Текст книги "Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов)"

В старом доме царит приподнятое настроение – как на половине родителей Андрея, так и на стороне бабушки и дедушки. Потому что на дворе 1 сентября. Одетый в новую темно-синюю форму Андрей идет в первый класс. Вместе с ним на школьную торжественную линейку собирается шестилетняя худенькая девочка с длинными волосами орехового цвета и такими же, как у него, зелеными глазами. Девочка держится по-взрослому, серьезно и независимо. Она не только стоит рядом с ним на линейке, среди взволнованных первоклашек с цветами, но и спокойно, словно иначе и быть не может, отправляется с Андреем в класс. Удивляется, но с достоинством принимает предложение учительницы сесть за парту не с ним, а в последнем ряду и внимательно, но не без доли ревности следит за любимым братом и посаженной с ним Танькой Кошкиной. Ей непривычно, что впервые, сколько она себя помнит, им не позволяют быть вместе. Она всегда как хвостик следует за ним, выступая ему помощницей во всех делах. А он, в свою очередь, всегда рядом, внимательный и заботливый, оберегающий и готовый прийти на помощь, разделяющий с ней радость игр и детских приключений. Ему даже в голову не может прийти не взять сестренку с собой в школу, хотя та младше и девчонка. Он никогда не стесняется ее, напротив – всегда гордится ею. Но вот томительно долгий классный час окончен, а вместе с ним и первый школьный день. Можно вместе вернуться домой и окунуться в привычную уютную атмосферу нежной заботы и любви со стороны окружающих взрослых, в радостное взаимопонимание с полуслова, в мир общих детских развлечений и тайн. А солнце в первый осенний день еще по-летнему пригревает и заливает все вокруг ослепительными лучами.

Ил. 14. Андрей Мальков (р. 1973) с Дедом Морозом. Полетаево, 1981

* * *

Самоуверенная девочка в полетаевской школе 1 сентября 1980 года – это я. А Андрей – мой двоюродный брат, сын младшего брата мамы Александра (см. ил. 14). Вместе с женой Ниной, дочерью Таней и сыном Андреем тот жил на второй половине старинного дома в Полетаеве, через стенку с моими бабушкой и дедушкой. Александр Викторович Мальков, младший сын Доры Сергеевны и Виктора Михайловича, работал слесарем высшего разряда на старейшем челябинском заводе дорожных машин имени Д. В. Колющенко, был весельчаком, балагуром и мастером на все руки. На заводе высоко ценили его профессионализм, зарабатывал он хорошо. О его квалификации свидетельствует тот факт, что однажды в 1990-х годах он с товарищем с нуля выточил и собрал мотор самолета. Друзья и соседи беспрестанно обращались к нему за помощью в починке того или другого хозяйственного инструмента, и он никогда не отказывал. Бабушка гордилась им. Мать Андрея, Нина Александровна, в девичестве Глижевская, работала железнодорожной телеграфисткой, пока из-за неверно поставленного диагноза не оказалась в инвалидном кресле. Сестра Татьяна была на пять лет старше Андрея, что давало ей право постоянно воспитывать и делать замечания и не укрепляло их дружбу.

Бабушка и дедушка его очень любили. Андрей был красивым мальчиком в мальковскую породу, с большими серо-зелеными глазами, правильными чертами лица, густыми вьющимися светлыми волосами. Он увлекался спортом, имел взрослый разряд по лыжам, к 18 годам вымахал до 186 сантиметров. При этом он всегда был мягким, чувствительным, но не очень уверенным в себе. Ему, как и мне, и в голову не могло прийти обидеть, причинить зло или боль кому бы то ни было. Во дворе мальковского дома было много домашних животных, о которых мы оба заботились, с которыми дружили и играли.

В детстве мы с Андреем были связаны большой дружбой, взаимной ответственностью, эмоциональной чуткостью, любовью к бабушке и дедушке и другим близким. Мальковский дом был для нас сказочным местом, в котором, несмотря на то что мы ориентировались в нем с закрытыми глазами, все равно оставались таинственные уголки, запретные и даже страшные места.

Настоящие приключения начинались, конечно же, летом. В дальнем конце огорода мы строили шалаш, в котором играли и дурачились. Там Андрей попробовал курить сухой стебель подсолнечника. Ощущения ему не понравились, но он с важным видом пускал дым. Под крышей бани у нас был «штаб», в котором мы уединялись и играли в карты, рисовали, секретничали. А в подростковом возрасте, когда Андрей, насмотревшись фильмов с Арнольдом Шварценеггером и Сильвестром Сталлоне, увлекся «накачкой» мышц, в «штабе» я записывала в специальную тетрадочку его успехи в подтягивании на недавно установленном перед домом турнике.

Мы играли и в доме. Изредка нам позволялось заглянуть и на пыльный чердак, на котором хранились мешки и чемоданы. Но ходить по деревянным лагам над зольной насыпью (как и на чердаке бани) нужно было осторожно, чтобы не проломить потолок и не провалиться в одну из комнат.

Если наши игры становились слишком шумными или опасными – например, если мы начинали, как на батуте, скакать на диване в гостиной, дедушка мог и прикрикнуть с использованием церковнославянской лексики:

– А ну хватит бесноваться!

Если нас обнаруживали в нашем штабе под крышей бани, то требовали спуститься. Но никогда не оставались ждать выполнения распоряжения. Нас не нужно было контролировать. Мы были послушными детьми, и второй раз просить или одергивать меня и Андрея не было нужды.

* * *

Конечно, наше время не полностью было отдано забавам. В частном доме всегда найдется работа, и часть ее выполнял Андрей. В таких случаях я добровольно принимала на себя обязанности его помощницы. Например, открывала и закрывала кран шланга во время полива огорода. С радостью и гордостью, как хирургу в операционной, я быстро подавала Андрею инструмент для ремонта велосипеда, мопеда, а потом и мотоцикла. «Ключ на двенадцать, отвертку, плоскогубцы», – важно требовал брат, и я была счастлива быть рядом с ним и участвовать в серьезном взрослом деле. Или, превозмогая страх, светила ему лампочкой на длинном проводе в темном и низком подполе, где хранились овощи и не очень востребованные хозяйственные вещи. Передвигаться в нем, согнувшись, можно было по всей территории под домом, осторожно огибая кирпичные опоры и толстые деревянные балки фундамента.

Нам было скучно друг без друга, и мы в отсутствие сотовой связи прибегали к доступным средствам коммуникации на расстоянии. Например, мы открывали люки в подпол в обеих кухнях и переговаривались через них. Или пытались организовать сеанс связи через спичечные коробки, соединенные ниткой с привязанными с обоих концов спичками, и нам казалось, что мы действительно слышим друг друга благодаря этой «рации», хорошо известной детям последнего советского поколения.

В подполе, в стене каменного фундамента со стороны дяди Саши, было отверстие с заглушкой. Иногда Андрей доставал заглушку и показывал, как эхо его голоса гулко разносится по всему подполу. Он делал это не для того, чтобы напугать меня, а чтобы развлечь и ободрить, показать, что все здесь нам подвластно. Чтобы преодолеть мою робость.

С Андреем я повсюду чувствовала себя под надежной защитой. Он очень внимательно, как верный рыцарь, опекал меня. В детстве шнуровал мне обувь, когда мы покидали дом, и заботливо осведомлялся в холодный сезон на улице и по возвращении домой, не промокли и не замерзли ли мои руки и ноги. Он старше меня на год и три месяца, поэтому в детстве каждый раз после своего дня рождения он с серьезным видом заявлял мне, что теперь он на два года взрослее и я должна его слушаться. Со временем это заявление превратилось в шутливый ритуал. Впрочем, в нем не было серьезной необходимости: я безоговорочно доверяла ему и с радостью следовала за братом.

Мне хотелось участвовать во всех работах, на которые привлекали Андрея. Мама всегда отправляла меня в Полетаево нарядно одетой, и, когда тетя Нина с Таней выговаривали мне, что в такой праздничной и чистой одежде нельзя выходить на улицу или работать на огороде, я с готовностью ныряла в спортивные штаны и футболку Андрея, лишь бы мне не запретили быть рядом с ним. Я очень переживала, когда его в подростковом возрасте забирали на сенокос, а меня оставляли в доме. Ожидание его возвращения превращалось в нескончаемую маету.

Как-то раз мы с братом отправились на рыбалку на речку Миасс. Андрей чуть отошел в сторону, поставив меня в хорошем рыбном месте. Мне было скучно стоять на кочке с удочкой в руках, и я, не представляя, что впереди не пологий берег, а обрыв, в кофте и вельветовых штанах шагнула вперед, сразу провалившись по пояс. Андрей тут же распорядился о сушке одежды, ни словом не упрекнув меня за непослушание. Не помню, чтобы он выговаривал мне за какую-то оплошность или ошибку. Вместо этого он хохотал вместе со мной. Мы были детьми с легким характером, не хныкали, не жаловались и не ругались.

* * *

Конечно, среди полетаевских мальчишек у Андрея были друзья и интересы за пределами дома и двора. Но всех и все он безропотно оставлял ради меня, когда я приезжала в гости к бабушке и дедушке. Со временем я поняла и оценила его готовность пожертвовать своими планами и стала сопровождать его в делах во «внешнем мире». Его друзья относились ко мне с уважением, но Андрей внимательно следил, чтобы они своим поведением не обидели и не скомпрометировали меня.

В подростковом возрасте Андрею разрешили пользоваться отцовским мотоциклом, пока у него не появился свой, и я с удовольствием гоняла с ним по Полетаеву и до Челябинска. Я хорошо чувствовала водителя и «железного коня» и была удобной попутчицей. Мы и тут, как и во время детских игр, без слов понимали и поддерживали друг друга. Когда Андрей начал проявлять интерес к девочкам, он откровенно делился со мной своими чувствами. Мы оба не считали эту открытость чем-то постыдным или зазорным.

В ту пору мы уходили из дома вместе, а своевременно сопроводить меня домой Андрей поручал кому-нибудь из друзей. Я, в свою очередь, тайком открывала щеколду на двери в воротах, чтобы Андрей мог незаметно вернуться домой в поздний час. По пути на свою половину дома он обязательно прокрадывался мимо сеней и дедушкиного чулана и тихо стучался в форточку в гостиной, где стоял мой диван. Он окликал меня, чтобы убедиться, что я в целости и сохранности доставлена домой. Мы шепотом обменивались свежими новостями и впечатлениями, прежде чем расстаться до следующего счастливого дня.

После восьмого класса Андрей поступил в автоматно-механический техникум, а оттуда ушел в армию. Вернулся он неузнаваемо крепким, с богатырскими плечами. У него был опыт службы в войсках специального назначения, которым он не хотел делиться. Я тем временем вышла замуж и родила сына. Новая жизнь, новые знания и проблемы – у каждого свои – неоднократно разводили нас. Но у меня осталась самая добрая память о прошлом и безмерная благодарность Андрею за совместно проведенные годы беззаботного детства и счастливой юности под сенью дома бабушки и дедушки. Андрей – один из двоих мужчин, наряду с моим папой, которые сформировали мои представления и ощущения о надежности, преданности и бескорыстности рыцарственного отношения к женщине.

Ил. 15. Т. В. Малькова (р. 1940). Верхний Уфалей, 1956

Я не знаю большего оптимиста, чем моя мама (см. ил. 15). Она внутренне очень сильная, стойкая, эмоциональная и позитивная женщина. Когда я училась в школе, одноклассницы и подружки мне открыто завидовали и говорили, что мне с мамой очень повезло. Мама всегда, сколько я ее помню, очень красиво и стильно одевалась, была женщиной яркой, доброжелательной, улыбчивой. К ней всегда хорошо относились и начальники, и сослуживцы, и соседи. Но первым, кто выиграл от ее легкого характера, была я.

В детстве я никогда не плакала. Дети плачут от обиды и от страха, что за проступки и проказы их будут ругать. А меня никогда не ругали. Маленькой меня мама очень празднично, нарядно и добротно одевала. И хотя я не была сорванцом и не лазала по заборам и крышам, случалось, что одежда пачкалась. Я, бывало, расстраивалась, но понимала, что трагедии или катастрофы не произошло, потому что моя мама не видела в этом никакой беды. Добрым словом и спокойствием она всегда утешала и успокаивала меня.

Мама и папа заложили во мне так называемое базовое доверие к жизни (Эрик Эриксон), очень важное для восприятия окружающего мира во взрослом состоянии:

Для полноценного психического развития ребенку исключительно важно утвердиться в том, что место, занимаемое его «Я» в этом мире, – самое хорошее, мама – самая лучшая, дом – самый родной. Главной личностной задачей младенческого периода является формирование так называемого базового доверия к жизни – интуитивной уверенности человека в том, что жить хорошо и жизнь хороша, а если станет плохо, то ему помогут, его не бросят. Уверенность в своей желанности, защищенности, в гарантированности положительного отклика окружающего мира на его нужды младенец приобретает в ходе повседневных взаимодействий с матерью. Постоянное присутствие матери, точность понимания ею нужд младенца и скорость отклика на них, теплота отношения к ребенку, многообразие телесного и словесного общения с матерью имеют очень важный смысл для всей его будущей жизни. На этом глубинном чувстве базового доверия к жизни будет основан потом жизненный оптимизм взрослого, его желание жить на свете вопреки обстоятельствам. И наоборот, отсутствие этого чувства может в будущем привести к отказу от борьбы за жизнь даже тогда, когда победа в принципе возможна[106]106
  Осорина М. В. Секретный мир детей… С. 14.


[Закрыть].

Когда я стала старше, мама никогда не навязывала мне откровенных разговоров и собственных оценок, не доводила до конфликтных ситуаций, стараясь сгладить возникающие шероховатости вместо нравоучений и предъявления обвинений. Мое решение выйти замуж и родить сына, завалив экзамены в вуз, мои родители приняли единодушно. В серьезных ситуациях они всегда были и остаются солидарны друг с другом и со мной. Я очень признательна им за то, как они поддерживали и продолжают поддерживать меня.

* * *

Мама выросла в дружной семье, среди троих братьев. Войну семья пережила без людских потерь и не бедствуя материально. Из военного времени мама помнит елки, которые устраивали ее родители для детей фронтовиков, и скромные новогодние подарки в газетных пакетиках, в которые входило по одному грецкому орешку, по куску жмыха и несколько слипшихся сахарных подушечек с повидлом.

В 1947 году Тамара Малькова пошла в школу. После смены школ из-за новых служебных назначений отца и переездов семьи с места на место с 1950 года она жила и училась в Полетаеве. Это время она вспоминает как самое светлое: дружная большая семья, в которую входили и две сестры матери, замечательные учителя в Полетаеве (из оставшихся здесь беженцев из Украины) и во 2-й железнодорожной школе в Челябинске, заботливые, интеллигентные родители, увлекательное чтение по рекомендации матери, праздники в кругу многочисленной, душевной родни.

Мама окончила школу в 1957 году и поступила в Челябинский областной библиотечный техникум в Верхнем Уфалее. В 1959 году она была принята на работу библиотекарем в Челябинский краеведческий музей. О 1960-х мама рассказывает с удовольствием и большой теплотой. В музее был дружный творческий коллектив сотрудников из выпускников исторических и филологических факультетов московских, ленинградских и свердловских вузов. Там царила доброжелательная атмосфера взаимопонимания и взаимопомощи. Там были найдены подруги на всю жизнь. Работая в музее, мама получила образование во вновь открывшемся Челябинском государственном институте культуры (1968–1973).

В начале 1970-х годов Тамару Малькову неожиданно для нее пригласили в областной совет профсоюзов и предложили должность инструктора культотдела профсоюза Южно-Уральской железной дороги. После долгих колебаний – работа в системе ЮУЖД предполагала бесконечные командировки и новые компетенции – она приняла это предложение. В течение шести лет она курировала более семи десятков железнодорожных библиотек в Челябинской, Курганской и Оренбургской областях. Кроме того, мама организовала и контролировала работу «школы коммунистического труда» (ее обобщенный опыт затем пропагандировался как успешный), а также стояла у истоков создания Челябинского железнодорожного музея, найдя для него первого директора из ближайших коллег по краеведческому музею.

В железнодорожном профсоюзе Тамара Викторовна зарекомендовала себя первоклассным организатором. В 1978 году ее пригласили на работу в культурно-бытовой отдел профсоюза угольщиков. К этому времени она была замужем за моим папой – Василием Емельяновичем Чумаковым, в 1974 году родилась я. Новая работа не требовала частых разъездов и значительно лучше оплачивалась. В семейной жизни и с маленьким ребенком это были весомые аргументы – и мама согласилась, но долго отказывалась возглавить отдел.

* * *

В профсоюзном объединении «Челябинскуголь» Тамара Викторовна Чумакова проработала 17 лет. Это была очень ответственная, но и очень разнообразная, интересная работа. Теперь в мамино «хозяйство» входили библиотеки и дворцы культуры, школы комтруда и пионерские лагеря, столовые шахт и приусадебные хозяйства. В ее компетенции было распределение жилья и туристических путевок по стране и за рубеж, рассмотрение жалоб и конфликтных ситуаций, организация горячего питания в шахтах, экономическое образование для не окончивших среднюю школу и средних специальных учебных заведений, отдых детей шахтеров в пионерских лагерях. Для проходивших ежемесячно заседаний президиума профсоюзов она готовила отчеты по тому или иному вопросу – настолько широка была сфера ее деятельности.

Вот здесь и развернулись в полном объеме мамины организаторские таланты. Она была востребованна, поскольку компетентна. И начальство, и подчиненные ее уважали. Она не заискивала и не лебезила, была самостоятельна и независима. К ней никогда не было претензий, в «ее» пионерских лагерях не было «чрезвычайных происшествий» вроде эпидемий и несчастных случаев. Она хорошо говорила, могла грамотно выступить перед любой аудиторией, по-деловому поговорить и найти конструктивное решение по любому вопросу. К ней, как к последней инстанции, приезжали с шахт обиженные рабочие и их жены, обделенные жильем, нуждающиеся, ищущие защиты от несправедливости.

С коллегами Тамара Викторовна поддерживала ровные, доброжелательные отношения. Но дружбы не заводила, в праздничных застольях, за рамками необходимого, не участвовала. Она исходила из убеждения, что работа – не место для дружбы.

В 1995 году мама вышла на пенсию. Все свои человеческие качества и опыт, способности и эмоции она вложила в воспитание внука, с которым ее поныне связывают обоюдная любовь и взаимопонимание. Мама по-прежнему остается оптимистом, находит бесчисленные поводы для радости и заразительного смеха. Она и сегодня обладает безупречным вкусом. Мама много и увлеченно читает, с удовольствием обсуждает прочитанное в книге и газете, увиденное и услышанное по телевидению и радио. Ей нравится ухаживать за цветами под окном, возиться в саду, выезжать на природу и в гости. Она остается молодой и задорной.

И мама, и папа по первому зову идут нам на помощь, будучи очень разными людьми. Как я часто повторяю, мама у меня в цветочек. А папа – в клеточку.

С моего раннего детства мы с папой – большие друзья (см. ил. 16). Он проводил со мной много времени. Он очень любит животных и привил мне любовь к ним. Благодаря его поддержке у меня были птицы – попугаи, синицы, ворона. Были кролики, хомячки, кот и, главное, собаки. В детстве папа мне много читал и, видя, как я начинаю переживать в предчувствии трагической развязки, особенно когда это сказки и рассказы о животных, придумывал счастливый конец, спасая положительных героев и наказывая отрицательных.

Мы с папой даже использовали особые сигналы, которые заменяли нам слова и позволяли слаженно действовать, не видя друг друга. Когда папа приходил за мной в детский сад, он еще с улицы, за забором издавал довольно громкий звук наподобие скрипа, как Владимир Высоцкий в песне «Скалолазка». И я, бросая все дела – игрушки и «ребяток», переполненная счастьем, неслась к воротам навстречу папе.

Ил. 16. В. Е. Чумаков (р. 1939) с дочерью Наташей. Копейск, 1979

Я очень гордилась папой. Он лучше всех одевался, лучше всех играл в шахматы, его везде уважали, у него было много друзей. Но главное – он никогда не обидел меня ни поступком, ни словом, ни даже взглядом. А это непросто, потому что каждый человек совершает какие-то действия, которые заслуживают упреков, нареканий, а порой и жестких корректировок. Как и мама, папа ни разу не охарактеризовал меня или мои действия дурно или грубо. Для формирования моей личности, самоощущений, для выстраивания отношений с окружающими, особенно с мужчинами, это было очень важно. Его отношение ко мне строилось на безграничной любви и нежности. В детстве я была для него сокровищем. На мне не должно было быть ни единой царапины, я не должна была испытывать боли. Более того, я была для папы ценностью как личность.

В отношении к родителям, особенно к папе, я довольно рано осознала, что ревность родилась раньше меня. Я могла в любой ситуации – за домашним, гостевым или рабочим столом, в компании друзей, коллег и подчиненных – забраться к папе на колени и обхватить руками его шею. Я повторяла за ним то, что делал он: даже в его паспорте, где стояла его подпись, я умудрилась расписаться – и не получила ни единого слова упрека с его стороны. Я ходила с ним, взявшись за руки, до взрослого состояния, и путешествие с ним на работу или на прогулку в лес, как и поездка с мамой в Полетаево к бабушке и дедушке, было для меня важнее, чем игры с друзьями и подругами. Меня окатывала волна ревности, даже если родители смеялись без меня. Я присваивала себе родителей, особенно папу. На шутливый вопрос взрослых: «Чья это такая девочка?» – я, научившись говорить, со значением отвечала: «Папана и мамана». В моем айфоне их телефонные номера значатся как «Мой папа» и «Моя мама». Поэтому именно так называются здесь рассказы о них.

* * *

Папа всегда подставлял плечо, он поддерживал меня, а затем моего сына Даню теми способами, которые считал в данной ситуации наиболее действенными: морально, словом, опытом, знанием, деньгами. Конечно, у него наверняка вскипало внутреннее раздражение по поводу каких-то моих действий, но, руководствуясь любовью и желанием защитить, он мгновенно переключал эмоции в рациональное русло поддержки.

В школе, например, я чувствовала себя очень уверенно не только потому, что маму все уважали. Наша классная руководительница и учительница алгебры и геометрии была жестким человеком и предпочитала управлять классом, держа детей в страхе. Зная ее суровый нрав, папа проверял мои знания по ее предметам, хотя по ним у меня все было хорошо. Инспекция могла затянуться, если в моих знаниях обнаруживался какой-то пробел. В таком случае папа поступал, как вязальщицы поступают со спущенной петлей в шерстяном полотне ткани. Подобно тому как рукодельница распускает ряды вязанья, чтобы не оставить отверстия, которое неизбежно будет расширяться, он шел по учебнику назад, чтобы обнаружить слабое место. Делал он это очень мягко, спокойным голосом, с доброжелательными интонациями. Тогда мы с ним решали предыдущие задания. И когда мы наконец находили и устраняли незнание или ошибку и возвращались к злополучной задаче, я начинала впадать в отчаяние от усталости и обиды на саму себя. Папа реагировал спокойно. О его неудовольствии всегда свидетельствовал переход со мной на «вы». «Не шмыгайте носом, не шмыгайте», – говорил он, и работа над ошибками продолжалась. Часто на всякий случай мы проходили однотипный завтрашний материал, и на следующий день в школу я шла без страха, потому что по математике ко мне претензий быть не могло. Это была не только помощь в овладении предметом, но и мощная моральная поддержка.

И так было во всем. Когда я впервые получила в школе двойку – причем сразу две, в том числе по физкультуре из-за забытой дома формы – и разрыдалась на пороге нашей квартиры, родители мягко рассмеялись и купили мне торт, чтобы отметить небывалое событие. Никакой трагедии, достойной слез и переживаний, в этом эпизоде они не увидели.

Одевали меня всегда лучше всех. Причем папе было важно, чтобы в одежде я себя чувствовала не только удобно, но и психологически комфортно. В старших классах, когда для нас отменили обязательное ношение школьной формы, у меня были вещи, каких не было у учителей. Я видела, как меня разглядывали, и знала, что мою одежду обсуждают. Отправляясь в очередную из частых командировок в Украину или Прибалтику, папа всегда спрашивал у меня, что необходимо купить, и перечень заказов мог быть длинным. Папа делал все, чтобы обеспечить мне надежное, счастливое детство, которым сам он был обделен.

* * *

Василий Емельянович Чумаков родился в 1939 году в шахтерском городе Копейске на границе с Челябинском. Его родители, Емельян Алексеевич Чумаков (1908–1976) и Арина Ивановна Кондратьева (1911–1979), бежали от раскулачивания, которое обрушилось на их семьи: Емельян – из Александровки Оренбургской области (в тот момент – Средневолжского края), Арина – из Курганского уезда Уральской области. Судьба свела их в Копейске. С 1937 по 1948 год у них родилось шестеро детей. Василий, мой папа, был вторым ребенком.

Жили они стесненно во всех смыслах слова. До окончания войны семья занимала комнату в бараке: на 14 квадратах к тому моменту проживало семеро жильцов – родители с пятью детьми. Емельян добывал уголь, сменив несколько шахт, до которых нужно было довольно далеко добираться пешком в любое время года и при любой погоде. Работником он был хорошим и в годы войны получил звание «почетного шахтера».

Помимо тяжелой работы главы семьи в забое, семью кормило подсобное хозяйство. Чумаковы держали корову, кур, кроликов, огород. Это позволило семье худо-бедно пережить голодные военные и послевоенные годы.

Но случались в жизни Чумаковых не то что тяжелые, а прямо-таки драматичные эпизоды. В 1942 году, в преддверии Сталинградской битвы, большинство шахтеров, включая деда, несмотря на бронь, освобождающую от призыва на фронт, отправили на призывной пункт в Челябинск. Арина плакала, и радость семьи по поводу вскоре вернувшегося со сборов кормильца была велика. Второй раз беда нависла над семьей, когда Емельяна арестовали как японского шпиона. Спасло его неумение читать и писать. Его отпустили, узнав, что в ведомости на получение зарплаты он расписывался крестиком.

После войны жизнь семьи стала налаживаться. Чумаковы получили половину «финского домика» на двух хозяев – две комнаты, кухню с подполом, веранду, превращенную отцом в третью комнату. У дома были сарай с живностью и 12 соток огородной земли, с которой отец снимал и хранил в овощной яме до 600 ведер картошки.

* * *

В 1945 году мой папа пошел в школу, где вскоре выявилась его способность к точным наукам. После четырех классов его приняли в только что созданное Копейское специальное горно-техническое училище имени И. В. Сталина, организованное для детей почетных шахтеров и круглых сирот по образцу суворовских и нахимовских училищ[107]107
  См.: История училища № 34 Копейска: https://kopeysk.info/istoriya-goroda/istoriya-uchilishha-34-kopejska.html (дата обращения: 18.10.2022).


[Закрыть]. Учеба и особенно занятия спортом в училище, где преподавали бывшие фронтовики, были поставлены отменно. Вероятно, именно здесь папа научился брать высокую планку дисциплинированного и ответственного отношения к делу, выработал волевую и требовательную позицию по отношению к себе: к своему развитию, к физической форме (здесь папа получил первый разряд по лыжам и освоил шахматы) и внешнему виду.

В 1957 году, по окончании училища с дипломом горного техника-электромеханика, Василий Чумаков пошел работать в шахту дежурным электрослесарем. Вскоре, следуя хрущевскому призыву продвигать молодежь, его назначили горным мастером. Это оказалось для него прекрасной школой, поскольку он с азов стал осваивать принципы организации, инфраструктуру и технику горного дела на уровне конкретной шахты. В том, что необходимо учиться дальше и получить высшее образование, Василий не сомневался, но он должен был сначала отработать на шахте два года, в течение которых освобождался от призыва в армию.

С 1959 по 1962 год Василий Чумаков служил в пограничных войсках: после учебы в Петрозаводске на телефониста и радиста он отслужил почти два года в Архангельске, а затем год в Мезени, на радиостанции. Демобилизовавшись в октябре 1962 года, он опоздал поступать в вуз, вернулся на шахту и для подготовки к поступлению в институт окончил десятый класс в вечерней школе.

В 1963 году он одновременно подал документы в Свердловский горный институт имени В. В. Вахрушева[108]108
  Ныне Уральский государственный горный университет.


[Закрыть] по направлению от шахт и Челябинский политехнический институт[109]109
  Ныне Южно-Уральский государственный университет.


[Закрыть] на специальность «Автоматика и телемеханика» и поступил в оба, несмотря на очень высокий конкурс (от тринадцати до девятнадцати человек на место). После недолгих размышлений был сделан выбор в пользу ЧПИ, несмотря на более высокую стипендию в Свердловске. Аргумент был сугубо рациональный и бытовой: оставаясь в Челябинске, он мог рассчитывать на помощь семьи, прежде всего продуктами с родительского огорода.

Василий учился напористо, с увлечением. После двух курсов он устроился горным техником в челябинский филиал свердловского Уральского государственного проектного института «Уралгипрошахт», в котором хорошо зарекомендовал себя и вскоре получил должность руководителя группы. В ЧПИ Василий перешел на энергетический факультет, который окончил заочно в 1969 году.

Учился он легко, но жил трудно. Общежитие в ЧПИ он получил только на втором курсе, а весь первый курс ночевал пятым жильцом в комнате однокашников, приютивших его. Работая в «Уралгипрошахте», он жил в переплетной мастерской в подвале с диваном и мойкой, куда его тоже пустили по дружбе. Вскоре ему дали квартиру, и дипломную работу он писал уже в ней. Квартирка была маленькая, однокомнатная, но своя, и переселился он в нее с веником и подушкой – другого имущества к 30 годам мой будущий папа не нажил.

В «Уралгипрошахте» папа проработал до семидесятидвухлетнего возраста, пройдя путь от горного техника до главного энергетика. Зарабатывал он хорошо, тем более что почти все время имел вторую подработку. В какой-то момент он намеревался вернуться на шахту, чтобы заработать «подземный» стаж и выйти на пенсию в 50 лет. Но не вернулся – аварийность в позднесоветском горном деле была такова, что риск был не оправдан. Тем более что 1980-е годы Василий Емельянович Чумаков встретил главой семьи, с мамой и со мной, в новой квартире, с садом, в котором поныне с усердием работает на земле, наверстывая то, от чего советская власть отлучила его родителей, разорив и выгнав из деревни.