Текст книги "Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов)"

* * *

Папа большой профессионал своего дела, которое знает досконально, с азов. Он работал очень ответственно и дисциплинированно. Его уважали начальники и коллеги, к нему обращались за помощью, и он никогда в ней не отказывал. Он был незаменим и поэтому мог многое себе позволить. Он никогда не играл в начальника. Коммунистов и бюрократов воспринимал с иронией, трудился и трудится до сих пор, досконально разбираясь в задуманном деле, стараясь рассчитывать всегда только на самого себя, по-крестьянски признавая только то, что человек может сделать сам. Обладая независимым характером, папа всегда мог позволить себе открыто, в лицо высказать то, что думает.

Характер у папы нелегкий. От внешнего мира он закрыт и предпочитает молчать и слушать. Но в кругу родных и близких он становится интересным рассказчиком. В компании он мог взять в руки гитару, сыграть блестящую партию в шахматы, отпустить шутку, порой колкую. К человеческим слабостям он всегда относился плохо.

Папа и сегодня красивый, с пышными волосами, изящный и независимо от обстоятельств тщательно и хорошо одевается. Когда-то он мог позволить себе экстравагантный поступок щеголя. Так, однажды, присмотрев во время служебной поездки в Прибалтику английское демисезонное пальто из отличной невесомой шерсти (вес пальто – 300 граммов), он на следующий день после возвращения из командировки вновь слетал на самолете туда и обратно, чтобы приобрести понравившуюся вещь. Он поныне соблюдает правила строгого внешнего вида, заложенные в горнотехническом «интернате». Покупая брюки, он подшивает их в мастерской, чтобы они сзади доставали до каблука, но стрелка впереди при этом должна оставаться остро-ровной и не заламываться.

С такой же любовью и заботой, какую папа проявил ко мне, он отнесся и к моему сыну Даниилу. Он помогал и ему освоить школьный курс математики и физики, обучал его игре в шахматы, работе на земле и прочим «мужским» навыкам. Даня, как и я, не был капризным ребенком. Он с удовольствием проводил много времени с дедушкой в саду. Жили они там всегда душа в душу, понимая друг друга с полуслова.

Родители относились ко мне бережно и заботливо. С ними я чувствовала себя большой ценностью, но не капризной избалованной, а нежной, благородной и благодарной «принцессой на горошине». Родители воспитали во мне внимательный, зоркий взгляд на людей и вещи – наверное, тот самый взгляд, который помогает мне безошибочно ориентироваться в жизни и на блошином рынке.

Хотя термины «безвозвратные» и «необратимые потери» обычно используются в военном деле и подразумевают урон в живой силе, специалистах, технике, обмундировании и снаряжении во время боевых действий, я сочла уместным привлечь эти понятия при завершении рассказа о влиянии близких на мой интерес к старым вещам. И хотя многие из описанных в нем людей живы, и материальная среда, окружавшая меня в детстве, не досталась боевому противнику и не была уничтожена рукой врага, и даже старый дом в поселке Полетаево, давно проданный чужим людям и своим обликом не похожий на усадьбу бабушки и дедушки, стоит на месте, потери есть, и еще какие! Анонимный враг все же приложил руку к сокрушению моего уютного прошлого в доме бабушки и дедушки, и имя ему – время и спрессованные в нем печальные события.

Наше совместное с Андреем детство закончилось в 1991 году. Брат ушел в армию, я вышла замуж, за неделю до роспуска СССР родился Даниил. Через два года Андрей вернулся, огромный, заматеревший, по-прежнему улыбчивый, но немногословный, особенно по поводу службы в специальных войсках. Вскоре он уехал из Полетаева в Челябинск, работал в службе охраны одного новорусского воротилы, поступил на филологический факультет университета, после семестра или двух бросил учебу, без последствий расстался с хозяином, работал дальнобойщиком. Мы продолжали общаться то чаще, то реже и в Челябинске, в стенах университета, и в Полетаеве, в доме бабушки, дедушки и родителей Андрея.

В декабре 1996 года скоропостижно умерла бабушка. Для всей семьи это было страшным ударом. Она скончалась дома, в присутствии мужа и сыновей, и соседи слышали, как из ее спальни раздался многоголосый мужской вой отчаяния. Я не понимала, что будет дальше, как будем жить без бабушки, что будет с дедушкой.

Их средний сын, директор школы в Полетаеве Владислав, взял отца к себе, но тот вскоре попросился обратно в свой дом. Дедушка тихо доживал на своей половине дома, где провел с бабушкой последнюю четверть века. Он противился любым перестановкам, как бы боясь малейшим изменением в интерьере спугнуть невидимое присутствие бабушки. Он любил уединяться на скамейке под яблоней в центре сада, где после долгих лет молчания начал делиться воспоминаниями о детстве и молодости с Андреем. Брат в то время с женой и маленьким ребенком переехал в дом в Полетаево, где, помимо одиноко стареющего дедушки, жили отец и мать Андрея, уже не встававшая с инвалидного кресла. Того, что вскоре дом опустеет и перейдет в чужие руки, никто не мог даже предположить.

* * *

В последние годы жизни бабушка часто задавала сама себе вопрос, как бы размышляя вслух:

– Интересно, а кто будет жить в этом доме, когда нас не станет?

Моя мама, присутствуя при таких разговорах, начинала заметно нервничать и отвечала:

– Ну что ты, мама! Живите долго! А потом здесь будут жить твои внуки. – Подразумевались Андрей и его старшая сестра Татьяна.

Дедушка умер в марте 2000 года, а в последний день того же года на другой половине полетаевского дома внезапно ушел из жизни его младший сын, отец Андрея. С этого времени старый дом начал приходить в упадок. Мебель и прочие предметы интерьера с бабушкиной половины дома, где я провела детство, стали один за другим перекочевывать к родственникам на вторую половину. Дважды на половине дома родителей Андрея, где теперь жили его мать и сестра с двумя детьми, начинался пожар. Во время одного из них чуть не погибла мать Андрея. Старинный комод, переехавший с бабушкиной половины дома на вторую, во время тушения был залит водой. Пострадали и пропали альбомы с семейными фотографиями, хранившиеся в комоде.

Одно время осиротевшую после смерти бабушки и дедушки половину дома сдавали местным молодым семьям. Сдача жилья прекратилась после того, как жильцы – молодые супруги – задушили соседскую старушку, позарившись на ее пенсию. Затем полдома стояло заколоченным, чтобы уберечь жилье от повадившихся в дом бомжей.

Вскоре сестра Андрея продала родительскую половину. Вслед за ней половину дома бабушки и дедушки продал унаследовавший ее Андрей. В ответ на мои расспросы, почему он не смог и не захотел сохранить дом, брат приводил два аргумента. После того как он перехоронил всех близких (его мать умерла позже, в 2006 году), ему казалось, что умершие родственники преследуют его. Он говорил об этом, захлебываясь от ужаса:

– Когда я спускаюсь в подпол за картошкой, у меня жуткое чувство, что они все там стоят и смотрят на меня!

Второй аргумент был более рациональным: за домом невозможно ухаживать, не живя в нем. А Андрей жить в нем не собирался. Уберечь дом от залезавших в него бомжей было невозможно. Брат был уверен, что они рано или поздно сожгут дом.

Бабушкин дом достался двум владельцам, которые начали его перестраивать под себя. Фасад оказался изуродованным: новые хозяева убрали уникальный порадный вход с лестницей и высоким крыльцом, резные украшения скрылись под новой дощатой облицовкой, его раскрасили в два цвета на разные вкусы новых хозяев. Но главное не в этом – из дома ушли важные для меня люди и вещи. Осталась пустая, ставшая чужой оболочка. Этот феномен отчуждения пространства, в котором прошло детство, зафиксировала петербургский детский психолог Марина Осорина:

Конечно, жизнь идет, и дома красят, и что-то новое строят, спиливают старые деревья, сажают новые, но… все эти изменения допустимы, пока сохраняется нетронутым то главное, что составляет суть родного ландшафта. Стоит только изменить или разрушить его опорные элементы, как рушится все. Человеку кажется, что эти места стали чужими, все не похоже на прежнее и – у него отняли его мир[110]110
  Осорина М. В. Секретный мир детей… С. 122.


[Закрыть].

* * *

Суть родного ландшафта является не объективной данностью, а конструкцией, созданной ребенком. «Образы домов из прошлого не меркнут у нас в душе потому, что мы постоянно обживаем их заново – в мечтах»[111]111
  Башляр Г. Поэтика пространства… С. 28.


[Закрыть]. Осознание безвозвратно ушедшего прошлого и неутолимое желание вернуться в него наперекор здравому смыслу рождает ностальгию[112]112
  См.: Бойм С. Конец ностальгии?


[Закрыть]. Тоска по дому – в прямом смысле этого слова – охватила меня после утраты «усадьбы» в Полетаеве. Хотелось защитить по крайней мере память о ней, а значит, приступить к розыску материальных опор памяти и к превращению их в реликвии.

Мама не претендовала на наследство. Разбирать родительские вещи их единственной дочери не предложили, а она не настаивала. Поэтому удалось спасти из лап врагов – времени и забвения – совсем немногое: бабушкину швейную машинку, «Книгу о вкусной и здоровой пище», бабушкины письма, скатерть, металлическую пудреницу, черное бархатное платье, наручные часы, связанные ею домашние тапочки, салфетки, круглые накидки на стулья, скатерть со стола из гостиной, любимую картину дедушки «Рыболов». Спасены и подаренная бабушке шкатулка из камня в форме грибочков со старого комода из спальни бабушки и дедушки.

В последнюю минуту удалось спасти старинный комод и напольное зеркало. Андрей позвонил мне и сообщил, что его теперь уже бывшая жена выставила эти вещи в коридор челябинского общежития. Я помчалась туда и встретилась со «старыми знакомыми» со смешанными чувствами. Ликующая радость соседствовала с ужасом при виде полуразобранной мебели – бесхозной, никому не нужной, вышвырнутой хладнокровной рукой.

К сожалению, не все из доверенного моим рукам уцелело. Бабушкины часы украл сосед-наркоман. Зеркало разбилось, рухнув во время уборки квартиры. Но постепенно места памяти о бабушке, дедушке и собственном детстве в нашем жилье стали обрастать другими предметами из прошлого, образовав целую дружную семью «ровесников» или представителей смежных поколений.

Известно, что традиционно женщина была хранительницей не только очага, но и семейной памяти[113]113
  См.: Rutschky M. Schneider. Sieben Seiten Lektüre eines anonymen Fotoalbums // Fotogeschichte. 1988. № 27. S. 40–53; Hirsch M. Family Frames: Photography, Narrative and Postmemory. Cambridge, MA, 2002.


[Закрыть]. Наверное, не случайно в последние годы среди авторов самых громких книг о памяти много женских имен[114]114
  Ассман А. Длинная тень прошлого…; Она же. Новое недовольство мемориальной культурой; Она же. Распалась связь времен?..; Степанова М. Памяти памяти: Романс. М., 2017; Малышева С. Ю. «На миру красна»: инструментализация смерти в Советской России. М., 2018; Мерридейл К. Каменная ночь: Смерть и память в России ХX века. М., 2019; Петровская К. Кажется Эстер. М., 2021; Хирш М. Поколение постпамяти: Письмо и визуальная культура после Холокоста. М., 2021; Gessen M. Esther und Rusja. Wie meine Großmütter Hitlers Krieg und Stalins Frieden überlebten. München, 2005.


[Закрыть]. Не уверена, что в «женской» ностальгии есть своя специфика. Но мой личный женский взгляд на родное ушедшее и дорогих ушедших пронизан ностальгией. Уверена, что именно она привела меня на блошиный рынок. Ностальгия вооружила меня несокрушимыми мотивами и незыблемыми принципами поведения на нем. Я руководствовалась не коммерческим расчетом, а радостью прикосновения к прошлому. Меня окрыляла радость – ведь я смогу туда вернуться! Меня охватывало восторженное ощущение свободы, предоставленной мне, чтобы воплотить детскую мечту. Единство мысли и чувства с любимым человеком вызывало во мне ликование. Меня поддерживало желание спасти от уничтожения старые предметы, многие из которых напоминают мне старый дом на станции Полетаево близ Челябинска.

ГЛАВА 3. ПОРТРЕТИРУЕМ ДРУГ ДРУГА

Желание что-то знать об истории неотделимо от потребности что-то знать о самом себе. Это делает историческое знание не сомнительным, а незаменимым.

Уте Даниель[115]115
  Daniel U. Kompendium Kulturgeschichte. Theorien, Praxis, Schlüsselwörter. Frankfurt/M., 2001. S. 19. Цит. по: Ровный Б. И. Введение в культурную историю… С. 55.


[Закрыть]

– Не удивлюсь, Наташа, если кто-нибудь из будущих недоброжелательных рецензентов этой книги выберет в качестве названия или эпиграфа для критического разбора известную мораль одной из басен И. А. Крылова: «Кукушка хвалит петуха… за то, что хвалит он кукушку».

Эта книга не просто написана в соавторстве. Она написана супружеской парой, связанной трепетным взаимопониманием. Это, помимо прочего, книга о любви. И в этом – еще одна ее особенность.

Надеюсь, читатель поймет, почему я сдерживаюсь, портретируя самого близкого человека. Я хотел бы оставить и тему в целом, и отдельные подробности этой истории для нас двоих. Чрезмерная откровенность автора опасна и для него, и для читателя, поскольку может невольно рождать у внешнего наблюдателя нездоровые чувства. Тем не менее мы оба идем на этот риск по двум причинам. Во-первых, потому что, декларировав следование «лирической историографии», мы не можем отступиться от открытости в отношении читателя. Во-вторых, потому что не считаем читателя внешним наблюдателем. Но об этом – позже. А пока – о нас самих.

Наш союз – плод мгновенной, как удар молнии, и одновременно зрелой любви. В тот момент, когда мы встретились и больше не смогли оторваться друг от друга, мне было за пятьдесят, Наташе – далеко за тридцать (см. ил. 17). Позади у нас обоих было по два долгих и, по субъективному взгляду изнутри, крепких брака. У меня в тот момент было две дочери в возрасте 11 и 28 лет, у Наташи – почти взрослый сын. Решение быть вместе далось непросто, но другое не приходило в голову.

Нас объединяло еще и кое-что из прошлого. Мы были единственными детьми в семье и любимыми внуками родившихся в царской империи бабушек и дедушек, в гостях у которых мы проводили много времени, особенно в летние месяцы, и к которым были очень привязаны. Строго говоря, наше детство оставалось с нами. Мы его не только помнили, но и чувствовали. Ностальгия по невозвратному былому и навсегда ушедшим близким светилась в нас обоих.

Неудивительно, что нас свела моя книга, пронизанная памятью о детстве и любовью к дорогим старикам и исчезнувшим вместе с ними гостеприимным пространствам их жилищ[116]116
  Нарский И. В. Фотокарточка на память…


[Закрыть]. Подарив Наташе «Фотокарточку на память», я неожиданно приобрел читателя, каких ни у моих прежних книг, ни у этой я не знал. Конечно, мои родственники и друзья, читая эту книгу, с радостью узнавали описанные в ней события и самих себя в роли книжных героев. Моя будущая жена переживала мое детство как свое собственное. Она «узнавала» окружавшие меня предметы, поскольку и они, и мое трепетное отношение к ним были ей близки. Наташа с открытым сердцем принимала меня, моих родителей, бабушек и дедушек как самых дорогих, самых родных. Потому что почти все в поступках, мыслях и чувствах автора и его персонажей было ей близко и понятно. Затем, во время наших совместных поездок по Европе, она как старых знакомых встречала моих коллег, друзей и знакомых из «полевого дневника», пересказанного на страницах книги.

Ил. 17. Наташа. Мюнхен, 2018

Известно, что не только лично пережитое, но и прочитанное попадает в копилку нашего опыта. Так содержание книги стало капиталом нашего совместного опыта. Некоторые реплики моих героев стали важными сигналами нашей коммуникации, содержащими смыслы, которые прочитываются нами без дополнительных разъяснений.

Теперь, по прошествии многих лет, мы оба убеждены, что из детских привязанностей к людям, выросшим в начале ХX века, и к вещам из их (и нашего) детства и молодости происходит и наша общая любовь к блошиному рынку. Утрата окружавших нас близких, созданных ими пространств, обжитой ими (и нами) предметной среды является важным нервом обеих наших натур.

* * *

Но многое выгодно отличает Наташу от меня. Она выросла, окруженная безоговорочной любовью родителей, родных и близких, которые ее баловали и нежили, не боясь, что это может ее испортить. В ее детстве были надежные, как скала, представители противоположного пола, задавшие незыблемую и очень высокую планку морально одобряемого поведения. У меня были противоречивые отношения с перегруженными любимой работой родителями. Отцу казалось, что родители матери меня чрезмерно балуют и их якобы дидактические огрехи, идущие мне во вред, необходимо регулярно и настойчиво исправлять. Поэтому, в отличие от Наташи, я страдал от контраста между атмосферой любви в доме родителей мамы в летние сезоны и нескончаемыми, эмоционально довольно неуютными месяцами с сентября по май в родном городе.

У Наташи всегда были животные – собаки, хомячки, белки, вороны, кролики, кошки, попугаи. Их она тонко чувствует, понимает и любит. Она уморительно и трогательно озвучивает их действия:

– Разве это мне можно? Вы меня отравить решили? (Разборчивый в пище кот Тоша, подобранный на улице еле живым головастиком, морщит нос, брезгливо обнюхивая еду.)

– Ну давай уже дружить! Давай поваляемся! (Неуклюжий Тоша разваливается перед неукротимой крольчихой Пашей, не пускающей наших кошек в «свою» комнату.)

– Ну мама-а-а! Почему меня никто не чешет?! (Реплика спасенной от холода и голода кошки Пуси, которая подставляет выгнутую спину. Пуся не сразу стала понимать, что ее любят в нашем доме.)

– Что вы разлеглись? Тут где-то должны быть мыши! (Неуклюжая толстушка Пуся ночью с топотом носится по всей квартире, осваивая новые пространства.)

– Что вы общаетесь с этой дикаркой?! Я сейчас сдохну от ревности! (Четырнадцатилетняя Соня тяжело переносит наше внимание к Пусе.)

Наташино, а теперь наше общее зверье всегда отвечало и отвечает ей бескорыстной взаимностью.

А у меня, кроме прожившей один месяц в нашей квартире черепахи, не было питомцев. Мне нельзя было завести зверей, потому что на летние месяцы квартира пустела и оставить живность было не с кем: родители уезжали на театральные гастроли, меня отправляли к бабушке и дедушке. Теперь я наверстываю упущенное в детстве.

* * *

Воспитание, основанное на доверии, терпении и любви, окупилось сторицей: Наташа – очень добрый, чуткий человек и на редкость цельная личность. Она умеет любить и заботиться. В первые же дни нашего знакомства она удивила меня тем, как часто, по несколько раз на дню, созванивалась с родителями. Мне это было внове. Ведь я начал подолгу жить вдали от родительского дома и своей семьи, в том числе за границей, когда главными средствами коммуникации были не интернет и мобильник, а бумажное письмо и дорогой телефонный разговор через коммутатор. Отсутствие общения с родными в течение дней и даже недель не вызывало у меня беспокойства.

Я и сейчас иногда, видя, как Наташа подолгу висит на телефоне, снисходительно улыбаюсь:

– Ну с кем ты там опять трындишь?

Но теперь мне ясно, что ее интенсивная коммуникация с родными и подругами продиктована не привычкой поболтать «ни о чем», а осознанной стратегией по заботе о них. Наташа, прежде чем решить ту или иную проблему, с которой столкнулись ее или мои родители, наши дети и друзья, проводит основательный мониторинг, узнает и взвешивает разные экспертные мнения, все точнее формулирует задачу и пути ее решения. Так повелось еще в ее детстве, в школе: ей всегда хотелось докопаться до сути, и близкие ее в этом всегда поддерживали.

Так в ней сформировались важные качества: нетерпение к фальши и халтуре, желание делать лучше всех или вовсе не браться за дело, которое тебе не по плечу. Наташа – перфекционист во всем, к чему прилагает усилия. Она безупречно готовит и одевается, планирует и формулирует. Из страха оплошать она долго не бралась за создание больших текстов, и я рад, что она его в основном преодолела.

Когда началась пандемия коронавируса, именно Наташа обеспечила безопасность наших родителей: организовала бесперебойную поставку продуктов и лекарств, оперативные медицинские консультации, постоянное такси для поездок в сад. Когда на второе лето пандемии возникла проблема с доставкой ее родителей на садовые работы, мы два-три раза в неделю отвозили Тамару Викторовну и Василия Емельяновича в сад и помогали им в огородных хлопотах, совершая для этого двухсоткилометровые поездки с озера, на котором отдыхали и писали эту книгу.

Впервые по-настоящему я столкнулся с неутомимым желанием, неустанной готовностью и бескомпромиссной волей Наташи помогать, когда ковидом в возрасте за девяносто заболели мои родители.

– Ну и при чем здесь возраст?! – возражала она на попытки знакомых утешить нас тем, что мои мама и папа прожили долгую счастливую жизнь. – Они еще могут пожить, и надо им в этом помочь.

Наташа переживала за моих родителей, как за своих собственных, и смерть моих папы и мамы стала для нее травмой, которую она не скоро сможет залечить. На борьбу за жизнь своей мамы она мобилизовала все ресурсы, все знакомства в политических, административных и медицинских сферах, все наши силы и средства. Она не отчаивалась, когда другой махнул бы рукой, а садилась за ноутбук и брала в руки телефон. Она без устали боролась и добилась чуда. Наташа рождена, чтобы побеждать.

* * *

Груз ответственности не мешает Наташе с детской непосредственностью радоваться жизни. Создав образ ослепительно-яркой, неприступной, ироничной красавицы, она в душе осталась беззащитным, ранимым ребенком. Я всеми силами стараюсь поддержать в ней ощущение детской беззаботности и защищенности, хотя мне это, к сожалению, не всегда удается.

В отличие от моей Наташи я по причине непростых отношений с занятыми родителями вырос без прочного, как броня, «базового доверия к жизни» (Э. Эриксон). Я не научился так органично радоваться окружающему. Часто на пустом месте я жду неприятностей, начинаю упрямиться и капризничать. Могу впасть в отчаяние, когда что-то не получается. Наташа стоически пережидает приступы моего мрачного настроения, противопоставляя им любовь и уважение. Это отрезвляет и укрепляет.

Наташа обладает даром моментально организовывать праздник вокруг себя. В наше непростое время ей каким-то чудом удается экспромтом созвать дорогих нам гостей, которые с радостью спешат к нам даже из дальних стран. Я чувствую себя с ней счастливым подростком, когда мы среди ночи отправляемся на незапланированную прогулку или в поездку по родному или чужому городу. Я радуюсь, что мои друзья приняли Наташу. Мне приятно их удивление переменам во мне: моим расправленным плечам и плавно текущей речи, стильной одежде и изысканным винтажным аксессуарам, любви к велосипедным поездкам и к работе на садовом участке, дружбе с домашними животными. Меня переполняет гордость, когда друзья говорят о том, как мне повезло.

Будучи человеком тонким, она безошибочно разбирается в людях. Она не только умна, практична и очень красива. Ее феноменальная интуиция, временами вводящая меня в ступор, позволяет Наташе держать на расстоянии тех, от кого исходят угроза и дискомфорт. Мы не нуждаемся в общении с людьми, которые «полезны», но неприятны. Я благодарен Наташе, что меня не окружают люди неблагодарные и двуличные, готовые использовать и предать.

В общем, Наташа внесла в мою жизнь качество и надежность, каких я ранее не знал. Наташа подвигла меня на многие сильные и красивые поступки, которые принято называть мужскими. Я горжусь ею и на нее ориентируюсь. В том числе и на блошином рынке.

* * *

У Наташи удивительно цепкий взгляд. Я могу долго стоять перед витриной с украшениями в растерянности от их изобилия, в то время как Наташа моментально выделяет среди них одну-две действительно интересные вещи.

– Посмотри, какая вещица, – говорит она вполголоса, с невозмутимым лицом, незаметно указывая взглядом, чтобы не выдать нашей заинтересованности торговцу.

– Где? Где? – Я бестолково верчу головой, пока взгляд не упирается в предмет, от вида которого бросает в жар.

Как она это делает, для меня остается загадкой. Но на блошином рынке, где в виски колотит охотничий инстинкт, зоркий глаз – это важнейшее оружие. Потому что «…кто смотрит невнимательно и просмотрит редкий коллекционный предмет, тот будет и годы спустя досадовать, что кто-то у него под носом перехватил ценный раритет»[117]117
  Grigoleit H. Th. Die 100 schönsten Flohmärkte Europas… S. 6.


[Закрыть].

Из наших личных особенностей родилось разделение труда. Мы с удовольствием гуляем по блошиному рынку вместе, но часто на время разводим наши маршруты. Я ищу преимущественно антиквариат (как известно, это предметы старше 75–100 лет), с особым предпочтением к эпохе рубежа XIX – XX веков, в которой соседствовали модерн, разные направления историзма и ранний ар-деко. Наташа мигом обнаруживает предметы старины, но в таком случае апеллирует ко мне как к «эксперту». Я же почти не подхожу к развалам предметов быта, винтажным аксессуарам и одежде эпохи послевоенного западного процветания, хотя тоже иногда обнаруживаю интересные, на мой вкус, предметы и в таких случаях обращаю на них, в свой черед, «профессиональный» взгляд Наташи.

* * *

Блошиный рынок – наша стихия, потому что мы оба очень азартны. В какой-то момент мы обнаружили, что эта страсть становится небезопасной для нашего семейного бюджета и домашних пространств. И тут больший здравый смысл проявила Наташа, хотя ей это тоже, как я видел, давалось нелегко. Ее аргументы были весомы, как удары парового молота.

– Мы уже так много всего видели и знаем, – рассуждала она, – что удивить нас чем-то становится все труднее. Зачем приобретать то, аналог чего мы уже имеем или от покупки чего мы по каким-то причинам в прошлом уже отказались? Это раз. Нельзя купить все, что нравится, многим достаточно полюбоваться. Это два. Не нужно покупать «мусор», то есть вещи, которые будут лежать дома мертвым грузом. Имея возможность выбора, лучше отдать предпочтение предмету лучшего качества, более ценного и, насколько это возможно, по меньшей цене. Это три. При покупке не повредит ориентироваться на известную максиму профессиональных торговцев относительно цены: покупай то, что сможешь перепродать дороже. Это четыре.

Вот такие барьеры выставила Наташа. Я с ней согласился, хотя не сразу и не без мук. Но нашему самоощущению на блошином рынке это в конце концов явно пошло на пользу.

Тем более что Наташа – не догматик. Мы не ограничены требованиями профита профессиональных торговцев и рамками жесткого отбора профессиональных покупателей-коллекционеров. На блошином рынке мы свободно импровизируем, как и в других сферах повседневной жизни. Поэтому к предъявляемым к себе ограничениям мы подходим гибко, не ломая и не обижая себя. Этим Наташина позиция, по-моему, очень близка мягкой рефлексии Бинни Киршенбаум о своем поведении на блошином рынке и о собственном отношении к поискам и приобретению «сокровищ» толкучки:

Признаюсь, большинству из нас, поклонников блошиного рынка, трудно сказать себе «достаточно» или «хватит». Чаще всего мы просто не можем противостоять искушению добавить к нашей коллекции еще один «шедевр». Но это не всегда так. Есть люди, которые достаточно дисциплинированны, чтобы не каждый раз, а только время от времени покупать что-то, приходя на рынок. К сожалению, я на это не способна. Какую-нибудь мелочь я всегда приношу домой, часто, конечно, для подарка. Я всегда восхищалась самообладанием людей, которые покупают на блошином рынке только две экзотические настольные лампы и прекращают поиски.

Но и эти герои самодисциплины не станут со мной спорить, что две изысканные настольные лампы… будут их долго радовать. Ведь радуешься каждый день, глядя на красивую, странную, симпатичную или просто смешную вещь. А для ежедневного зрительного пиршества блошиный рынок предоставляет пищи в избытке. Особенно, конечно, когда, глядя на красивую, странную, симпатичную или просто смешную вещь, можешь позволить себе подумать: «Да, я такая»![118]118
  Kirshenbaum B. Flohmärkte: Kleine Philosophie der Passion. München, 2003. S. 32–33.


[Закрыть]

Лучше, по-моему, не скажешь. И это точно про Наташу.

– Да, я такая! – это кредо моей любимой женщины, гордой, хрупкой и сильной.