Текст книги "Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов)"

– Как же целеустремленно и напряженно ты работаешь каждый день! Словно на завтра запланировано особо важное мероприятие и ты должен уточнить все нюансы, перепроверить даты, фамилии, сноски, перечитать тексты и поправить речь. А иначе будет неизбежный позор или, уважаемый профессор, вам влепят тройку. Игорь, мне понятно, что самое главное в твоей жизни – работа.

Примерно с такими словами я могу обратиться вслух, а еще чаще мысленно к супругу, во многом оправдывая себя и собственную лень. Игорь улыбается, возражает, говорит мне много важных слов, от которых мне становится тепло и приятно (см. ил. 18). Я бесконечно ценю то, что слышу. Но ежедневно около пяти часов утра он садится за компьютер и начинает рабочий день. Он разгребает бесконечную почту, просматривает материалы для очередного исследовательского проекта, работает над новой статьей или книгой. Он готовится к конференции, которая пройдет через два месяца. Его не оставляет в покое новый учебный курс для следующего семестра. Он беспокоится, что не вполне готов к занятиям, которые состоятся недели через три.

Для Игоря работа – главный способ реагирования на любые жизненные ситуации. Даже тяжкие удары судьбы он преодолевает за рабочим столом. Так случилось, например, когда в январе 2021 года от ковида и его последствий в возрасте 92 лет умер его отец, умный и обаятельный Владимир Павлович. Мы полтора месяца выбивались из сил, пытаясь спасти его, и тяжело переживали утрату. На канун похорон выпала лекция по истории революции 1917 года в онлайн-курсе Игоря для ольденбургских студентов. Заключительное занятие планировалось посвятить культуре памяти о революции на протяжении последовавшего за ней столетия. Вместо того чтобы отменить заранее подготовленную лекцию, Игорь собрался с силами, дополнил ее материалами из семейного архива, вписал в нее крутые повороты жизни отца, совпадавшие с основными вехами в смене образов революции, включил в презентацию семейные фотографии и посвятил занятие памяти отца. Для меня это был урок профессионализма, проявление внутренней силы, способ выразить любовь к отцу, работа над прошлым, впечатляющий ритуал траурного поминовения[119]119
  См. также: Нарский И. В. Самый счастливый человек.


[Закрыть].

Ил. 18. Игорь на озере Еловом в Челябинской области, 2021

В нашей совместной жизни есть много ситуаций, когда работа не втискивается в распорядок дня. Мы отправляемся на конференцию или в отпуск, путешествуем, гостим вдали от дома у родственников или друзей. Или наши засидевшиеся за долгими разговорами и накрытым столом дорогие гости расходятся около двух часов ночи, допив приличную порцию крепкого алкоголя. Или наша семья празднует чей-то день рождения, или вся страна до утра провожает старый и встречает Новый год. Что бы ни случилось, Игорь, поспав пару часов, садится за работу.

Защитив докторскую диссертацию в 36 лет, он в середине 1990-х стал самым молодым доктором исторических наук на Урале, о чем с большой гордостью нам, студентам исторического факультета, сообщали преподаватели кафедры истории дореволюционной России Челябинского государственного университета. После этого были удачные проекты и резонансные книги, успешные защиты аспирантов и докторантов, преподавание в европейских университетах, бесчисленные конференции в разных странах. Казалось бы, можно сбавить темп, дать себе поблажку, но этого не происходит. И это часть ответа на вопрос некоторых коллег и знакомых о причинах международного признания провинциального ученого.

* * *

Со мной случались ситуации, когда столкновение с моим Игорем становилось для меня неожиданностью:

– Да его же все знают, – рассмеялся в разговоре со мной в кулуарах международной конференции в Санкт-Петербурге Игал Халфин, один из пионеров изучения советской субъективности.

– Наконец-то! – воскликнула одна из американских основоположников культурной истории России Лора Энгелстайн перед началом той же конференции, протягивая Игорю руку для знакомства.

– Вы ведь Игорь Нарский? Я поклонник вашего творчества, – такими словами начался первый диалог автора нашумевших книг по советской истории Юрия Слёзкина с моим мужем в Мюнхене.

– Не вижу особых проблем. У тебя в Челябинске есть Нарский. Есть пять исследователей в России, которых я считаю настоящими историками, – с уверенностью заявил мне маститый британский ученый, основатель «Шанинки» в Москве Теодор Шанин в ответ на мои раздумья о постановке проблем будущей докторской. Энергично выбросив вперед пятерню, он стал по пальцам перечислять имена, среди которых было и имя Игоря.

Молодые историки в перерывах между заседаниями конференций в разных городах окружают Игоря. Он с ходу отвечает на вопросы или, не зная ответа, не стесняется в этом признаться. Он с лёту подкидывает собеседникам идеи, темы, советует литературу. Его слушают внимательно и с большим уважением. Я веду себя естественно, улыбаюсь, но внутренне замираю, смотрю и слушаю, затаив дыхание. И каждый раз удивляюсь, видя, какую мощь излучает этот мягкий в повседневной жизни человек, который ежедневно варит мне вкусный утренний кофе.

Известные ученые при первой встрече приветствуют его как старого знакомого. Старые и новые знакомые в мире науки с радостью встречаются, обсуждают текущие проекты, последние книги, приглашают его на научные мероприятия. Я с трудом сдерживаюсь от проявления на людях переполняющей меня гордости за мужа. И каждый раз мне необходимо еще несколько дней, чтобы уложить в голове состоявшиеся встречи, разговоры, впечатления.

* * *

Мы, молодожены, вместе идем по дорогому продуктовому магазину, еще не пуганному ограничительными санкциями. Я выбираю любимые сыры, складываю их в тележку. Туда же уверенной рукой отправляю свои любимые конфеты, шоколад. Дорого. Вкусно. Игорь улыбается:

– Девочка моя, мы поедем в Германию или Швейцарию, и ты удивишься, сколько бывает разных сыров с совсем другими вкусами.

Я с важным видом вышагиваю впереди, придирчиво разглядывая то, что еще стоило бы положить в тележку, и обязательно отвечаю, что с перелетом из Челябинска это все равно будет дороже. Когда-нибудь мы, конечно, полетим, но сыр я хочу сегодня. У прилавка с рыбными деликатесами Игорь опять мягко замечает, что рыба, даже простая селедка, хороша на берегах Северного моря, особенно на острове Зульт. Только что выловленная, она в любом виде просто великолепна. Я ему сочувствую – многие знания рождают многие печали – и заказываю то, что можно получить здесь и сейчас.

Я не считала себя обделенной возможностями пробовать разные гастрономические деликатесы и покупать то, что понравилось. Но замечания Игоря меня задевали и интриговали. Обувь, одежду и аксессуары вполне приличного качества можно было приобрести и в Челябинске, а уж в столице-то выбор товаров всегда был куда разнообразнее, а цены демократичнее. Игорь, сопровождая меня за покупками, улыбался, хвалил мой выбор и радовался за меня. Но не мог удержаться от комментария, оборачивавшегося примерно таким коротким диалогом:

– Это столько не стоит. Мы поедем с тобой в Европу, и ты сможешь купить там лучше и дешевле.

– Европа далеко, а мне необходимо здесь и сейчас, и хочу именно вот это.

Раздражение присутствовало: ведь сезон наступает, и я привыкла пополнять свой гардероб нужными вещицами и вещами. Для вылета из страны на шопинг необходимо заказать визу, а в Челябинске нет ни одного консульства, ближайшие визовые центры находятся за 200 километров, в Екатеринбурге. Да и довольно успешный опыт выбора и приобретения одежды и обуви позволил мне до 35 лет сформировать определенный вкус, свой стиль и заказывать у портнихи те вещи, которые рисовала фантазия, не удовлетворенная возможностями местных магазинов.

Мы едем на машине передохнуть денек на природе в нескольких десятках километров западнее Челябинска. Я восхищаюсь южноуральским пейзажем, кромкой Уральских гор на горизонте. Игорь любуется, кивает и молчит. Ему трудно объяснить мне, какие чувства охватывают при виде Альп.

* * *

– Как жаль, что в Челябинске совсем не осталось старого центра, – сокрушается Игорь. – Уничтожили всю дореволюционную архитектурную субстанцию, город беспорядочно застраивается, утрачиваются важные детали, последние элементы красоты. Знаешь, если бы я что-то и собирал из старых вещиц, то это были бы замки, дверные ручки и прочие скобяные изделия.

Замечание Игоря вводит меня в ступор. Я напрягаю мозги и прилагаю усилия, чтобы представить себе разнообразие замков. Много позже у нас дома появился огромный столетний павловский замок с ключом, похожим одновременно на штопор и пилу: от массивного металлического кольца луковичной формы идет стержень с зубьями. Но и тогда моя «женская» фантазия не могла мысленно создать и десятка вариантов навесных замков: получались лишь разноразмерные амбарные.

Представить себе небанальные дверные ручки было чуть проще. Сразу вспоминались театры, университеты и библиотеки с отполированными тысячами рук массивными ручками на огромных дверях. Наверняка много интересных дверных ручек должно было встретиться в Москве и Санкт-Петербурге, но в делах и в общей панораме улиц и зданий я как-то не обращала на них особого внимания. Чтобы вернуть внутреннюю гармонию, мне приходилось объяснять себе, что мужчина может мечтать о коллекции плоскогубцев, отверток или даже гвоздей. Однако Игорь, как человек хорошо образованный, тонкий, музыкальный, пишущий, путешествующий и внимательный к деталям, все же плохо увязывался со скобяными изделиями. Тут я ощущала «слепое пятно».

Шли годы. Я с замиранием сердца фотографировала дверные ручки в Париже, Риме, Базеле, Тюбингене, Венеции и Флоренции. Словно собирала коллекцию скобяных товаров.

И еще: в родном городе я возмущаюсь скудным выбором и дороговизной сыров.

* * *

Мы выходим из самолета, движемся по «кишке» в здание аэропорта, впереди нас ждет последний формальный рубеж – очередь на паспортном контроле. С этого момента я становлюсь маленькой и беззащитной. Игорь заботится о том, чтобы нам задали меньше вопросов, чтобы процедура контроля прошла быстрее. Он берет на себя общение с пограничником. Я здороваюсь, приветливо улыбаюсь пограничнику, киваю и всячески демонстрирую адекватность. Мы слышим глухие удары опускающегося в наши паспорта штемпеля с датой въезда.

– Ну что, девочка моя, мы добрались, я тебя поздравляю! Все хорошо.

Игорь подтянут, бодр, весел и уверен в себе. Он отлично ориентируется и превращается в проводника. Он справляется о расписании экспресса и покупает билеты. Нет ни малейшего сомнения, что вода, кофе и что-нибудь местное с почти забытым, неожиданно приятным вкусом ждет нас за следующим поворотом, в знакомом кафе, а в магазине по соседству – букет свежих цветов для меня. Незнакомые люди, чужие в этих местах, обращаются к Игорю за помощью в ориентации на местности, он охотно и приветливо откликается, показывает на схеме общественного транспорта, как куда добраться, где лучше сделать пересадку. Я ищу глазами собак. Они здесь замечательные – важные, ухоженные, беззаботные. Они счастливы и улыбаются мне.

Игорь чувствует себя в немецком языковом пространстве как рыба в воде. Он считает этот язык очень красивым, лиричным и даже певучим. Я привыкла видеть изумление на лицах носителей языка, узнающих, что родной язык моего мужа – русский. По еле уловимому смягчению взрывных согласных им легче поверить, что перед ними француз или бельгиец. Немецкое произношение и способность думать на языке мгновенно преображают артикуляцию, дикцию, жестикуляцию и мимику Игоря. И его самочувствие.

Этот мир с приветливыми, улыбчивыми прохожими, незыблемым соблюдением границ личного пространства, вписанным в паспорт званием Dr. (доктор) перед фамилией и высоким статусом позиции профессора в глазах окружающих делает жизнь комфортной для Игоря. Здесь бесконечные «Простите!» и «Извините!» являются проявлением вежливости, а не слабости и не имеют ничего общего с признанием своей вины. Здесь никто не ожидает от мужчины, что он сам сменит масло в машине, врежет дверной замок или починит унитаз. Это должны делать профессионалы, некомпетентное вмешательство запрещено и наказуемо. Это освобождает мужчину от комплекса неполноценности. Правила четко прописаны, и они работают. Главное из них – каждый должен заниматься своим делом и делать его хорошо. Игорь здесь – профессионал. А на блошином рынке – любитель.

* * *

Главными моментами в наших отношениях с блошиными рынками я бы назвала обоюдную поддержку и уважение к реакциям самого близкого человека. К искреннему, нескрываемому изумлению в отношении вещи, без которой мы еще вчера легко обходились. Нам обоим понятно, почему вдруг именно этот предмет притянул к себе, почему в нем сосредоточилось что-то важное. Этим ощущениям лучше доверять.

Так было не всегда. Я не знала, что на Западе существуют толкучки, для меня они – атавизм из эпохи советской бедности. У Игоря, который и раньше работал в Европе, был опыт посещения блошиных рынков. Он мне рассказывал о них, но без сильных эмоций, особых тонов и ярких образов. Однако пара-тройка вещиц, которые могли бы стать объектами купли-продажи на блошином рынке, у нас дома была, как бы готовя нас к будущим приключениям.

Первый блошиный рынок, на который меня привел Игорь, был в Берлине в пору зимнего мертвого сезона. Он не произвел на нас особого впечатления. Но позже были рынки в Москве, Базеле, Париже, Мюнхене, Брюгге, Вене, антикварные лавки на Крите, в Тюбингене, Инсбруке и Риме. Материальные следы ушедших миров захватили нас, подарили новый опыт, новые знакомства, множество удивительных историй. Все это сблизило нас, позволило нам быть нерасчетливыми, нерациональными, доверять друг другу и потакать слабостям. Мой Игорь сначала несмело, а со временем все более уверенно и гордо начал делать мне подарки. Подержанными вещами – мне! Разве могла я раньше представить себе такое? И могла ли предположить, какой восторг буду при этом испытывать?

Такое количество подарков и подарочков в повседневной обыденности сложно вообразить. Равно как и разгадать, что же можно сегодня найти на блошином рынке. Мы могли гарантированно рассчитывать, в зависимости от сезона, на незатейливое гастрономическое сопровождение визита на рынок – на кофе, глинтвейн или пиво, брецели, круассаны, булки с сосиской и немногое другое. Остальное, самое важное и интересное – наши (вовсе не обязательно купленные) находки всегда оставались неожиданным сюрпризом.

* * *

При необходимости совершить ту или иную покупку – будь то книга, чемодан, сервиз, перчатки или лампа – в нашей жизни до блошиных рынков мы шли в конкретный магазин, где гарантированно могли найти то, что искали. Это понятная и привычная практика. Для себя, для дома или в подарок мы покупаем в специализированном магазине предметы и вещи, зная примерную их стоимость, представляя себе цвет и размер, имея ясную идею и четкую цель приобретения.

Став постоянными посетителями блошиных рынков, мы с Игорем оказались в сказочной реальности. Потребительское поведение там нерационально, спонтанно. Оно может выглядеть как алогичное и даже совсем странное. Мы позволили себе делать выбор, не руководствуясь трезвыми идеями и аргументами, не рассуждая об острой необходимости той или иной вещи. Напротив, без многих из найденных там старых артефактов современный человек легко обходится. Находя и символически или реально присваивая предметы на блошиных рынках, мы вкладываем время и силы в радость находки, в яркие эмоции.

Мы дарили друг другу ощущения сказки, сна, счастливого детства, находя то, о чем и не мечталось, о существовании чего мы даже не подозревали вчера перед сном или сегодняшним ранним утром, спеша на рынок. Эти ощущения подобны детской радости от покупки нескольких самых лучших игрушек или от появления волшебника на вертолете, который привез «пятьсот эскимо». Это похоже на счастье обладания бесценным сокровищем. Игорь позволил мне чувствовать себя на блошиных рынках раскрепощенно и, сталкиваясь с уникальными предметами, овладевать ими, независимо от стоимости и надобности, и уносить их с собой – в памяти или рюкзаке – с чувством детского восторга.

За окном темно, но вечером мы опять, внимательно изучив в интернете объявления, решили обследовать очередной блошиный рынок. А это значит, что завтра в пять часов утра я, неисправимая соня, поступлю, как ежедневно поступает мой муж. В полусне я подпрыгну и сразу встану с постели, ворвавшись из сна в новое утро. Чтобы затем, с бодрым настроем выпив кофе и запасшись термосом с горячим напитком и контейнером с орешками и сухофруктами, отправиться в темноту и неизвестность. Вернувшиеся после обеда с блошиного рынка, мы уже будем другими. За полдня мы десятки раз удивимся, обрадуемся, задумаемся, расстроимся и поделимся друг с другом сомнениями, воспоминаниями, разделим ликование и счастье. А ночью, во сне, увиденные днем на блошином рынке предметы – каминные часы, вазы, подсвечники, зеркала – начинают жить своей жизнью. Вглядываясь в них, я наблюдаю, как начинают проступать, прорисовываться, как в рассветное утро, их детали. И чем пристальнее разглядываешь предметы, тем более замысловатыми стилевыми элементами они играют. Наше воображение напитается новым знанием благодаря разнообразной мозаике вещей, материалов, фактур, цветовых сочетаний. И мир, в котором мы живем, для нас тоже изменится.

Остается сделать несколько технических замечаний, чтобы помочь читателю легче ориентироваться в книге. Очерченная в начале этой главы принадлежность авторов к программе «лирической историографии» предполагает уважительное отношение к героям или «предметам» своих исследований, стремление установить с ними равноправный диалог. Подобные, равноправные отношения являются частью кредо «лирической историографии» и в отношении читателя. Она предполагает активность не только интерпретирующего автора, но и интерпретирующего читателя. «Лирическая историография» переориентируется с академических «судей» на читательскую аудиторию, предоставляет право судить о продуктах научной деятельности читателю, посягая, таким образом, на сферу, традиционно воспринимаемую как поле исключительной компетенции тех, кто входит в корпорацию «узких специалистов».

Мы разделяем призыв основателя истории повседневности в Германии А. Людтке:

Здесь уважение к «вещам» перемешано с попыткой поставить под вопрос наивысший авторитет исследователя или писателя: уважаемый читатель, уважаемая читательница, создай себе собственную картину из этого материала, попытайся сделать такую реконструкцию, которая тебе кажется убедительной![120]120
  Людтке А. История повседневности в Германии: Новые подходы к изучению труда, войны и власти. М., 2010. С. 82.


[Закрыть]

Мы – за пересмотр отношений между «исследователем» и читательской аудиторией, признание права последней на существование, протестантский жест устранения посредника – «сообщества ученых» – из общения автора с публикой[121]121
  Хапаева Д. Герцоги республики… С. 171.


[Закрыть].

* * *

Но для уверенного обращения читателя с текстом не помешает небольшое «руководство по эксплуатации». Предлагаемая читательскому вниманию книга адресована не только и даже не столько начинающим или маститым коллегам по историческому, социологическому или антропологическому цеху. Но она не задумана и как учебное пособие для новичков на блошиных рынках или для юных коллекционеров. Не является она и справочником о блошиных рынках для туристов и профессиональных торговцев. Это научно-литературные заметки, адресованные «обычным» людям, вроде героев этой книги.

В качестве формы репрезентации хода и результатов данного исследования избраны короткие рассказы о жизнедеятельности блошиного рынка, о его обитателях и о путешествии на блошином рынке анонимных вещей, скрывающих истории людей – их создателей и владельцев, торговцев и покупателей. Собственно говоря, рассказ в предисловии о старинном кольце, приобретенном у Манни, есть пример такой подачи материала.

Истории, предложенные ниже читателю, могут быть по-разному связаны с вещами. Они могут быть заложены в самих вещах – например, в посланиях из связки пожелтевших писем, в записях девичьего альбома, в подписях к фото в старом фотоальбоме, в дарственных надписях в книгах и на других подаренных предметах. Бывает, что истории содержатся в том, как владелец предмета изменил его функцию. Так, читатель узнает в четвертой главе, как пепельница была превращена в непригодное для прежнего употребления место памяти о «национальном позоре» поражения Германии в Первой мировой войне. Порой предметы становятся поводом для транснациональной истории, воссозданной в широком историческом контексте. Читатель увидит это на примере одного из встреченных на блошином рынке предметов венской бронзы XIX века, трансформированного в советское время в образец для каслинского литья. Предметы с блошиного рынка могут, наконец, стать катализатором и поводом для собственных воспоминаний:

Марселю Прусту понадобился вкус печенья «мадлен», чтобы пробудить воспоминания, что стало благом для литературы, потому что на блошиный рынок вещей, покрытых пылью, астматик вроде Пруста пойти не мог. Но если бы смог, то объем романа «В поисках утраченного времени», вероятно, значительно превзошел бы семь томов. Потому что блошиный рынок, на котором сталкиваешься с тысячами предметов из непосредственного прошлого, вызывает буквально каскады воспоминаний[122]122
  Kirshenbaum B. Flomärkte… S. 74.


[Закрыть].

Читатель найдет в книге рассказы о вещах, принадлежащие как перечисленным типам, так и ряду других. Но обо всем об этом – в свой черед.

* * *

Особенности книги отражены в ее подзаголовке – «Записки дилетантов». Он оправдан несколькими соображениями. Прежде всего, мы – любители блошиных рынков, а не профессиональные торговцы или коллекционеры. Хотя в период пребывания в Мюнхене нам удавалось систематически, дважды или трижды в неделю, посещать блошиные рынки, приобретенные там познания нельзя сравнивать с профессиональными. Наша осведомленность в сфере жизнедеятельности рынка подержанных вещей и антиквариата поверхностна и в большей степени опирается на (относительно недолгий) эмоционально окрашенный личный опыт, чем на многолетние фундированные исследования.

Тезис о дилетантизме авторов не является пустым кокетством. Конечно, в книге задействованы опыт социологических исследований одного соавтора и профессиональные знания второго в области истории, особенно в сфере семейной истории, коллективной памяти, истории детства, фотографии. Некоторые сюжеты из автобиографической книги[123]123
  Нарский И. В. Фотокарточка на память…


[Закрыть] – о ряде родственников, коммеморативных практиках и детских воспоминаниях – в сокращенном и трансформированном виде использованы здесь. Тем не менее и специалисты в области социального и культурно-исторического знания, попадая на блошиный рынок, неизбежно превращаются в дилетантов из-за аморфности изучаемого объекта со множеством неизвестных и трудноопределяемых величин.

Мы рассматриваем себя в качестве двух из многочисленных героев книги – обитателей блошиного рынка, большинство которых освоили новое занятие, куплю-продажу на толкучке, во второй половине своей жизни. Большинство из них, включая Манни, – дилетанты, самоучки в освоении рынка. Их знания о том, что они приобретают или продают, как и у нас, весьма приблизительны.

* * *

Книга родилась вопреки нашим ожиданиям и раньше срока. Оказавшись весной 2020 года, в условиях пандемии, на четыре месяца затворниками на одном из живописных озер Челябинской области и от нечего делать, мы решили приступить к составлению развернутого конспекта будущей книги о блошином рынке. На большее мы не рассчитывали: основная часть источников для этого проекта – предметы, все полевые дневники и (нерасшифрованные) интервью – оставалась в нашем временном жилье на севере Германии, куда служебная надобность забросила одного из нас после работы в Мюнхене. Пришлось положиться на собственную память, оживляемую в плодотворных диалогах о совместно пережитом на блошиных рынках, и понадеяться, что в обозримом будущем мы сможем наполнить создаваемый каркас источниковым материалом.

Неожиданно оказалось, что конспект перерастает в связный текст. Но, несмотря на его постепенное усложнение и наполнение деталями за счет чтения исследовательской литературы и привлечения материалов из северонемецкого пристанища, телеграфный стиль нашего письма до конца преодолеть не удалось. Изложение сохранило форму заметок, работа над которыми продолжилась и во второе лето в идиллической атмосфере на том же озере. Это тоже аргумент в защиту не строго научного, «дилетантского» характера книги.

* * *

Наконец, необходимо несколько «инструктирующих» замечаний сугубо технического свойства. Мы не использовали в собственном тексте курсив или другие выделения. Все случаи выделения слов и словосочетаний в цитатах перенесены из оригиналов. Переводы на русский из иноязычных изданий выполнены И. Нарским, если в примечании не указаны другие переводчики.

Большинство фотографий, использованных в книге, входит в состав семейного архива авторов. Фотографии предметов сделаны самими авторами и Александром Исаковым. Два фото любезно предоставлены Объединенным архивом Челябинской области и Государственным историческим архивом Южного Урала. Фотографией М. Г. Вальтера в начале книги с нами поделилась его подруга, фигурирующая в книге под именем Ники. Это единственное доступное нам изображение Манни, а возможно – вообще один из немногих сохранившихся его снимков последних лет жизни. Читатель может заметить, что это изображение плохого качества и с деформированной и поврежденной, как бы подмоченной волнообразной поверхностью. Это – ксерокопия фотографии, которую постоянный клиент Манни разыскал и откопировал, чтобы выставить после его смерти в павильоне одного из блошиных рынков, на которых работал Манни. Ситуация с фото Манни вырастает до символического обобщения, поскольку адекватно отражает общее состояние доступных свидетельств о нем.

По просьбе рассказчиков с блошиных рынков мы изменили их имена и отказались от топонимического определения ряда встречающихся в книге рынков, включая тот, на котором произошло большинство изображенных в книге событий из жизни барахолок и было найдено большинство представленных здесь предметов. Документально определенными – настолько, насколько это позволил объем информации, – остались Манни, наши живые и умершие родственники и ближайшие друзья из жизни за пределами блошиных рынков. Из этических соображений анонимизированы не только имена, но и биографии некоторых наших героев. Многие детали из их жизни, чреватые нежелательным для них распознанием их идентичности, нами не без сожаления не включены в текст или изъяты из первоначального варианта. Чтобы вынужденные купюры не обеднили текст, в ряде случаев пришлось прибегать к созданию обобщенных образов.

Читателю придется смириться с тем, что соавторы сознательно удерживают и себя, и его на дистанции от мест действия, от событий и персонажей этой книги, в ряде случаев отказываясь от детализации и прибегая к вынужденному лаконизму. Нам остается надеяться, что эти невольные ограничения не помешают читателю узнать что-то новое или по-новому взглянуть на нечто хорошо знакомое. Нам хотелось бы, чтобы читатель порадовался вместе с героями книги неожиданным находкам и погоревал по поводу упущенных «сокровищ», почувствовал причастность к «большой истории» и ощутил себя путешественником в поисках таинственных кладов.