Текст книги "Воспоминания. о светлом и печальном, веселом и грустном, просто о жизни"

О приключениях Бориса

В начале лета 1956 года Борис с другом Василием Ильиным начали собираться в Мурманск. Папа и мама повздыхали, боясь за будущее сына, но особо не уговаривали остаться, знали – бесполезно. Уехал и вскоре мы получили письмо – Борис с Василием устроились на траулер и уходят в море ловить рыбу. Письма приходили все реже. Как потом я узнал из их рассказов, жизнь у них оказалась довольно трудной. Две недели в море на лове: четыре часа работы у трала и на разделке рыбы, четыре часа отдыха и опять все сначала. На непрерывной морской болтанке, на пронизывающем ветру, под дождем или снегом. После двух недель такой вахты – неделя отдыха в порту.

Ребята расслаблялись в общежитии, бесшабашно гуляли. Через шесть дней их собирали на судно. Траулер выходил от причала по графику, но еще сутки стоял на рейде, поджидая тех, кто опоздал или не проспался. Те, кто так и не являлся на судно, оставались ждать его две недели на списанном пассажирском судне, превращенном в общежитие для отставших. Общежитие на воде называли «Бичом» (от английского слова – «пляж»), его временных постояльцев – «бичами». Когда Боря и Вася позднее в шахтерском общежитии рассказывали об этих своих приключениях на Баренцевом море, слушавшие их ребята тут же подхватили кличку «бич» сначала на них, а потом и на других. Там, на шахте, тоже частенько горняки не являются на смену по сходным причинам, только хлесткой клички для таких не находилось. Прогульщик – это не кличка, а в «биче» что-то есть от морского бродяги. Так Борис с Василием обогатили горняцкий жаргон на Петровской шахте №4/21.

Возможно, были и другие причины не оставаться в траловом флоте с такими условиями труда, но так или иначе Борис и Василий после года подобных испытаний решили, что можно поискать работу и получше. Их потянуло к более теплому климату и на более комфортабельные суда. Короче, они решили податься в Волжское пароходство, которое отличалось от тралового так же, как белоснежный китель матроса отличается от пропитанной рыбой и негнущейся робы. Впрочем, так я думаю, выводя эти строки, а у ребят, по всей вероятности, тогда были и другие соображения. Кстати, позднее они мало вспоминали о своих рыбацких приключениях.

О чем бы они не думали в поезде, увозившем их из Мурманска, но в вагоне оказался шахтер, который своими рассказами увлек их больше, чем призрачные планы о Волжском пароходстве. Вот они и оказались в городе Сталино на шахте. Оттуда мы стали получать от Бориса бодрые письма о том, что хорошо ему там работается, заработки высокие, зима не холодная, с продуктами хорошо. Ранней весной он стал звать папу и маму к себе погостить. Папа и мама легки на подъем, и вскоре съездили и вернулись очень довольные. Борис снял для них на неделю комнату у местной женщины и они проводили время, изучая жизнь необычного края. Хотя папа в 1946 году бывал вместе с Борисом в Константиновском районе (в 40 километрах от города Сталино), но жили и работали они в селе, к тому же в обедневшем от войны. А в шахтерских городах и поселках 50-х годов атмосфера была иной. Шахтеры были в почете, без них не поднять бы разрушенную страну. Борис зарабатывал много, продукты в шахтерском поселке были дешевые – что еще надо?

Папа с мамой были уверены, что Борис не расстанется с таким хорошим житьем. После их рассказов я написал Борису, что собираюсь поступать в ЛГУ, но если что не получится, то может быть, стоит к нему приехать? Не помню, ответил ли Борис на это мое письмо, в любом случае приглашения от него я не получал и особо не задумывался о поездке в Донбасс.

Выпускные экзамены

Но вернемся в родную школу.

Перед выпускными экзаменами нам вдруг устроили комсомольское собрание. Приехал молодцеватый работник Архангельского обкома комсомола и стал агитировать всем классом остаться в колхозе. Обещал очень хорошие характеристики, если пару лет поработаем и поможем родине решить хозяйственные и экономические проблемы. Тогда был распропагандирован пример кубанских школьников, где несколько выпускников всем классом шли в один колхоз. У нас ребята учились из трех или пяти разных и очень мелких совершенно запущенных хозяйств. А большая часть выпускников нашего класса вообще не связана с сельским хозяйством. Тут пропаганда совершенно расходилась с нашей действительностью. Обкомовский агитатор не удосужился вникнуть в это – приехал с заранее подготовленным текстом. Пересказал его своими словами. Ребята переглядывались, пожимали плечами. Когда стали каждого поднимать и спрашивать, большинство сказали, что живут в поселке, их родители работают в цехах или конторе, а сами они в колхозе ничего делать не умеют. Другие – из деревенских – поясняли, что если оставаться, то они это сделают в своем колхозе, где живут родители и родственники. Третьи просто говорили, что у них свои планы. Короче, агитатор «очень далеко стоял от народа», как говаривал Ленин.

Меня тоже подняли. Я сказал:

– Поеду поступать в какой-нибудь гуманитарный вуз.

Не хотел подлаживаться под агитацию, не хотел оправдываться. Хорошо знал цену колхозного труда. Агитация не возымела никакого отклика.

Папе очень хотелось как-то особо отметить мой аттестат и он объявил:

– Я сварю на твой выпускной пиво.

Мама усомнилась:

– Как же ты сваришь-то? Лет уж десять, как его в деревне не варили.

– А что мне стоит? Дошник все еще стоит в пивоварне. Подтяну обручья, прокалю камнями, пропарю. У Кузьмы за баней котел лежит исправный – отчищу. Ячмень куплю, хмель достану. Старики подскажут, если что забыл.

Папа все подсчитал и стал гоношить под навесом у бань, где испокон варили коллективное пиво. Наладил дошник – бочку метра на полтора в диаметре и такой же высоты, отчистил широкий чугунный котел, собрал по соседским поветям бочки для пива и кваса, громадные деревянные ковши с длинными ручками для помешивания и отчерпывания варева, пузатые медные братыни с узорами для разлива пива. Мешки с ячменем сначала замачивал в реке, прижав ко дну каменьями, потом зерно проращивал на печи, готовил солод. Для деревни это было памятное событие. Мужики и бабы подходили, удивлялись и даже по своему радовались папиной затее, а вдруг возродится старый обычай, и каждый засыпал папу советами. И все ждали хмельного напитка.

А я между тем сдавал выпускные экзамены. Первый, по традиции, – сочинение. Я единственный написал его на «отлично». Поскольку это был единственный письменный экзамен, его отправили в РОНО для объективной оценки. Мне там пятерку утвердили. Дальше достаточно было сдать устные экзамены на пятерки и иметь такие же высокие оценки за год. Обладателей таких баллов было еще трое. Сочинение они написало на «четверки» и все мы претендовали как минимум, на серебряные медали. Дальше пошли устные экзамены. Они тоже пошли для меня гладко. Последним оставался экзамен по геометрии и тригонометрии. Как раз перед последним экзаменом у папы было готово пиво и разлито по бочкам. Перед последним экзаменом я стал рано и наловил ельцов на пироги. Приготовили все, что нужно для окрошки и я пошел на экзамен. Пива я, конечно, не пробовал. Будь это ныне – в 2009 году, – конечно, не удержался бы.

Там, где я меньше всего ждал подвоха, оно проявилось по моему же собственному упрямству. Две задачки я решил быстро, а когда нужно было рассчитать объем усеченной пирамиды, я стал решать так, как рассчитывают усеченный конус. Учительница – упомянутая уже мной Балала – стала легонько подсказывать, но я упрямо повторял неправильное решение. В дальнейшем подобное упрямство у меня повторялось не раз. Так что мне по делом была поставлена четверка и вместо золотой медали я получил серебряную. Как и трое тех, что получили четверки на сочинении – Маракасова Галя, Филипповская Эля и Валя Спицин. Они использовали эту медаль, чтобы без экзаменов поступить – Маракасова и Филипповская в Московский институт железнодорожного транспорта, Спицин – в Архангельский лесотехнический институт.

До нашего выпуска только одна девушка – Саша Вологдина закончила школу с серебряной медалью, а мы вчетвером завершили счет медалям в нашей школе. Так что выпуск был примечательным. Я, конечно, досадовал на себя за провал в геометрии, но никогда плохо не подумал об учительнице математики и геометрии – она поступила справедливо. А если уж по совести говорить, то я вполне мог бы не получить пятерки, скажем, по физике или химии, которые я брал зубрежкой.

После этого последнего экзамена я всех ребят из класса пригласил в деревню отметить окончание школы. Папино пиво щедро лилось из медной братыньки по граненым стаканам. Все пили и нахваливали окрошку на ядреном квасе, рыбный мамин пирог. К концу все заметно захмелели. Это было замечательное завершение школы.

Прошло, как водится, торжественное вручение аттестатов зрелости с напутствиями выпускникам и благодарностями наставникам, коллективный ужин в поселковой столовой с красным вином. Когда в перерыве ужина все вышли на крыльцо столовой, директор Михаил Федорович Алферов тоже традиционно раскрыл портсигар и предложил вместе покурить.

Глава VIII: Поступление в ЛГУ

Бумажки для поступления

На второй день мы пошли в школу за характеристиками. Я недолюбливал нашего классного руководителя – Агнию Дмитриевну за ее какое-то примитивное мышление. Она меня тоже недолюбливала. Когда я прочитал на себя характеристику, опешил. Она написала, что у меня есть «физические недостатки», что я занял второе место в шахматном турнире школы и еще что-то совсем не значимое. И с этой бумажкой из тетрадного листка я еду поступать в один из лучших университетов по специальности, на которую рвутся наиболее способные молодые люди. Но это был не последний фиговый листок.

Как я уже упоминал, экзамены для медалистов в Ленинградский университет начинались с 15 июля, то есть раньше общих экзаменов, и я засобирался в дорогу. Я как-то легкомысленно пренебрег оформлением паспорта и вот настала очередь озаботиться. Дело в том, что я был еще в больнице, когда пришло время получать паспорт. Думал, получу, когда понадобится документ. И вот время пришло. В классе таких беспаспортных, проживавших в нашем сельсовете и на земле нашего колхоза, оказалось только двое – я и Саша Челпанов из другой деревни. Он один был у матери, которая всю жизнь проработала в колхозе. Мы с ним и пошли в сельсовет. Председатель высшей сельской власти пояснил, что сначала нужна справка из колхоза о том, что он, колхоз, не возражает против получения паспорта. Таков порядок. Подали заявления на правление колхоза. И вот заседание. На моей стороне брат Валентин, как главный бухгалтер и член правления колхоза, председатель правления, да и другие участники заседания прекрасно знали нашу семью и знали, что я уже ничем не связан с колхозом. Думаю, что было и сочувствие – какой к черту колхоз парню, который более трех лет провел не просто в больнице – привязанный к койке в прямом смысле. Знали, конечно, и о моей медали. Поэтому я молчу.

Председатель колхоза зачитал мое заявление:

– С Галкиным все понятно, – начал он как о деле решенном, – он вообще не был членом колхоза, справка нужна для формы. Даем? Даем. Вот с Сашей Челпановым давайте посоветуемся. Мать у него в колхозе всю жизнь. Хорошая работница. И сам он на каникулах работает в колхозе. Вот как тут?

И начались прения в одном и том же духе: пусть поработает в колхозе. У нас и так молодежи нет, пусть поработает.

– Не хочу и не буду я работать в колхозе, – без обиняков выпалил Саша.

– Ах, вот он как! Работать в колхозе не хочет, а хлеб колхозный ест. Не-ет, пусть поработает!

Дальше – больше и тучи над Сашиной головой сгустились.

– Что вы от меня хотите? – возмутился Сашка. – Мать всю жизнь ковырялась в навозе, хотите и меня в него загнать. Не выйдет!

– Выйдет! – в один голос завопили наиболее ретивые правленцы.

– Можете орать! Я поступлю учиться, и паспорт мне дадут без вашего согласия.

Сашка встал и гордо вышел из правления.

Забегая вперед, скажу, что Саша Челпанов уехал в Воркуту, поступил там в горный техникум и без волокит получил паспорт. Стал работать на шихте. Говорили, что позднее он там же заочно окончил горный институт. Домой в деревню приезжал редко.

Я с колхозной справкой зашел к председателю сельсовета.

– Справку-то для получения паспорта я дам. Все будет по форме. А паспорта ведь тебе могут не дать, – сказал он задумчиво.

– А как мне поступать в университет? Я сначала заеду в Вельск за паспортом и с ним в Ленинград – на экзамены.

– Давай-ка, перестрахуемся. Все документы для паспорта у тебя есть. Дадут – хорошо, а если нет, – я дам обычную справку колхозника.

И я получил еще одну филькину грамоту от руки на тетрадном листочке, но с печатью:

Справка

Дана настоящая Галкину Игорю Александровичу в том, что он родился и проживает в деревне Филимоновской, Якушевского сельсовета, Вельского района, Архангельской области.

Получение паспорта

И вот я с чемоданом и филькиными грамотами еду в Вельск, чтобы в течение дня получить паспорт и вечером оттуда выехать воркутинским поездом в Ленинград.

В паспортном столе сидит над бумагами средних лет блондинка в завитках и, не глянув на посетителя:

– Что надо?

– Бумаги принес на получение паспорта.

Подаю. Читает.

– Где мать работает?

– Там написано – домохозяйка.

– Где ты видел в деревне домохозяйку.

– А зачем ей работать, если работают муж, два сына и я только что кончил школу – буду работать или учиться.

– Где раньше мать работала?

– В колхозе.

– Так бы и говорил. Значит, сын колхозницы. Паспорт не положен.

– Какое мне дело до колхоза – отец на домостроительном комбинате, брат – шахтер. Есть же справка из колхоза, что не возражают получить паспорт.

– Заберите бумажки.

Поехал в Ленинград ни с чем.

Ленинградский университет

Ленинградский университет ошеломил меня своим величием – длиннющий широкий коридор с высоченными окнами с одной стороны и с бесконечным рядом книжных шкафов – с другой. Между рядами книжной премудрости двери в аудитории и холлы. В одном из этих холлов я нашел массу людей выстроившихся в извивающиеся очереди к столам, где девушки с некоторой важностью принимали документы от абитуриентов, рвущихся на филологический факультет. Воткнулся в конец очереди и я. Восторг от парадных интерьеров университета понемногу стал улетучиваться, сменяясь беспокойством и раздражительностью. Очередь продвигалась так медленно, что стало очевидно – в этот день мне не видать университетского общежития. Девушки той дело выскакивали из-за столов, убегали куда-то, потом, не спеша, перебирали одни бумаги, заполняли другие и отмахивались от сыпавшихся на них вопросов.

Не очень помогал им и молодой, холеный руководитель девушек, очевидно, аспирант. В отличном сером костюме, с мягкими интеллигентными манерами, он деловито проходил по залу, явно, упиваясь всеобщим вниманием. К нему без конца устремлялись мамаши и отцы, сопровождавшие своих деток, чтобы выяснить шансы их чад, получить последние сведения о количестве заявлений на одно место, возможный проходной бал и вообще поговорить о надеждах своего гениального сына или дочери. Некоторых абитуриентов он подводил к столу, чтобы их документы приняли вне очереди. У того и другого стола возникло уже по две очереди.

День я простоял зря. Позвонил своему больничному другу Леве Комарову, спросил: не могу ли у него переночевать? Он сразу же пригласил. Меня хорошо приняли. Мы с Левой до полуночи вспоминали свои нелегкие годы в санатории. Лева готовился поступать в училище, где готовили помощников машиниста электропоездов. На другой день я приехал к открытию университета, но очередь оказалась больше вчерашней. Полдня простоял. Когда узнал, что в одной очереди стоят и те, у которых экзамены начинаются на полмесяца позже, подошел в щеголеватому распорядителю, попросил принять мои документы, соврал, что иначе мне придется вторую ночь провести на вокзале. Он пренебрежительно, громко для всех бросил:

– Молодой человек, у нас все на одном положении. Да, абитуриентов много, а что поделаешь?

Видя, что на нас уставилась половина переполненного зала, я тоже громко сказал:

– Вы устроили уже две очереди, одна, в которой стою я, а вторую вы создали сами, лично подводите абитуриентов. Я с медалью и мои экзамены начинаются через день. А я без общежития. Большинство сдает экзамены через две недели. Они могут подождать, я – нет.

– Вы приехали нас учить?

Распорядитель поморщился, подвел меня к столу и опять же громко сказал девушкам за столом:

– Через трех человек примите документы у этого шумного молодого человека.

Я переждал в сторонке, пока не прошло не три, а пять или семь человек и подошел к девушкам. Те наградили меня презрительным взглядом, еще заставили подождать и взяли документы.

– Давайте паспорт, – потребовала та, что держала мои документы.

– Я из деревни, у нас паспортов нет. Вместо него вот эта справка.

– Что за ерунда? Давайте паспорт.

– Я же говорю, что сельским жителям, колхозникам паспортов не дают. Достаточно такой вот справки.

– Кому достаточно?

Я опять оказался в центре внимания зала. Девушка побежала искать распорядителя. Тот вернулся, сунул мне перед носом мою сельсоветскую справку.

– Вы что комедию ломаете, молодой человек! Суете бумажку вместо паспорта!

Меня это разозлило:

– Если вы не знаете, что колхозники не имеют права на паспорт, то чему вы здесь учите?

Мы опять в центре скандала. Хорошо подошел пожилой интеллигентный человек и спокойно сказал аспиранту:

– Молодой человек прав. Колхозники у нас живут без паспортов. Вот так. Пожалуйста, примите у него документы, какие есть.

Почему я об этом довольно подробно рассказываю, в то время, как не описываю более серьезных эпизодов из своей и нашей семейной жизни? Во-первых, унижение, никогда не забывается. Во-вторых, я пишу для того поколения, которое не поймет наших бед и радостей, если не будет знать о тех условиях, в которые мы были поставлены в свое время.

Экзамены

Я сдавал только два экзамена – сочинение и устно русский язык и литературу. За сочинение мне поставили четверку. На устном экзамене за двумя столами сидели два преподавателя – один по языку, второй – по литературе. По языку я ответил на все вопросы из билета и заданные экзаменатором, по литературе тоже все шло спокойно, пока преподаватель не спросил:

– Вы же будущий журналист и у вас должна быть хорошая память. Какие строки из произведений Некрасова вы знаете о труде?

Меня задел этот вопрос, он напомнил рассуждения деревенских женщин, которые судили об уме своих детей по их памяти, мол, «мой-то умный – все помнит, чему в школе учили». И пять сказалось мое упрямство – вместо того, чтобы вспомнить стихи о бурлаках, о «мужичке с ноготок» и труде крестьянских женщин, я сказал:

– Не помню.

Преподаватель-литератор сказал лингвисту:

Абитуриент не знает стихов Некрасова о труде. Считаю это большим пробелом и не могу поставить выше четверки.

Я получил четверку и поделом – не капризничай, научись карабкаться, пытаться отвечать. Несколько дней мы ждали решения экзаменационной комиссии. Что касается самих оценок, то они мне, по сути, погоды не делали.

В назначенное время в фойье здания филологического факультета появился преподаватель, без предисловий, объявил:

– Прежде, чем вывесить списки принятых на отделение журналистики, я хочу объяснить, из чего исходила приемная комиссия. У нас более двенадцати медалистов на одно место. Даже с золотыми медалями не всех можем принять. Предпочтение золотым медалистам, которые закончили школу рабочей молодежи и имеют печатные материалы в качестве рабочих корреспондентов. Это серьезные претенденты, согласитесь. С другими золотыми медалистами будем проводить собеседования, чтобы определить их на родственные отделения и факультеты. Особое отношение у нас к медалистам из детских домов – мы обязаны взять их на учебу. Есть и другие абитуриенты, к которым нужен индивидуальный подход. Мы не можем не помочь медалистам, имеющим трудовой стаж. Кстати, и вы особо не расстраивайтесь, через два года с рабочим стажем вас возьмут везде. Только русский язык и литературу не забудьте. Всех, кто не найдет себя в наших списках, есть разные варианты. С серебряными медалями вы можете пройти без дополнительных экзаменов на албанский, монгольский, фино-угорский и другие языки на нашем факультете, а также на экономическом и юридическом факультетах. В Ленинграде немало институтов, куда вам достаточно подать заявления или в крайнем случае – пройти собеседования и вы – студенты. Дерзайте.

Я дерзать не стал, по факультетам и отделениям университета не бродил, а получил назад документы, вышел на невскую набережную и горестно стоял в размышлениях, опершись о парапет. Холодные невские волны подсказывали, что я здесь чужой. В комнате общежития на Петроградской стороне мы собрались в последний вечер. Прошел на отделение хинди (язык Индии) золотой медалист – грузный не по летам парень из Одессы. Его папа – вертлявый, вежливый человек непонятного возраста – прибегал к нам в общежитие поздно вечером и шепотом рассказывал сыну обо всем, что разведал: об условиях приема на восточное отделение филологического факультета, о преподавателях, от которых зависела судьба абитуриентов, о возможностях навязать с ними знакомство. Прошел на исторический факультет золотой медалист из Белоруссии. Парень откровенничал: приехал в Ленинград, чтобы не отстать от своей любимой девушки, тоже медалистки. Они уже собирали вещи на постоянное место в общежитии.