Текст книги "Авторология русской литературы. И. А. Бунин, Л. Н. Андреев, А. М. Ремизов"

Повествование как объективация чувственно-страстного восприятия мира и человека в их внешней природно-предметной выраженности само по себе является сильнейшим изобразительным преломлением, поэтической трансформацией, находящейся на грани реализма и модернизма.

Эта специфически бунинская черта повествования определяет и другие формы преломления:

– тематические: “Казимир Станиславович” – повествование о трех днях из жизни одинокого, обнищавшего, спившегося человека. Что привело К. С. к такому положению – это остается за гранью рассказа, на это только указывается немногочисленными деталями;

– хронотопические: “Грамматика любви” – некто Ивлев едет в свой уезд, разговаривает с кучером, встречается с людьми. В глубине этого настоящего – любовь помещика Хвощинского к Лушке.

“Легкое дыхание” – в настоящем времени повествования изображаются кладбище, портрет Оли Мещерской, классная дама, посещающая могилу умершей девушки. Все остальное: взросление Оли Мещерской, встреча с соблазнителем, убийство – внутри этого настоящего, как прошлое.

“Сны Чанга” – в настоящем времени повествования: опустившийся, спившийся капитан и его собака. Все самое трагическое в их жизни представлено ретроспективно;

– субъектные: “Легкое дыхание” – судьба Оли Мещерской в определенной степени изображается через восприятие гимназии, классной дамы.

“Аглая” – в первой части рассказа постоянно отмечается восприятие Аглаи деревней, деревенскими людьми, вторая часть – уход Аглаи в монастырь, ее смерть – даны в речи странника. (Вариативный образ Аглаи – героиня “Чистого понедельника” – изображена как странная, непонятная женщина – в восприятии и размышлении о ней персонажа-рассказчика).

“Сны Чанга” – судьба капитана – через судьбу собаки, как бы глазами собаки.

Бунин из всего многообразия повествовательных форм, изображающих человека – действующего, чувствующего, говорящего, существующего в чьем-либо восприятии, выбирает повествовательную форму, наиболее близкую своему чувственно-страстному восприятию мира в его внешней природно-предметной выраженности.

Бунинское повествование – при всей кажущейся установке на объективный мир, вещественность, предметную данность – своим центром имеет не персонаж, но авторское миропереживание, реализующееся в воссоздании культурно-словесного бытия персонажа.

Ориентация на собственное видение мира и культурно-словесное бытие персонажа – эти рефлективные моменты автора-личности и автора-носителя культуры определили место Бунина в русской литературе как последнего представителя ее классического периода.

Культурный цикл, в пределах которого носителями культуры достигается уровень рефлексии, завершается. Культура вступает в новую стадию развития.

5. Структура повествования. Знаки авторства (“Тень Птицы” – “Деревня” – “Суходол”)

Я рассматриваю путевые очерки “Тень Птицы”, повести “Деревня” и “Суходол” как нечто единое, как своеобразную трилогию, учитывая, конечно, жанрово-стилистические особенности каждого произведения.

Основанием такого критического подхода могут быть следующие соображения. Во-первых, все эти произведения написаны одним человеком. Во-вторых, – в небольшой период времени, в 1907–1911 годы. В-третьих, в самом повествовании отражено единое чувственно-страстное восприятие мира и человека, которым или наделяются персонажи, или которое “окружает” персонажей, создавая вокруг них авторскую повествовательную атмосферу. В-четвертых, бунинское повествование – от первых произведений до последних – слагается из однотипных формально-смысловых структур.

Эти повторяющиеся формально-смысловые структуры я называю знаками авторства (ЗА) – ситуативными и нарративными (собственно повествовательными).

Для определенного свойства бунинского текста я выбираю понятие, позволяющее наглядно, хотя и схематично, выразить основные свойства авторской повествовательной игры.

Таким образом, я продолжаю исследование бунинского повествования, но уже на новом – не парадигматическом, – а структурно-смысловом уровне.

Основным структурно-образующим принципом повествования в произведениях Бунина является хронотопическое движение персонажа, перемещение персонажа из одного пространства в другое, т. е. ситуация перемещения.

Данная ситуация естественна для жанра путевых очерков. Все одиннадцать произведений цикла “Тень Птицы” – описание пребывания субъекта речи в разных странах Востока.

Так как все очерки структурно-стилистически однотипны, достаточно подвергнуть аналитическому рассмотрению любой из них.

Первый очерк – “Тень Птицы” – это описание поездки рассказчика из одесского порта по Черному морю, по Босфору, его прогулки по Галате и Стамбулу, посещение Софийского собора, башни Христа.

В повести “Деревня”, несмотря на то, что жизнь одного из главных персонажей, Тихона Ильича, неподвижна, однообразна и сам он думает: “В березовый лесишко, что за шоссе, и то десять лет напрасно прособирался”, он постоянно изображается в ситуации перемещения с места на место. Первые главы повести – описание отдельных периодов жизни персонажа, далее – его поездка на ярмарку и один день жизни, причем как день постоянного перемещения: дом – двор – варок – вокзал – шоссе.

Так же изображается и другой главный персонаж – Кузьма.

Вторая часть повести – описание поездки Кузьмы в село Казаково, третья – прогулки по Дурновке и ее окрестностям.

В повести “Суходол” в ситуации перемещения, во-первых, находится сам субъект речи – автобиографический рассказчик: родовое имение (Суходол) только вспоминается и посещается; во-вторых, в “путешествие”, в “ссылку”, отправлена и главная героиня – Наталья.

Хронотоп дороги – организующий центр повествования многих рассказов Бунина, примыкающих к повестям, написанных в 1907–1914 годах.

В рассказе “Крик” – поездка автобиографического персонажа из Батуми в Порт-Саид.

В рассказе “Веселый двор” – путь старой крестьянки Анисьи к сыну, караульщику помещичьего леса.

В “Захаре Воробьеве” – путь персонажа:

“Он только что отмахал порядочный крюк. Из Осиновых Дворов прошел в Красную Пальну, на суд с соседом. Из Пальны сделал верст пятнадцать до города: нужно было побывать у барыни, у которой снимал он землю. Из города приехал по железной дороге в село Шипово и пошел в Осиновые Дворы через Жилое: это еще верст десять” (3: 298).

Персонаж раннего рассказа “Маленький роман” получает письмо от женщины и рассуждает:

“Но что написать в ответ, что сделать? Я долго думал над этим и придумал только одно, прости меня, Боже:

“Поеду-ка и я через горы на лошадях” (2: 297).

Путешествие, поездка становятся как бы лекарством, спасением ото всех бед.

В “Деревне”: “Проводив ее (Настасью Петровну, жену. – И. К.), Тихон Ильич бесцельно побрел в поле” (3: 33).

Персонаж, может быть, и “бесцельно” побрел, но автор, как организатор повествования, явно имел определенную цель, посылая персонаж “бесцельно” в поле: там Тихон Ильич встречается с начальником почтового отделения, т. е. происходит нужный автору эпизодический диалог.

В романе “Жизнь Арсеньева. Юность” персонаж-рассказчик называет себя “бродником”, он одержим страстью ко все новым и новым впечатлениям, к тому, что можно назвать рецепторной “ненасытностью” – ненасытностью своим обонянием, осязанием, зрением.

Вспомним:

“Люди постоянно ждут чего-нибудь счастливого, интересного, мечтают о какой-нибудь радости, о каком-нибудь событии. Этим влечет и дорога” (5: 223); “Как хорошо всегда это смешение – сердечная боль и быстрота!” (5: 201).

Именно это качество автора объективируется в повествовательной структуре произведений Бунина.

Автор Бунина – это всегда “существо” (властелин, господин, диктатор), заставляющее и персонажей “метаться как угорелых” (3: 44).

Ситуации перемещения (“бродничества”) соответствует ситуация дорожных встреч.

В “Тени Птицы” повествуется не столько о встречах с людьми, сколько о впечатлениях от разнообразия и красоты природно-предметного мира.

В повести “Деревня”, какой бы сегмент повествования мы ни вычленили, персонаж всегда перемещается с места на место и сопоставляется автором с другими персонажами.

Например, в эпизоде возвращения с ярмарки Тихон Ильич разговаривает со старухой у ворот кладбища, наблюдает городского охотника, богомолок, мужиков, беседует с мужиком в селе Ровное.

Далее – описываются его встречи с братом (не совместная жизнь, не постоянное общение, не жизнь под одной крышей, а именно эпизодические встречи), с начальником почты, Жмыхом, мужиком в лавке, Макаркой и слепым, Дениской…

Поездки Кузьмы в село Казаково – это тоже череда встреч, как и его жизнь в Дурновке: Балашкин, хохлы… Яков, солдат-учитель, Сенька, Однодворка, Серый, вдова Бутылочка, Иванушка… Перечислить можно почти все сегменты повествования, каждый – встреча, сопровождаемая диалогом, рассказом персонажа.

В “Суходоле” отдельные ситуации дорожных встреч организованы единым событием встречи-воспоминания рассказчика, памятью о жизни рода.

Описания поездок Тихона Ильича, Кузьмы, Натальи, персонажей огромного числа рассказов, созданных в разные периоды творчества, как и бесконечные путешествия Арсеньева, структурно однотипны: всегда это – мимолетные встречи, короткие диалоги, повторяющиеся описания деталей внешнего вида персонажей; это одно – единое, цельное, специфическое – восприятие природно-предметного мира, приписываемое автором и своим персонажам, какими бы разными они ни были – по возрасту, социальному положению, характерам.

Персонажи “помнят” только то, что “помнит” автор.

Тихон Ильич: “Сперва вели дружественные разговоры, курили, рассказывали друг другу страшные старинные истории о купцах, убитых в дороге и на ночевках; потом Тихон Ильич укладывался спать – и так приятно было слышать сквозь сон голоса встоечных. чувствовать, как зыбко покачивается и как будто все под гору едет телега, ерзает щека по подушке, сваливается картуз и холодит голову ночная свежесть; хорошо было и проснуться до солнца, розовым росистым утром, среди матово-зеленых хлебов, увидать вдали, в голубой низменности, весело белеющий город, блеск его церквей, крепко зевнуть, перекреститься на отдаленный звон и взять вожжи из рук полусонного старика, по-детски ослабевшего на утреннем холодке, бледного как мел при свете зари…” (3: 12).

Поездка как хронотопическое движение персонажа, “бытовые” подробности, передаваемые через ощущения персонажа (голоса встречных, ход телеги, “ерзает щека”, “сваливается картуз”), рецепторное восприятие (“ночная свежесть”, “розовое росистое утро”, “матово-зеленые хлеба”), звук колокола – все это абсолютно авторский набор природно-предметных и рецепторных деталей, выраженный абсолютно авторским набором слов.

Наталья: “А потом она заснула – и очнулась уже в городе. И город поразил ее только скукой, сушью, духотой да еще чем-то смутно-страшным, тоскливым, что похоже было на сон, который не расскажешь. Запомнилось за этот день только то, что очень жарко летом в степи, что бесконечнее летнего дня и длиннее больших дорог нет ничего на свете. Запомнилось, что есть места на городских улицах, выложенные камнями, по которым престранно гремит телега, что издалека пахнет город железными крышами, а среди площади, где отдыхали и кормили лошадь, возле пустых под вечер “обжорных” навесов, – пылью, дегтем, гниющим сеном, клоки которого, перебитые с конским навозом, остаются на стоянках мужиков” (3: 133–134).

Содержание этих описаний – в объективации авторского рецепторного восприятия мира, в объективации осязания, обоняния, зрения. Персонаж выступает только условным носителей процесса объективации, формой авторского “остранения”. Это как раз то, что Бунин очень хорошо понимал в себе – “на мир смотрю только своими глазами”.

В произведениях Бунина повторяются не только изображения персонажей в движении и в ситуациях дорожных встреч, но и сами места встречи, т. е. авторская ситуативность характеризуется определенностью топоса.

Очерк “Тень Птицы” начинается с описания пребывания рассказчика в море, на пароходе, в каюте, далее – в гостинице, во время прогулок по городу. Все это значимые в бунинском повествовании топосы, многократно повторяющиеся.

Пребывание автобиографического персонажа или рассказчика в море, на пароходе, на реке (сюда необходимо добавить пребывание в поезде и поездку на извозчике) – в качестве примеров этих видов топоса можно перечислить почти все произведения писателя, имея в виду несколько, строго ограниченных, топосов дворянской усадьбы (“Суходол”) и города.

В “Деревне” и “крестьянских” рассказах часто повторяются топосы шалаша, гумна, сада, “караулки”. Мещане устраивают “вечерок” в саду, в шалаше, где и насилуют Молодую. В селе Казаково Кузьма разговаривает с мужиками в саду, в шалаше, ночует в бане.

В рассказе “Ночной разговор” гимназист слушает рассказы крестьян на гумне.

В рассказе “Веселый двор” Анисья идет к сыну в “караулку”.

Наиболее часто встречающаяся структура ситуации такова: вхождение персонажа в ситуацию, описание пребывания персонажа в ситуации и пропуск описания выхода персонажа из ситуации. Первые два элемента ситуации, как видим, описательно-изобразительные, третий оформляется как “нулевая флексия” повествования, т. е. как хронотопический и семантический пропуск.

В “Тени Птицы” отмечается момент посадки персонажа на пароход, события пребывания персонажа на пароходе, в море – и почти не описывается момент причаливания и схождения персонажа на пристань.

В “Деревне” многие эпизоды построены именно таким образом. Тихон Ильич, возвращаясь с ярмарки, посещает кладбище. Вхождение в ситуацию: персонаж подъезжает к кладбищу, разговаривает со старухой. Пребывание в ситуации: Тихон Ильич ходит по кладбищу, читает надписи на памятниках. Прочитав надпись на могиле, которая напомнила ему собственного умершего ребенка, он “заморгал от навернувшихся слез”.

На этом последовательность описания прерывается, следует просто указание на дальнейшее движение персонажа:

“По шоссе, идущему мимо кладбища и пропадающему среди волнистых полей, никто никогда не ездит” (3: 16).

Так же – типично для структуры бунинского повествования – построен эпизод посещения Тихоном Ильичом села Ровное: общий вид села, пруд, мужик в пруду, эпизодический диалог между Тихоном Ильичом и мужиком, пропуск выхода персонажа из ситуации (выезда из села), описание последующего отрезка пути персонажа:

“За Ровным дорога пошла среди сплошных ржей, – опять тощих, слабых, переполненных васильками…” (3: 18).

На окончание повествовательного сегмента (сюжетного эпизода) может указывать не только хронотопическая “нулевая флексия”, но и повторяющаяся реалия – предметная и/или словесная.

В “Деревне” окончание сегмента часто маркируется сниженным, неправильным словоупотреблением в речи персонажа.

Эпизод пребывания Тихона Ильича на кладбище заканчивается тем, что Тихон Ильич читает надпись на памятнике:

“А там, в дальнем углу ограды, в кустах бузины, дремлющих на припеке, увидал Тихон Ильич свежую детскую могилку, крест, а на кресте – двустишие:

 
тише, листья, не шумите,
мово Костю не будите! —
 

и, вспомнив своего ребенка, задавленного во сне немой кухаркой, заморгал от навернувшихся слез.

По шоссе, идущему мимо кладбища…” (3: 16).

Сравним окончание эпизода встречи Тихона Ильича с мужиком в селе Ровное:

“ – Ну, и водица у вас! Ужли пьете?

– А у вас-то ай сахарная? – ласково и весело возразил мужик. – Тыщу лет пьем! Да вода что – вот хлебушка нетути…” (3: 18).

Переносится действие во времени и пространстве после заключительной фразы мужика Якова (в беседе с Тихоном Ильичом).

“ – Да что ж, я не таюсь… Болтали, к примеру, что вышла, мол, распоряжение… вышла будто распоряжение – никак не работать у господ по прежней цене…” (3: 21).

Бунинское повествование в целом (в одних произведениях в большей степени, в других в меньшей) развертывается как ряд эпизодов, как последовательность определенным образом связанных между собой сегментов.

“Тень Птицы” распадается на мозаические картины-описания окружающего рассказчика природно-предметного мира. Эпизоды объединяются, во-первых, хронотопическим движением субъекта описаний, во-вторых, пронизывающей все повествование авторской установкой на то, чтобы “обозреть Красоту Мира”(3: 516); описание “шумного и тревожного” утра в одесском порту сменяется описанием моря, палубы парохода, ландшафта Босфора и т. д.

“При заходящем солнце, в тесноте судов, бригантин, барок и лодок, при стоголосых криках фесок, тюрбанов и шляп, качающихся на зеленой сорной воде вокруг наших высоких бортов, снова кидаем якорь. Ревут вокруг трубы отходящих пароходов, в терцию кричат колесные пакеботы, гудит от топота копыт деревянный мост Султан-Валидэ на Золотом Роге, хлопают бичи, раздаются крики водоносов в толпе, кипящей на набережной Галаты…” (3: 503).

Сегментность, “картинность” бунинского повествования особенно наглядна в “Деревне”.

Бунин: “…По лени хотел написать сначала ряд портретов: его (лавочника. – И. К.), разных мужиков, баб. А потом как-то само собой вышло, что сел и написал первую часть в четыре дня” (Бунин 1973. 2: 274).

Дело, конечно, не в “лени”, а в том, что монологическое сознание писателя видит жизнь в ее картинности, природно-предметной вещественности, а значит, фрагментарно.

Изобразить человека для Бунина – это означает прежде всего описать его внешность, поставить персонаж в ситуацию перемещения, т. е. заставить персонаж наблюдать природно-предметный мир.

Таким образом, повесть хотя и была ориентирована на романное повествование, все-таки осталась своеобразной последовательностью дорожных встреч персонажей, “сборником” сцен, описаний внешнего мира.

Вспомним, как изображается редакция газеты, в которой работал Арсеньев, – типично по-бунински: в центре внимания рассказчика – не взаимоотношения членов редакции, а их внешняя “фактура” (портреты). Причем в романе такой принцип изображения полемически направлен против сюжетного, диалогического – традиционного для предыдущей литературы – повествования. Бунин доказывал, что его виртуозные портретные описания не менее значимы, не менее изобразительны, чем любые другие (см.: 5: 195–197).

В “Суходоле” все фрагменты повествования в единый словесно-смысловой поток (континуум) объединяет сам предмет изображения – личность автобиографического рассказчика, последовательность его эмоций и рассуждений о жизни семьи, рода, “иллюстрация” своей концепции судьбой Натальи.

“В Наталье всегда поражала нас ее привязанность к Суходолу” (3: 115), – так начинается повесть.

Внутри первой части повествования сегменты связываются следующим образом:

“Подрастая, все внимательнее прислушивались мы к тому, что говорилось в нашем доме о Суходоле…” (3: 116), “А потом узнали мы о Суходоле…” (3: 116), “В тяготенье к Суходолу, в обольщении его стариною долго жили и мы с сестрой” (3: 118).

Вынесение только что произошедшего события в ретроспекцию – следующая характернейшая черта бунинского повествования.

Очерк “Тень Птицы” начинается с описания второго дня пути, за которым следует описание того, что было накануне:

“Второй день в пустынном Черном море” (3: 499), “Шумно и тревожно было вчера утром” (3: 499).

Также начинается рассказ “Туман” (1901):

“Вторые сутки мы были в море” (2: 204),

после чего вновь следует описание того, что было накануне.

В “Деревне” наиболее яркие, волнующие персонаж события, также часто даны ретроспективно. Узнав о бунте в Дурновке, Тихон Ильич “через десять минут уже гнал его (жеребца. – И. К.) вдоль шоссе к Дурновке” (3: 22).

“А потом творилось что-то несуразное: в сумерках, замирая от злобы, обиды и страха, Тихон Ильич сидел в поле на бегунках” (3: 22),

сидел, вспоминая о своем пребывании в деревне, т. е. только что совершившееся событие дается ретроспективно – в воспоминании персонажа.

Эта черта повествования в “Суходоле” присутствует более скрыто, чем в “Тени Птицы” и “Деревне”, потому что ретроспективно всё изображение, оформленное автором как воспоминание персонажа о своем постижении Суходола и его обитателей, как постоянное перемещение действия из настоящего в прошлое: неоднократно рассказчик возвращается и к эпизоду “ссылки” Натальи в Сошки.