Текст книги "Кумач надорванный. Книга 2. Становление."

– IV —

После того, как новые бойцы немного пообвыклись в ротах, их начали назначать в секреты, приставляя в качестве помощников к более опытным ополченцам.

Когда день гас, и солнце, укатываясь за Днестр, скрывалось за садами правого берега, дозорные осторожно выползали из-за холмов и спускались к воде, к замаскированным блиндажам. В них они проводили ночь, просматривая противоположный берег, русло, песчаные пляжи.

После недели службы в роте на дежурство в секрет отправили Валерьяна.

Позицию, с которой необходимо было ночью обозревать реку, оборудовали метрах в сорока от воды, между двух округлых возвышенностей, в ложбине-прогибе. Из небольшого окопа, к которому подводил глубоко прокопанный ход сообщения, открывался удобный обзор на линию противоположного берега, правобережный мысок.

В такие секреты всегда заступали по двое. Валерьяна назначили к медлительному, прихрамывающему на левую ногу мужику-болгарину с окладистой, закрывающей подбородок каштановой бородой. Болгарин служил в батальоне с начала весны и держался бывалым бойцом. Разводящий, доведя их до позиции, напомнил:

– Задача секрета – засечь «румын». Их разведчики ночами переправляются через Днестр и шарятся по нашему берегу. Не проглядите.

– Не проглядим, – болгарин, дымя сигаретой, погладил вставленный в автомат магазин. – Живо к рыбам отправим.

Разводящий, однако, нахмурился.

– Ты повнимательнее, Трифон. И не кури. Снайперы-то работают.

Трифон улыбнулся, пролопотал что-то по-болгарски, вбуравил окурок в глинистую стенку окопа.

Когда разводящий ушёл, он сел на деревянный ящик, закряхтел, распрямляя нездоровую ногу.

– Первый раз заступаешь?

Валерьян кивнул.

– Привыкнешь. Вся война у нас покуда такая: сидим друг напротив друга, да перестреливаемся иногда.

Валерьян припал к стенке окопа, чуть-чуть приподнял над его краем голову.

Темнело. Правобережные сады отбрасывали длинные густые тени на омуты. Утихающий ветер, выдыхаясь, ещё местами лохматил рябью воду.

– Значит, снайперы стреляют? – переспросил Валерьян, стараясь не выдать голосом закрадывающуюся робость.

– Стреляют. Под Пасху Тодора Николова из первой роты, жены племянника, срезали. Видел, может, на кладбище его могилу?

– Видел.

Валерьян прощупывал взглядом вражий берег. В садах, тенистых и тихих, не улавливалось никакого движения. Только устраивающиеся на ночлег вороны каркали из древесных крон.

– Каску тебе не выдали, смотрю, – участливо заметил Трифон. – В каске-то всяко надёжнее. Пойди завтра к ротному, скажи.

Валерьян коснулся пальцами шелушащегося, обгорелого лба.

– Хотя бы форму выдали, – сказал он. – Пока в учебном взводе был, по песку ползал, своя одежда – в лохмотья.

При поступлении в роту Валерьян получил летнее обмундирование советского пехотинца, только головного убора у снабженца парканского батальона не нашлось.

– И это на неткачевских складах выдрали чуть не с боем, – уверял снабженец. – А уж пилотку или панаму сам раздобудь. На толкучке что хочешь можно найти.

На сельской толкучке торговали амуницией без стеснения: не только головными уборами, но и добротными солдатскими сапогами, ремнями, флягами, штык-ножами. Однако денег у Валерьяна на было, потому служить он продолжал простоволосым, не нося ни кепи, ни каски.

– Почти полная, – поглядел Трифон на поднимающийся в темнеющем небе белесый кругляш луны. – Ночь светлая будет.

– Туч бы не нагнало.

Трифон снова посмотрел вверх, завертел головой, пробуя определить, откуда сквозит.

– Не должно. Совсем ветер утих.

Наливающаяся яркостью луна быстро рассеяла мрак. Вполголоса переговариваясь, Валерьян и Трифон смотрели на серебрящееся русло, на тусклеющие россыпи гальки вдоль водной кромки.

– Прямо как днём, – проронил Валерьян, радуясь ясному обзору.

– Я же говорил. Не провороним.

Каждые сорок-пятьдесят минут Трифон присаживался на дно окопа и курил, смакуя затяжки.

– А ты некурящий, смотрю, – заметил он.

– Да.

– Молодец. А я вот не могу. Раз забыл с собой захватить, так всю ночь прямо ломало…

Около полуночи в окоп по ходу сообщения пробрался разводящий.

– Бдите? – спросил он.

– Бдим, – подтвердил Трифон.

Лицо разводящего при луне казалось противоестественно бледным, словно присыпанное мукой. Валерьян чувствовал, что затенённые козырьком кепи-афганки глаза всматриваются в него с пытливостью.

– Доложи, что видел, – о братился он к Валерьяну.

Валерьян, смутившись от его строгости, проговорил:

– Противоположный берег, река… Всё тихо.

– Не обнаруживает себя противник, – добавил Трифон, улыбнувшись в кулак.

Разводящий произнёс, будто выговаривая:

– А в соседнем секрете что-то заприметили. Сказали, шебуршился кто-то по тому берегу.

Трифон пожал плечами.

– Примерещилось им, может.

– Отставить расслабуху! Глаз не спускать с реки!

Разводящий исчез, а Трифон, вновь закурив, проворчал:

– Тоже армейская косточка нашлась, Степан наш… Шпарит точно по уставу: задача…, доложи…, отставить…

– Так оно, наверное, и правильно, – предположил Валерьян.

Трифон запрокинул голову, пустил дым.

– Попроще б ему держаться. По-соседски. Будто мы не поймём…

Луна снизилась, уходя к холмам. Тень от правобережных садов наползла на пляжи, затем на отмели.

– Не видно уже почти ничего, – прошептал Валерьян.

– Это ненадолго, – уверил Трифон. – К четырём забрезжит. К пяти рассветёт.

Валерьян поднял подбородок, посмотрел на испещрённое звёздами небо. От края до края толстым светлеющим коромыслом перекидывался млечный путь. Восток за их спинами оставался по-прежнему непроницаем и тёмен.

Трифон зевнул, вынул из пачки последнюю сигарету и, отвернувшись спиной к реке, опять присел на корточки.

– В сон клонит, – промычал он, поднося к лицу спичку. – Курну-ка ещё.

Валерьян, привалившись грудью к шершавой, остывшей за ночь окопной насыпи, таращил глаза на реку, на мрачную массу чужого берега.

– Ну, темень, – протёр он начинающие слипаться веки.

Слева, оттуда, где Днестр делал плавный изгиб, обтекая остроконечный мысок правобережья, внезапно затарахтела очередь. Вспышек на другой стороне Валерьян не увидел, потому догадался, что ударили с их берега, скорее всего, из соседнего секрета. Сгруппировавшись, прильнув щекой к автоматному прикладу, он наставил ствол в темноту, готовый нажать на спуск, чуть только за рекой замигают огненные точки.

Правее мыска на чёрном берегу действительно стали вспыхивать выстрелы: заработал один автомат, второй, ещё…

– Ах ты ж… – вскакивая на ноги, вскричал Трифон.

Валерьян дал очередь по мерцающим огонькам, юркнул за окопную насыпь. Украдкой высунувшись, снова надавил на спуск.

Трифон упёрся ногой о кочку на дне окопа, навёл на вражеский берег автомат.

– А, сволочи! – з арычал он.

Но будто пастуший бич щёлкнул за рекой, напротив секрета – и автомат в руках Трифона захлебнулся. Отброшенный, словно ударом, от стенки окопа, он повалился кулём наземь, попутно опрокидывая, сбивая с ног и Валерьяна. Его лоб, бледный овал лица стремительно чернели, будто заливаемые краской.

Выбравшись из-под навалившегося сверху тела, Валерьян отполз, опёрся ладонями о дно окопа, выплёвывая пыль и песок. И вдруг, словно обожжённый угольком, отдёрнул правую руку. На земле, примятая, но ещё не затухшая, дотлевала выпавшая изо рта Трифона недокуренная сигарета.

– V —

В конце мая на статичном, застывшем по естественному водному рубежу фронте неспокойнее всего было под Дубоссарами, где полиция и волонтёры сумели ранней весной вбить в левый берег севернее и южнее города клинья-плацдармы. В Тирасполе, в штабе командующего республиканской гвардией Кицака, скрупулёзно помечали на картах засекаемые разведкой выдвинувшиеся к Днестру неприятельские части, разворачиваемые батареи.

Не сумев задавить с наскока плохо вооружённые отряды Приднестровской республики в начале весны, в Кишинёве последовательно готовились к продолжению военной кампании, рассчитывая при помощи тяжёлых орудий, бронетехники, танков добиться-таки перелома. Дружелюбно настроенные селяне правобережья находили возможность передавать приднестровцам тревожащие сведения о подходящих к фронту новых волонтёрских отрядах, о подводимой артиллерии, запасаемых впрок боеприпасах. Группировки на плацдармах, пополняемые людьми, усиливались, нацеливаясь с двух сторон на Дубоссары увесистыми кулаками. Через реку переправлялись пополнения, перевозилось оружие, миномёты.

Но и вокруг Бендер противник укреплял позиции, беря их в полукольцо. Избегая до поры стычек, волонтёры методично обкладывали город с запада, севера и юга, занимая близлежащие к нему возвышенности, развилки дорог. Костенко намётанным глазом боевого офицера видел почти не скрываемые уже неприятелем приготовления к штурму и просил у гвардейского командования подмоги.

Кицак и его штабисты в Тирасполе пребывали в глубоких раздумьях, пытаясь угадать направление удара. Ясно было, что ждать его следует там, где противники соприкасаются на земле и не разделены рекой. Что на бендерском, что на дубоссарском направлении военный успех сулил молдаванам многое. Захват Бендер означал полное овладение всем правым берегом Днестра, высвобождение оттягиваемой на себя городом-оплотом крупной группировки. Взятие Дубоссар позволяло разрезать связующую юг и север Приднестровья автодорогу, а в перспективе – и разделить республику-полосу надвое.

Молдавское командование, выбирая направление атак, понимало сполна, что за достижение столь важного успеха волонтёрам предстоит класть головы. Но и в республиканском штабе, продумывая планы обороны, отдавали себе отчёт в том, сколь дорого может обойтись неудача.

Удар по Бендерам нёс угрозу столице республики. От города через мосты уходила прямая трасса на Тирасполь, и если бы молдавским частям удалось сломить гвардейцев и бойцов рабочих дружин, овладеть мостами и создать плацдарм на левом берегу, в районе Паркан, им открывался бы кратчайший путь к сердцу повстанческой республики.

Несмотря на надвигающуюся опасность, гражданские руководители Бендер верили, что дело ещё возможно уладить миром. Возглавляемый Вячеславом Когутом городской депутатский совет, за исключением незначительной группы последовательных «антирумын», ратовал не за конфронтацию с Молдавией, а за переговоры. Националисты в Кишинёве, приглашая к себе делегации из Бендер, расчётливо укрепляли дезориентированных, штатских депутатов в благодушных надеждах добиться согласия. И – одновременно – ставили им одно условие за другим: снять гвардейские блокпосты, вернуть второй батальон гвардии в казармы, разоружить отряды рабочих… Депутаты горсовета, происходившие в массе из заводских инженеров, служащих, рабочих и прочих гражданских, хотели верить, что, честно выполнив условия молдаван, получат мир. Приезжая затем в Тирасполь, они убеждали президента Смирнова в необходимости компромисса, уступок.

Последовательные противники соглашений с «румынами» группировались вокруг гвардейского комбата Юрия Костенко – отставного офицера советской армии, ветерана афганской кампании, свирепого и умелого вояки. Чем глубже увязал в переговорах с кишинёвскими депутациями горсовет, тем острее становились отношения батальонного командира с гражданскими властями Бендер.

– Зубы вам заговаривают. Кому вы верите? Фашистам? – упрямо твердил комбат, когда депутаты одолевали его настояниями снять хотя бы часть охраняющих подходы к Бендерам блок-постов. – Забыли, как пленным милиционерам звёзды на спинах вырезали? Чуть только разоружимся, дадим слабину…

– Вы подчиняетесь горсовету, – сердились депутаты. – Вы должны выполнять законные требования органов власти.

– Прежде всего, я подчинён командованию республиканской гвардии. Оно мне приказа снимать блок-посты не отдавало, – холодно парировал Костенко. – Вы – гражданские. Вы не можете понимать всей сложности обстановки.

Позицию Костенко разделяли и командиры рабочих дружин, и ряд заводских коллективов, и даже бендерский женсовет, сыгравший большую роль при вскрытии армейских арсеналов. У здания горсовета периодически собирались митинги. Депутатов прилюдно стыдили, мнительные подозревали подвох.

– Нет тайным сговорам! Переговоры – под народный контроль! – т ребовали ораторы.

Осознавая, что ему симпатизирует немалое число горожан, комбат пытался вести политические манёвры самостоятельно. Он выступал с обращениями, настаивал, чтобы в делегации переговорщиков – коль депутаты не могут их не вести – включали бы и офицеров его батальона, и представителей заводов, и выборных от рабочих дружин. Требовал, чтобы встречным условием молдавской стороне переговорщики заявляли вывод кишинёвской полиции из Бендер.

И всё снова делалось зыбким, вязло в согласованиях, препирательствах…

Вынужденная одновременно и отстраивать государственность, и отбиваться, Приднестровская республика страдала от внутренней рыхлости нарождающихся органов власти. Отсутствовала согласованная линия в советах: Верховном и городских. Не имели единой организации военные формирования. Возникавшие при зарождении республики полустихийно, они с трудом складывались в единые вооружённые силы. Территориально-спасательные отряды (ТСО), народное ополчение, рабочие дружины, гвардия, казаки повиновались, в первую очередь, собственным командирам, быстро вошедшим во вкус – распоряжаться и повелевать людьми. Каждый из них пытался добывать оружие на свой страх и риск, каждый хотел выбить у Кицака лучшее снабжение, новые партии боеприпасов.

Труднее всего получалось у республиканских властей ладить с казаками. Воюющие как за республику, так и – в не меньшей степени – за свою казацкую вольность в ней, казаки не являлись однородной массой, межуясь и между собой. Ядро казачьих отрядов составляли казаки-черноморцы – потомки переселённых в здешние края с Украины два столетия назад «верных запорожцев». Они были сплошь местными уроженцами и, объявив в Бендерах в начале весны о возрождении Черноморского войска, держались сплочённо. Однако помимо черноморцев по всему Приднестровью, от Дубоссар до Тирасполя, стояли отряды и из пришлых казаков – д обровольцев с Дона, Кубани, Терека и иных далёких краёв, вплоть до Оренбуржья и Забайкалья. Не сливаясь друг с другом, они сбивались в землячества-сотни: донскую, кубанскую, терскую.

К казакам-черноморцам приднестровский народ относился доброжелательно, по-соседски. Пёстрое по составу, население Приднестровья благоволило в массе своей воссозданию черноморского казачества, полагая, что в его лице обретёт защиту от поползновений из-за Днестра.

К пришлым казакам относились с настороженностью. Исполкомы и советы приднестровских городков нередко уклонялись от размещения у себя их сотен.

Боёв казаки не страшились, сплошь и рядом первыми ввязываясь с волонтёрами в перестрелки. Но дисциплины, которую пытались водворить у них Кицак и другие командиры гвардии – выходцы из кадровых советских офицеров, держать не хотели, часто неся потери из-за легкомысленного своеволия, а то и пьянства.

Вино в сёлах гнали бочками, добровольцы быстро распробовали здешний «сухач» и «крепач». Если в дислоцированных в Тирасполе отрядах соблюдали трезвость, то разбросанные по левобережью разношёрстные добровольческие части, в особенности казачьи, считали себя отчасти на «подножном корму». В дружественных сёлах вино покупали или выменивали, в молдавских, считавшихся враждебными, «реквизировали», ежевечерне упиваясь целыми взводами.

Немало казаков, взбиравшихся среди ночи в хмельной лихости на окопные насыпи или на бруствер, сразили насмерть волонтёрские пули. Однако товарищи их осмотрительнее не становились. Тягучая позиционная война угнетала своевольный казацкий нрав. Чаще всего бузу начинали пришлые казаки. Не единожды, опустошив к полуночи жбан вина и нагорланившись до хрипоты старинных песен, всей необузданной ватагой хватались они за оружие, кидались к миномётам, отводя душу в пьяном скоротечном бою. После таких самочинных перестрелок, когда ответные снаряды молдаван сносили дома невооружённых селян, обрушая балки и кирпичи на спящих, к казакам приезжали порученцы Кицака.

– Завязывайте с махновщиной! Иначе по фактам пьяной стрельбы будем открывать трибуналы! – рычали гвардейские офицеры, ощущая ярость и бессилие перед этими бесшабашными, увешанными оружием молодцами.

– С чего вы взяли, что кто-то был пьян? Лично, что ли, обнюхивали? – з адиристо ухмылялись казаки.

Кровью наливались лица гвардейцев. Вперёд выступал старший из офицеров:

– Мы знаем, что на ваших позициях пьянство! Если не хотите подчиняться командованию Вооружённых сил республики, уезжайте обратно!

– Полегче! Сам куда не отъедь, – предостерегающе цедил какой-нибудь казак, многозначительно кладя загорелую лапу на цевьё автомата. – В ыискался, тоже, войсковой атаман…

После бесплодной перебранки гвардейцы уезжали ни с чем, а казаки, оставаясь на позициях, продолжали перестреливаться с молдаванами и пить.

– VI —

В Дубоссарах, в отличие от Бендер, депутаты местного совета держались твёрже. Переговоров с молдаванами они не вели. Несмотря на то, что позиции волонтёров с севера и с юга подступали к городской застройке, оборонять город было проще. Он не был отделён от остальной территории республики рекой, его снабжение не зависело от сохранности узких перемычек-мостов.

Под опоясанными траншеями и блиндажами Дубоссарами с ранней весны тянулась малоподвижная позиционная война, добиться победы в которой не удавалось никому из противников. Обе стороны зарывались в землю, стремясь намертво закрепить за собой любой отвоёванный клочок. Занятые на левобережье плацдармы не были обширны, и молдаванам не удавалось накопить на них достаточное для удара по городу количество войск. Но и приднестровцы, удерживая фронт, не имели возможности сбросить волонтёров в Днестр. Командование в Тирасполе, вынужденное прикрывать все двести километров днестровского левобережья, не располагало свободными резервами. Оберегающие Дубоссары гвардейские, казачьи и ополченческие отряды подкреплений почти не получали.

Захлебнувшееся в начале весны наступление на город не убило в молдавских командирах веру в захват Дубоссар. Проводимые мобилизации позволяли постепенно наращивать численность войск, собирая части в ударные кулаки. Свежие десанты на плацдармы, прорыв к автотрассе, перехват артерии, связующей север Приднестровья с югом, выход к украинской границе представлялись молдавским военачальникам кратчайшим путём к победе. Они верили, что её можно добыть.

Огонь молдавской артиллерии с правого берега к середине мая ощутимо усилился. Уже не одни только мины, но и снаряды 122‐х и 152‐миллиметровых гаубиц каждодневно разрывались вдоль линии окопов, пробивали крыши возвышавшихся за ними жилых домов, сотрясали взрывами дворы, решетили осколками стены.

Четырьмя километрами выше Дубоссар берега Днестра соединяла плотина гидроэлектростанции. Овладение ею позволило бы молдаванам свободно перебрасывать на левый берег всё новые и новые отряды, вклиниться в микрорайон Коржево, пробить брешь в единой линии обороны города. Бойцы ОПОНа [11]11
  Отряд полиции особого назначения – специальное подразделение Министерства внутренних дел Республики Молдова. – Прим. ред.


[Закрыть]и волонтёры предпринимали уже несколько атак на плотину, но гвардейские и казачьи пулемёты всякий раз сметали штурмовые группы с её ровного, не защищаемого ничем покрытия.

Усиление неприятельских частей на плацдармах и за рекой обороняющие Дубоссары гвардейцы из четвёртого батальона, казаки-добровольцы и ополченцы угадывали и по учащающимся вылазкам молдавских разведчиков. Захватываемые в стычках пленные подтверждали прибытие крупных пополнений, присутствие в частях инструктороврумын. К двадцатым числам мая против приднестровцев было развёрнуто уже не менее пяти-шести пехотных батальонов, два артиллерийских дивизиона, несколько батарей. Будь под началом молдавского командования не разношёрстные части, набранные преимущественно из бывших милиционеров и военнослужащих запаса, а регулярные войска, то штурм Дубоссар наверняка принёс бы успех. Однако боеспособность волонтёров, несмотря на возрастающую численность, оставалась невысокой. Молдавские командиры уповали более на массированный огонь артиллерии, на подавляющее огневое превосходство, нежели на выучку солдат. Простреливая с плацдармов основные питающие город дороги – северную, через село Роги на Цыбулёвку и южную – через село Дороцкое на Григориополь, усиливая артобстрелы жилых кварталов, они надеялись выкурить приднестровских бойцов из Дубоссар.

Как ни странно, но близость фронта мало меняла обыденную городскую жизнь. В будни войны продолжал причудливо вплетаться мирный быт. Ходили автобусы, работали учреждения, школы, велась торговля. Лепящиеся вдоль дубоссарской речной излучины-петли сёла, несмотря на стрельбу из орудий, атаки с плацдармов и на них, тоже сохраняли повседневный уклад. Понуждаемые необходимостью, люди продолжали выходить на приусадебные участки и огороды, почти не обращая внимания на близкие выстрелы, копались в грядках, пропалывали высаженные кустики томатов, собирали раннюю, розовобокую клубнику.

И в Дубоссарах, и в сёлах ежеутренне собирались барахолки-толкучки, где торговали всем подряд: амуницией и тушёнкой с армейских складов, вещами, ранней черешней, вином, дребеденью. Огородничество и спекуляция превратились для невоюющих в главные промыслы. По странному негласному уговору торговле не препятствовали ни волонтёры, ни приднестровцы. Торговый люд, чаще женщины, объединялись в группы по четыре-семь человек и, пропускаемые блок-постами, ездили через мосты за Днестр – з акупать в Кишинёве товар. Некоторые, имея на руках нужные документы, добирались до Румынии, везли назад одежду с этикетками заграничных фирм, видеомагнитофоны, кассеты.

Не ради одного только раскладываемого на дощатых ящиках барахла тянулся на рынки-толкучки народ. Возвращающиеся из-за Днестра торговцы приносили слухи…

Про Молдавию рассказывали устрашающее. Президент Мирча Снегур в Кишинёве на митинге националистов поклялся превратить левобережье либо в полностью молдавское, либо в безлюдное… Националисты Илашку, овладев последними невскрытыми ещё советскими арсеналами, формируют целые дивизии… Румынская армия стоит за Прутом…

Слухи о румынах сильнее всего пугали пожилых.

– Ребята, обороните, – просили старухи, когда через село следовал гвардейский либо казачий отряд. – В сорок первом румыны нас мучили-жгли. Не допустите опять румын…

Они крестили шагающих мимо бойцов.

Размежевание при выборе стороны не всегда происходило сообразно национальным корням. ОПОН не был поголовно молдавским. В нём служили и русские, движимые кто шкурничеством, кто личной обидой, и украинцы, и единичные представители других народов. В формируемые в Кишинёве регулярные части переметнулось несколько офицеров 14‐й армии, польстившихся на высокое положение советников и военспецов. В то же время значительное число молдаван левобережья, повязанных с русскими и украинцами узами соседства или даже родства, идеи Народного фронта и тем более унионистов – «румын» – восприняло без приязни. Попытки волонтёров мобилизовать жителей занятых левобережных молдавских сёл давали слабый эффект. Из Кошницы, из Кочиер доходили истории, как какой-нибудь молдавский колхозник, понукаемый волонтёрами к вступлению в отряд, матюгами гнал их со двора вон:

– С ума спятили?! Против кого мне воевать? У меня зять русский, из Дубоссар! Сестра замужем за украинцем в Рогах!

Те же, кого удавалось вовлечь в волонтёрские ряды, воевали, как правило, плохо. После каждого неудачного боя селяне дезертировали первыми.

Слабость духа мобилизуемых и нехватку выучки молдавские военачальники надеялись компенсировать мощью артиллерии и численностью подтягиваемых к фронту войск.

Семнадцатого мая в микрорайонах Дубоссар загрохотало с особенной силой. Из-за реки, не экономя снарядов, били батареи тяжёлых калибров, с плацдармов – миномёты. Сконцентрировав огонь на прикрывавших подходы к жилым кварталам позициях, волонтёры упорно «перепахивали» снарядами приднестровские окопы и блиндажи. Нашли боевое применение даже реактивным установкам «Алазань», при помощи которых в мирной жизни разгоняли над полями грозовые облака. К их безобидным ракетам умельцы наловчились добавлять боевой «довесок» – мины, выстрелы от подствольных гранатомётов, куски тротила. Давая из «Алазани» залпы в сторону приднестровских окопов, волонтёры засыпали их рвущимися от удара о землю «градинами».

Урон от усилившихся обстрелов был ощутим, но отрытые на совесть блиндажи уберегли большую часть гвардейцев и казаков. Потеряв несколько пулемётных гнёзд, одну миномётную батарею, они не отдали позиций. Поднимающаяся в атаку молдавская пехота быстро откатывалась обратно к плацдармам, попадая под густой автоматный и пулемётный огонь.

И снова, не позволяя приднестровцам перевести дух, начинали молотить из-за Днестра 122‐х и 152‐миллиметровые гаубицы, загоняя в земляные щели отбивших атаку людей. Снова плевались минами батареи, падали с неба взрывающиеся «довески»…

Сведения, добытые разведкой, были угрожающи. Молдаване собрали для атаки на город до семи тысяч человек, свыше ста бронетранспортёров, БМП [12]12
  Боевая машина пехоты (гусеничная или плавающая). – Прим. ред.


[Закрыть]и танков, почти сто пятьдесят орудий и миномётов.

Неприятельской группировке противостоял только четвёртый батальон республиканской гвардии силою до полутысячи бойцов, несколько разношёрстных казачьих сотен черноморцев, кубанцев и донцов, да необученные, не знающие военного строя ополченческие роты. В живой силе волонтёры превосходили приднестровцев в пять раз, в артиллерии и бронетехнике – десятикратно.

Даже при относительно низкой боеспособности своих пехотных частей, молдаване имели хорошие шансы задавить защитников Дубоссар плотностью огня и массой.

В штабе Кицака закипели дебаты. Часть офицеров настаивала на немедленной переброске подкреплений, даже с риском оголить другие участки фронта.

Томился над расстеленными на столе картами министр обороны республики Кицак, вчитываясь воспалёнными от недосыпа глазами в донесения и сводки.

Выпроваживая из кабинета остальных штабистов, он садился за телефон. Тяжко давались ему переговоры с генералом Неткачевым.

– Товарищ командарм! Под Дубоссарами решается судьба республики. Против его гарнизона противник готов бросить в бой силы, численно равные дивизии…

Исполнительный, видящий свою миссию в сохранении остатков армейского имущества, по крайней мере, в гарнизонах левобережья, генерал-лейтенант Неткачев не выказывал сочувствия:

– Я в курсе, – сухо отвечал он.

– Мы можем справиться своими силами. Но для этого нужна артиллерия и хотя бы десять-пятнадцать танков…

– 14‐я армия и её имущество находятся под юрисдикцией Российской Федерации. Это всё, что я могу вам сказать.

– Но товарищ командарм! Юрий Максимович… – пытался зайти с другого конца Кицак. – Каждый день гибнут гражданские! Это всё наши, советские люди!

Приднестровский министр слышал, как Неткачев испустил сдавленный вздох.

– Я не могу поддаваться эмоциям. Я военный и подчиняюсь приказам. Приказа вмешиваться в конфликт я не получал.

– Так не надо вмешиваться напрямую. Помогите оружием!

– Я обязан отвечать за сохранность оружия. Оно не бесхозное. Выходите на министра обороны, на президента Ельцина, если хотите решить вопрос.

Ни Кицак, ни Смирнов выхода на российские верхи не имели. В запальчивости, словно ещё надеясь усовестить Неткачева, командующий республиканской гвардией воскликнул:

– Но ведь Молдавия получила свою долю вооружений! Все её танки, гаубицы, миномёты – с ваших складов!

– Молдавия официально признана Российской Федерацией как суверенное государство. Вы – нет.

Разговор заходил в тупик. Кицак, швыряя в сердцах трубку на аппарат, ругался.

– Не признаны!.. Фашистов зато признали, в‐вашу-то мать…

Бомбардировка Дубоссар не стихала. В разрушаемых микрорайонах начинались пожары. Огонь сжирал раскуроченные снарядами крыши домов, вырываясь из окон, выедал рамы, коптил дочерна стены. За десятки километров виднелось ночами красное зарево от дубоссарских пожарищ, ветер стелил над речным руслом удушливый дым.

Через Днестр, с правого берега к плацдармам, зачастили понтоны. Полагаясь на мощь своей артиллерии, волонтёры переправляли оружие, технику, свежие роты.

Переправа не вышла для них лёгкой. Командир 4‐го батальона – умелый, волевой офицер, лично поднимал гвардейцев из укрытий.

– Не давать переправиться! Накопят силы, соберут кулак, ударят – сомнут!

По молдавским понтонам и лодкам начали прицельно бить из нескольких уцелевших орудий. Приднестровский огонь хотя и не был плотен, эффект возымел. Один из понтонов накрыли 100‐миллиметровым противотанковым снарядом, превратив его вместе с людьми в грохочущий столб воды и ошмётков. С других волонтёры валились в воду, сражаемые очередями выползших на прибрежные возвышенности автоматчиков.

Возобновился бой за плотину. Отвлекая приднестровцев от переправы, молдавское командование бросало на её штурм всё новые роты. Молдавские солдаты, несмотря на потери, сумели зацепиться за перегораживающую реку бетонную перемычку. Кидающиеся в контратаки гвардейцы стреляли из-за выступов и парапетов, лезли в рукопашную. Гранатные осколки и пули, визжа, рикошетили от металлических конструкций плотины. Из её изрешеченного чрева в Днестр лились ядовитые маслянистые ручьи.

Неся потери, гвардейцы и казаки продолжали упрямо драться за Дубоссары. 4‐й батальон почти целиком состоял из местных жителей и удерживал позиции в километре от городских кварталов. Иные бойцы могли отчётливо различить из окопов собственные дома, углядеть в бинокли óкна своих квартир. Всякий раз, когда в затишье к позициям пробирался с тыла порученец от горсовета или врач, на него набрасывались с вопросами.

– Что на Свердлова? Седьмой дом цел? – небритый, с красными от гари и недосыпа белками гвардеец хватал гражданского едва не за шиворот. – Мать моя там в третьем подъезде живёт.

Не успевал он ответить, как его тянули за рукав с другой стороны:

– На Мичурина не был? Дым отсюда виден. Что там горит?

Гражданский, окружённый возбуждёнными, не отошедшими от боя людьми, заикался, растерянно крутил головой. Не зная всей обстановки в простреливаемом насквозь городе, он повторял:

– Много где горит. И на Мичурина. И там, где высотки…

– Высотки – ориентиры. По ним и наводят, – проскрежетал зубами гвардеец с обмотанной бинтом головой.

– Всё простреливается. Даже на кладбище залетает, – выдыхал гражданский. – Вчера сам видел: могилы разворочены, всюду воронки, один крест аж на дерево взрывом забросило.

Гвардейцы, получая такие новости, матерились.

– И они ещё думают, что мы после такого в их Румынию пойдём?! – вскричал взводный, выражая общую ненависть. – Вконец чокнутые…