Текст книги "Сталин должен был умереть"

Виноградов слыл человеком умным и дипломатичным. Между тем запись протокола допроса показывает, что обвиняемый в ответах следователям применительно к себе якобы допускал такие выражения, как, например, «вражеские настроения», «антисоветские убеждения». Был предельно прямолинеен в полном признании своей вины и не предпринимал никаких попыток для того, чтобы хоть как-то попытаться оправдать свои и других кремлевских врачей неправильные врачебные действия, допущенные при лечении высокопоставленных пациентов. В протоколе нет ни слова сожаления о печальной судьбе своих пациентов, которых он хорошо знал. Касаясь своих неудовольствий советской властью, признания в том, что от него требовали, то они носили малозначительный характер и были связаны исключительно с умершими людьми.

Протокол допроса Виноградова стал достоянием широкой общественности уже после его смерти, так что комментировать его он уже не мог. Между тем те, кто долгие годы работал с Виноградовым, были едины в том мнении, что протокол этого допроса подвергся обработке в нужном следователям направлении. Виноградов подписывал протокол явно не читая. Будучи чрезвычайно пунктуальным человеком, он обязательно поправил бы указание в протоколе, что Вихерт был профессором психиатрии. Этот профессор был учителем Виноградова, и специальность его была терапевт-нефролог. Виноградов эту неточность обязательно бы исправил.

Академик Виноградов был выведен следствием как английский шпион, который был завербован профессором-консультантом М.Б. Коганом, работавшим с 1934 года в ЛСУК. Он, кстати, лечил семью Молотова, а с 1944 года являлся личным врачом Полины Жемчужиной.

М. Коган умер от рака за год до этих событий, поэтому Виноградову быстро подобрали другого «куратора» – директора клиники лечебного питания профессора Певзнера.

Виноградов был главным редактором журнала «Терапевтический архив». Певзнер состоял членом редакционной коллегии этого журнала. Связи и явки, таким образом, были налицо.

«Дело врачей» обрастало новыми леденящими душу подробностями злокозненных действий кремлевских врачей.

Вот несколько выдержек из книги Г.В. Костырченко:

«Егорова обвинили не только в том, что он “вывел из строя” М. Тореза, “умертвил” Г. Дмитрова, А. Жданова, А. Щербакова, лишил жизни и причинил вред здоровью многих других советских и иностранных коммунистических лидеров, но и в том, что злоумышлял против членов семьи самого вождя. Его заставили повиниться в том, что он ухудшал самочувствие Василия Сталина, страдавшего от алкоголизма и лечившегося у него в 1948–1950 годах в связи с “нервным заболеванием”. Егорову также инкриминировали и то, что весной 1950 года он поручил наблюдение за беременной Светланой Сталиной профессору А.М. Маркову, который не смог потом предотвратить у нее развитие токсикоза. Роды тогда у дочери Сталина оказались преждевременными, и внучка вождя Катя появилась на свет ослабленной».

«…Рюмин, торжествуя победу и паясничая, воскликнул, указывая на поверженную жертву: “И этот тип, подумайте, был начальником ЛечСанупра Кремля. Какой позор!”»

«Дело врачей» было окрашено в черный цвет сионизма. Врачам-евреям досталось обвинение в подготовке покушения на самого Сталина.

«От допроса к допросу фантазия следователей становилась все более необузданной. Законы детективного жанра, в рамках которого, по сути, велось расследование, требовали от сочинителей с Лубянки все более крупных разоблачений и бередящих воображение фактов. И вот уже на “ближнюю дачу” главного вдохновителя этого творчества направляются протоколы допросов, в которых от имени Вовси и Когана утверждалось, что в июле 1952 года они, будучи изгнанными из Кремлевской больницы, договорились направить все свои усилия на умерщвление непосредственно Сталина, Берии и особо ненавидимого ими Маленкова, которого считали главным вдохновителем антисемитского курса в стране. В качестве основного исполнителя этого дьявольского плана был намечен Виноградов, продолжавший работать в ЛСУК. Однако коварному замыслу “врачей-террористов” не суждено было сбыться. По примитивной версии следствия, это произошло потому, что “заговорщикам” не удалось окончательно договориться о деталях “операции”: в августе Вовси уехал в отпуск, а когда возвратился в Москву, то не смог встретиться с Виноградовым, который, наоборот, отбыл на отдых, а потом был арестован. Такое неожиданное для злоумышленников развитие событий и решительность действий напавших на их след чекистов, как особо отмечалось в материалах следствия, привели Вовси и его сообщников в истерическое неистовство, под воздействием которого они будто бы решили прибегнуть к крайним мерам: стали готовиться к вооруженному нападению на правительственные автомашины в районе Арбата. Но и тут бдительные “органы” оказались на высоте и в самый критический момент обезвредили преступников, устранив угрозу безопасности вождя и его соратников».

Следователи не побоялись нести всю эту ахинею к Сталину по той простой причине, что именно этого он от них и ожидал. Одно дело – обвинение в неправильном лечении пациентов, которое при желании можно было бы оспорить, выдать за врачебную ошибку, другое дело – засада на Арбате. То, что «террористами» выступали пожилые, больные, робкие люди, не имевшие опыта обращения с оружием, во внимание не принималось.

Досталось и тем, кто по долгу службы должен был охранять покой и безопасность вождя. Весной 1952 года с поста начальника Главного управления охраны МГБ СССР слетел генерал-лейтенант Власик. После ареста Абакумова он поспешил изъять у Егорова находившееся у него второе письмо Тимашук, адресованное Кузнецову. Передавать его новому руководству МГБ было уже слишком поздно, поэтому при случае он доложил Сталину, что подозрений в неправильном лечении А. Жданова кремлевскими врачами у него нет.

И своего друга Егорова Власик не спас, и себя погубил. Злополучное письмо это обнаружили у него при аресте.

Ознакомившись с изъятым у Власика письмом Тимашук, Сталин промолчал, что в свое время читал ее первое письмо. Собрав 1 декабря 1952 года членов Президиума ЦК, он обрушился на бывшего министра госбезопасности и бывшего начальника Главного управления охраны за то, что они скрыли от руководства страны важный документ, в котором находился ключ от заговора.

Бывший начальник ЛечСанупра Кремля Егоров, подыгрывая следователям, поначалу все хотел свалить на евреев и на свое неведение:

«Протокол допроса

обвиняемого Егорова Бориса Аркадьевича от 13 марта 1952 года.

Вопрос: Вы обходите молчанием преступные действия отдельных врачей в их практической врачебной деятельности, в частности, в лечении больных. Рассказывайте об этом

Ответ: От Вовси, Когана, Гильштейна, Незлина и Этингера, известных в кругах врачей своими националистическими действиями, можно было ожидать всяких пакостей и в практической врачебной деятельности. Однако конкретные факты, свидетельствующие об их преступных действиях при лечении больных, мне неизвестны.

Допрос длился до 24 часов с перерывом от 16 час. до 22 часов.

Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно – (Егоров).

Допросил: Следователь Следчасти по особо важным делам МГБ СССР – капитан (Елисеев)».

После применения мер физического воздействия Егоров начал показывать уже на себя самого:

«Не подлежит никакому сомнению, что если бы Абакумов и Власик провели должную проверку заявления Тимашук сразу же после его поступления, то мы, врачи, виновные в гибели Жданова, были бы разоблачены еще в 1948 году».

Лубянка резюмировала: «Абакумов и Власик отдали Тимашук на расправу иностранным шпионам – террористам Егорову, Виноградову, Василенко, Майорову».

За помощь, оказанную правительству в деле разоблачения врачей-убийц, Лидию Тимашук наградили орденом Ленина.

Сталин должен был помнить, что видел первое письмо Тимашук, но не захотел признаваться в том, что тогда не разглядел у себя под носом измену. Рядом с ним уже не было ни Абакумова, ни Власика, которые могли бы ему об этом напомнить. Поскребышев, который, согласно визе вождя, отправил первое письмо Тимашук в архив, вспоминал, что по его просьбе он разыскал и снова положил ему на стол эту бумагу. В феврале 1953 года Сталин расстался и с ним.

Первое письмо Тимашук с визой Сталина сохранилось и обвиняет его в неискренности.

По «Делу врачей» опубликовано много материалов. Читатель вправе рассчитывать на то, что каждая новая публикация позволит полнее разобраться в обстоятельствах трагических злоключений врачей. Однако, вопреки историческим фактам, продолжаются попытки обелить Сталина. При этом под сомнение ставятся некоторые относящиеся к тому времени подлинные документы.

Во все времена партийная номенклатура скрывала правду о многих событиях советского времени. Слова о том, что КПСС являлась «честью и совестью нашей эпохи», – пустой звук. Не было у нее ни чести, ни совести.

Юрий Мухин, автор книги «Убийство Сталина и Берия» («Крымский мост-9д», «Форум», 2012 г.), считает, что историки и писатели, изучающие советскую эпоху, с большим недоверием относятся как к воспоминаниям бывших функционеров, так и к периодически всплывающим «новым» документам «за подписью самых разных исторических лиц (начиная с Ленина), свидетельствующих о самых невероятных событиях. Возможно, их можно распознать при помощи технических средств экспертизы, например, по старению бумаги или чернил, по способу нанесения подписей и т. д., но, во-первых, кому этим заниматься, а во-вторых, все эти фальшивки ходят в лучшем случае в виде фото– или ксерокопий, и подлинники их недоступны».

Несомненно, что в этом есть своя правда. Однако для того, чтобы наверняка утверждать, что какой-либо исторический документ фальсифицирован, тоже требуется некая серьезная аргументация, выходящая за рамки обыденного «не верю».

Наряду с наличием определенного перечня формальных признаков, которые должен иметь исторический документ, следует учитывать его смысловое значение, рассматривать в совокупности с другими сопутствующими материалами, а также принимать во внимание оценку компетентного эксперта или лица, представляющего соответствующий документ. В противном случае его толкование будет иметь произвольный характер, и тогда история превращается в мифологию.

Юрий Мухин склонен думать, что «фальсификаторы в обоснование утверждения, что Сталин “списал” письмо Тимашук в архив, состряпали еще одну фальшивку».

Сомнения Юрия Мухина таковы: «На этой бумаге есть надпись: “Д”, “В архив. Ст.”.

Во-первых. Кто такой “Д”? Если это первая буква фамилии секретаря, которому надлежит сдать документ в архив, то секретарем Сталина на тот момент был Поскребышев. В какой архив этот документ адресован? Поскольку учреждения под названием “Личный архив т. Сталина” никогда не существовало – не было директора и работников этого архива, – то единственным архивариусом в своем архиве был сам Сталин. Следовательно, он сам себе написал и распоряжение: “В архив”? Но почему он назвал себя “Д”, а не “Ст.”? (Это еще раз подтверждает, что умный человек изготовлением фальшивок заниматься не будет.)»

Недоумение Юрия Мухина легкоразрешимо. У Сталина были два личных секретаря – Поскребышев и Двинский.

Рассматриваемая записка Абакумова приведена в книге Павла Судоплатова «Спецоперации» (Лубянка и Кремль, 1930–1950 годы) с такими комментариями:

«Записка В. Абакумова Сталину от 30 августа 1948 года с сообщением об особом мнении врача Тимашук о причинах смерти А. Жданова, члена Политбюро ЦК. Тимашук указывала на недостатки в лечении, не обвиняя академиков Виноградова и Егорова во вредительстве (стало быть, Судоплатов читал и само письмо). На записке резолюция Сталина “В архив”».

Генерал-лейтенант госбезопасности Павел Судоплатов ничего необычного в пресловутой букве «Д» не увидел, поскольку хорошо знал того человека, которому эта записка Абакумова предназначалась, более того, он часто имел возможность встречаться с Борисом Александровичем Двинским. Как пишет сын Судоплатова Андрей («Тайная жизнь генерала Судоплатова. Книга 2»), их дача «была рядом с дачей Емельяна Ярославского и секретаря Сталина – Двинского». Борис Двинский в разные годы занимал различные посты в партийном аппарате, однако для Сталина он всегда был в пределах досягаемости. Мне довелось познакомиться с некоторыми материалами, относящимися к общению Сталина с Двинским. Они носили исключительно конфиденциальный характер. Иногда, для того чтобы не забыть связаться по какому-то вопросу с Двинским, Сталин писал многочисленные буквы «Д» на тех бумагах, которые он в тот момент держал в руках. Такой «автограф» Сталина имеется на книге А. Толстого «Иван Грозный (Изд-во «Искусство», 1940). На одной из пустых страниц среди трудночитаемых слов имеется 7 (!), одинаковых для почерка Сталина, обведенных чернилами букв «Д».

Юрий Мухин далее пишет:

«Во-вторых. За 22 года работы в органах управления СССР я никогда не встречал на документах резолюции “в архив”, поскольку она в принципе невозможна. Когда начальник, прочитав документ, принимает по нему решение, он отправляет его тому подчиненному, в ведении которого находится затронутый в документе вопрос. Подчиненный подшивает документ в соответствующую папку (в дело) и работает с ним. Когда вопрос исчерпан или папка переполнена документами, которые уже отработаны, дела сдаются сначала в свой архив – архив учреждения. И лишь лет через 15 после того, как документы без востребования пролежали в своем архиве, их отправляют в центральный архив. В случае, если документ изначально не требует никакой работы подчиненных, но является интересным и его желательно сохранить на всякий случай, начальник пишет на нем не “в архив”, а “в дело”. Тогда документ подошьется в дело по своей тематике и переместится со временем в архив вместе с этим делом.

В-третьих. Документ, который я привел выше, называется сопроводительной запиской, и он не может существовать отдельно от тех документов, которые он сопровождает. Так вот, в сопроводительной записке никогда не раскрывается, о чем написано в сопровождаемых документах, – это грубое оскорбление начальника. Получается, что начальник такой кретин, что подчиненный должен ему разжевать, о чем в документах говорится. И то, что в данной сопроводительной записке это сделано, свидетельствует о том, что эта записка Абакумова Сталину является фальшивкой и предназначена она историкам и публике исключительно для того, чтобы подтвердить брехню, что Сталин якобы письмо Тимашук видел в 1948 году».

Таковы аргументы Юрия Мухина.

Между тем этот документ подлинный.

Подготовлен он был лично Абакумовым, который прочел письмо Тимашук, попавшее к нему через офицера госбезопасности Белова, которому оно «29/VIII-48 года было передано в собственные руки». Абакумов выделил в нем самое главное «по своему ведомству» и тем самым избавил Сталина от необходимости полностью читать рукописный текст. Напомним, что встревоженная женщина написала это письмо в санатории «Долгие бороды» на Валдае, в то время когда от повторного сердечного приступа там умирал А.А. Жданов.

Не думаю, чтобы Юрий Мухин не знал, каков был стиль работы Сталина с бумагами. Ежедневно, в течение многих лет, вождь просматривал до ста различных документов. Физической возможности детально вникать в каждый из них у него не было. Подчиненные Сталина, вместе с направляемыми к нему бумагами (в том числе и с доходящими до вождя рукописными обращениями граждан), в коротких сопроводительных записках конкретизировали для него основную содержащуюся в них информацию. Его личный секретарь Поскребышев, например, к каждому документу прилагал специальную сопроводительную записку, в которой предлагал свое решение вопроса. В большинстве случаев Сталин с его мнением соглашался. Следуя логике Юрия Мухина, это было бы еще большим прегрешением.

Итак, после прочтения письма Тимашук Абакумов тут же вызвал своего секретаря и продиктовал ему текст послания Сталину. Поскольку речь шла о члене Политбюро, записка была строго конфиденциальной. На том месте, где должна была быть фамилия А.А. Жданова, секретарем были оставлены три прочерка (о ком тут шла речь, ему знать не полагалось). Затем Абакумов собственноручно три раза вписал фамилию Жданова в машинописный текст. Подпись Абакумова под документом подлинная. Написание цифр на дате документа тоже принадлежит руке Абакумова.

Когда Абакумов диктовал свою записку, он торопился, поэтому неправильно привел инициалы Тимашук. Для него это был неизвестный фигурант.

Лаконичная резолюция Сталина на записке Абакумова подлинная. Юрий Мухин мог не знать, что стоящая слева от подписи Сталина заглавная буква «Д» соответствовала начальной букве фамилии второго помощника Сталина Двинского.

На многих документах, побывавших в руках Сталина, действительно, есть указание об их передаче в тот или иной архив: архив Министерства обороны, Партархив, архив Политбюро, «Особую папку».

Наряду с этим на некоторых документах, просмотренных Сталиным, присутствует точно такая же лаконичная резолюция, как и на записке Абакумова, – «В архив». В Государственном архиве РФ на одной из двух печаток– факсимиле подпись Сталина соседствует с визой «В архив».

Специальной организации «Личный архив т. Сталина», действительно, не существовало, но сугубо личные и некоторые заинтересовавшие его служебные письма он постоянно оставлял у себя. Со временем их накапливалось великое множество. Сталин сам или кто-либо из его помощников периодически занимался сортировкой «оседавших» у него бумаг.

В книге Жореса и Роя Медведевых «Неизвестный Сталин» много места уделено как раз личным архивам вождя («У главы партии и государства не могло быть стихийности в судьбе входящих и исходящих бумаг»).

«У Сталина есть особый архив, в котором собраны документы, улики, порочащие слухи против всех без исключения видных советских деятелей», – сообщал Троцкий.

«В личном архиве Сталина, – как пишут Рой и Жорес Медведевы, – находилась также его многолетняя переписка со своими ближайшими соратниками…

Возможно, что некоторые документы уничтожались, но это могло касаться каких-то бумаг, связанных со “спецакциями”, вроде подготовки убийства Троцкого. Письма, например, академика Капицы по своему характеру не могли отправляться ни в какой архив, и не было никаких оснований для их ликвидации. Наряду с письмами Горького, Шолохова, Ромма, Фадеева и других выдающихся интеллектуалов СССР эти письма сохранялись в личном архиве самого Сталина, создавали ему положительный имидж, если он задумывался, что будут говорить о нем историки в будущем…

Здесь же были найдены школьные записи и документы детей Сталина Светланы, Василия и Якова». (Часть этих семейных бумаг вошла в опубликованный работниками АПРФ в начале 90-х годов сборник «Сталин в объятиях семьи».)

Сталин мог видеть записку Абакумова как до смерти, так и после смерти А. Жданова. Разве это принципиально, если при первом прочтении он не придал ей никакого значения.

Осталось только поведать читателям, кому и зачем, по мнению Юрия Мухина, понадобилось фальсифицировать записку Абакумова к Сталину. Он считает, что «Абакумов и Кузнецов точно знали, что врачи в смерти Жданова не виноваты, Иными словами, они знали, что Жданов убит ядом скрытого действия, и врачи не успели на него прореагировать.

В старом телесериале “ТАСС уполномочен заявить” даны реальные события. Если вы помните, то в этом фильме американского шпиона (его реальная фамилия – Огородник) заподозрила в шпионаже любовница. И он запросил у ЦРУ яд, который дал любовнице, и та скончалась от ураганного отека легких.

Если похожий яд дали Жданову и этот яд за 3–4 дня вызвал у него инфаркт миокарда, то лечащие врачи просто не успели поставить ни диагноз “инфаркт”, ни тем более диагноз “отравление”. Тимашук ведь вызвали для снятия кардиограммы всего за два дня до смерти Жданова, а до этого все кардиограммы наличия инфаркта не подтверждали. То есть Жданову в ходе процедур могли ввести вместо лекарств яд, либо этот яд дали ему вместе с передачей навещавшие его в больнице “товарищи по партии”».

Допустим, что Жданова могли отравить. «Но тогда возникает вопрос: зачем Кузнецов и его подельщики пошли на сокрытие истинного диагноза смерти Жданова?» – задает вопрос Юрий Мухин.

Может быть, пожалели врачей? Нет, парирует Юрий Мухин:

«Да кто им эти врачи, чтобы они их жалели?!»

Юрий Мухин задает себе следующий вопрос:

«Разве не все равно, от чего умер Жданов: от инфаркта или от чего другого? Получается, что не все равно, получается, что Кузнецову было очень важно, чтобы Сталин не узнал, что у Жданова был инфаркт. Но почему?!

Чтобы в дальнейшем расследовании из обилия разных фактов вычленять нужные моменты, дам версию: а что если в стране был яд скрытого действия? Такой яд, что если дать его человеку, а после смерти этого человека не предупредить патологоанатома, то вскрытие покажет, что данный человек умер, скажем, от инфаркта.

Тогда если и Сталин знал о таком яде и если он узнал, что у Жданова инфаркт, то он заставил бы выяснить, кто к Жданову приезжал в санаторий, какие передачи приносил, что ему впрыскивали врачи и т. д. и т. п. А такое направление следствия, судя по всему, было очень нежелательным для заговорщиков».

Он полагает, что этот яд был нужен заговорщикам и для самого Сталина.

Юрий Мухин раскрывает перед нами свое видение событий, в которых сначала был тщательно скрываемый от Сталина заговор партноменклатуры против А. Жданова, а потом и против самого Сталина. Крайними во всем этом, как всегда, оказались евреи, и, «судя по фактам, арест врачей-евреев, – считает Юрий Мухин, – это выдумка Игнатьева».

Напрасно Юрий Мухин подвергает своих героев такой опасности, как сокрытие от Сталина первого письма Тимашук. Ведь между отправителем и получателем этого письма стояло много свидетелей. Потом, первое письмо упоминается во втором. Не следует забывать, что еще при жизни Сталина конечным пунктом для всех писем Тимашук оказалось Министерство государственной безопасности. А там, как известно, такие бумаги не пропадали. Первое письмо Тимашук как раз открывает папку с «Делом врачей», которая потом попала в руки Рюмина.

Когда многие из фигурантов ушли в небытие, непонятно, зачем вдруг потребовалось появление фальшивой (по утверждению Юрия Мухина) и уже не имеющей никакого принципиального значения записки Абакумова с фальсифицированной подписью Сталина.

Цель, ради которой так старается Юрий Мухин, оказывается, есть: в «Деле врачей» Сталин ни в чем не виноват. Вот образец его прямолинейных рассуждений: «О том, что врачей-евреев арестовали без инициативы Сталина, а возможно, и без его разрешения, говорят такие факты. Как вы уже знаете, после смерти Сталина Игнатьев пошел на повышение – стал секретарем ЦК, курировавшим МВД. Но через месяц арестованные Игнатьевым врачи-евреи были освобождены, объявлены невиновными, и Игнатьева исключили не только из секретарей ЦК, но даже из членов ЦК. То есть Игнатьеву в деле ареста евреев нечем было оправдываться на Президиуме ЦК: он не мог сослаться на Сталина (выделено Ю.М.), все следственные подтасовки против врачей-евреев были только его рук делом.

Не исключено, что и сам Сталин узнал о дополнительном аресте врачей-евреев из газет» (!).

Все это весьма далеко от истины. Назначая Игнатьева министром госбезопасности, именно Сталин поставил перед ним задачу принять «решительные меры по вскрытию группы врачей-террористов, в существовании которой он давно убежден». Когда вождь увидел, что Игнатьев недостаточно активно действует, он пригрозил ему: «Не вскроете террористов, американских агентов среди врачей, будете там, где Абакумов». «Я не проситель у МГБ! – гаркнул он на помертвевшего от страха министра. – Я могу и потребовать, и в морду дать, если не будут выполняться мои требования…»

Как установил Геннадий Костырченко, «вождь не только определил содержание будущего официального заявления по “Делу врачей”, но опосредованно давал указание, на какой странице в газетах народ должен его прочесть». Документально это подтверждается одной из последних записок Поскребышева, отправленной из секретариата Сталина: «Т. Михайлову (заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК). Посылаю 1 экз. хроники “Арест врачей-вредителей” для помещения в газетах на 4-й полосе справа».

В различных архивах страны сохраняются многочисленные письма в правительство и лично Сталину, в которых есть сомнения в виновности врачей и предупреждение опасности поднимающего голову антисемитизма.

Большинство населения на веру принимало публикации центральных газет за истину в последней инстанции. Так что вождь мог не опасаться за общественную поддержку широких масс его новой кровавой акции.

Следствие по «Делу врачей» уже стояло на пороге суда. Но вождь не думал успокаиваться. В строгой тайне он готовил «сюрприз» Молотову.

После осуждения Полина Жемчужина, как известно, целый год провела в тюрьме. Сталин надеялся получить у нее компромат на Молотова. Ничего из этого тогда не получилось.

В лагере ее пытались спаивать. «Фитин, бывший в то время министром госбезопасности Казахстана, пожаловался мне, – писал Павел Судоплатов, – как тяжело лично отвечать за Жемчужину. Все время Игнатьев запрашивал о ней, пытаясь узнать о ее связях с сионистами и послом Израиля в СССР Голдой Меир. В январе или феврале 1953 года Фитина вызвал Гоглидзе, первый заместитель госбезопасности, и приказал перевести Жемчужину на Лубянку. Фитин понял, что главной целью всего этого было обвинить Молотова в связях с сионистами».

Без имени и фамилии, под номером 12, Жемчужину поместили во внутренней Лубянской тюрьме. Можно было не сомневаться, что нужные Сталину признания обманом, принуждением, под пытками из нее быстро вытрясут.

Как Сталин хотел разыграть эту козырную карту, теперь уже не узнает никто. Эту тайну он унес с собой.

Полина Жемчужина, которой в «Деле врачей» была уготована роль агента мирового сионизма, вышла из тюрьмы на следующий день после похорон Сталина. Подарок Берии воскресшему во власти Молотову.

Потом он оформил это освобождение задним числом.

Вскоре (21 марта 1953 года) постановлением Президиума ЦК КПСС Жемчужину восстановили в партии. Вручать ей новый партийный билет заставили М.Ф. Шкирятова, которого Хрущев за глаза называл «партийной дубиной Сталина». Полина Жемчужина должна была испытывать чувство глубокого удовлетворения, поскольку за четыре года до этого именно Шкирятов оформлял решение об изгнании жены Молотова из членов ВКП(б). Партийный стаж ей выправили как непрерывный. Для рядовых коммунистов, которых начали реабилитировать в середине пятидесятых годов по настоянию Молотова и Кагановича, этого делать не стали. Некоторые пытались протестовать. Чиновники от партии надували щеки и с глубокомысленным видом вопрошали: «А какую партийную работу вы вели в течение десяти лет в тюрьме и лагере?» По их мнению, достаточно было того, что они остались жить.

Генерал-лейтенант Павел Судоплатов, ознакомившийся по заданию Берии с «делом Жемчужиной», рассказал: «Больше всего меня поразило то, что Жемчужина, жена Молотова, якобы установила тайные контакты через Михоэлса и еврейских активистов со своим братом в Соединенных Штатах. Ее письмо к брату, датированное октябрем 1944 года, вообще к политике не имело никакого отношения. Как офицер разведки, я тут же понял, что руководство разрешило ей написать это письмо, чтобы установить формальный тайный канал связи с американскими сионистскими организациями. Я не мог представить себе, что Жемчужина способна написать подобное письмо без соответствующей санкции.

Я вспомнил о своих контактах с Гарриманом по поводу создания еврейской республики в Крыму; из показаний Жемчужиной я понял, что зондаж американских представителей по этому вопросу осуществлялся не только через меня, но и по другим направлениям, в частности через Михоэлса».

В Министерстве госбезопасности и Министерстве внутренних дел, объединенных под руководством Берии, были созданы четыре комиссии: по «Сионистскому заговору», «Делу врачей», «Мегрельскому делу» и «Делу МГБ».

Первым разобрались с «Делом врачей»:

«№ 17/Б, 1 апреля 1953 г.

Совершенно секретно.

Т. Маленкову Г.М.

В 1952 году в Министерстве государственной безопасности СССР возникло дело о так называемой шпионско-террористической группе врачей, якобы ставившей своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского государства. Делу этому, как известно, было придано сенсационное значение, и еще до окончания следствия было опубликовано специальное сообщение ТАСС, сопровождаемое редакционными статьями “Правды”, “Известий” и других центральных газет.

Ввиду особой важности этого дела Министерство внутренних дел СССР решило провести тщательную проверку всех следственных материалов. В результате проверки выяснилось, что все это дело от начала и до конца является провокационным вымыслом бывшего заместителя министра государственной безопасности СССР РЮМИНА. В своих преступных карьеристических целях РЮМИН, будучи еще старшим следователем МГБ, в июне 1951 года под видом незаписанных показаний уже умершего к тому времени в тюрьме арестованного профессора ЭТИНГЕРА сфабриковал версию о существовании шпионско-террористической группы врачей. Это и положило начало провокационному “делу о врачах-вредителях”.

Для придания правдоподобности своим измышлениям РЮМИН использовал заявление врача ТИМАШУК, поданное ею еще в 1948 году в связи с лечением А.А. ЖДАНОВА, которое было доложено И.В. СТАЛИНУ и тогда же направлено им в архив ЦК ВКП(б).

Встав на преступный путь обмана ЦК ВКП(б) и таким путем продвинувшись на пост заместителя министра и начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР, РЮМИН принял все меры к тому, чтобы как можно больше раздуть это дело. Нужно отметить, что в Министерстве государственной безопасности он нашел для этого благоприятную обстановку. Все внимание министра и руководящих работников министерства было поглощено “делом о врачах-вредителях”. Заручившись на основе сфальсифицированных следственных материалов санкцией И.В. СТАЛИНА на применение мер физического воздействия к арестованным врачам, руководство МГБ ввело в практику следственной работы различные способы пытки, жестокие избиения, применение наручников, вызывающие мучительные боли, и длительное лишение сна арестованных.

Не брезгуя никакими средствами, грубо попирая советские законы и элементарные права советских граждан, руководство МГБ стремилось во что бы то ни стало представить шпионами и убийцами ни в чем не повинных людей – крупнейших деятелей советской медицины. Только в результате применения подобных недопустимых мер удалось следствию принудить арестованных подписать продиктованные следователями измышления о якобы применяемых ими преступных методах лечения видных советских государственных деятелей и о несуществующих шпионских связях за границей.

Для того чтобы признать доказательность полученных таким путем “признаний” арестованных, следствию удалось сфальсифицировать заключение врачебной экспертизы по методам лечения, примененным в свое время к А.С. ЩЕРБАКОВУ и А.А. ЖДАНОВУ. В этих целях следствие включало в состав экспертной комиссии врачей-агентов МГБ и утаило от экспертов некоторые существенные стороны лечебной процедуры.

Бывший министр государственной безопасности СССР т. ИГНАТЬЕВ не оказался на высоте своего положения, не обеспечил должного контроля за следствием, шел на поводу у РЮМИНА и некоторых других работников МГБ, которые, пользуясь этим, разнузданно истязали арестованных и безнаказанно фальсифицировали следственные материалы.

Так было сфабриковано позорное “дело о врачах-вредителях”, столь нашумевшее в нашей стране и за ее пределами и принесшее большой политический вред престижу Советского Союза.

Зачинщик этого дела РЮМИН и ряд других работников МГБ, принимавших активное участие в применении незаконных методах следствия и фальсификации следственных материалов, арестованы.

Постановление специальной следственной комиссии с подробным изложением результатов проверки материалов следствия по этому делу прилагается. Министерство внутренних дел СССР считает необходимым:

1) всех привлеченных по этому делу к ответственности и незаконно арестованных врачей и членов их семей полностью реабилитировать и немедленно из-под стражи освободить;