Текст книги "Европейский вектор внешней политики современной России"

Выступление на XX ежегодной конференции Балтийского форума «США, ЕС и Россия – новая реальность», Рига, 12 сентября 2015 г.

Большой Европы у нас не сложилось. Шанс, который выпадает один раз в столетие, не был реализован. И второго такого шанса для нынешнего поколения политиков на Востоке и Западе, по всей видимости, уже не появится. Евроатлантика и Евразия оформляются как новые центры глобального притяжения, а отношения между ними превращаются в главную ось мировой политики будущего. Удастся ли избежать новой биполярности, повторения истории прошлого столетия в столетии нынешнем?

1. Люди моего поколения на протяжении десятилетий жили мечтой о единой и неделимой Большой Европе. Конечно, всегда находились скептики, которым эта мечта казалась несбыточной. Но все же тон задавали романтики, верившие в свою звезду. В середине 70-х годов прошлого столетия с подписанием Хельсинкского Заключительного акта мечта о Большой Европе стала обретать реальные очертания: активизировался диалог между противостоящими военно-политическими группировками, стали приносить реальные плоды переговоры в области ограничения вооружений, расширялись контакты между людьми. С падением Берлинской стены и объявлением об окончании холодной войны многие, в их числе и я, решили, что теперь то ничто не должно помешать созданию Большой Европы. И Россия, несмотря на все внутренние сложности 1990-х гг., стала активно проводить политику, направленную на сближение с остальной Европой. Были подписаны соответствующие документы о сотрудничестве с Европейским союзом, НАТО, Россия вступила в Совет Европы. В начале XXI в. стали вырисовываться контуры будущей Большой Европы от Владивостока до Лиссабона.

2. В какой-то момент могло показаться, что до Большой Европы осталось буквально несколько шагов – были согласованы четыре пространства, в которых она должна была создаваться, были подготовлены дорожные карты, по которым все мы должны были двигаться. Бурно развивались торгово-экономические отношения, совместные проекты в образовании и в науке, в культуре и в развитии гражданского общества. Все это было совсем недавно, по историческим меркам – буквально вчера. А кажется, что очень давно.

3. Но Большой Европы у нас не сложилось. Шанс, который выпадает один раз в столетие, не был реализован. И второго такого шанса для нынешнего поколения политиков на Востоке и Западе, по всей видимости, уже не появится. На мой взгляд, нет ничего хуже, чем попытки продолжать убеждать себя и друг друга в том, что не все еще потеряно, проблемы так или иначе разрешатся, и европейская политика вернется в привычную колею, по которой она катилась последние четверть века. Увы, «окно возможностей», которым мы так и не сумели воспользоваться, захлопнулось.

4. Украинский кризис наглядно продемонстрировал неготовность политических элит в России и в Европе идти навстречу друг другу и строить общую судьбу в мире XXI в. Надежды на то, что ситуация экономической взаимозависимости заставит стороны проявить политическую гибкость, амортизирует кризис и стимулирует поиски компромиссов разбились о реальности санкций и антисанкций. Многочисленные институты, призванные заниматься упреждением, предотвращением и урегулированием кризисов в Европе, проявили свою полную беспомощность именно тогда, когда в них возникла острая необходимость. Два десятилетия интенсивных научных, культурных, образовательных и гуманитарных контактов не предотвратили беспрецедентного взрыва взаимной враждебности, недоверия, возрождения самых архаичных общественных стереотипов и мифов времен холодной войны.

5. Обо всем этом уже много говорили и писали – как в России, так и на Западе. Важно, на мой взгляд, довести эти рассуждения до их логического конца и честно признать, что пути Европы и России расходятся всерьез и надолго – не на месяцы и даже не на годы, но, вероятно, на десятилетия вперед. Этот континентальный раскол, расхождение двух европейских геополитических плит будет оказывать огромное и долговременное влияние – как на Европу, так и на мир в целом. Возвращения к ситуации осени 2013 г. уже не будет, даже если обстановку на Украине и вокруг нее удастся каким-то чудом нормализовать. Происходящие на наших глазах перемены носят не только радикальный, но и необратимый характер, ставя крест на одних политических проектах и открывая возможности для других.

6. Значение нового геополитического раскола усиливается еще и тем обстоятельством, что обе половины нашего континента именно сейчас должны принимать принципиальные решения относительно своего внутреннего развития. Европейский союз сегодня стоит, наверное, перед самыми серьезными вызовами за всю свою историю. Помимо Украины, это затянувшаяся экономическая стагнация, острый кризис зоны евро, нарастание миграционных проблем, угрозы сепаратизма, наметившееся противостояние между Севером и Югом Евросоюза и многое, многое другое. Для России тоже наступают не самые простые времена, когда надо искать принципиально новые источники экономического роста и новое место страны в глобальной экономике XXI в. В этих условиях Россия и Европа воспринимают друг друга в большей степени как еще одну проблему, а не как часть решения других проблем. Обстановка, скажем прямо, не самая подходящая для возрождения проекта Большой Европы.

7. На этом фоне новое звучание приобретает привычное всем нам понятие евроатлантического пространства. Если еще недавно в него вкладывали представление о том, что оно во всех своих измерениях должно простираться, как минимум, до Урала (как это зафиксировано, например, в ДОВСЕ), а, возможно, и до Владивостока, то теперь ситуация в корне изменилась. Сегодня, говоря о евроатлантическом пространстве, мы имеем в виду Западную Европу и США. Это касается уже не только сферы безопасности в лице НАТО, но и все больше экономики (трансатлантические интеграционные проекты, планы поставок американского газа в Европу и пр.) Таким образом, мы вправе говорить о том, что в современном мире евроатлантическое пространство включает в себя западные государства, расположенные в Европе и в Северной Америке.

8. С другой стороны, набирают обороты процессы евразийской интеграции и сотрудничества. Это и Евразийский экономический союз, и Шанхайская организация сотрудничества, и проект Нового шелкового пути. Стало модно заявлять о том, что на место Большой Европы от Лиссабона до Владивостока приходит Большая Евразия от Шанхая до Минска. И хотя контуры Большой Евразии пока остаются зыбкими и во многих отношениях неясными, нельзя не видеть объективный и долговременный характер процессов становления новой транснациональной экономической и политической конструкции. Евроатлантика и Евразия оформляются как новые центры глобального притяжения, а отношения между ними превращаются в главную ось мировой политики будущего.

9. Данная тенденция, наметившаяся задолго до украинского кризиса, но резко ускорившаяся в ходе кризиса, требует своего осмысления. Самый главный вопрос – а как будут складываться отношения между возрождающейся Евроатлантикой и заново складывающейся Евразией? Удастся ли избежать новой биполярности, повторения истории прошлого столетия в столетии нынешнем? С моей точки зрения, тенденция к биполярности – тревожная и опасная тенденция. Если эта тенденция станет необратимой, то негативные последствия нового раскола мира будут иметь долгосрочный и глобальный характер. В наших общих интересах не допустить «новой биполярности», пока это еще возможно. А это, в свою очередь, предполагает, что мы должны постараться сохранить те немногочисленные мосты, которые сегодня связывают нас, и которые мы в нашей общей запальчивости пока еще не успели сжечь.

10. Речь идет и о механизмах ОБСЕ, и о Совете Европы, и о субрегиональных организациях (от Организации черноморского экономического сотрудничества до Арктического совета), и даже о Совете Россия – НАТО. На все эти структуры и организации нельзя возлагать чрезмерные надежды: они не предотвратили и не предотвратят континентального разлома между Евроатлантикой и Евразией. Но они могли бы помешать этому разлому приобрести наиболее жесткий, конфронтационный и опасный формат.

Перед нами стоит задача определить такие правила игры между Евроатлантикой и Евразией, которые бы свели к минимуму риски неконтролируемой конфронтации, создали бы возможности для диалога и сотрудничества в решении общих проблем и восстановления управляемости международной системы. Не решив этой задачи, мы будем обречены на исторически длительную биполярность в ее наихудшем варианте.

11. Очевидно, что в формирующейся новой геополитической реальности Россия перестает быть восточным флангом несостоявшейся Большой Европы и превращается в западный фланг формирующейся Большой Евразии. Перенос стратегических акцентов с западного на восточное направление представляется практически предрешенным, независимо от динамики и конечного исхода текущего кризиса. Сложности переноса акцентов ни в коем случае нельзя недооценивать: это долговременный, болезненный и очень деликатный процесс, требующий не только политической воли, но и высокого профессионализма. Иначе вместо стратегической переориентации можно получить экономическую и геополитическую изоляцию.

12. Перенос стратегических акцентов означает, что Москва должна инвестировать существенный политический капитал в развитие механизмов ЕАЭС, ШОС, других многосторонних структур Большой Евразии. Тем более что многие из этих механизмов создаются практически с чистого листа, и у российской внешней политики есть все возможности сыграть активную, а по некоторым направлениям – и лидирующую роль в их становлении.

13. Это, разумеется, не означает, что Россия должна повернуться спиной к Европе, отказавшись от взаимодействия со своими европейскими партнерами и друзьями? Конечно же, нет. Россию к Европе привязывает слишком многое – история и география, культура и религия, наработанный десятилетиями опыт экономического сотрудничества и многомиллионная русскоязычная диаспора, присутствующая во всех европейских странах от Польши до Испании. Более того, успех включения России в различные евразийские интеграционные проекты в немалой степени зависит от того, удастся ли Москве обеспечить безопасность и стабильность на своем западном фланге, наладить новые, прагматичные и взаимовыгодные отношения со своими европейскими соседями.

14. Контуры будущих российско-европейских отношений пока еще только вырисовываются. Но уже сегодня ясно, что эти отношения не должны быть заложниками политической риторики и романтических ожиданий конца прошлого – начала нынешнего столетия. Необходимо провести тщательную инвентаризацию существующих работающих форм взаимодействия по всем четырем «пространствам» и целенаправленно работать по конкретным направлениям, не возрождая старых иллюзий и не порождая новых. Например, Россия и Европейский союз могли бы сосредоточиться на такой болезненной для всех теме как управление миграциями. Или на профилактике политического экстремизма и терроризма. Или на субрегиональных механизмах сотрудничества – от черноморского региона до Арктики. Россия и Европейский союз все равно останутся соседями, и даже закат идеи Большой Европы не в силах отменить этой очевидной реальности.

Выступление на Третьей ежегодной конференции. Париж, 12 ноября 2015 г.

Дамы и господа, уважаемые коллеги!

Россия и Франция – это именно те две страны, где была выстрадана, рождена и во многом разработана идея Большой Европы. И генерал де Голль вложил в нее в 60-е годы прошлого века не меньше политического капитала, энергии и страсти, чем Михаил Горбачев четверть века спустя.

Нелишне вспомнить, что именно здесь, в Париже 21 ноября 1990 г. была подписана Хартия для Новой Европы, которая, казалось бы, создала необходимые предпосылки для успешного строительства Большой Европы, на что все мы возлагали такие большие надежды.

Сегодня, к сожалению, приходится больше говорить не о строительстве, а о закате проекта Большой Европы. Так что же произошло? Неужели наши мечты так легко разбились, столкнувшись с украинским кризисом?

Чтобы ответить на этот вопрос, а главное наметить планы на будущее, нам необходимо беспристрастно проанализировать путь, который мы вместе прошли после окончания холодной войны.

Истоки нынешнего кризиса проекта Большой Европы, как мне представляется, нужно искать в принципиальных расхождениях представлений о том, как должна строиться эта Большая Европа. Эти расхождения возникли не в 2014 г., и даже не в 2000 г., когда в Кремль пришел В. Путин. Они существовали и раньше. Но на протяжении долгого времени все мы – на Западе и на Востоке – эти расхождения пытались как-то смягчить, преуменьшить, закамуфлировать или вообще игнорировать. Вероятно, наше общее нежелание трезво взглянуть на вещи в итоге и привело к нынешнему состоянию дел.

Для Запада строительство Большой Европы всегда предполагало главным образом линейное расширение существующих западных институтов на Восток. Поэтому переговоры о сотрудничестве между Россией и Евросоюзом сводились не столько к стремлению найти разумный компромисс интересов, сколько к попыткам убедить российских партнеров принять европейские «правила игры». При этом кажущаяся легкость, с которой Европейский союз смог поглотить ряд стран Центральной и Юго-Восточной Европы, породила иллюзии о высочайшей эффективности и даже непогрешимости брюссельских институтов, механизмов и процедур. Россию призывали играть по европейским правилам, исходя из того, что эти правила заведомо лучше любой другой альтернативы, что для Москвы это единственно правильный и единственно возможный вариант модернизации.

С точки зрения российского руководства, Большая Европа должна была возникнуть в процессе равноправных переговоров между Востоком и Западом, как продукт взаимных уступок и как результат поиска баланса интересов обеих сторон. Предполагалось, что не только Россия должна «притираться» к Европе – идя на трудные и часто непопулярные реформы, меняя устоявшиеся стандарты и привычный уклад жизни. Но и Европа должна точно так же «притираться» к России, делая для этого все необходимое, пусть и не всегда легкие встречные шаги. В этом встречном движении и взаимном обогащении и виделся главный смысл проекта Большой Европы.

Разумеется, два столь различных подхода неизбежно порождали сложности, вели к взаимным разочарованиям и нередко блокировали даже самые перспективные направления российско-европейского сотрудничества. Пожалуй, самый яркий пример – многолетние и, к сожалению, по большей части бесплодные попытки России и Европейского союза договориться по энергетическим вопросам.

Можно ли на основании всего вышесказанного делать вывод о том, что кризис в отношениях между Европой и Россией продемонстрировал наличие «разрыва в ценностях» между ними, как это утверждают некоторые аналитики? Я бы воздержался от такого заключения. Уже по той причине, что в Европе и в России как в очень сложных социальных организмах соседствуют самые разные ценности, и вопрос о том, что же все-таки представляют собой европейские или российские ценности продолжает активно дискутироваться.

Наверное, все-таки правильнее было бы говорить о разрыве в ожиданиях со стороны политических, экономических и даже интеллектуальных элит на Западе и на Востоке Европы. Эти элиты оказались не готовы к совместному строительству общего будущего, не продемонстрировали ни стратегического видения, ни политической энергии, необходимых для реализации столь масштабного проекта. Если бы Европа и Россия действительно дорожили этим проектами, разве они допустили бы этого безумного состязания в санкциях и контрсанкциях? Разве они допустили бы украинский кризис? А сегодня история предъявляет всем нам свой счет за политическую близорукость и самонадеянность. Счет, который придется оплачивать еще долгие и долгие годы.

Теперь обратимся ко второму вопросу: «Что делать?». Нужно ли списать в архив идеи «единого европейского пространства», «общеевропейского дома» и Большой Европы? В политике любые категоричные суждения рискованны, и окончательный приговор надеждам на грядущее европейское единство выносить еще рано. Но если согласиться с логикой вызревания нынешнего кризиса, обозначенной выше, то нельзя не заключить, что строительство Большой Европы в обозримом будущем представляется практически безнадежным делом. Ни Россия, ни Европа в силу различных причин к этому попросту не готовы.

Значительно более вероятным выглядит сценарий ускоренной консолидации двух геополитических блоков – Евроатлантики и Евразии. Собственно говоря, этот процесс уже идет и на Западе, и на Востоке. С одной стороны, активно укрепляются механизмы и институты трансатлантического партнерства, причем не только политические и стратегические, но и экономические, финансовые и пр. С другой стороны, набирает темп строительство новых многосторонних институтов в евразийском пространстве, на новый уровень выходит двустороннее российско-китайское взаимодействие.

Можно спорить о том, хорошо это или плохо, можно указывать на многочисленные потенциальные издержки нового континентального раскола. Но есть все основания считать наметившиеся в последние годы тенденции устойчивыми и долгосрочными, независимо от возможного исхода украинского кризиса. И если это так, то задача политиков и дипломатов состоит в том, чтобы не допустить жесткого противостояния Евроатлантики и Евразии, обеспечить их конструктивное взаимодействие, а в идеале – создать предпосылки для их воссоединения в какой-то отдаленной перспективе.

Да, украинский кризис обозначил определенный рубеж в отношениях между Россией и Европой. Они уже не смогут быть и не будут такими, какими были до этого кризиса. Мы вступаем в новый – вероятно, достаточно продолжительный – этап российско-европейских отношений, когда обе стороны должны будут освободиться от груза иллюзий и фантазий недавнего прошлого, отбросить эмоции и взаимные обиды, и начать трезво реалистически оценивать возможности сотрудничества в будущем. А такие возможности, разумеется, имеются.

На данном этапе, как представляется, нужно сосредоточиться не на строительстве какой-то новой грандиозной конструкции Большой Европы – на это у нас пока нет ни политических ресурсов, ни взаимного понимания и доверия. Да и других срочных проблем на Востоке и Западе нашего континента накопилось слишком много.

Более продуктивным было бы выстраивание сотрудничества вокруг конкретных проблем, где наши интересы объективно совпадают. Причем такое сотрудничество могло бы быть ориентировано не на создание новых громоздких структур, которых мы и так насоздавали немало, но на продвижение гибких и демократичных общеевропейских режимов в отдельных сферах.

Перечислю лишь некоторые, крайне актуальные, на мой взгляд, направления такого сотрудничества. Борьба с международным терроризмом и профилактика политического экстремизма. Управление миграционными потоками и решение проблем беженцев. Сохранение и расширение общеевропейского пространства в сфере образования, науки и инноваций. Решение экологических проблем и согласования позиций по изменениям климата. Стандартизация и объединение транспортно-логистической инфраструктуры на Западе и Востоке Европы. Содействие снятию барьеров и бюрократических препятствий экономическому сотрудничеству.

Кому-то эти задачи могут показаться слишком приземленными. Но их решение – единственная возможность заложить новые основы для общеевропейского дома в будущем. Слишком долго мы пытались строить этот дом с крыши, а не с фундамента, с общих политических деклараций, а не с конкретных дел. Это не привело к успеху даже в период относительной стабильности в Европе, это тем более не приведет к успеху в период наступившей турбулентности. Наша общая задача – пройти этот опасный период с наименьшими потерями.

И здесь, на мой взгляд, Россия и Франция могли бы сыграть очень важную роль. Отношения между Москвой и Парижем всегда были своего рода осью европейской политики, а сегодня их функция могла бы состоять еще и в том, чтобы предотвратить новый раскол нашего континента.

На протяжении уходящего года отношения между Россией и ее западными соседями постоянно лихорадило. С одной стороны, наблюдалась беспрецедентная активность, особенно в последние месяцы, вокруг перспектив сирийского урегулирования, резко повысилась интенсивность контактов по линии Восток – Запад в вопросах преодоления сирийского кризиса. С другой стороны, Европейский союз так и не решился на изменение своих позиций в отношении нашей страны, а антироссийская риторика по-прежнему не сходила со страниц европейских газет и журналов, ею заполнены Интернет и передачи европейских телевизионных каналов. Неоднозначна и европейская реакция на недавнюю драму в небе Сирии – многочисленные проявления симпатии и понимания российской позиции соседствуют с явно предвзятыми и тенденциозными оценками стратегии России в отношении Сирии и на Ближнем Востоке в целом.

При всей неоднозначности и противоречивости событий последнего времени ясно одно: уходящий год подвел черту под длительным периодом в развитии отношений между Россией и ее западными соседями. Если в начале года кто-то на Востоке и Западе еще мог надеяться, что украинский кризис будет скоро разрешен, экономические санкции и антисанкции окажутся недолговечными, а диалог между Москвой и Брюсселем удастся восстановить в прежнем формате, то к концу года такие надежды окончательно растаяли. Сегодня можно уверенно констатировать, что историческая эпоха, начавшаяся во времена советской перестройки и продолжавшаяся без малого три десятилетия, завершилась.

Какая же новая модель российско-европейских отношений приходит на смену старой? Какие принципы и какие особенности станут определяющими для нового исторического периода? Какие уроки стороны могут извлечь из нынешнего кризиса? Ответы на все эти вопросы пока остаются открытыми, но о некоторых параметрах новой реальности можно говорить уже сегодня.

Прежде всего следует признать, что отношения между Россией и Европой придется строить на фоне устойчивого и глубокого взаимного недоверия – недоверия государственных лидеров, политических элит и обществ в целом. Строго говоря, этого доверия не было и раньше: при его наличии разве стороны допустили бы возникновение и эскалацию украинского кризиса? Но если раньше недоверие между Россией и Европой обычно считалось досадным, но уходящим в прошлое рудиментом эпохи холодной войны, то теперь недоверие становится долгосрочным параметром новой реальности. В том числе и для молодых поколений европейцев и россиян, воспринимающих времена холодной войны как далекое прошлое.

Нередко сторонники российско-европейского сотрудничества пытаются искать причины недоверия во взаимном недопонимании, в упрощенных или ложных представлениях и стереотипах, существующих на Востоке и на Западе. К сожалению, эти причины намного глубже. На мой взгляд, они связаны с принципиальными расхождениями во взглядах на современный мир, на доминирующие тенденции в мировой политике, на желательные и необходимые параметры будущего мирового порядка.

А если это так, то в обозримой перспективе вряд ли окажутся продуктивными масштабные и комплексные планы создания «Большой Европы», проекты каких-то всеобъемлющих систем общеевропейской безопасности и сотрудничества, новых структур и институтов на нашем континенте. Эти попытки не были успешными и в гораздо более благоприятных условиях начала века, тем более трудно предположить, что они могут быть реализованы сегодня или завтра. Надо честно признать, что ни на Западе, ни на Востоке сейчас нет заинтересованности в такого рода проектах, и нет влиятельных сил, готовых такие проекты поддержать. И острые разочарования друг в друге, связанные с недавним неудачным опытом строительства Большой Европы, еще долго будут влиять и на взгляды политических лидеров, и на широкие общественные настроения.

Представляется столь же очевидным и то, что в новых условиях строить отношения между Россией и Европой на базе общих ценностей было бы малопродуктивным. Но не потому что Россия перестает быть европейской страной и общих ценностей для нее и для ее западных соседей не существует – это не так. А потому что (как показывает в том числе и нынешний кризис) ценности – слишком общее и слишком противоречивое понятие, чтобы использовать его в качестве фундамента внешнеполитической стратегии. Дискуссии о том, в чем заключаются истинно российские или истинно европейские ценности, никогда не прекращались и вряд ли прекратятся когда-либо в будущем. Сегодня, когда и Россия, и Европа оказались перед лицом новых вызовов исторического масштаба, эти дискуссии становятся еще более острыми и эмоциональными, чем они были раньше.

Уязвимость «ценностного подхода» к международным отношениям была продемонстрирована много раз – и те только в Европе. Разве вся ближневосточная стратегия США с начала нынешнего столетия не строилась на убеждении, что страны региона должны принять и разделить базовые ценности западной демократии? И каковы итоги этой стратегии? Уж во всяком случае, сегодня Ближний Восток никак не ближе к западным ценностям, чем он был пятнадцать – двадцать лет назад.

Фундаментальные ценности народов и обществ отличаются значительной устойчивостью, их изменения и сближение – дело целых поколений, а не нескольких лет. Между тем ни мы в России, ни наши партнеры в Европе не можем позволить себе роскоши отложить российско-европейское взаимодействие на поколения вперед. Поэтому наиболее практичным и продуктивным в данный момент представляется выстраивание сотрудничества вокруг конкретных проблем, где наши интересы объективно совпадают. Причем такое сотрудничество могло бы быть ориентировано не на создание новых громоздких структур, но на продвижение гибких и демократичных общеевропейских режимов в отдельных сферах.

Я бы выделил три области совпадающих интересов России и Европы, в которых продвижение общих режимов могло бы быть особенно продуктивным. Прежде всего это многочисленные проблемы, связанные с безопасностью. Сегодня Россия и Запад фактически вступили в новую гонку вооружений, причем главным плацдармом этой гонки становится именно Европа. Не трудно, например, предположить, что вслед за размещением элементов американской ПРО в Польше в Калининградской области появятся ракетные комплексы «Искандер». События развиваются в логике ракетного кризиса в Европе в середине 80-х годов прошлого века. Но тогда, по крайней мере, были налаженные каналы коммуникации, адекватные механизмы диалога. Сегодня ничего этого нет, и поэтому многие полагают, что нынешняя ситуация более опасна, чем кризис тридцатилетней давности.

Поэтому первоочередной задачей является предотвращение эскалации военной напряженности, восстановление диалога по вопросам безопасности, расширение контактов между военными, обмен информацией о планах в сфере обороны, сравнение военных доктрин и так далее. Однако мы не должны забывать и о новых вызовах безопасности, одинаково серьезных для России и для Европы – о международном терроризме и политическом экстремизме, о киберпреступности и об угрозе техногенных катастроф. Коллективным ответом на каждый из этих вызовов мог бы стать соответствующий международный режим с участием России и ее западных партнеров.

Вторая широкая область совпадающих интересов России и Европы – вопросы развития. Причем не только экономического развития, но и социального, культурного и гуманитарного. Современный быстро меняющийся мир предъявляет новые требования всем странам и регионам мира, и угроза оказаться оттесненным на обочину глобального развития объективно сближает Восток и Запад нашего общего континента.

Конечно, приоритеты социально-экономического развития у России и Европы совпадают далеко не во всем. Странам Европейского союза угрожает продолжение уже хронической стагнации, новые валютно-финансовые потрясения, неспособность реформировать социальную сферу, технологическое отставание от Северной Америки и Восточной Азии. Для России наиболее явными угрозами являются сохранение сырьевого характера экономики, слабость малого и среднего бизнеса, сохраняющаяся коррупция и общая низкая эффективность государственного управления. Но в рамках этих не во всем совпадающих приоритетов вполне уместно обсуждать общие режимы в конкретных сферах. Например, в содействии снятию барьеров и бюрократических препятствий экономическому сотрудничеству. В стандартизации и объединении транспортно-логистической инфраструктуры на Западе и Востоке Европы. В сохранении и расширении общеевропейского пространства в сфере образования, науки и инноваций. Разумеется, этот список может включать в себя и прекращение «войны санкций» между Европейским союзом и Россией.

Наконец, третья область общих интересов России и Европы относится к ложным проблемам глобального управления. При всех наших разногласиях, взаимных претензиях и глубоком недоверии друг другу нас объединяет стремление не допустить дальнейшей дестабилизации мировой политики, усиления тенденций к хаосу и анархии в международной системе. Не стоит забывать, что на европейском континенте находятся три из пяти стран – постоянных членов Совета Безопасности ООН, а общеевропейские институты безопасности и сотрудничества на протяжении многих десятилетий воспринимались как модель для других регионов и континентов.

Здесь тоже можно было бы начать с создания международных режимов, охватывающих сначала общее европейское и евразийское пространство, а затем распространяющихся и на другие регионы мира. Управление миграционными потоками и решение проблемы беженцев – пожалуй, наиболее очевидная сфера приложения совместных усилий. Но не менее важным представляется и решение экологических проблем нашего региона, а также согласование позиций по вопросам изменения климата. Назрел и серьезный российско-европейский диалог по целому ряду принципиальных вопросов современного международного права – тем более, что исторически именно наш континент заложил основы той международно-правовой системы, которой сегодня пользуется весь мир.

Кому-то эти задачи могут показаться слишком приземленными. Но их решение – единственная возможность заложить новые основы для общеевропейского дома в будущем. Слишком долго мы пытались строить этот дом с крыши, а не с фундамента, с общих политических деклараций, а не с конкретных дел. Это не привело к успеху даже в период относительной стабильности в Европе, это тем более не приведет к успеху в период наступившей турбулентности. Наша общая задача – пройти этот опасный период с наименьшими потерями как для России, так и для Европы.