Текст книги "Сталин должен был умереть"

«Дело врачей»

Во все исторические эпохи, в разных странах правители имели личных лекарей. Нередко им приходилось расплачиваться за несовершенство медицины. Подчас собственной жизнью.

Русская история. Великий князь Иван III вывез для себя из Венеции лейб-медика Леона. В начале 1490 года тот пообещал ему вылечить тяжело заболевшего сына. Не получилось. Мистера Леона обезглавили. Другой лейб-медик, Стефан фон Гаден, пользовал сразу двух царей – Алексея Михайловича и его сына Федора. В 1682 году во время стрелецкого бунта стрельцы обвинили его в отравлении царя Федора. Напрасно царевна слезно заступалась за лекаря. Уверяла, что сама пробовала все его лекарства. Не помогло. Несчастного фон Гадена пытали и предали на Красной площади лютой смерти вместе с сыном. Он «…был изрублен на куски: отрублены были одна нога и одна рука, тело проколото копьем, а голова разрезана топором».

Советское время не было исключением. При расстреле семьи последнего русского императора Николая II убили и доктора Боткина.

Кремлевские врачи, составлявшие особую касту медицинских работников, имели недоступные рядовым врачам социальные льготы, лучшие возможности карьерного роста. Они чаще других удостаивались правительственных наград, их одаривали почетными званиями, делали руководителями советского здравоохранения. Однако близость к первым лицам государства нередко заканчивалась для них не менее трагически, чем на заре российской государственности.

При Сталине успели расстрелять четырех известных врачей: Левина, Максимова, Казакова и Плетнева, которых обвинили в «неправильном» лечении члена Политбюро Куйбышева, члена ЦК Менжинского и пролетарского писателя Максима Горького. Доктор Левин, между прочим, одно время был личным врачом Сталина.

По ложному обвинению расстреляли единственного в стране тибетского врача Николая Бадманова, который успешно лечил маршала Клима Ворошилова.

За годы правления Сталина репрессировали целую армию неизвестных широкой общественности врачей среднего звена.

В газете «Правда» 13 января 1953 года была опубликована Хроника ТАСС: «Арест группы врачей-вредителей». Несмотря на то что большинство арестованных врачей не были евреями, в этом сообщении говорилось о «еврейских буржуазных националистах». Полной неожиданностью для многих было упоминание в их числе известнейшего артиста Михоэлса, погибшего в январе 1948 года и похороненного с большим почетом.

Текст этого сообщения был утвержден Бюро Президиума ЦК КПСС накануне, 9 января 1953 года, в отсутствие Сталина. Поскольку с вождем все вопросы были заранее согласованы, это было простой формальностью. При необходимости на документ могли поставить специально изготовленную резиновую печатку с подписью Сталина. Там же было решено, что сообщение необходимо поместить вместе с редакционной статьей «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Эти же материалы одновременно напечатали другие центральные газеты.

С этого момента Сталину оставалось жить всего 53 дня.

«Дело врачей» завели в конце 1948 года в стенах Министерства государственной безопасности, куда попало письмо врача-электрокардиографиста Лечебно-санитарного управления Кремля Лидии Тимашук, в котором она выражала свое несогласие с диагнозом, выставленным кремлевскими врачами члену Политбюро А. Жданову.

По заведенному порядку это письмо сразу же показали Сталину, но он тогда не придал ему никакого значения. Между тем сотрудники госбезопасности не оставили его без внимания и не торопясь начали свою собственную проверку полученного «сигнала». Так был подожжен бикфордов шнур, который постепенно тлел и в 1953 году грозил разом взорвать весь цвет советской клинической медицины.

В одном из флигелей 5-й советской больницы (ныне больница Святителя Алексия), выходящем на теперешний Ленинский проспект, располагался электрокардиографический кабинет кафедры госпитальной терапии лечебного факультета 2-го Московского медицинского института им. И.В. Сталина. Кабинет был создан в 1929 году академиком АМН Владимиром Филипповичем Зелениным, который заведовал этой кафедрой и по совместительству занимал высокий пост директора Института терапии АМН. Это был крупный организатор советского здравоохранения, прекрасный клиницист, автор многих учебников по терапии. В «народе» он был известен «каплями от сердца», которые в аптеках широко продавали как «капли Зеленина». Эта популярная микстура, содержащая смесь настойки ландыша, валерианы, красавки и ментола, хорошо помогала при функциональных нарушениях деятельности сердца. В научных медицинских кругах академик Зеленин безоговорочно признавался патриархом отечественной электрокардиографии. Сейчас электрокардиограф есть в любой районной поликлинике. Изобретенный в начале прошлого века в Голландии, в России этот прибор появился только в 1910 году, в том числе и благодаря стараниям академика Зеленина.

С довоенных времен электрокардиографическим кабинетом 5-й советской больницы заведовал мой отец – Лев Наумович Гольдман. Под руководством академика Зеленина он прошел все ступени врачебного мастерства – от палатного ассистента до профессора. Владимир Филиппович часто хвалил своего ученика: «Лёва, теперь ты лучший электрокардиографист Москвы». На эту шутку шефа Лёва скромно отзывался своей: «Только на этой улице». Тем не менее рекомендация маститого ученого и мастерство его ученика делали своё дело. Электрокардиографический кабинет на Ленинском проспекте стал популярным. За советом приходили городские врачи, многочисленные пациенты и просто здоровые люди «провериться».

Там я познакомился с известными советскими спортсменами, мировыми рекордсменами в беге на средние дистанции братьями Знаменскими, Георгием и Серафимом. Еженедельно они заходили в этот электрокардиографический кабинет и, оставив очередной «автограф сердца», разъезжались на тренировки. Завязавшаяся дружба моего отца с Георгием, старшим из братьев Знаменских, помогла нашей семье получить небольшую комнату в коммунальной квартире на «Малых Кочках» (теперь это улица Ефремова в Лужниках). Отец рассказывал мне, что во время визита к председателю райисполкома Георгий Знаменский, на лацкане пиджака которого красовался редкий по тем временам орден Знак Почета, вдобавок повесил себе на шею одну из своих спортивных медалей. Чиновник был сражен наповал.

Однажды Георгий Знаменский принес нам два билета на физкультурный парад, который должен был состояться на стадионе «Динамо». Моя мама, повертев красивые пригласительные билеты, установила отсутствие указания на ряд и номер места и практично посоветовала пойти пораньше. Трибуна оказалась гостевой. Уселись мы под барьером, за которым размещалось правительство.

Появился Сталин. Все встали, повернулись в сторону вождя и зааплодировали. С расстояния нескольких метров Сталин оказался копией поясного портрета, который висел в моей школе.

Помню еще, что Георгий Знаменский, накручивая круг за кругом по беговой дорожке, неудачно пытался в одиночку побить очередной мировой рекорд.

На обратном пути, в трамвае, а он тогда ходил мимо стадиона «Динамо», я завел с отцом разговор о том, как близко мы видели товарища Сталина. На что отец тихо сказал мне: «Никогда, ни при каких обстоятельствах, публично не говори ничего, что было бы связано с этим именем». Ребенком я был послушным. Много позднее я понял, что у отца были на то веские основания.

Осенью 1948 года академик Зеленин начал приносить моему отцу на расшифровку электрокардиограммы, сделанные «на стороне», на хорошей аппаратуре. Отец работал с ними дома, на крышке занимавшего почти всю нашу небольшую комнату черного концертного рояля, на котором изредка играла моя мама. Через много лет, когда я уже сам стал врачом, он рассказал мне, что это были электрокардиограммы из кремлевской больницы. Но ни мой отец, ни академик Зеленин не знали, кому они принадлежат, а главное, того, что это пошли первые круги от письма врача электрокардиографического кабинета кремлевской больницы Лидии Тимашук, которое было передано Сталину министром государственной безопасности В. Абакумовым:

Совершенно секретно.

Товарищу Сталину И.В.

При этом представляю Вам заявление заведующей кабинетом электрокардиографии кремлевской больницы врача Тимашук М.Ф. в отношении здоровья Жданова А.А.

Как видно из заявления Тимашук, последняя настаивает на своем заключении, что у товарища Жданова инфаркт миокарда в области передней стенки левого желудочка и межжелудочковой перегородки, в то время как начальник Санупра Кремля Егоров и академик Виноградов предложили ей переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда.

Приложение: заявление т. Тимашук и электрокардиография товарища Жданова.

30 августа 1948 года.

Абакумов выделил из письма Тимашук только то, что было профильным по его ведомству.

А. Жданов страдал от тяжелого атеросклеротического изменения сосудов сердца. Болезнь обострилась летом 1948 года, после того как ему пришлось уступить пост второго секретаря ЦК Маленкову. Он пытался отлежаться на юге, но наступившая жара прогнала его на Валдай, где в санатории «Долгие бороды» в ночь на 24 июля у него произошел первый сердечный приступ. Спешно из Москвы были вызваны профессора Кремлевской больницы В.Н. Виноградов, В.Х. Василенко и П.И. Егоров. Заведующую кабинетом функциональной диагностики Кремлёвской больницы С.Е. Карпай доставили вместе с электрокардиографом специальным самолётом.

Московским светилам электрокардиограмма больного показалась спокойной. Посчитали, что у А. Жданова имел место очередной приступ сердечной астмы. В постель он уложен не был. Да и Сталин при прощании настоятельно рекомендовал ему «больше гулять на свежем воздухе». В течение последующих пяти недель состояние А. Жданова настолько стабилизировалось, что его личный врач Майоров бездельничал и целыми днями рыбачил на Волге.

27 августа А. Жданову опять стало плохо. Назавтра в одном самолете снова прилетели Виноградов, Василенко, Егоров и врач-электрокардиографист Тимашук (Карпай находилась в отпуске). И на этот раз, просмотрев снятую Тимашук электрокардиограмму, консультанты сошлись на том, что у больного «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни».

Они остались при А. Жданове, а Тимашук вернулась в Москву. 28 августа Егоров записал в историю болезни А. Жданова: «Рекомендовано… увеличивать движение, с 1 сентября разрешить поездки на машине, 9 сентября решить вопрос о поездке в Москву». Ничто из этого не сбылось. 29 августа А. Жданова сразил сильный повторный сердечный приступ. Опять прилетела Тимашук. К моменту ее появления состояние больного было настолько тяжелым, что было уже не до электрокардиограммы. Когда А. Жданову начали проводить противошоковую терапию, Тимашук запаниковала, «потеряла голову» и, желая снять с себя всякую ответственность за высокопоставленного больного, написала письмо, которое передала офицеру госбезопасности из окружения А. Жданова А. Белову.

«НАЧАЛЬНИКУ ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ ОХРАНЫ МГБ СССР

Н.С. ВЛАСИКУ.

28/VIII с/г. я была вызвана нач. ЛСУК профессором Егоровым к тов. Жданову А.А. для снятия ЭКГ.

В этот же день вместе с пр. Егоровым, акад. Виноградовым и пр. Василенко я вылетела из Москвы к месту назначения. Около 12 ч. дня сделала А.А. ЭКГ, по данным которой мною диагностирован “инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочковой перегородки”, о чем тут же поставила в известность консультанта.

Пр. Егоров и д-р Майоров заявили мне, что это ошибочный диагноз и они с ним не согласны, никакого инфаркта у А.А. нет, а имеется “функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни”, и предложили мне переписать заключение, не указывая на «инфаркт миокарда», а написать “осторожно” так, как это сделала д-р Карпай на предыдущих ЭКГ.

29/VIII у А.А. повторился (после вставания с постели) сердечный припадок, и я вторично была вызвана из Москвы, но по распоряжению акад. Виноградова и пр. Егорова ЭКГ 29/VIII, в день сердечного приступа, не была сделана, а назначена на 30/VIII, а мне вторично было в категорической форме предложено переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда, о чем я поставила в известность т. Белова А.М.

Считаю, что консультанты и лечащий врач Майоров недооценивают безусловно тяжелое состояние А.А., разрешая ему подниматься с постели, гулять по парку, посещать кино, что и вызвало повторный приступ и в дальнейшем может привести к роковому исходу.

Несмотря на то что я по настоянию своего начальника переделала ЭКГ, не указав в ней “инфаркт миокарда”, остаюсь при своем мнении и настаиваю на соблюдении строжайшего постельного режима для А.А.

29/III-48 г.

Зав. каб. врач Л. Тимашук.

Передано майору Белову А.М. 29/VIII-48 г. в собственные руки».

Работая в «кремлевской системе», Тимашук не могла не знать, что многие годы именно Виноградов являлся лечащим врачом Сталина, «единственным, как впоследствии писала его дочь Светлана, кому он доверял», поэтому всю вину за неправильное истолкование электрокардиограммы в своем письме она возложила на начальника ЛечСанупра профессора Егорова и лечащего врача А. Жданова Майорова. Между тем центральной фигурой консилиума врачей, несомненно, являлся академик Виноградов. Бросая тень на Виноградова, Тимашук как бы предупреждала Сталина о грозящей ему опасности. Она сильно рисковала, поскольку ставила под сомнение клинический опыт людей, годами лечивших своего пациента, а затем письменно отказалась от собственного диагноза.

Нельзя исключить, что Сталин мог лично знать Тимашук. Возможно, что именно она периодически проводила электрокардиографическое обследование вождя. Должен же был кто-то это делать.

Документально подтвержден один эпизод, когда Тимашук могла привлечь внимание Сталина. Будучи студенткой медицинского института, она предложила организовать конкурс на «изыскание средств для продления жизни товарища Сталина, бесценной для СССР и всего человечества». Впоследствии это учли, когда кликушу пристраивали к медикам, пользовавшим правительственную элиту.

В тот же день письмо Тимашук было в руках Абакумова. Назавтра оно попало на стол Сталина. Если Сталин прочел его 30 августа, то это было еще при жизни А. Жданова, так как после развившегося острого отека легких 31 августа 1948 года он скончался.

Как бы там ни было, размашистая виза вождя предписывала сдать эти материалы «В архив».

То, что история с письмом Тимашук этим не закончилась, говорит такая выдержка из газеты «Борьба»: «Итак, в МГБ СССР поступило заявление ординаторного (так в тексте) врача Кремлевской больницы Л.Ф.Тимашук о внушающих глубокие сомнения действиях медицинских светил. С соблюдением глубочайшей секретности проверка заявления была поручена следственной части по особо важным делам МГБ СССР. С амбулаторных карт всех высших руководителей партии, государства и Вооруженных сил страны было сделано 12 копий. По специально разработанной схеме анонимные или с вымышленными фамилиями копии амбулаторных карт были разосланы фельдсвязью в различные города страны. Копии историй болезни консультировали рядовые врачи городских и районных больниц».

Экстренное вскрытие А. Жданова провели 31 августа на месте под наблюдением приехавшего из Москвы секретаря ЦК ВКП(б) А.А.Кузнецова. «Процедуру эту проделал патологоанатом Кремлевской больницы А.Н. Фёдоров, причем в неприспособленном для этого помещении полутемной ванной комнаты одной из санаторных дач и подгоняемый начальником ЛСУК Егоровым. Последний, блюдя ведомственные интересы, настаивал, чтобы зафиксированные в заключении результаты вскрытия максимально совпадали с поставленным ранее клиническим диагнозом (Костырченко Г.В. «Тайная политика Сталина». М.: Международные отношения, 2001).

Вечером того же дня сердце А. Жданова с Валдая самолетом доставили в Москву.

Академик Зеленин рассказывал моему отцу, как специально созданная комиссия врачей, в которой кроме него приняли участие еще пять человек (В.Н. Виноградов, А.М. Марков, В.Е. Незлин, Я.Г. Этингер и П.И. Попов), исследовала сердце А. Жданова.

Зеленин был удивлен, что сердце А. Жданова привезли в Москву в обычной эмалированной кастрюле. Поскольку формалина на месте не оказалось, кастрюлю залили разбавленной водкой. Сердце А. Жданова было дряблое, заплывшее жиром, характерное для человека, злоупотреблявшего алкоголем. Так и записали в акте. Санитар, помогавший профессорам, не разобравшись в ситуации, философски заметил: «И сейчас еще водкой пахнет». На разрезах сердца явных старых рубцовых изменений мышечной ткани обнаружено не было.

От медицинских ошибок не застрахованы никакие врачи. Кремлевские врачи не являлись исключением. В медицинской среде о некоторых из них в те времена бытовала даже такая присказка: «полы паркетные, врачи анкетные». Но, когда речь идет об академике Владимире Никитиче Виноградове, обвинение его в некомпетентности лечения кардиологических больных равносильно утверждению, что китайцы не умеют варить рис. Академик Виноградов в то время заведовал кафедрой факультетской терапии 1-го Московского медицинского института, которой этот выдающийся терапевт потом руководил до конца своих дней (1964 г.). Именно он внес большой научный вклад в проблему ранней диагностики и лечения инфаркта миокарда, был инициатором немедленной госпитализации больных инфарктом миокарда. Под его руководством в Москве и других крупных городах страны создавалась специализированная кардиологическая служба скорой помощи. Виноградов организовал первый в СССР центр для лечения больных инфарктом миокарда, осложненным острой сердечно-сосудистой недостаточностью.

Виноградов был авторитетным врачом. Профессионального признания он достиг задолго до его общения с «кремлевскими небожителями».

Мой отец расценил претензии Тимашук к Виноградову как смехотворные. Он говорил, что при лечении такого высокопоставленного больного, как А. Жданов, любой здравомыслящий врач скорее заподозрит то, чего нет на самом деле, чем категорично отметет какие-либо сомнения.

А. Жданов был сильнопьющим человеком, особенно на отдыхе. Это обстоятельство могло привести к любой диагностической ошибке. По мнению моего отца, он умер от грудной жабы, осложнившейся обширным инфарктом миокарда.

Подозревать академика Виноградова в злом умысле по отношению к А. Жданову было наивным, поскольку у него не было к тому абсолютно никаких побудительных причин. Он был «обласкан» властью, которая его постоянно поддерживала, наградив к тому времени четырьмя орденами Ленина. По Тимашук выходило, что академик Виноградов – это слабоумный преступник, который, подготавливая умышленное убийство, оповещает об этом заранее, требуя неправильно оценить электрокардиограмму своего пациента, причем в присутствии свидетелей, для того, чтобы потом легко быть изобличенным в содеянном злодеянии.

Академику Виноградову было уже 66 лет, из которых 40 он посвятил врачеванию людей. Сомнения в его профессионализме или нечестности могли возникнуть только в воспаленном мозгу Лидии Тимашук.

Начальник Лечебно-санитарного управления Кремля Пётр Иванович Егоров был больше известен как администратор. Активный участник Великой Отечественной войны, которую он закончил в звании генерал-майора медицинской службы, заместителем главного терапевта Красной армии. Он являлся одним из зачинателей авиационной медицины в СССР, позднее принимал участие в разработке систем отбора космонавтов. Это был человек с большим опытом руководящей работы. В данном случае интуиция его подвела. Когда Власик сообщил ему, что к Сталину поступило письмо Лидии Тимашук, он сильно испугался. С этого момента страх бежал впереди профессора Егорова. И он стал делать одну за другой серьезные ошибки, которые потом имели трагические последствия как для него самого, так и для многих не вовлеченных в этот локальный конфликт людей. Он не мог знать тогда, что Сталин не придал письму Тимашук никакого значения и отправил его «В архив». Если бы Егоров это знал, худо-бедно, дело было бы закрыто. Потом, при расшифровке электрокардиограммы А. Жданова, Лидия Тимашук все же пошла ему навстречу и в своем заключении написала то, о чем он ее просил. Егоров же при случае мог бы продемонстрировать собственноручную запись Лидии Тимашук. Покривить душой в той ситуации тоже было немалым прегрешением.

Егоров встал на опасный путь жесткого администрирования. Он решил любой ценой избавиться от жалобщицы.

Утром 6 сентября 1948 года в его кабинет была вызвана Тимашук и все другие принимавшие участие в лечении А. Жданова врачи: Виноградов, Василенко, Майоров, а также патологоанатом Фёдоров. В адрес Тимашук прозвучали упрёки на неэтичность огульного обвинения своих коллег. Тимашук не унималась. Тогда, желая помочь Егорову, Виноградов написал докладную записку министру здравоохранения СССР Е.И. Смирнову и в ультимативной форме потребовал убрать Тимашук. Министр согласился. Назавтра Тимашук вызвали в отдел кадров, где ей вручили приказ о переводе в один из филиалов Кремлевской поликлиники.

Для Лидии Тимашук это было крушением благополучной врачебной карьеры кремлевского врача. В ее лице Егоров получил врага, потенциальные возможности которого он в полной мере сразу не смог оценить.

На следующий день разобиженная женщина сочинила второе обстоятельное письмо, на этот раз на имя секретаря ЦК А.А. Кузнецова, в котором уже прямо обвиняла кремлевских врачей в том, что лечение А. Жданова было неправильным:

«7 сентября 1948 г.

СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) тов. А.А. КУЗНЕЦОВУ.

28/VIII с/г по распоряжению начальника Лечебно-санитарного управления Кремля я была вызвана и доставлена на самолете к больному А.А. Жданову для снятия электрокардиограммы (ЭКГ) в 3 часа.

В 12 час. этого же дня мною была сделана ЭКГ, которая сигнализировала о том, что А.А. Жданов перенес инфаркт миокарда, о чем я немедленно доложила консультантам академику В.Н. Виноградову (тут она впервые называет его фамилию), проф. Егорову П.И., проф. Василенко В.Х. и д-ру Майорову Г.И.

Проф. Егоров и д-р Майоров заявили, что у больного никакого инфаркта нет (мнение академика Виноградова она не озвучивает), а имеются функциональные расстройства сердечной деятельности на почве склероза и гипертонической болезни и категорически предложили мне в анализе электрокардиограммы не указывать на инфаркт миокарда, т. е. так, как это сделала д-р Карпай на предыдущих электрокардиограммах.

Зная прежние электрокардиограммы тов. Жданова А.А. до 1947 г., на которых были указания на небольшие изменения миокарда, последняя ЭКГ меня крайне взволновала, опасение о здоровье тов. Жданова усугублялось еще и тем, что для него не был создан особо строгий постельный режим, который необходим для больного, перенесшего инфаркт миокарда, ему продолжали делать общий массаж, разрешали прогулки по парку, просмотр кинокартин и пр.

29/VIII после вставания с постели у больного Жданова А.А. повторился тяжелый сердечный приступ болей, и я вторично была вызвана из Москвы в Валдай. Электрокардиограмму в этот день делать не разрешили, но проф. Егоров П.Ив. в категорической форме предложил переписать мое заключение от 28/VIII и не указывать в нем на инфаркт миокарда, между тем ЭКГ явно указывала на органические изменения в миокарде, главным образом на передней стенке левого желудочка и межжелудочковой перегородки сердца на почве свежего инфаркта миокарда. Показания ЭКГ явно не совпадали с диагнозом «функционального расстройства».

Это поставило меня в весьма тяжелое положение. Я тогда приняла решение передать свое заключение в письменной форме Н.С. Власик через майора Белова А.М. – прикрепленного к А.А. Жданову – его личная охрана.

Игнорируя объективные данные ЭКГ от 28/VIII и ранее сделанные еще в июле с/г в динамике, больному было разрешено вставать с постели, постепенно усиливая физические движения, что было записано в истории болезни.

29/VIII больной встал и пошел в уборную, где у него вновь повторился тяжелый приступ сердечной недостаточности с последующим острым отеком легких, резким расширением сердца и привело больного к преждевременной смерти.

Результаты вскрытия, данные консультации по ЭКГ профессора Незлина В.Е. и др. полностью совпали с выводами моей электрокардиограммы от 28/VIII-48 г. о наличии инфаркта миокарда.

4/IX-1948 г. начальник ЛечСанупра Кремля проф. Егоров П.И. вызвал меня к себе в кабинет и в присутствии главврача больницы В.Я. Брайцева заявил: “Что я вам сделал плохого? На каком основании вы пишете на меня документы. Я коммунист, и мне доверяют партия и правительство и министр здравоохранения, а потому ваш документ мне возвратили. Это потому, что мне верят, а вот вы, какая-то Тимашук, не верите мне и всем высокопоставленным консультантам с мировым именем и пишете на нас жалобы. Мы с вами работать не можем, вы не наш человек! Вы опасны не только для лечащих врачей и консультантов, но и для больного, в семье которого произвели переполох. Сделайте из всего сказанного оргвыводы. Я вас отпускаю домой, идите и подумайте!”

Я категорически заявляю, что ни с кем из семьи тов. А.А. Жданова я не говорила ни слова о ходе лечения его.

6/IX-48 г. начальник ЛечСанупра Кремля созвал совещание в составе академ. Виноградова В.Н., проф. Василенко В.Х., д-ра Майорова Г.И., патологоанатома Федорова и меня. На этом совещании Егоров заявил присутствующим о том, что собрал всех для того, чтобы сделать окончательные выводы о причине смерти А.А. Жданова и научить, как надо вести себя в подобных случаях. На этом заседании пр. Егоров еще раз упомянул о моей «жалобе» на всех здесь присутствующих и открыл дискуссию по поводу расхождения диагнозов, стараясь всячески дискредитировать меня как врача, нанося мне оскорбления, называя меня “чужим опасным человеком”.

В результате вышеизложенного 7/IX-48 г. меня вызвали в отдел кадров ЛечСанупра и предупредили о том, что приказом начальника ЛечСанупра с 8/IX с/г я перевожусь на работу в филиал поликлиники.

Выводы:

1. Диагноз болезни А.А. Жданова при жизни был поставлен неправильно, т. к. на ЭКГ от 28VIII-48 г. были указания на инфаркт миокарда.

2. Этот диагноз подтвердился данными патологоанатомического вскрытия (д-р Федоров).

3. Весьма странно, что начальник ЛечСанупра Кремля пр. Егоров настаивал на том, чтобы я в своем заключении не записала ясный для меня диагноз инфаркта миокарда.

4. Лечение и режим больному А.А. Жданову проводились неправильно, т. к. заболевание инфаркта миокарда требует строгого постельного режима в течение нескольких месяцев (фактически больному разрешалось вставать с постели и проч. физические нагрузки).

5. Грубо, неправильно, без всякого законного основания профессор Егоров 8/IX убрал меня из Кремлевской больницы в филиал поликлиники якобы для усиления там работы.

7/IX-48 г.

Зав. кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы

врач Л. Тимашук».

По роковому стечению обстоятельств подозрение Тимашук в неправильной постановке диагноза А. Жданову обрело видимую реальность. Смерть пациента стала самым сильным аргументом в ее споре с Егоровым. Она получила неоспоримые доказательства своей правоты, поэтому справиться с ней было уже невозможно. Затеянная Егоровым административная возня способствовала невольному расширению конфликта. Дело о смерти А. Жданова получило нездоровую огласку.

Кузнецов поспешил избавиться от второго письма Тимашук, переадресовав его начальнику Главного управления охраны МГБ СССР Власику. Поскольку к этому времени уже была известна реакция Сталина на первое письмо Тимашук, Власик решил не показывать ему второе похожее письмо и переслал его для ознакомления Егорову, с которым он находился в дружеских отношениях.

Болезнь, смерть и похороны А. Жданова случились в то время, когда Сталин «разбирался» с генетикой.

Почти десять лет я проработал с известным советским генетиком Николаем Петровичем Дубининым. Академик рассказывал мне, что в борьбе против мракобесия Лысенко генетики еще возлагали некоторые надежды на идеолога партии А. Жданова, который, как многие хорошо знали, не переносил демагогии Лысенко. Генетиков неумело пытался поддерживать и сын А. Жданова – Юрий, занимавший тогда пост заведующего отделом науки ЦК ВКП(б). Его пристроили на такой ответственный пост, когда ему было всего-то 27 лет от роду и он еще плохо ориентировался в кремлевских хитросплетениях, раз взялся за развенчание Т.Д. Лысенко. Думаю, что Жданов об этой затее своего сына ничего не знал. Если бы знал, наверняка остановил. Далее события развивались следующим образом. Юрий Жданов начал встречаться с «классическими» генетиками. С кем именно, сейчас уже трудно установить, но одну фамилию все же называют – Серебровский Александр Сергеевич, русский и советский генетик, член-корреспондент АН СССР (1933), академик ВАСХНИЛ (1935). Юрий Жданов намеревался выступить в Политехническом музее с докладом на тему «Спорные вопросы современного дарвинизма», где резко критиковал Лысенко, тогдашнего президента ВАСХНИЛ, за попытку установить монополию на истину. Если эта лекция там и состоялась, то только для какого-то узкого круга партийных работников. Трофим Денисович Лысенко узнал об этом и тут же побежал к Сталину жаловаться. Сталин опять встал на защиту Лысенко и вынес на заседание политбюро, которое состоялось 31 мая, «дело» Юрия Жданова. Сталин был возмущен тем, что Юрий Жданов выступил против Лысенко, который, как он считал, сегодня является Мичуриным в агротехнике. При этом Сталин заявил, что надо найти виновных, по словам Шипилова, «указав при этом мундштуком трубки на Жданова-старшего». Юрия Жданова он пожалел и из-за молодости, и за его амурные отношения с его дочерью Светланой.

Перед отъездом на лечение А.А. Жданов совместно с Маленковым передали Сталину проект сообщения ЦК «О положении в биологической науке», подготовленный Шепиловым и Митиным. В нем, естественно, был и упрек в адрес Юрия Жданова.

Для такой прагматичной личности, как Сталин, необъяснимой для всех была его склонность прислушиваться к различным «чудодейственным» прожектам. Он часто «брал их себе в голову» и тогда требовал неукоснительной поддержки со стороны окружающих. Такие отношения сложились у него с агрономом Трофимом Лысенко. Карьерист и авантюрист по натуре, Лысенко в 1929 году стал сотрудником Украинского института селекции и генетики. Не прошло и пяти лет, как он умудрился перебраться в кресло директора этого института. В 1933 году Н.И. Вавилов, выдающийся специалист в области растениеводства и генетики, выдвинул его кандидатуру на соискание Государственной премии, через год ходатайствовал о выборе Лысенко в Академию наук УССР, а еще через один год – в АН СССР. Удивительный факт для биографов Вавилова.