Текст книги "Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов)"

После смерти Манни мы переформатировали свой проект из научного в литературно-художественный. Явные следы этого замысла видны в тексте книги. Мы решили отказаться от птичьего языка «посвященных» профессионалов и прибегнуть к прямому обращению к читателю, минуя экспертное сообщество. Мы не постеснялись опереться на собственные память и опыт, а текст сконструировать экспериментально – нелинейным способом. Мы намеренно записывали прямую речь в виде реплик диалога даже в тех случаях, когда в тексте фигурирует реплика лишь одного персонажа, – такая запись даже визуально приближает наше повествование к беллетристическому.

И тем не менее произведение, которое держит в руках читатель – соединение литературы и науки. Оно является научным, но принадлежит науке особого рода: ее один из нас назвал «лирической историографией»[33]33
  Подробно о лирической историографии см.: Нарский И. В. Антропологизация авторства: приглашение к лирической историографии // Новое литературное обозрение. 2012. № 115 (3). С. 56–70.


[Закрыть]. В начале XXI века историк и социолог Дина Хапаева сформулировала предположение о возможности «возникновения новой тенденции, свидетельствующей о переходе от социальных наук к постнаучному состоянию, к новой форме интеллектуального творчества». По мнению Хапаевой,

мы присутствуем при возникновении интеллектуального письма, чья правдивость не сводится ни к выяснению того, как «было на самом деле», ни к неукоснительному следованию правилам Вульгаты социальных наук. Одной из его особенностей может стать способность наделить прошлое и настоящее смыслом сквозь призму современного политического и художественного восприятия, другой – возникновение «лирического героя», «я-рассказчика» интеллектуального письма, а способность раскрыть интеллектуальную или событийную интригу вытеснит страсть к отражению «объективной реальности»[34]34
  Хапаева Д. Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий. М., 2005. С. 187.


[Закрыть].

Нашу книгу позволяет отнести к «лирической историографии» прежде всего присутствие авторов – активных рассказчиков[35]35
  В последние годы присутствие автора в качестве активного и неравнодушного героя исторического исследования особенно заметно в англоязычном научном пространстве. См., например: Brown K. Manual for Survival: A Chernobyl Guide to the Future. London, 2019; Fürst J. Flowers through Concrete: Explorations in the Soviet Hippieland and Beyond. Oxford, 2021. Мы признательны Б. Шенку за то, что он обратил наше внимание на стилистику этих трудов.


[Закрыть]. Иначе и быть не могло: мы воспринимаем себя как часть пространства блошиного рынка, мы не желаем дистанцироваться от персонажей, в реальной жизни ставших нашими друзьями и добрыми знакомыми. Подобно литераторам, мы конструируем текст, опираясь на собственный и чужой опыт.

Мы придерживаемся убеждения, что эксплицитная и отрефлексированная включенность опыта ученого в исследовательский процесс не мешает, а помогает исследованию. Или, еще точнее: без осознания своей включенности в историю, которую изучаешь, нет научного исследования.

* * *

В пользу этой позиции имеются и теоретические аргументы, и впечатляющие результаты конкретных исторических исследований. Так, создатель философской герменевтики Ганс-Георг Гадамер систематически обосновал гипотезу о том, что исследователю не дано избрать позицию объективного наблюдателя, поскольку он не в состоянии избавиться от своих донаучных знаний, обозначенных философом как «предрассудки». Но именно они-то и позволяют ученому установить диалог с источником, узнать и объект изучения, и самого себя. Важно ясно видеть собственные «предрассудки как условие понимания» и понимать их происхождение, чтобы не представлять их себе в виде абсолютной истины, в столкновении со следами прошлого высокомерно проходя мимо всего, что этой истине не соответствует:

Подлинно историческое мышление должно осознавать и собственную историчность. Только в этом случае оно не будет гоняться за призраком исторического объекта, который является предметом продвигающегося исследования, а сможет научиться познавать в объекте Иное Своего, а тем самым – и то и другое. Подлинный исторический предмет – не предмет, а единство Своего и Другого, соотношение, в котором заключается и правда истории, и правда исторического сознания[36]36
  Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Grundzuege einer philosophischen Hermeneutik. 6. Aufl. Tuebingen, 1990. S. 305.


[Закрыть].

Таким образом, субъективность исследователя прошлого может превратиться из недостатка, с которым ведется тщетная борьба, в плодотворный инструмент познания.

С работой литератора усилия «историка-лирика» сближает ориентация не на достижение «объективности» как цели исследования, а на создание «эффектов реальности» (Ролан Барт), наглядности, «ощущения подлинности воскрешенного прошлого»[37]37
  Козлова Н. Н. Советские люди… С. 18.


[Закрыть]. Как подчеркивал Йохан Хёйзинга, «исследование истории и создание произведений искусства объединяет определенный способ формирования образов»[38]38
  Цит. по: Burke P. Augenzeugenschaft. Bilder als historische Quellen. Berlin, 2003. S. 11.


[Закрыть].

Это не означает, конечно, что эффект подлинности научного текста может достигаться за счет замалчивания отдельных фрагментов источника или его искажения – это свойство придворных историографов и героев недобросовестной исторической политики. Вместе с тем мы не считаем, что историку заказана дорога к авторскому воображению, фантазии и вымыслу. Если понимать изложение истории как часть процесса осмысления былого, использование фикции перестает быть операцией, недопустимой для историка. Более того, авторская фантазия может усилить эффект подлинности рассказываемой истории. В этом нетрудно убедиться, почитав, например, как Ален Корбен «дописывает» исторические документы, создавая художественную биографию башмачника[39]39
  См.: Corbin A. Auf den Spuren eines Unbekannten. Ein Historiker rekonstruiert ein ganz gewöhnliches Leben. Frankfurt/M.; N. Y., 1999.


[Закрыть], или как Карло Гинзбург и Натали Земон Дэвис вступают в виртуальные диалоги с героями своих книг[40]40
  Гинзбург К. Сыр и черви: Картина мира одного мельника, жившего в XVI веке. М., 2000; Дэвис Н. З. Дамы на обочине: Три женских портрета XVII века. М., 1999.


[Закрыть].

* * *

Нелишним будет напомнить, что фантазию историка от фантазии литератора отличает известная «дисциплинированность», задающая допустимые пределы ее полета. Ханс Юрген Гетц заметил, что сила воображения исследователя – это

научно-исторически необходимая сила познания. Таковой она является в трех отношениях: во-первых, она заполняет пропуски, которые имеются в источниковом материале, свидетельствующем о прошлом. Во-вторых, она учитывает то обстоятельство, что история доступна нам не как предметная «действительность», а только как отношение между прошлым и настоящим, между чужим и своим, между целостным и лишь частично воспринимаемым. В-третьих, она указывает на то, что в форме рассказа она создает средство адекватного выражения перехода из настоящего времени в прошедшее – перехода, который меняет, так сказать, агрегатное состояние людей и вещей или обусловливает потерю реальности[41]41
  Goertz H.-J. Umgang mit Geschichte. Eine Einführung in die Geschichtstheorie. Hamburg, 1995. S. 103.


[Закрыть].

Такое определение функций воображения историка позволяет ясно разграничить стратегические установки и процедуры «дисциплинированной фантазии» историка и воображения романиста. Несколько упрощая, можно утверждать, что ученый исходит из источников, «отшелушивая» которые, силой собственного воображения создает один из возможных рассказов о прошлом. Литератор же исходит из авторской фантазии, которая прибегает к исторически достоверным для читателя деталям (в том числе почерпнутым из документального материала) для придания убедительности плоду писательского воображения.

Мы разделяем тезис Александра Эткинда, что «миссия интеллектуала состоит в том, чтобы делать идеи интересными»[42]42
  Эткинд А. Два года спустя // Новое литературное обозрение. 2001. № 47. С. 111.


[Закрыть]. Чтобы сделать книгу интересной, мы воспользовались, наряду с литературным языком, рядом стратегий. Среди них комбинирование разнообразных форм изложения и создание на их основе мозаик и коллажей, допускающих нелинейное чтение текста. Другая стратегия – включение в текст автобиографических размышлений и записей из полевых дневников; так мы открываем нашу исследовательскую лабораторию для читателя. С этим же намерением книга начинается с интригующей детективной истории, содержащей событийную, логическую и интеллектуальную загадку:

Отсутствием интриги обычно и скучны «научные тексты». ‹…› Интрига способствует превращению текста в квазилитературный, изменяя его жанр по сравнению с дискурсом социальных наук[43]43
  Хапаева Д. Герцоги республики в эпоху переводов… С. 178–179.


[Закрыть].

Фикциональность и документальность, литературность и научность представляются контрастными программами лишь при поверхностном рассмотрении:

Хотя история аморфна, она содержит кое-что сопротивляющееся тотальному разложению и защищающее ее от превращения в игрушку нашей произвольности. Но это – не поддержание альтернативы «факт или фикция», а осознание взаимосвязи фактов и фикции[44]44
  Goertz H.-J. Umgang mit Geschichte… S. 104.


[Закрыть].

Эффекты реальности в конечном счете рождаются не из представленных документов, а из связывающей их авторской интерпретативной логики, содержащейся не в источниках, а в авторском воображении. По аналогии можно признать некорректность вопроса, которым озаглавлено это эссе: этот текст не научный или художественный, а научный и художественный. В этом одна из особенностей нашей книги.

Кратко обозначив основные повороты в развитии этого исследования, границы предмета и принципы его изучения, пора очертить в самом общем виде состояние исследования интересующей нас тематики, постановку вопросов и структуру книги, ее источники и методологию.

Среди исследований, послуживших отправной точкой для создания этой книги, наиболее значимыми являются некоторые изыскания о блошиных рынках, об истории вещей, о проблемах коллективной памяти и репрезентации прошлого.

Настаивать на отсутствии литературы о блошиных рынках было бы недопустимым преувеличением. Напротив, о них написано довольно много[45]45
  Ниже упомянута ничтожно малая часть этой литературы, посвященная преимущественно немецким и русским блошиным рынкам. Значительная ее часть – справочная и рекламная литература, туристические путеводители по знаменитым барахолкам, периодика и художественная литература – относится к источникам, использованным в этом исследовании.


[Закрыть]. Палитра жанров, в которых писалось и пишется о блошиных и антикварных рынках, толкучках и барахолках, весьма широка. Она простирается от путеводителей по знаменитым блошиным рынкам и рекламных проспектов для туристов[46]46
  См., например: Möser M. Das Trödelbuch: Die schönsten Märkte Europas. Frankfurt/M., 1991; Die schönsten Antik– und Flohmärkte Europas: Termine, Angebot, Anfahrtswege. 2. Aufl. München, 2000; Grigoleit H. Th. Die 100 schönsten Flohmärkte Europas mit Reiseführer. Regenstauf, 2006.


[Закрыть] до ученых социологических, антропологических, экономических и лингвистических трудов[47]47
  См., например: Maisel R. The Flea market as an action scene // Urban Life and Culture. 1974. № 2 (4). P. 488–505; Fischer V. Nostalgie, Geschichte und Kultur als Trödelmarkt. Luzern; Frankfurt/M., 1980; Anderegg U. Flohmarkt. Spaziergängen durch den Alltag. Zürich, 1981; Jüngst P. Zu den Einkaufs-, Freizeit– und Kommunikationsstrukturen…; Hard G. u. a. Ein Flohmarkt im Bonner Hofgarten; Porath Y. u. a. Ein Flohmarkt für Kassel // Ibid. S. 177–208; Porath Y. u. a. Kurzportraits deutscher Großstadtflohmärkte…; Jüngst P., Rabemüller T. Zur Rezeption «öffentlicher» und «privater» Flohmärkte…; Gebhardt P. Der Markt gebrauchter Güter…; Karl W. Flohmarkt…; Winter G. Trödelmärkte…; Damsar. «Fleamarket» in a German town…; Item. Der Flohmarkt als Spiegel sozialer Komplexität…; Bromley R. Street vending and public policy: a global review // The International Journal of Sociology and Social Policy. 2000. № 20 (1/2). P. 1–28; Бредникова О., Кутафьева З. Старая вещь как персонаж блошиного рынка // Неприкосновенный запас. 2004. № 34. С. 91–96; Паченков О. Блошиный рынок в перспективе социальной политики: «бельмо на глазу» города или институт «повседневной экономики»? // Социальная политика: реалии XXI века. Вып. 2. Независимый институт социальной политики. М., 2004. С. 271–314; Паченков О. В., Воронкова Л. В. Блошиный рынок как «городская сцена» // Микроурбанизм. Город в деталях: Сб. ст. М., 2014. С. 132–169; Воронкова Л. В., Сотникова Е. В., Паченков О. В. «Это не рынок»: игра с форматами // Практики и интерпретации: Ж-л филологических, образовательных и культурных исследований. 2016. Т. 1. № 4. С. 142–184; Харитонова Т. В. Блошиный рынок – тоже рынок // Российские регионы: взгляд в будущее. 2016. № 4 (9). С. 38–49.


[Закрыть], от практических пособий и каталогов для начинающего продавца или покупателя на блошином рынке[48]48
  См.: Antiquitäten. Flohmarkt / Hg. von A. Bangert. München, 1976; Oberbeil K. Kaufen und Verkaufen auf dem Flohmarkt. Düsseldorf, 1985; Tips & Trends für Flohmarktfans. Second-Hand-Infos aus absolut erster Hand. München, 1991; Münz S. Das schlaue Buch vom Flohmarkt: Was der Profi alles weiß. München, 2008.


[Закрыть] до описаний в мемуарах и художественных текстах[49]49
  См.: Кетлинская В. К. Здравствуй, молодость! // Новый мир. 1975. № 11. С. 80; Нагибин Ю. М. О Галиче – что помнится // Рассказ синего лягушонка. М., 1991. С. 219–220; Kirshenbaum B. Flomärkte: Kleine Philosophie der Passion. München, 2003; Малапарте К. Бал в Кремле. М., 2019. С. 134–150.


[Закрыть], от журналистских расследований и репортажей[50]50
  См.: Picker G. Fälscher – Diebe – Betrüger, Die Kehrseite des Kunst– und Antiquitätenmarkts. München, 1994; Kampmann S. Flohmärkte, in: Planet-Wissen. http://www.planet-wissen.de/kultur_medien/sammeln/flohmarkt/index.jsp (дата обращения: 18.10.2022); Жарова Л. Блошиный рынок в Болшеве: дешево и удобно или рассадник болезней? https://korolevriamo.ru/article/278660/bloshinyj-rynok-v-bolsheve-deshevo-i-udobno-ili-rassadnik-boleznej-.xl (дата обращения: 18.10.2022); Оболенцев В. На блошиный рынок у «Удельной» наступает «цивилизация»: ее инициатор – загадочный фонд инвалидов: http://www.online812.ru/2015/04/23/011/ (дата обращения: 18.10.2022); Силина Ю. Закроется ли блошка «Левша»? https://cbsmedia.ru/v-moskve/zakroetsya-li-bloshka-levsha/ (дата обращения: 18.10.2022).


[Закрыть] до детских рассказов с картинками[51]51
  См.: Ferra-Mikura V. Ich weiß einen Flohmarkt. Wien; München, 1984; Hacks P. Die Kindergedichte und -Dramen / Werke. Bd. 10: Der Flohmarkt. Die Sonne. König, Kasper, Krokodil. Berlin, 2003; Hill N. S. Warum es auf dem Flohmarkt keine Flöhe gibt: 365 Andachten mit Aha-Effekt. 2010.


[Закрыть]. Часто публикации о блошиных рынках комбинируют несколько жанров[52]52
  См., например: Kirshenbaum B. Flomärkte…; Münz S. Das schlaue Buch vom Flohmarkt…


[Закрыть]. Одним только мюнхенским блошиным рынкам посвящено множество интернет-ресурсов и интернет-публикаций[53]53
  См., например: Winkler C. Die 10 aktuell (wirklich) besten Flohmärkte in München. https://www.mucbook.de/die-10-wirklich-besten-flohmaerkte-muenchen (дата обращения: 18.10.2022); Schauberger A. 11 wunderbare Flohmärkte in München, die ihr kennen solltet. https://muenchen.mitvergnuegen.com/2017/11-flohmaerkte-muenchen (дата обращения: 18.10.2022); Murthy B. Die besten Flohmärkte in München. https://prinz.de/muenchen/artikel/116865-flohmaerkte-muenchen/ (дата обращения: 18.10.2022); Flohmarkt. https://www.pomki.de/auf-gehts/ins-erlebnis/flohmarkt/ (дата обращения: 18.10.2022).


[Закрыть].

Многожанровая литература о блошиных рынках сама по себе указывает на отнюдь не маргинальное место этого явления в современной культуре. Этнологические, социологические, экономические исследования этого феномена ставят и отчасти решают вопросы об организации и функциях блошиного рынка в жизни современного человека. Однако большинство из них недооценивает обращение с прошлым как важную функцию рынка старых вещей и серьезный мотив его посетителей[54]54
  Симптоматично, что Г. Винтер отнес рынок подержанных вещей к такой сфере досуга и «приватной общественности», как народные увеселения, поместив барахолки в один растер с цирком и ярмарочными качелями-каруселями! См.: Winter G. Trödelmärkte… S. 17.


[Закрыть]. Среди немногих исключений, в которых изучение барахолок в той или иной степени учитывает обращение его посетителей с прошлым[55]55
  См.: Fischer V. Nostalgie…; Heller H. Über den Umgang mit Tradition…; Паченков О. В., Воронкова Л. В. Блошиный рынок…; Воронкова Л. В., Сотникова Е. В., Паченков О. В. «Это не рынок»…


[Закрыть], особо следует отметить проект петербургских социологов Л. В. Воронковой и О. В. Паченкова. От других социологических исследований блошиных рынков его отличает, во-первых, длительность. В разных составах исследователи анализировали отдельные рынки в России и Германии и сопоставляли их в течение полутора десятилетий XXI века. Во-вторых, этот проект апробирован в различных жанрах от академических исследований до выставок, перформансов и компьютерной игры[56]56
  См.: Воронкова Л. В. «Социологические выставки»: визуальные презентации в социальных науках // Визуальная антропология: настройка оптики / Под ред. Е. Ярской-Смирновой, П. Романова. М., 2009. С. 149–172; Воронкова Л. В., Сотникова Е. В., Паченков О. В. «Это не рынок»… С. 165–171.


[Закрыть]. В-третьих, авторов интересуют различные типы ностальгии у посетителей блошиных рынков, что имеет прямое отношение к сфере интересов авторов этой книги: к вопросу об альтернативной, непрофессиональной и приватной работе с прошлым на рынке подержанных вещей.

Первые шаги в изучении антикварных и винтажных рынков делают критические исследования наследия (critical heritage studies)[57]57
  См., например: Petkova G. How to get a 2,000 % profit from selling an object // International Journal of Heritage Studies. 2004. Vol. 10. P. 361–367; Brembeck H., Sörum N. Assembling nostalgia: devices for affective captation on the re: heritage market // Ibid. 2017. Vol. 23. P. 556–574; Handapangoda W. S., Bandara Y. M. H. M., Kumara U. A. Exploring tradition in heritage tourism: the experience of Sri Lanka’s traditional mask art // Ibid. 2019. Vol. 25. P. 415–436.


[Закрыть],[58]58
  Симптоматично, что в специальной тематической подборке «Культурное наследие и проблема наследования» журнала «Неприкосновенный запас» (2017. № 4. С. 133–235) блошиные рынки как потенциальный объект исследования практик создания и циркуляции предметов «исторического наследия» снизу не упомянуты ни разу.


[Закрыть]. В западных исследованиях истории моды последних десятилетий блошиный рынок рассматривается в контексте интереса к винтажной одежде. В исследованиях винтажа сделаны важные наблюдения, требующие дальнейшего осмысления. Например, весьма продуктивен тезис о том, что, став на Западе с 1960-х годов источником креативных модельерских идей и объектов для винтажной моды, барахолка начала утрачивать статус рынка для бедных, дав толчок бурному развитию блошиных рынков[59]59
  См.: Old Clothes, New Looks / Ed. by A. Palmer, H. Clark. Oxford, 2005; Jenss H. Sixties Dress Only! Mode und Konsum in der Retro-Szene der Mods. Frankfurt/M., 2007; Item. Fashioning Memory. Vintage Style and Youth Culture. London e. a., 2015; Baker S. E. Retro Style: Class, Gender and Design in the Home. London; N. Y., 2013.


[Закрыть].

Место блошиного рынка в обращении с прошлым, как ни странно, почти не рассматривается историками в качестве самостоятельной проблемы. Барахолки изредка упоминаются в связи с исследованием истории предметной среды, источников пополнения музейных и частных коллекций[60]60
  См., например: Юренева Т. Ю. Музей в мировой культуре. М., 2003; Люббе Г. В ногу со временем. Сокращенное пребывание в настоящем. М., 2016; Майстровская М. Т. Музей как объект культуры. Искусство экспозиционного ансамбля. М., 2016; Игнатьева О. В. Антропология коллекционирования. Пермь, 2021. http://www.psu.ru/files/docs/science/books/uchebnie-posobiya/ignateva-antropologiya-kollekcionirovaniya.pdf (дата обращения: 16.08.2021); Hudson K. A Social History of Museums. London, 1975; De Groot J. Consuming History…; Schulze M. Wie die Dinge sprechen lernten: Eine Geschichte des Museumsobjektes 1968–2000. Bielefeld, 2017. S. 258–262.


[Закрыть]. Некоторые исследователи рассматривают блошиные рынки при изучении состояния экономики и общества в кризисных ситуациях. Например, истории советской повседневности, девиантного поведения советских граждан, рынка в эпоху сталинизма, стратегий выживания в социализме и после его краха, в условиях глобализации и нарастающей международной коммуникации[61]61
  См., например: Осокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 2-е изд. М., 2008. С. 189–191; Она же. Небесная голубизна ангельских одежд: Судьба произведений древнерусской живописи. 1920–1930-е годы. М., 2018. С. 479–482; Лебина Н. Б. Энциклопедия банальностей: Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. СПб., 2006. С. 55–57, 347–349; Schlögel K. Marjampole oder Europas Wiederkehr aus dem Geist der Städte. Frankfurt/М., 2009; Item. Das sowjetische Jahrhundert… S. 28–37.


[Закрыть]. Специальные исторические исследования блошиных рынков остаются делом будущего[62]62
  Карл Шлёгель предлагает историю блошиного рынка как многообещающую, но пока нереализованную перспективу. См.: Schlögel K. Das sowjetische Jahrhundert… S. 33. См. также: Нарский И. В. Анонимная жизнь, анонимная смерть, анонимные вещи: О блошином рынке и вторичной материальности // Вестник Пермского университета. Сер. История. 2019. Вып. 1 (44). С. 101–113; Он же. Блошиный рынок – барометр состояния общества и пространство ритуалов // Magistra Vitae. 2020. № 2. С. 94–108. http://magistravitaejournal.ru/images/2_2020/94-108.pdf (дата обращения: 22.12.2020); Он же. Офицер вермахта в советской униформе: Полифония эго-документов из одного семейного архива // Эго-документы: межисточниковые диалоги о России первой половины XX в. в историко-литературном контексте. Екатеринбург, 2021. С. 369–387; Он же. Коротко о сомнениях научного руководителя и об исследовательском потенциале вещей с блошиного рынка // Путь и выбор историка: К 80-летию профессора В. В. Шелохаева: Сб. статей. М., 2021. С. 554–570; Нарский И. В., Нарская Н. В. Скудость предметной среды как исторический источник, или Казус двух телешоу // Роль вещественных источников в информационном обеспечении исторической науки: Сб. статей / Авт. – сост. Е. А. Воронцова. М., 2020. С. 666–677; Они же. Разговорчивые вещи: Об источниковедческой ценности предметов, найденных на блошином рынке (фрагменты из будущей книги) // Архив в социуме, социум в архиве: Материалы четвертой Всерос. научн. – практ. конф. / Сост., научн. ред. Н. А. Антипин. Челябинск, 2021. С. 372–375; Они же. Человек на блошином рынке, или Приватное измерение прошлого // Ученые записки Казанского университета. 2021. № 6. 16–30; Они же. Незамеченная история: блошиный рынок как место, источник и проблема исторического исследования // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Серия: Социально-гуманитарные науки. 2022. Т. 22. № 3. С. 29–35.


[Закрыть]. Книга, которую держит в руках читатель, – первое историческое исследование блошиного рынка. В этом ее вторая (после научно-художественного характера) особенность.

* * *

История блошиных рынков неразрывно связана с историей вещей[63]63
  См.: Кнабе Г. С. Вещь как феномен культуры // Музеи мира… С. 111–141; Люди и вещи в советской и постсоветской культуре: Сб. статей. Новосибирск, 2005; Ромашова М. В. Вещи и слова советского детства 1940–1950-х гг.: провинциальное измерение // Какорея: Из истории детства в России и других странах: Сб. статей и материалов / Сост. Г. В. Макаревич. М.; Тверь, 2008. С. 207–216; Чащухин А. В. Маникюр – «битлы» – часики: Культовые вещи советского подростка 1960-х годов // Там же. С. 217–231; Роль вещественных источников в информационном обеспечении исторической науки: Сб. статей. М., 2020; The Social Life of Things / Ed. A. Appadurai. Cambridge, 1996; Schechter B. M. The Stuff of Soldiers: A History of the Red Army in World War II through Objects. Ithaca, NY, 2019; Голубев А. Вещная жизнь: материальность позднего социализма. М., 2022.


[Закрыть]. В отношении изучения «биографии вещей» есть немало предложений со стороны философов, социологов, филологов и антропологов[64]64
  См.: Третьяков С. Биография вещи // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа. М., 1929. С. 70–71; Пирс С. Новый взгляд на старые вещи // Museum. 1999. № 4. С. 12–17; Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 2001; Социология вещей: Сб. статей / Под ред. В. Вахштайна [Внесен Минюстом РФ в реестр физических лиц, выполняющих функции иностранного агента]. М., 2006; Латур Б. Об интеробъективности // Социологическое обозрение. 2007. Т. 6. № 2. С. 79–96; Дескола Ф. По ту сторону природы и культуры. М., 2012; Артюшина А. В., Баранов Д. А., Вахштайн В. С. и др. Незамеченные революции // Антропологический форум. 2015. № 24. С. 7–92; Вахштайн В. С. Три «поворота к материальному» // Там же. С. 22–37; Соколовский С. В. К самим вещам? (Об онтологическом повороте в социальных и гуманитарных дисциплинах) // Этнометодология. Вып. 21. 2016. С. 10–35; Российская антропология и «онтологический поворот» / Под ред. С. В. Соколовского. М., 2017; Голубев А. Вещная жизнь… С. 12–28; Kopytoff I. The Cultural Biography of Things: Commodititazion as Prozess // The Social Life of Things / Ed. Appadurai. Cambridge, 1986. P. 64–91; Brown B. Thing Theory // Critical Inquiry. 2001. Vol. 28. № 1. P. 3.


[Закрыть]. В нашей книге вещи будут выступать «следами» историй и людей, участвовавших в этих историях. «Следами» в том смысле, в каком этот термин использовал Карло Гинзбург, отнеся историческую науку к области индивидуализирующего качественного знания, основанного, наподобие палеонтологии или криминологии, на распутывании следов[65]65
  См.: Гинзбург К. Приметы: Уликовая парадигма и ее корни // Гинзбург К. Мифы – эмблемы – приметы: Морфология и история. М., 2004. С. 189–241.


[Закрыть].

Люди и вещи находятся в сложных и напряженных, но равноправных отношениях. По убеждению французского социолога и философа науки Бруно Латура, «объекты – это не средства, а скорее посредники… Они не передают покорно нашу силу – во всяком случае, не больше, чем мы покорно выполняем их указания»[66]66
  Латур Б. Об интеробъективности… С. 96.


[Закрыть].

Человеческое отношение к вещам, обращение с вещами, включая разговоры или молчание о них, предательски красноречивы. Взаимодействие людей и вещей способно рассказать о людях, об их буднях и праздниках, о публичном и интимном, о надеждах и страхах, о радостях и печалях больше, чем может представить себе самый словоохотливый рассказчик. В этом контексте метафора говорящей или молчащей вещи перестает быть литературным приемом и становится самостоятельной исследовательской проблемой. Об этом свидетельствует, помимо прочего, «онтологический», или «материальный, поворот» (одним из идеологов которого и выступил Бруно Латур) в науках об обществе и культуре. Он отражает стремление ученых преодолеть характерное для модерной науки и культуры господство языка и противопоставление объекта и субъекта, натуры и культуры, тела и разума. «Материальный поворот» нацелен на целостное изучение вещи как материального и культурного, природного и рукотворного феномена.

Под целостным анализом предмета в данном случае подразумевается рассмотрение его из двух перспектив – исходя из того, что человек вкладывает в него как в материальный объект, и из инвестиции человеческого сознания в придание предмету культурного смысла. Этот подход принципиально близок структуралистскому предложению Жана Бодрийяра рассматривать систему вещей на двух уровнях – невербальном (технологическом) и вербальном (дискурсивном)[67]67
  Бодрийяр Ж. Система вещей… С. 5–8. См. также: Гурова О. Советское нижнее белье: Между идеологией и повседневностью. М., 2008. С. 17–19.


[Закрыть].

Конечно, возможности целостного анализа вещи, исходя из свойств предмета и из представлений человека о нем, напрямую зависят от обилия информации о ней, от потенциала ее атрибуции – то есть от контекста ее создания и от ее владельцев. Теоретические установки на практике могут использоваться лишь приблизительно – настолько, насколько это позволяет источниковая база. Тем не менее история блошиного рынка наверняка может внести свой вклад в осмысление места вещи как исследовательского объекта, источника и инструмента.

* * *

Благоприятная конъюнктура для изучения вещей, в том числе в нашей стране, отразилась, помимо прочего, в деятельности наиболее продвинутых российских издательств. Так, среди семи десятков книг в продолжающейся серии «Культура повседневности» издательства «Новое литературное обозрение», увидевших свет между 2002 и 2023 годами, несколько публикаций посвящено истории предметов – куклы Барби, зеркала, унитаза, велосипеда, елочной игрушки и т. д.[68]68
  См.: Горалик Л. Полая женщина: Мир Барби изнутри и снаружи. М., 2005; Мельшиор-Бонне С. История зеркала. М., 2006; Богданов И. Дым отечества, или Краткая история табакокурения. М., 2007; Он же. Unitas, или Краткая история туалета. М., 2007; Он же. Лекарство от скуки, или История мороженого. М., 2007; Рубинов А. История бани. М., 2006; Он же. История трех московских магазинов. М., 2007; Крейк Д. Краткая история униформы (Форма напоказ: от традиционализма к вызову). М., 2007; Херлихи Д. История велосипеда. М., 2009; Сальникова А. История елочной игрушки…; Архипова А., Кирзюк А. Опасные советские вещи: Городские легенды и страхи в СССР. М., 2020 Дизайн детства. Игрушки и материальная культура детства с 1700 года до наших дней. Под ред. М. Брендоу-Фаллер. М., 2021.


[Закрыть] Библиотека журнала «Теория моды» этого же издательства предлагает в числе четырех десятков книг несколько исследований об одежде и обуви[69]69
  См.: Гурова О. Советское нижнее белье…; Стил В. Корсет. М., 2010; Бар К. Политическая история брюк. М., 2013; Обувь. От сандалий до кроссовок / Ред. П. Макнил, Дж. Риелло. М., 2013.


[Закрыть]. Издательство «КоЛибри» выпустило небольшую и, к сожалению, завершившуюся серию из одиннадцати книг с красноречивым названием «Вещи в себе», предложив читательскому вниманию книги об истории культуры питания и одежды[70]70
  Келли Д. Порох. От алхимии до артиллерии: История вещества, которое изменило мир. М., 2005; Сэффрон И. Икра: Светлое прошлое и темное будущее великого деликатеса. М., 2006; Курлански М. Всеобщая история соли. М., 2007; Локхарт Р. Виски: Шотландский секрет глазами английского шпиона. М., 2007; Реброва Д. Происхождение вилки: История правильной еды. М., 2007; Хотторн Р. Неглиже. Нескромный взгляд под… М., 2008.


[Закрыть].

Хотя исторический цех, в отличие от социологов и антропологов, в меньшей степени оказался затронутым веяниями «материального поворота» в науках об обществе и культуре, в последние годы вышло значительное количество исторических исследований, в которых предметы являются объектами и отправными точками широких исторических обобщений. Рамку традиции в исторической интерпретации предметной среды задают исследования, ставшие бестселлерами и классикой среди работ этого направления. Среди них, например, книга Сиднея Минца о культурной истории сахара[71]71
  См.: Mintz S. Sweetness and Power: The Place of Sugar in Modern History. N. Y., 1985.


[Закрыть]. К каноническим историческим исследованиям вещей принадлежит и панорамное изображение всемирной истории через музейные объекты, вышедшее из-под пера бывшего директора Британского музея Нила Макгрегори[72]72
  См.: Макгрегор Н. История мира в 100 предметах. М., 2012.


[Закрыть].

Показательно, что именно те исследователи, которые обратили внимание на блошиные рынки как достойный объект научной рефлексии историка, практикуют историю вещей как важный подход к познанию прошлого – правда, как всегда немного не успевают за литературно-художественными экспериментами в анализе советского прошлого[73]73
  См., например: Макин А. Французское завещание // Иностранная литература. 1996. № 12. С. 18–127; Гранин Д. Керогаз и все другие: Ленинградский каталог. М., 2003; Брускин Г. Мысленно вами. М., 2003. Анализ художественной рефлексии о советском прошлом см.: Бойм С. Конец ностальгии? Искусство и культурная память конца века: Случай Ильи Кабакова // Новое литературное обозрение. 1999. № 5. https://magazines.gorky.media/nlo/1999/5/konecz-nostalgii.html (дата обращения: 18.10.2022).


[Закрыть]. Так, Наталия Лебина избрала форму энциклопедии или справочника о вещах и связанных с ними явлениях в качестве формы изложения советской истории – будь то продукты питания, предметы быта и культа, объекты и образы, обеспечивающие или символизирующие труд и отдых, будни и праздники[74]74
  См.: Лебина Н. Б. Энциклопедия банальностей…; Лебина Н. Б. Пассажиры колбасного поезда: Этюды к картине быта российского города: 1917–1991. М., 2019.


[Закрыть]. В трудах Елены Осокиной о поисках Советским государством средств для индустриализации важными, если не главными героями являются драгоценности и православные иконы[75]75
  См.: Осокина Е. А. Золото для индустриализации: Торгсин. М., 2022; Она же. Небесная голубизна ангельских одежд…


[Закрыть]. А Карл Шлёгель представляет в фундаментальном труде о советской цивилизации предметы – от орденов до оберточной бумаги, от духов до мусора, от Большой советской энциклопедии до телефонного справочника[76]76
  См.: Schlögel K. Das sowjetische Jahrhundert…


[Закрыть]. Он же посвятил изящное исследование предметам из области парфюмерии, в котором главными героями являются создатели духов, дизайнеры флаконов, менеджеры капиталистического и социалистического парфюмерного дела, модельеры одежды и, наконец, сами парфюмы и их потребители[77]77
  См.: Item. Der Duft der Imperien. Chanel № 5 und Rotes Moskau. München, 2019.


[Закрыть].

* * *

Вещи являются не только материальными предметами, но и символами, то есть указателями на иную действительность. Поэтому важным ориентиром и пищей для размышлений в этой книге послужили исследования культуры воспоминания[78]78
  См.: Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004; Лоуэнталь Д. Прошлое – чужая страна. СПб., 2004; Рикер П. Память, история, забвение. М., 2004; Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М., 2007; Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. М., 2014; Она же. Новое недовольство мемориальной культурой. М., 2016; Она же. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна. М., 2017; Она же. Забвение истории – одержимость историей. М., 2019; Markowitsch H. J., Welzer H. Das autobiographische Gedächtnis. Hirnorganische Grundlagen und biosoziale Entwicklung. Stuttgart, 2005.


[Закрыть] и исторической политики[79]79
  О современном состоянии этого феномена см.: Копосов Н. Память строгого режима: История и политика в России. М., 2011; Историческая политика в XXI веке: Сб. статей / Под ред. А. Миллера и М. Липман. М., 2012; Эппле Н. Неудобное прошлое: Память о государственных преступлениях в России и других странах. М., 2020; Курилла И. Битва за прошлое: Как политика меняет историю. М., 2022; Koposov N. Memory Laws, Memory Wars: The Politics of the Past in Europa and Russia. Cambridge, 2018.


[Закрыть], рассказа, образа и репрезентаций как замещения вещи в словесном[80]80
  См.: Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. СПб., 1994; Рикер П. Время и рассказ. М.; СПб., 2000; Уайт Х. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург, 2002; Анкерсмит Ф. Нарративная логика: Семантический анализ языка историков. М., 2003; Он же. История и тропология: взлет и падение метафоры. М., 2009; Он же. Политическая репрезентация. М., 2012; Plato A. von. Zeitzeugen und die historische Zunft. Erinnerung, kommunikative Tradierung und kollektives Gedächtnis in der qualitativen Geschichtswissenschaft – ein Problemaufriss // BIOS. 2000. № 13. H. 1.


[Закрыть] или визуальном образе[81]81
  См.: Баксендолл М. Узоры интенции: Об историческом толковании картин. М., 2003; Панофски Э. Этюды по иконологии. СПб., 2009; Burke P. Eyewitnessing: The Uses of Images as Historical Evidence. London, 2001.


[Закрыть]. Для понимания обращения и взаимодействия человека с вещественной средой важны не только предметы как «вещи в себе». Не менее важны представления о них, демонстрация и образ вещей в человеческом поступке, слове и изображении. Не следует забывать, что не жизнь определяет форму ее репрезентации в тексте, а, напротив, избранная форма повествования оказывает определяющую роль в оценке событий и опыта. Этот тезис распространим не только на биографию, в которой человек, подобно заглавному герою знаменитого романа Макса Фриша[82]82
  См.: Фриш М. Назову себя Гантенбайн // Фриш М. Избр. произведения: В 3 т. Т. 2. М., 1991.


[Закрыть], словно одежду, примеряет на себя различные истории, но и на рассказы о вещах. Образы материальных объектов могут переживать удивительные метаморфозы в зависимости от перспективы их рассмотрения и формы рассказов о них.

В связи с двойственной – естественной и культурной – природой вещей мы посчитали полезным ориентироваться на представления о новой мемориальной культуре, заявившей о себе в Европе – и прежде всего в Германии – в течение последних четырех десятилетий. Согласно ей, ныне прошлое не отделено непреодолимой стеной от настоящего и будущего и не является сферой интересов исключительно профессиональных историков:

Теперь мы живем в мире, – пишет Алейда Ассман, – где жертвы колониализма, рабства, Холокоста, мировых войн, геноцида, диктатур, апартеида и других преступлений против человечности по всему земному шару поднимают головы, чтобы рассказать, как все было с их точки зрения, и тем самым заявить о новом взгляде на исторические события[83]83
  Ассман А. Трансформация нового режима времени // Август, ХX век: Трансформация жизни частного человека в эпоху социальных катаклизмов. Т. 1. М., 2014. С. 29. https://magazines.gorky.media/nlo/2012/4/transformaczii-novogo-rezhima-vremeni.html (дата обращения: 18.10.2022).


[Закрыть].

Будучи местом перманентного альтернативного толкования изменчивого прошлого, блошиный рынок рассматривается в книге как порождение нового ощущения времени, как часть этого ощущения и реакция на него. Обращение к указанным тематическим блокам исследовательской литературы стало исходным моментом для размышлений вокруг оформившихся в процессе ее чтения вопросов.

В этой книге предпринята попытка сложить калейдоскоп хронотопов (Михаил Бахтин) – предметов, в которых соединяются место и время[84]84
  Этот метод использует немецкий историк Карл Шлёгель в книге о советской истории как археологии погибшего мира. См.: Schlögel K. Das sowjetische Jahrhundert: Archäologie einer untergangenen Welt. München, 2017. S. 20–26.


[Закрыть], – и людей, их продающих и приобретающих. Причем предметы толкучки, как правило, не относятся к разряду музейных экспонатов или художественных произведений, а представляют собой артефакты ушедшей или уходящей повседневности. При таком подходе блошиный рынок оказывается местом, которое не только дает вещам шанс на вторую жизнь, но и задает иную перспективу в изучении общества и его представлений о собственном прошлом. Однако это пока еще недооцененный клондайк[85]85
  Мы признательны Елене Осокиной, именно так оценившей в переписке возможности, которые предоставляет историку изучение блошиного рынка, и тем самым поддержавшей нас на стадии размышлений о перспективах проекта. Однажды она и сама разделила с нами предрассветную велосипедную поездку на мюнхенский блошиный рынок.


[Закрыть] для исследователей общества – его устройства, культуры, социальных практик. Истории с блошиного рынка – как и сам блошиный рынок в качестве культурно-исторического феномена – остаются для большинства историков незаметными и, судя по состоянию историографии, почти незамеченными.

Чтобы структурировать эту слабо поддающуюся организации, неустойчивую массу вещей и лиц, книга разделена на шесть частей. В большинстве из них будут присутствовать три объекта – события/процессы, люди и вещи. Каждая из частей построена вокруг исследовательского вопроса, объединяющего излагаемый материал. В первой, вводной части мы ориентируем читателя в организации книги и знакомим с ее особенностями и авторами. Главными в ней являются вопросы о том, какого рода наука практикуется в книге и чем объяснить неочевидную для историка и социолога любовь авторов к старым вещам и рынкам их циркуляции. Читатель, с нетерпением ждущий истории происхождения и развития блошиного рынка, может пропустить знакомство с авторами и сразу обратиться ко второй части.

Во второй части речь пойдет преимущественно о блошином рынке как институте. В ней поставлен вопрос о том, в какой степени его организация, функции, круг посетителей, нормы, язык позволяют рассматривать блошиный рынок как отражение общества.

В третьей части в центре внимания находятся люди и их рассказы о старых и редких предметах. Это рассказы торговцев, владельцев (включая авторов книги и их близких) и СМИ, организованных для коммуникации о старых или странных вещах. Эту часть цементирует вопрос о том, как и зачем люди рассказывают о старых вещах.

В четвертой части фокус повествовательной оптики сместится с людей на предметы, которые сами превратятся в рассказчиков об их создателях и владельцах, о прежних временах и давних событиях. Объединяют эту часть вопросы, о чем молчат вещи и как можно попытаться их «разговорить». Разделение материала третьей и четвертой частей предпринято исключительно для удобства изложения. Если в третьей части речь в большей степени пойдет об инструментализации вещей для оправдания и обоснования определенного видения прошлого и настоящего, то в четвертой – об исследовательском потенциале предметов, о вещах как о средоточии информации и о возможностях ее добычи и использования историком.

Содержанием пятой части являются гендерные аспекты блошиного рынка. В ней расследуется разделение труда между его посетителями и посетительницами, а именно представления о преимущественно «мужских» и «женских» товарах, о стратегиях торга и покупки. Кое-что, сказанное в других частях, здесь подвергается ревизии. Центральным вопросом является выяснение того, насколько гендерные стереотипы действенны или иллюзорны, релевантны или маргинальны для конструирования представлений о блошином рынке, о предметах из прошлого, для организации и структурирования жизнедеятельности толкучки.

Наконец, шестая часть посвящена «русскому следу» на толкучках и барахолках, то есть приключениям предметов и людей российского или советского происхождения на блошином рынке. В ней поставлен вопрос о специфике предметной среды в императорской России, СССР и современной Российской Федерации. В какой степени авторам удалось ответить на поставленные в книге вопросы, судить читателю.

* * *

Необходимо внести ясность в вопрос о нашем, не вполне типичном в данном случае, разделении труда. Обычно в текстах, написанных в соавторстве, присутствует ясное, проблемно-тематическое разделение труда: соавторы работают над частями книги или статьи, которые соответствуют их компетенции, а затем эти части сводятся, стыки логически «затираются», стиль текста гармонизируется.

В данном случае соавторство было организовано совершенно иначе, и это третья, наряду с научно-художественной стилистикой и необычным предметом исследования, особенность книги. Приняв решение о совместной работе, мы начали писать в четыре руки и постоянно обсуждать друг с другом создаваемый текст. Подобный режим работы могут себе позволить только соавторы, практически все время находящиеся вместе. По этой же причине теперь уже довольно затруднительно определить в деталях, какая идея, фраза, формулировка кому из нас двоих принадлежит. Но поскольку главным исследовательским инструментом в этом проекте является различающийся по многим параметрам индивидуальный опыт каждого из нас, все крупные структурные единицы книги, за исключением первой главы вводной части, помечены фамилией только одного соавтора, от лица которого ведется повествование и опыт которого является в каждом конкретном случае точкой опоры. Исходя из этого критерия, предисловие, куски второй и третьей глав первой части, части со второй по четвертую и шестая, начало заключения и одно из послесловий принадлежат Игорю Нарскому, куски второй и третьей главы первой части, пятая часть и первое послесловие – Наталье Нарской. Все эссе первой главы и одно эссе последней главы первой части, а также львиная доля заключения в течение полутора лет многократно дополнялись, переформулировались и переписывались в ходе совместной работы над основной частью книги и дискуссий о принципиальных авторских позициях. Поэтому оно – плод соавторства. По этой же причине здесь местоимение «мы» встречается в большей концентрации, чем в других частях книги. Мы рады, что в конце концов добились необходимой для соавторства меры единодушия. То, что оно не абсолютно, на наш взгляд, делает книгу только интереснее. Мы надеемся, что текст книги получился идейно и стилистически достаточно гармоничным.