Текст книги "Воспоминания. о светлом и печальном, веселом и грустном, просто о жизни"

После провала экзаменов

Я остался в компании с энергичным русским парнем из Казахстана. Кажется, его звали Юрой. Он приехал поступать на химический факультет, но при медицинском осмотре у него признали дальтонизм (не умеет различать разные цвета), что не сопоставимо с работой химика. Он перебросил документы на физический факультет, но там оказался слишком высокий конкурс, а он специально не готовился по физике. Юра весело рассказывал, что на возвращение домой у него нет денег (Казахстан не близко) и сообщил, что утром поедет устраиваться по комсомольскому набору на великие стройки Урала. Утром мы поехали с ним в Дзержинский райком комсомола по поводу великих строек.

Галкин Игорь, 1957 год

Нас направили к симпатичному, безупречно одетому инструктору райкома, который дал нам бланки анкет и листки с описанием уральских строек, где ждут молодых ленинградских энтузиастов. Когда инструктор узнал, что я не прошел на отделение журналистики, он мне по-свойски улыбнулся. «Почти коллеги. Я три года назад закончил журналистское отделение».

– А почему оказался в райкоме? – полюбопытствовал я.

– Ты, конечно, считаешь, что это сплошное творчество – сиди и сочиняй по вдохновению. А если от тебя потребуют восемь часов каждый день делать то, что тебе совсем не нравится, высасывать из пальца темы, ездить и встречаться с людьми, которые совсем не интересны, и к положенному часу класть на стол заведующего то, что ты сумел как-то изобразить на бумаге. Не пробовал? Мой добрый совет – попробуй и, если выдержишь, – учись на журналиста. Я поздно это понял и хорошо, что оказался здесь.

Прежде чем заполнять анкету, я спросил инструктора, есть ли у меня шанс пройти медкомиссию для отправки на Урал?

– А что у тебя с ногой? Я сейчас уточню по телефону.

– Не торопись. У меня может возникнуть еще одна проблема, у меня, как у сына колхозницы, нет паспорта.

Инструктор навел справки и развел руками:

– Говорят, колхозников не зачисляют в комсомольские строительные отряды. Извини, ничем не могу помочь.

Казахский Юра оформил какие-то документы и отправился на сборный пункт молодых ленинградских патриотов, направлявшихся на комсомольские стройки. Я отправился на вокзал. Провел на верхней третьей полке общего вагона тяжелую ночь под стук колес. Ранним утром, когда требовалось сходить на станции Коноша и на местном поезде добираться до своего полустанка, я вдруг по непонятному наитию решил: проеду прямиком в Вельск и начну там качать права у прокурора по поводу паспорта.

Домой с паспортом

Опять бреду по брусчатому тротуару к главной и единственной площади славного города Вельска, где сосредоточена вся районная партийная, советская, хозяйственная, милицейская и законоприменительная власть – все вершители судеб местного населения. Иду – и все во мне кипит. Перед выходом на площадь с ненавистью вижу знакомую вывеску «Паспортный стол», три деревянные ступеньки перед открытой дверью в это издевательское заведение. Зло посмотрел на деревянное крылечко – и злость толкнула меня на его ступеньки. Я не обдумывал, что буду там делать, что говорить. В крохотной приемной никого нет, открываю дверь в знакомый кабинет. За тем же столом сидит так же, не отрываясь, пишет, правда, не та – белокурая, а пожилая темноволосая женщина. Здороваюсь. Она отрывается от писанины:

– Слушаю.

– Я за паспортом, – говорю машинально.

– Давайте документы.

– Дрожа, достаю из конверта документы, скрепленные в этом же кабинете завитой блондинкой. Начальница раскладывает их, читает, снова скрепляет со словами:

– С вас рубль.

– За что? – не понимаю я.

– За паспорт.

Подаю скомканный рубль.

– Зайдите в четыре часа, – говорит начальница, углубляясь опять в свои бумаги.

Я еще в шоке.

– Зачем в четыре часа?

– За паспортом.

Я вылетаю из кабинета, чтобы не проболтаться о предыдущем заходе сюда, не порвать тонкую ниточку, ведущую меня к свободе.

Я вернулся домой полноправным гражданином и с пониманием того, как легко было оказаться в своей стране бесправным человеком. Впрочем, не в одном паспорте дело. Права и бесправие – многослойные понятия.

Проходили дни. Борис не отвечал на мои письма. Папе и маме так понравилось у Бориса, что они и сами стали уговаривать поехать к нему. Знали, что Боря меня не оставит без помощи. А с другой стороны я может быть окажу на него влияние, чтобы он не увлекся выпивками. В гостях у Бори они были наслышаны, как там спускаются большие заработки и как легко можно вылететь из шахты за прогулы.

Но писем нет.

Почему я так хотел уехать в Донбасс? Этот край всегда гремел по стране, начиная от фильма «Большая жизнь», повестей Б. Горбатова, газетных статей, комсомольских призывов на строительство новых шахт. Мне хотелось оказаться в среде, где происходят большие дела, значительные стройки, где много интересных людей, где есть о чем писать.

Наконец, мне собрали денег на дорогу, и я поехал.

Глава IX: Домбасс

Приезд к Борису в Домбасс

В жаркий донбасский день я оказался в общежитии Бориса. Они с Василием Ильиным отдыхали перед ночной сменой. С ними жили еще два молодых шахтера. Бориса удивило мое появление. Он признался, что не случайно молчал, получая мои письма. Он искал работу для меня и не находил. Не знаю, как сейчас, но тогда это была общая проблема в Донбассе. Вокруг Донецка были разбросаны шахты – главные предприятия для страны. Как тогда любили говорить, «уголь – хлеб промышленности». Уголь определял все.

Вокруг шахт возникали поселки для горняков. Горнякам хорошо платили, для них строились жилые дома и общежития, столовые и магазины, стадионы и дома культуры. Частные дома с садиками тоже могли строить в основном шахтеры с их высокой зарплатой. Все другие предприятия – строительные, транспортные, механические и деревообрабатывающие цеха – все было подчинено обслуживанию шахт. Если на каждой шахте в среднем работало 3—4 тысячи человек, то на поверхности было во много раз меньше. Шахты поглощали наиболее крепких, здоровых работников, в том числе и женщин. И плохо было тем, кто не мог работать в забоях. На поверхности им не было работы. Сколько возникало трагедий в таких условиях.

Борис и Игорь Галкины на Домбассе

За полтора месяца я обошел все окрестности не только нашего поселка Петровка, но и других. Кстати, наша Петровка считалась Донецким городским районом, хотя до центра города было 30 километров. Я, естественно, искал такое место, где бы мог получить рабочую профессию, но ничего не находил. В ближайшем СУ (строительное управление) требовались рабочие на каменоломне, но меня туда, естественно не взяли, да я и не напрашивался. Готов был работать на почте, райкомхозе – все забито. Глядя на мою унылую физиономию, Борис тоже расстраивался. «Езди по всей области, – как-то сказал он, – если найдешь работу, я с тобой поеду туда тоже – была бы только там шахта». Такую замечательную поддержку я помню до последней минуты моей жизни.

Секретарь райкома Сысоев

Как-то с Борисом и Василием мы обедали в нашей шахтерской столовой, а через два стола от нас сидел невзрачный с виду молодой человек в костюме и галстуке. Некоторые из молодых ребят, проходя мимо него, здоровались. Он в ответ кивал, улыбался и как бы становился представительнее. Я спросил у Бориса, кто это?

– Говорят, из райкома комсомола, – ответил Борис и уточнил у молодых ребят за соседним столиком.

Те пояснили, что это второй секретарь райкома комсомола Сысоев. Сейчас замещает первого секретаря, повышенного до секретаря горкома.

У меня зародилась мысль пойти к этому Сысоеву и попросить помочь с устройством на работу. Не советуясь с Борисом, чтобы не вспугнуть затею, я пошел в райком.

Попросился на прием. Зашел, поздоровался, сел на одно из расставленных стульев вдоль стен кабинета. Сказал, что много читал о комсомольских стройках на новых шахтах Донбасса. Сразу после десятилетки, говорю, приехал сюда к брату на Петровскую шахту №4—21, а тут никакой стройки нет и нигде не найду работы, хотя должен где-то стать на комсомольский учет.

Сысоев сказал, что я не по адресу приехал – новые шахты строят в других районах области. Спросил, куда я стучался. Назвал все организации, где я побывал, и где рабочие не требуются.

– Совсем нигде? – переспросил он.

– В строительном управлении нужны рабочие в каменоломне, но по медицинской комиссии я не прошел.

– Я вижу, у тебя что-то с ногой?

– Это еще подростком лишился левого колена.

– А поступать никуда не пробовал?

– Пробовал в ленинградский университет на отделение журналистики, но там только нас, медалистов было 12 человек на место.

– Ты что – медалист?

– Серебряная медаль.

– Так, медалистов-то без экзаменов принимают.

– В университетах тоже надо сдавать экзамены по профилирующим предметам. А в институты я не хотел.

– Сысоев посмотрел на меня, как на странного чудака.

– Могу аттестат зрелости показать и медаль.

– Да верю я тебе. Только первый раз с таким встречаюсь. Тут пороги обивают родители, чтобы как-то помочь их чадам пробиться в институт. Вот ты бы на моем месте что им посоветовал?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю, а идут. Ну, дела! Слушай-ка, ты в стройуправлении был у кого?

– В отделе кадров.

– Там же у директора дочка нынче десятилетку закончила и он все пытается в какой-нибудь институт ее пристроить. Подожди-ка.

Сысоев набрал телефон и вежливо, на «вы», начал расспрашивать директора СУ о делах его предприятия, а потом быстро перешел на проблему его дочери. По его репликам в телефонную трубку можно было догадаться, что директор ругает свое чадо. Сысоев ему сочувствовал, успокаивал, потом перешел на понятный мне диалог.

– А у меня вот тут сидит медалист и никуда не хочет поступать, приехал из Архангельска изучать жизнь и поступать только на журналистику. Не перевелись Ломоносовы-то. У вас там не найдется ему работенка?

После недолгого разговора по телефону Сысоев, не отрывая трубки от уха спросил меня:

– Учеником пойдешь?

– Пойду.

– В механический цех или в столярный?

– В столярный.

Уже в трубку секретарь сказал:

– Парень пойдет учеником столяра.

Они еще немного поговорили и, положив трубку, Сысоев посоветовал:

– Иди завтра же прямо к нему в кабинет. Желаю удачи, медалист.

Я искренне поблагодарил комсомольского начальника и ушел окрыленный.

Ученик столяра

На второй день я сидел в кабинете начальника стройуправления. Он долго меня расспрашивал о моей медали и о попытке поступить в университет и затем разразился, видимо, не первый раз тирадой, вроде того, что «а мою девицу так и не удалось по-настоящему посадить за учебники и выбрать, наконец, что ее интересует в жизни…». Излив свои эмоции, он встал, привел меня в отдел кадров и велел оформить учеником столяра.

Только в этот день вечером я обо всем рассказал Борису. Он был очень рад, что моя проблема с работой решилась. Он, конечно, очень переживал за меня. Возможно, даже боялся, чтобы я психологически не сломался. Он же видел, что я не очень-то приспособлен к жизни. Чтобы там дальше не случилось, но я по крайней мере получу рабочую профессию. Кстати, столяры в шахтерском крае ценились не менее шахтеров. Потому, что дерево там ценилось не меньше угля. Край-то степной, дерево увидишь только на искусственных лесополосах. И не от хорошей жизни местные частные саманные дома стояли больше под соломенными, а не шиферными крышами, избы – с глиняными полами. Чтобы заменить окна или двери в таком доме – проблема. Мебели в местных магазинах тоже не было. Вскоре я убедился, что умелые столяра делали на заказ шкафы, шифонеры, комоды и за месяц имели такие левые доходы, что их в шахту не загонишь.

Газета «Знамя Октября»

Я нашел на окраине поселка уголок в таком глиняном доме и каждый день с утра отправлялся в столярный цех. Устроивши, я в первый же свой отгул пошел в редакцию шахтерской много тиражной газеты с громким названием «Знамя Октября». Она выходила еженедельно и рассказывала о жизни двух шахт, входящих в шахтоуправления, и поселка Петровка. В редакции я застал всех в сборе – редактора Василия Ивановича Севрюкова, ответственного секретаря Игоря Трофимовича Пирогова, литературного сотрудника – не помню имени этого человека – высокого, худого, бледного с испуганно-нервным выражением лица и машинистки.

Сказал, что я закончил десятилетку, теперь работаю в стройуправлении и хотел бы, по возможности, сотрудничать в газете. Пирогов скептически смотрел на меня, литсотрудник писал и не замечал меня, Севрюков задал несколько вопросов. Потом сказал, что штат редакции заполнен, но рабочих корреспондентов всегда рады видеть. Если бы еще я работал на шахте.

– Хотя – начал он рассуждать вслух, – говоришь, твой брат живет в шахтерском общежитии. А ты посоветуйся с ребятами, кого они там больше уважают, а мы тут у начальства перепроверим, вот и напиши о первых шагах молодого горняка. Каждую осень к нам много ребят из армии приходит. Есть очень токовые.

Я так и сделал. Перебрали со знакомыми ребятами в общежитии наиболее авторитетных молодых горняков. Остановились на нескольких. Нашли ребят, которые работали с ними на одном участке и в одной бригаде. Остановились на одном серьезном парне – спокойном, воспитанном, развитом. Я нашел повод поговорить с ним и проникся уважением.

Он год проработал на шахте проходчиком, а до этого служил в армии, участвовал в подавлении будапештского бунта в 1956 году, закончил сержантскую школу. О работе рассказывал с юмором. Половину зарплаты посылает домой. Когда я сказал, что хотел бы написать о нем в шахтерской газете, он застеснялся, потом с усмешкой разрешил:

– Если тебе поможет, пиши. Только дай мне почитать сперва.

На том и порешили. Я написал, он прочитал, вместе изменили несколько предложений. В редакции Севрюков прочитал, сказал, что зарисовка пойдет, а что надо, поправит. Через неделю Борис дал мне несколько экземпляров газеты, собранные в нарядной перед спуском в шахту. Да ребята в общежитии подкинули. На меня смотрели, кто с усмешкой, кто с любопытством. Были и пренебрежительные реплики тех, кто считал печатное слово слишком авторитетным, чтобы доверять его юнцу, не побывавшему в забое.

После этого я написал еще одну зарисовку, которую и сейчас стесняюсь назвать очерком, но по законам жанра он и был таковым. Кстати, я не ошидся в оценках своего газетного героя. Он был в дальнейшем замечен на шахте, вошел в актив комсомольской организации и даже стал секретарем шахтной комсомолии.

Севрюков тоже похвалил меня и попросил написать о том, как опытные горняки помогают новичкам на основе двух-трех примеров. Я нашел двух таких ребят в соседнем общежитии. Борис мне рассказывал, с чем сталкиваются новички в шахте, разъяснял термины. Второй материал уже был ближе к производству, но подвергся значительной правке. Если фамилию первого своего героя я напрочь забыл, хотя он и стал известным на шахте. то второго героя я запомнил навсегда. Его фамилия была Беликов. О нем я еще вспомню в дальнейшем повествовании совсем по другому поводу. Это был морячок (ходил первое время в бушлате), аккуратный, подтянуты, вежливый и немного ироничный, что свойственно или очень умным или высокомерным людям. Мой материал Севрюкову понравился, но он отдал его на редактирование Пирогову, и тот приложился к нему основательно, много поправил. Как потом оказалось, пирогов навязывал Севрюкову другого журналиста в редакцию и старался показать, что на меня полагаться трудно. Меня это немного расстроило. Потом я еще сделал какую-то корреспонденцию по заданию. Ее тоже опубликовали. Трудно писать о шахтерской жизни, не работая на шахте. Имея опыт, можно было бы, конечно, находить доступные темы, но этого у меня не было, а в редакции складывалась не простая ситуация.

Коллектив Газеты

Ох уж эти взаимоотношения в коллективе. Позднее у меня будет еще немало коллизий подобного рода. О той, первой, в нескольких словах. Новый литсотрудник закончил с красным дипломом (отличник) историко-архивный институт, который считался, особенно у ребят чем-то вроде отстоя, куда шли уж совсем безнадежные абитуриенты. Не имея ни литературного, ни филологического, ни хотя бы рабкоровского опыта, простого пристрастия к письменному слову, просто трудно начинать работу в редакции, полностью привязанной к специфическому производству. Севрюков, бывший коногон, не обладал способностями к обучению начинающего журналиста. Пирогов считал себя знатоком литературной правки, имея за плечами кроме десятилетки городскую заочную партийную школу и определенный опыт на уровне многотиражной газеты. Этот профессиональный багаж позволял ему несколько заносчиво относиться к Севрюкову, не имевшему десятилетки и партийной школы. Он умудрился за много лет работы в шахтерской газете ни разу спуститься в саму шахту, своими глазами посмотреть на врубовую машину и выборку угля на рештаки, на отпал породы при прокладке штреков, на транспортные конвейеры, на движение грузовых и людских клетей. Они недолюбливали друг друга. Новый литсотрудник не устраивал ни того, ни другого.

Севрюков не мог положиться на Пирогова, потому что тот мог из-за незнания шахты напороть чепухи или допустить ее, выставив редакцию на посмешище. Пирогов, который приезжал на работу на автобусе к 11 часам дня четыре раза в неделю, с удовольствием переложил бы часть свое работы на опытного сотрудника. Итак, выпускник историко-архивного института их не устраивал. Пирогов уговаривал взять на работу одного из двух местных журналистов. Один много лет переходил из одной многотиражки в другую до очередных запоев. Второй слыл большим хитрецом: жена-врач устраивала ему постоянные больничные листы и он приходил на работу только перед тем, как его могли потребовать на освидетельствование во ВТЭК. Такими людьми Пирогов мог манипулировать. Севрюков их не терпел.

Столярный цех

А я между тем осваивал славную профессию столяра. Как каждому в подмастерье приходилось выполнять самую черновую работу: перетаскивать с напарником широкие доски и плахи с железнодорожных платформ в штабеля, из штабелей – в сушилку, из сушилку – на склад, со склада – в цех.

Галкин Игорь на Домбассе, справа

В самом цехе старое изношенное оборудование: циркульные пилы, станки по обработке досок по шаблонам. Самым современным считался ресмусовый станок, обрабатывавший доску сразу со всех четырех сторон. Но чтобы доска действительно обрабатывалась, мой напарник должен был пихать доску изо всей силы, а я по другую сторону тащил доску тоже из всей мочи. Периодически мы менялись местами. Я так разработал хватательные мышцы кистей рук, что через два года, когда проходил медкомиссию при поступлении в МГУ, то на динамометре я выжал в кулаке столько килограммов, сколько никто из более сильных, крепких ребят. Медсестра подняла меня на смех и велела честно сжимать ладонь. Когда я выжал еще больше, на меня уже все ребята посмотрели подозрительно.

Потихоньку нам стали давать работу по выпуску заготовок определенной толщины и ширины для окон, дверей, дверных вставок, с заделкой концов и пазов. Несколько раз доводилось делать заготовки для гробов. В готовую домовину кто-нибудь из мужиков ложился, чтобы проверить на удобство. В учениках с зарплатой 54 рубля я должен был проходить три месяца.

В цехе ко мне относились хорошо. Они видели во мне любопытного интеллигента, который не пьет, не курит, не матерится, ни от какой работы не отказывается. Через каждые 45 минут все выходили на курительную площадку. Поскольку я не курю, то оставался в цехе, однажды прилег на верстак. В этот момент время как всегда торопливо и с озабоченным видом влетел мастер. Он вытаращил на меня глаза и захлебываясь от возмущения, начал тыкать в меня пальцем:

– Ты что делаешь на верстаке!

– У всех перекур, а я не курю, что мне делать?

– Встать!

На шум вошли мужики, поняли, в чем дело, расхохотались, потом начали мне подмигивать. Когда мастер ушел, один из столяров пояснил:

Ему самому не хрен тут делать. Он только делает вид, будто занят чем-то. Ты дал ему повод показать себя начальником. Не обращай внимания.

Столяры между собой иногда скандалили. Заметил, что там недолюбливали необщительных и прижимистых, которых называли куркулями.

Меня мужики посчитали своим человеком после того, как я поработал несколько раз в вечерние смены. Я так и не понял, почему нужно было двоим рабочим выходить вечером до 11 часов выполнять то же, что задавалось днем. Но был такой график. И меня то один из рабочих, то другой просили выйти вместе с ними в вечернюю смену. Оказалось, что вечер они использовали весьма плодотворно: стругали заготовки для шкафов, сервантов или комодов, в темное время выносили их к забору. А в конце смены перебрасывали за территорию завода и уносили домой. Я им помогал и, естественно, хранил молчание. А мебель, как я уже упоминал в безлесной Украине, ценилась очень дорого, во всяком случае – дороже угля.

Когда мастер объявил мне, что пора готовиться к экзамену на 3-й производственный разряд, мужики обступили меня и стали успокаивать, мол, ничего не бойся.

– Поручат сделать окно или дверь – мы тебе все выстругаем, а надо – и соберем, разряд обеспечим. Парень ты хороший.

Так у меня появилась первая производственная забота.