядывал его нестройную фигуру, кривые толстые ноги, лохматящиеся над загорелым лбом рыжеватые, будто поеденные ржавчиной волосы.

«Тоже вояка… Колхозный тракторист», – подумал он.

Бойцы роты посменно заступали на позиции в четырёх километрах от села. С берега, бугрящегося неровностями и холмами, хорошо просматривалась противоположная сторона реки. Позиции не были оборудованы до конца, блиндажи продолжали углублять, прокапывать между ними ходы сообщения.

– Против кого? Там же, вроде, наши? – спросил озадачившийся поначалу Мельтюхов у взводного.

Взводный, не в пример добродушному командиру роты, был резок, нетерпелив.

– Наши – в Бендерах, – отрезал он. – А по окрестностям… Может, волонтёры сосредотачиваются. Может, диверсионная группа переправиться захочет.

Мельтюхов умолк, пристыженный.

– Ещё раз повторяю, учебная команда, – посуровевшим голосом обратился взводный к новым бойцам. – Приказ – значит приказ. Его не оспаривают – его исполняют. Приказано копать – значит, копать. Точка!

Копали днём, в солнцепёк. Рытьё окопов с непривычки сильно утомляло Валерьяна. Болели мышцы, горела, обжигаемая солнцем, кожа лица, шеи, оголенных рук. К машине, на которой из села привозили бидоны с питьевой водой, выстраивалась очередь. Пропылённый, вымазанный глиной Валерьян залпом выпивал кружку, набирал вторую, плескал воду на ладонь, смачивал щёки, лоб.

– Зажарился? Тут тебе не средняя полоса, – с ехидцей подмигивал забронзовевший от быстро приставшего загара Олег.

– А тебя что, солнце не берёт?

– Я – одессит. Привычный.

На правом берегу, в зеленящихся садах, трудно было что-нибудь разглядеть. С левого берега они казались непролазными густыми массивами. Приморённые солнцем наблюдатели неторопливо рассматривали в бинокли заречные кусты, чащи, высокие ряды виноградников, надеясь заприметить в зелени листвы неясное шевеленье, скрытное перемещение людей.

На второй день, когда Валерьян, слегка задуревший от однообразных земляных работ, механически надавливал ступнёй на лопату, под её штыком что-то хрустнуло. Подумав, что наткнулся на корень, он нажал сильнее, выгреб со дна траншеи увесистый ком земли. Из него, светлея свежим сколом, высовывалась крупная кость.

Он выбросил её вместе с землёй наружу, на пологий, уходящий к реке скат.

Снова опустил лопату, снова нажал на неё ногой. И опять почувствовал твёрдое под штыком, услыхал сухой хруст. Из нового, поднятого на лопате, земляного кома торчала, круглясь мыщелками, застарелая кость.

Валерьян отступил на полшага, стал копать рядом. Но, погружая штык в землю, через раз слышал прежний хрустящий, скрежещущий звук.

– Чего ты там завозился? – окликнул копошившийся по соседству Мельтюхов.

– Да вот… – пропыхтел Валерьян, извлекая из земли всё новые останки. – От коровы что ли осталось…

Мельтюхов, приблизившись, внимательно посмотрел на длинные ровные кости.

– От коровы ли… – протянул он, понижая голос.

Валерьян, присмотревшись и сам, вздрогнул. Он выпустил лопату, опустился на колени, начал расчищать руками место, в котором копал.

– А это что? – спросил Мельтюхов, подобрав продолговатый, облепленный глиной предмет.

Он стал соскабливать с него грязь, потёр о край старой, выпрошенной у батальонного снабженца рубахи.

Предмет оказался старой алюминиевой ложкой с искривлённым, покорёженным лопатой черенком.

– Слушай… – оторопело проговорил Валерьян, холодея от догадки. – Ведь она, наверное… солдатская.

– Солдатская.

Выпрямившись, он смотрел то на ложку в руках Мельтюхова, то на дно окопа, из которого, словно корни, выпирали полураскопанные кости.

К ним, оставив работу, стали подходить бойцы.

– Много здесь в Отечественную боёв было, – произнёс, сдвинув на затылок вылинявшую пилотку, припечённый до красноты парень-блондин.

– Сперва в сорок первом, когда отступали. Потом в сорок четвёртом, когда брали назад, – заметил другой боец.

Олег, присев на корточки, стал счищать землю с округлого, размером с небольшой мяч, бугорка.

– А вот и череп, – тихо сказал он.

Бойцы безмолвствовали, завороженные внезапно открывшейся перед ними картиной давней человеческой смерти.

– Кто он? Наш? – спросил краснолицый.

По костям, по дырявому, забитому изнутри глиной черепу, этого невозможно было определить.

– Может, немец? – предположил кто-то. – Посмотрите, каски нигде нет?

– Скорее уж румын, – поправил Олег. – Они здесь в оккупацию хозяйничали, – он отёр рукавом со лба пыль, хмыкнул. – Губернаторство Транснистрия.

– Закапывай обратно, если румын, – сдавлено прохрипел кто-то. – Нынешних бы «румын» в ту же могилу.

Мельтюхов с усердием принялся скоблить ногтем черенок ложки.

– Наш солдат, советский, – уверенно заявил он. – Фамилия вот видна, инициалы.

Ложку стали передавать из рук в руки. На очищенном от грязи черенке можно было рассмотреть глубокие царапины-буквы: ПРОХОРОВ К. С. Рядом с инициалами виднелась неровно вырезанная пятиконечная звезда.

– С войны, значит, с самой лежал, – проговорил Валерьян, виновато поглядев на скат, куда, не задумываясь, выбросил первую найденную кость.

Он, Олег, краснолицый парень взялись аккуратно выкапывать из земли останки, складывать их на расстеленной плащ-палатке. Вместе с костями наружу извлекли ржавую пряжку от ремня, подошвы полусгнивших сапог, какой-то совершенно чёрный кругляш, в котором Мельтюхов с трудом сумел распознать медаль.

Взводный, приложив к бровям ладонь козырьком, задумчиво оглядывал уходящие по их берегу вдоль реки в обе стороны холмы, возвышающийся в полукилометре вниз по течению крутояр.

– Удобное место. Вот и в войну здесь оборону держали.

– Держали, – подтвердил пожилой, с пышными, прокуренными усами болгарин. – Когда мал был, окопы здесь ещё не заплыли. Детьми по ним лазали. Гильзы стреляные горстями собирали.

Хоронили останки Прохорова на следующее утро на сельском кладбище. Помогавшие ладить гроб старики спорили, следует ли устанавливать над его могилой крест. Когда гроб несли к месту погребения, взгляд Валерьяна задерживался на поднимающихся среди старых, зарастающих травой могил новых крестах, на не успевших просесть холмиках.

«Стоянов… 4-III‐92 г… Михайлов… 6.04.92 г… Николов… 21.IV.92 г.», – читал он на привинченных к крестам табличках фамилии и даты смертей.

На похороны собрались все не занятые срочными делами бойцы батальона. Вперемешку с ними стояли сельчане: колхозники, женщины, подростки.

Прежде чем предать останки земле, командир батальона Петков произнёс речь:

– Товарищи! Братцы! Война началась не сегодня, не вчера. Здесь, на Днестре, пятьдесят лет назад бились против фашистов наши деды и отцы. Тогда они выстояли, сбросили врага в Днестр. А потом – гнали его через Кишинёв до самого Бухареста! Оказалось, не додавили тогда гадину до конца. Опять из-за Днестра прут на нас румыны. Мы хороним здесь того, кто пал в Отечественную, защищая Парканы, наших родителей, наши дома. Фамилия его Прохоров, советский солдат. Другого о бойце неизвестно, – комбат выдохнул, повёл крупными плечами. – Мы хороним Прохорова рядом с нашими недавно павшими товарищами: Николом Стояновым, Василем Михайловым…

Валерьян, блуждая взором по молчаливой толпе, заметил, как одна из женщин – нестарая, но болезненно усохшая телом, вздрогнула, прижала платок к уставленным в землю глазам.

– Как предки наши защитили советскую страну, так и мы защитим нашу республику! – возвысил голос комбат. – Республика есть и будет родной дом для всех народов. Неважно: русский, украинец, болгарин, гагауз… Но он никогда не будет румынским!

– Пусть сунутся только! – вырвался из-за спин сипловатый старческий голос. – Сами в бой пойдём! Что такое румынская оккупация – не забыли!

Лёгкий гроб начали спускать на верёвках в могилу. Неделков, командовавший караулом, поднял вверх автомат.

– Троекратный, – тихо напомнил он бойцам.

Над погребаемым дали салют.

Валерьян, взяв лопату, помогал сбрасывать в могилу землю. Скоро она скрыла под собой гроб, затем достигла краёв ямы, стала нарастать над ней насыпью-бугром.

В головах покойника вкопали деревянную жердь с табличкой из фанеры:

ПРОХОРОВ К.С.

советский солдат