Текст книги "Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений"

Приложение № 3

Мери ШАРВАШИДЗЕ

Она владела великой силой – пленять окружающих красотой и одаривать вдохновением. Благодаря этому и вошла в историю Мери Шарвашидзе.

Где еще, как не в высшем круге Петербурга, могла оказаться дочь члена Государственной Думы генерала Прокофия Шарвашидзе? Тем более что ее троюродный брат князь Георгий Шарвашидзе был управляющим делами двора вдовствующей императрицы Марии Федоровны.

Но успеху Мери в свете способствовали не только влиятельные родственники. О ее красоте говорили еще в Кутаиси, где она жила до замужества. А в Петербурге она и вовсе стала настоящей легендой. Популярный в десятые годы прошлого века журнал «Столица и усадьба» поместил на своих страницах фотографию фрейлины императрицы Александры Федоровны княжны Шарвашидзе как знак того, что жизнь в столице, несмотря на мировую войну, продолжается.

Однажды княжна Александра Николаевна, герцогиня Лейхтенбергская, правнучка императора Николая Первого, увидев Мери во дворце в Петербурге, не удержалась от восторга: «Я бы с закрытыми глазами вышла замуж за грузина, который хотя бы немного был похож на вас».

Мери тут же ответила: «А я вас познакомлю с грузином, который еще красивее меня». И привела своего знакомого князя Левона Меликишвили, который в этот вечер нес службу в императорских покоях. Тот действительно был очень красив. Герцогиня вышла за него замуж, у них родился сын Теймураз.

Сама Мери Шарвашидзе тоже в октябре 1917-го вернулась в Грузию, которая до 1921 года сохраняла независимость. Тифлис тех лет оставался последней обителью свободы для художественной богемы окончательно погибнувшей Российской империи. Недаром грузинскую столицу сравнивали с Парижем.

Из занятого большевиками Крыма сюда перебрались художники Сергей Судейкин и Савелий Сорин, балетной труппой оперного театра руководил знаменитый партнер Анны Павловой Михаил Мордкин, последний свой концерт на территории бывшей императорской России дал Сергей Рахманинов. Все они потом из порта Батуми уедут в Константинополь.

Для Мери приезд в Грузию ознаменовался тем, что здесь она вышла замуж. Ее мужем стал бывший флигель-адъютант императора Николая Второго Георгий, Гигуша, как все его звали, Эристави. Он был прапра-внуком грузинского царя Ираклия Второго.

Пока Грузия оставалась свободной, художественная жизнь в ней била ключом. Савелий Сорин, написавший здесь несколько портретов грузинских красавиц, был восхищен Мери Шарвашидзе. Уже переехав во Францию, он говорил своим будущим моделям: «Почему вы так себя ведете? Воображаете себя Мери Шарвашидзе-Эристовой? Так знайте, что второй такой женщины не существует!» Портрет Мери после своей смерти Сорин завещал музею Грузии. Однако работа так понравилась его вдове, что та решила оставить портрет красавицы, украшавший ее дом в Монте-Карло, себе. А после смерти вдовы Савелия Сорина, согласно ее завещанию, портрет Мери перешел в собственность принцессы Монако Грейс Келли.

Сохранился и портрет Гигуши Эристави. В 20-х годах прошлого века его писала Тамара де Лемпика, которая была дружна с цветом парижской эмиграции.

Покинуть родину Мери с мужем, родственниками и друзьями пришлось в 1921 году. Первое время вынужденные эмигранты жили в Константинополе, а затем перебрались в Париж.

Там Мери тоже была окружена поклонниками. Не осталась она и без работы. Коко Шанель предложила ей стать моделью в ее Доме моды. Для того чтобы заработать на жизнь, Шарвашидзе пришлось забыть о своих принципах и согласиться.

«Иначе бы тетя Мери на подиум ни за что не вышла», – рассказала мне Татули Гвиниашвили, дочь княжны Дадиани, ближайшей подруги и родственницы Шарвашидзе.

Муж Мери Георгий умер в 1947 году. Замуж она больше так и не вышла, хотя претендентов на ее руку и сердце было предостаточно. Своих детей у Мери не было. В Париже она воспитывала детей сестры – Нануку и Константина. Нанука рано умерла. Говорили, что Мери после ее смерти отчаялась, целыми днями не хотела выходить из дома. Еще более сильным ударом для нее стала смерть любимого племянника Константина.

Шарвашидзе осталась совсем одна. Ее единственной компанией стали кошки, за которыми Мери ухаживала, как за родными детьми.

Шарвашидзе переписывалась с княжной Дадиани, их переписка сохранилась. Мне удалось познакомиться с письмами Мери, хотя прочесть их оказалось непросто – почерк у княгини был довольно неразборчивый.

«Когда я получаю твои трогательные сердечные письма, – писала Мери 27 февраля 1975 года подруге в Тбилиси, – мне хочется быть со всеми вами. Чувствую душевную теплоту, чего здесь не имею. Но никого не обвиняю, у всех свои заботы…»

В конце жизни она жила под Парижем в доме престарелых, где у нее было три комнаты. При этом Шарвашидзе сохранила и свою квартиру. Как она сама объясняла, «для того, чтобы было где с друзьями играть в покер». Правда, кошек пришлось раздать. На оплату наемной квартиры денег еще хватало, а вот на зарплату помощнице уже нет. Княгиня жила на пенсию, которую получала как вынужденный переселенец. Французское гражданство она, как и многие другие грузинские эмигранты, получать не захотела.

Существенным подспорьем для нее стало наследство, оставленное влюбленным в нее сыном адмирала Осипа Макарова, командующего Тихоокеанским флотом России, который погиб в 1904 году при обороне Порт-Артура вместе с художником Верещагиным, находившимся на борту адмиральского крейсера «Петропавловск».

Вадим Осипович, сын адмирала, несколько лет прослужил вместе с адмиралом Колчаком в Сибири, а потом эмигрировал в Америку. С Шарвашидзе он познакомился благодаря своей сестре Александре, тоже бывшей фрейлиной императрицы Александры Федоровны. Вадим Макаров оказался талантливым предпринимателем и оставил после себя около 3 миллионов долларов, что для 1964 года было значительной суммой. Большая часть наследства перешла к сестре Александре, а несколько десятков тысяч долларов – княгине Шарвашидзе-Эристовой…

Татули Гвиниашвили вспоминает, что когда она в 60-х годах уезжала из Парижа, где гостила у родственников, в Тбилиси, провожать ее собралась вся эмиграция. И только Мери опаздывала. Это вообще была ее отличительная черта. В тот раз даже говорили, что поезд уже будет подъезжать к Тбилиси, когда она появится. Пока так шутили, заметили, что все собравшиеся на вокзале смотрят в одну сторону. Провожающие Татули вслед за всеми повернулись и ахнули – по перрону шла Мери в лиловом костюме и держала в руках букет фиалок.

Шарвашидзе вечно опаздывала, и ее за это всегда прощали. Как-то она, будучи фрейлиной императрицы, опоздала на панихиду по одному из членов царской семьи.

Войдя в зал уже после Николая Второго, что согласно дворцовому этикету было недопустимо, Мери очень боялась гнева государя. Но тот, увидев ее, смог сказать только одно: «Грешно быть красивой такой».

Обо всем этом автору строк рассказала Татули Гвиниашвили, которой, в свою очередь, эту историю поведала сама княгиня Шарвашидзе.

Но обессмертила Мери не столько ее внешность, сколько великий грузинский поэт Галактион Табидзе, который посвятил ей стихотворение «Мери». Посвятил, будучи очарован ее красотой, так что все оказалось взаимосвязано.

 
Та ночь все изменила, Мери!
Венчалась ты, и глаз твоих томленье
Нежнее было, чем неба проседь,
И грустным, как дождливая осень.
 
 
Пламень свечей тебя укрывал
Своим взорванным и дрожащим мерцаньем,
Но лица твоего знакомый овал
Тайной бледностью ярче его сиял.
 
 
Древнего собора купол и стены
Светились вдалеке горением свечи,
Аромат роз нежных струился, как песня,
Наполняя молитвой траур ночи.
 
 
Бесценная Мери, я слышал за дверью
Той далекой церкви клятву твою,
Венчанье то было? Нет, я не верю —
Поминки справлялись по той, что люблю!
 

(Перевод И. Оболенского)

Споры о том, кто же стал героиней одного из самых известных стихотворений Табидзе, не утихают по сей день. Сама Мери в письме Папуне Церетели пишет: «Галактиона Табидзе я лично не знала, венчалась я в Кутаиси 20 сентября 1918 года к вечеру, но было еще светло и погода была хорошая. Вот все сведения, которые я могу Вам дать».

Но, видимо, они все же были знакомы. В издании стихов Табидзе 1923 года есть стихотворение, в котором он описывает, как на коре дерева начертал: «Мери Шарвашидзе».

А друг Галактиона рассказывал, что в Кутаиси они часто видели Мери. В один из дней Табидзе даже принес знаменитому художнику Ладо Гудиашвили фото Мери, с которого попросил написать ее портрет. Гудиашвили заказ исполнил. Правда, его манера Галактиону не понравилась.

Шарвашидзе так и не смогла понять, почему всех так волнует, кому же на самом деле посвятил свои стихи Табидзе. «Разве не достаточно того, что это просто гениальные стихи?!»

Хотя, судя по всему, подобные обсуждения были ей приятны. В одном из писем княжне Дадиани она пишет: «Моя дорогая Бабошка, ты не можешь себе представить, какое удовольствие мне доставило твое письмо и сознание, что ты с такой любовью заботишься о моей славе. С появлением стихотворения «Мери»[60]60
  Название Шарвашидзе написала по-грузински, тогда как всю остальную переписку вела на русском языке.


[Закрыть] мне в то время все говорили, что Табидзе эти стихи посвятил мне. Не знаю, лично мне он не передавал. Мечтаю, когда это будет возможно, приехать на родину, чтоб вас всех повидать, обнять всех, всех моих близких и обо всем поговорить…»

…Но в Грузию Шарвашидзе больше так никогда и не приезжала – не хотела ехать через Москву. Говорила: «Почему я не могу прямо из Парижа ехать в Тбилиси и мне нужно ехать через коммунистическую Россию?! Пока там коммунисты, не поеду». Такое отношение было у всех эмигрантов. Тех же, кто все-таки ездил в Грузию, потом ругали: «Ты предал наши принципы!»

Но Мери, конечно, скучала по родине, переживала, у нее была настоящая ностальгия. В письмах знакомым она постоянно задает вопрос – как там Грузия. На ее прикроватном столике всегда лежала книга Руставели «Витязь в тигровой шкуре», из которой она многое знала наизусть.

…Мери Шарвашидзе умерла в 1986 году в возрасте 97 лет. До последнего дня она сохранила ясность ума и была по-прежнему прекрасна. Когда ее спрашивали, как ей удается так хорошо выглядеть, княгиня отвечала: «После 1921 года я ни разу не улыбнулась».

Похоронили Мери Шарвашидзе на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем.

Часть вторая
ДНЕВНИК КНЯЖНЫ

Работая над переводом мемуаров Бабо Мейендорф, я часто приходил в дом к Татули Гвиниашвили, семья которой оказалась связана едва ли не со всеми действующими лицами истории баронессы.

Во время одной из встреч Татули протянула мне еще одну тетрадь, которой оказался дневник ее матери. Переведя на русский язык еще одно документальное свидетельство эпохи, я понял, что работа над книгой может с полным правом считаться законченной.

Зная историю баронессы Мейендорф, познакомиться с историей ее внучки, княжны Дадиани, и правнучки, Татули Гвиниашвили, будет, наверное, интересно вдвойне.

Если бы я не узнал все это из первых уст, то вряд ли поверил, что такое возможно. Что можно столько вынести и не сломаться. Столько испытать и остаться Человеком.

Внучка светлейшего князя Шарвашидзе, дочь знаменитого князя Дадиани, жена одного из самых состоятельных предпринимателей Кавказа, Бабо Дадиани – Масхарашвили прожила 96 лет и стала свидетелем едва ли не всех значимых событий XX века: от встречи с императором Николаем Вторым до приема на Лубянке у наркома Берии, от роскошной свадьбы в соборе Сиони до ссылки в казахскую степь.

Жизнь ее дочери Татули Гвиниашвили, через воспоминания которой я и попытаюсь восстановить картину прошлого, не менее ярка и драматична.

* * * * *

– Папиного отца звали Георгий. Он вместе с женой, Мариам Квиташвили, жил в Даркветах. Занимался марганцем и был очень богатым человеком. Мудрый, образованный. У них был большой дом и громадный двор, на котором устраивались скачки.

Бабушка была красивой. Стройная, с породистыми руками…

Всего у них было семеро детей.

Две дочери погибли. От туберкулеза, которым они заразились через молоко больной коровы. Девочкам было по 18 лет. Их смерть бабушка так и не смогла пережить и вскоре умерла.

Один сын, Давид, застрелился из-за несчастной любви.

Осталось еще две дочери Тамара и Анна и трое сыновей: мой папа, его брат Михаил (еще студентом он пел в Опере, но как-то простудился, заболел ангиной и потерял голос, который, как все говорили, был бесподобный. Когда начались сталинские аресты, он испугался, поменял фамилию и уехал в Ташкент, где его и похоронили, хотя он так мечтал быть похороненным в грузинской земле) и брат Бессарион, который еще до прихода к власти большевиков уехал учиться в Англию и так и остался в Лондоне.

Так получилось, что ни одной могилы не осталось. Кроме могилы Давида…

Папина сестра Тамара была замужем за Гого Орджоникидзе, они жили в Москве. К большевику Серго ее муж не имел отношения. Когда папу арестовали, тетка приехала в Тбилиси и носила ему передачи. В один из дней она попала под сильный дождь, промокла, заболела воспалением легких и умерла.

Когда мой брат Георгий приезжал потом в Москву, он бывал у Гого Орджоникидзе. Тот еще раз женился. Но в его доме висел портрет тети Тамары, который повесила вторая жена дяди.

Другая папина сестра, Анна, жила в Тбилиси, на улице Грибоедова, 24.

Дедушка оставался в Даркветах. Его имя внесли в «черный список», он же был раскулаченным. Крестьяне из его деревни боялись даже общаться с ним. Дом, виноградники, имение – все было отобрано. Потом уже дедушка построил себе маленький дом.

Мама постоянно умоляла его переехать к нам. Но он ни за что не хотел: «Я должен доживать там, где похоронены моя жена и дети. И там же должен быть похоронен». Он умер в 1939 году.

Мамин папа – князь Николай, или Коки, как его все называли, Дадиани – служил у генерала Давида Микеладзе. Стал самым молодым предводителем дворянства в Мегрелии. Ему было всего двадцать лет, когда его избрали. Жил в городе Сенаки, это недалеко от Кутаиси.

О нем писали: «Даже враги не могут не признать, что Коки Дадиани отдал бесплатно земли крестьянам». Дедушке было жалко своих крестьян.

Семь лет он прожил с первой женой, Нино Микеладзе. С 1898 по 1905 год. У них родилось пятеро детей.

Второй женой дедушки стала Мери Церетели.

Ей было всего 18 лет, когда они познакомились. Когда дочь предводителя дворянства Кутаисской губернии Мери Церетели решила связать свою жизнь с овдовевшим князем Коки Дадиани, ее родители были категорически против. Проблема заключалась в том, что после смерти первой жены у Коки осталось пятеро детей, воспитывать которых пришлось бы юной Мери.

Но саму Церетели подобные трудности не пугали. И в 1911 году свадьба все-таки состоялась. Как потом показала жизнь, это была судьба.

Через год у молодых супругов родился сын Георгий, через два года – дочь Кетеван, а еще через два – снова сын, которого назвали Симонико.

Младшему сыну дали имя в честь последнего царя Имеретии Симона, который приходился Мери Церетели прапрадедом.

Это имя было родовым у Церетели, так же звали и отца Мери.

Тесть дедушки, Симон Церетели, был известным общественным деятелем и любимцем Грузии. Его два раза избирали предводителем дворянства.

Симон в своем доме в Кутаиси одно время даже прятал Сталина, будущего палача своих потомков. Симон с нетерпением ждал революции, так как надеялся, что после свержения царя Грузия получит независимость.

Подобную надежду питал и Коки Дадиани. Однажды дедушка отдал свой паспорт и черкеску известному революционеру и организатору знаменитого налета на инкассаторский экипаж в Тифлисе Камо, который так и бежал в Россию под именем Коки Дадиани.

В конце концов чаяния князей оправдались – в России случился большевистский переворот и Грузия на несколько лет действительно получила независимость. Вот только большевики на этом останавливаться не захотели и в 1921 году вошли в Грузию, которая вскоре стала частью Советского Союза.

Светлейший князь Михаил Шарвашидзе, последний владетель Абхазии, был дедушкой Коки. У самого Михаила было пятеро детей.

История Бабо Мейендорф, светлейшего князя Георгия, князя Михаила и княжны Нино, умершей молодой девушкой от туберкулеза, уже известна из мемуаров баронессы.

Еще одна дочь светлейшего князя, Тамара, была матерью Коки и, получается, бабушкой моей мамы.

* * * * *

Моя мама почти всю жизнь вела дневник. У нее было две тетради. В одну она выписывала цитаты из Бальзака, Фейхтвангера, Ильи Чавчавадзе, Боккаччо.

А в другую тетрадь записывала свои мысли и воспоминания. Эту книжку она держала ближе к себе. Один раз я застала ее в слезах. «Былое вспомнила», – объяснила она мне. Потом, когда я читала ее дневник, то на его страницах тоже заметила следы слез. Видимо, мама плакала, когда писала. Или когда перечитывала свои записи.

Я тоже не могла спокойно читать воспоминания мамы. Смогла это сделать уже после ее смерти.

Одна из записей мамы такая: «Самое страшное – когда в трудные минуты вспоминаешь о хорошем, ушедшем навсегда».

* * * * *

Дневник Бабо Дадиани – вещь удивительная. Летопись жизни своей семьи Бабо сумела превратить в своеобразный путеводитель по эпохе, все события и катастрофы которой ей довелось испытать на себе.

Так, будучи воспитанницей Закавказского института благородных девиц и повстречавшись с императором Николаем Вторым, княжна Дадиани оставила живое описание знаменитого учебного заведения и своего свидания с российским самодержцем.

* * * * *

ИЗ ДНЕВНИКА БАБО ДАДИАНИ:

«В те годы было довольно сложно устроить дочерей в тифлисский институт благородных девиц имени императрицы Марии Федоровны. Меня туда приняли по протекции бабушкиной сестры (дочери светлейшего князя Михаила Шарвашидзе и жены барона Мейендорфа). До 15 лет меня воспитывала Тамара Шарвашидзе.

В институте были очень строгие правила. И великолепные условия: прекрасные кровати, белоснежное постельное белье, ночные рубашки, по два полотенца на каждую воспитанницу. Два раза в неделю все меняли: фартуки, рубашки, банты и манжеты. Все это должно было быть идеально белым и накрахмаленным. Фартуки завязывались на спине красивыми бантами. Волосы должны были зачесываться назад, никаких проборов, в косы вплетались черные ленты в два пальца шириной.

Утром мы просыпались по звонку. Встав, тут же красиво застилали свою постель. После этого немедленно отправлялись умываться. Утренний туалет начинался с того, что мы, обнаженные по пояс, обливались холодной водой, а затем мыли лицо теплой водой. За всем этим следила классная дама.

Затем, уже одетые, мы становились в пары по росту и отправлялись в большой зал для утренней молитвы. Каждый день в нашем расписании было по шесть уроков. Большая перемена продолжалась сорок минут, и в течение этого перерыва мы успевали погулять в большом саду, поиграть в теннис или в другую игру.

Нас обучали французскому языку, и с классной дамой мы должны были общаться только на этом языке.

Для уроков пения и танцев мы переодевались в специальные костюмы. В каждой комнате на первом этаже стоял рояль, и каждый день у нас был урок музыки. В институте преподавали лучшие педагоги.

Перед сном мы опять умывались сначала холодной, а затем теплой водой. Затем ложились в постель и должны были тут же заснуть. Разговаривать строго запрещалось. За этим следила классная дама, которая гасила свет и прохаживалась по спальне, пока мы все не засыпали.

Классные дамы жили тут же, в здании института, у них были двухкомнатные апартаменты.

В субботу и воскресенье нас водили в церковь. Священник был русский, и служба в церкви велась на русском языке. В хоре пели учащиеся нашего института.

В одно утро в училище была суматоха – должен был прийти Николай Второй. На нас надели новую форму с белыми фартуками и белыми манжетами. Наша форма была темно-сиреневая, фиолетовая, длинный белый фартук подходил к ней.

К приходу императора нас в два ряда построили на лестнице. Пришел Николай Второй. На нем была серая чоха с красивым кинжалом на поясе.

Мы встретили его низким реверансом, а потом как лебеди последовали за ним в большой зал. Там хор спел: «Боже, царя храни». Ученик Мищенко – его дядя был известным генералом – подошел к императору и сказал ему слово. Потом второй ученик – Цицишвили – тоже сказал слово. Хор опять спел. А затем император захотел посмотреть училище, которое находилось напротив нас – Святой Нины.

Когда он спускался по лестнице, Нино Чикваидзе, ученица старшего класса, и я последовали за ним. Когда вышли на улицу, на удивление оказались очень близко к царю. Так, что могли дотронуться до его папахи. Мы дотронулись и на память выдернули оттуда мех.

Царь засмеялся и неожиданно снял свою папаху и подал нам. Мы немного смутились, но потом еще больше меха достали из папахи императора.

Я и Нино долго хранили шерсть, выдернутую из шапки царя. Никто нам не верил, и нам приходилось приводить в свидетели друг друга.

Визит Николая Второго праздновали шикарным завтраком и обедом. Нам всем подарили по огромной коробке конфет из кондитерской Лотта, которая в Тифлисе считалась самой лучшей. Потом четыре дня был выходной».

* * * * *

Когда мама впервые попала в имение своей мачехи, то с балкона дома увидела много строений. Мама спросила, что это за деревня. Ей ответили, что это не деревня, а поселение, где живут Масхарашвили.

Мама начала хохотать – что это за фамилия Масхарашвили? В переводе на русский это означает «шут гороховый». Но бабушка на нее рассердилась: «Ради бога, прекрати! Это очень почтенные люди. Чтобы они это не услышали, ты это больше не повторяй».

И вот однажды зимой мама оказалась в грузинском клубе – это было место, где собиралось все высшее общество. В тот же вечер там был и папа, который только-только приехал из Лондона.

Папа увидел Бабо и спросил одну нашу родственницу, с которой мама вошла: «Кто это такая?» Та объяснила, что это – дочь князя Коки Дадиани и Мери Церетели. А папа, поскольку они были соседями, уже знал эту семью.

Вот так состоялась первая встреча моих родителей. Хотя мама, как оказалось, на папу внимания тогда не обратила.

Спустя время папа устроил банкет. К нему в гости приехали иностранцы. Он тогда жил в гостинице, своей квартиры у него еще не было, и ему понадобилась крюшонница.

И он, оказывается, занял ее у бабушки Мери, эту крюшонницу.

Через какое-то время бабушка встречает его на улице и говорит: «А крюшонницу-то вы не вернули». Папа удивился: «Как это не вернул?!» Пришел в своей номер и отправил к Дадиани лакея, чтобы тот во всем разобрался.

Ни Коки, ни Мери дома не было, и к лакею вышла мама. Она и сказала, что крюшонницу на самом деле вернули, и попросила поблагодарить хозяина.

Когда этот лакей вернулся в гостиницу, то, оказывается, сказал папе: «Барин, я видел ангела. И прошу – женитесь на ней».

Вскоре родители познакомились, папа стал часто навещать дом мамы. Бабушке, Тамаре Шарвашидзе, приносить цветы, бонбоньерки. Начал ухаживать, одним словом. Всем он очень нравился. Но когда мама спрашивала: «Кто тот молодой человек?», ей, оказывается, не говорили фамилию отца. Помнили, как она рассмеялась, услышав ее в свое время.

В конце концов между ними завязались отношения. И однажды, когда все вместе сидели за столом (дедушка и папа дружили), то Кокуца Чолохошвили, национальный герой Грузии, поднялся и сказал тост: «Бабошка, за твоего штатского».

А надо заметить, что папа был единственным, кто ходил в гражданском костюме, все остальные – в форме.

Ну и все дело пошло к свадьбе. Она состоялась 7 января 1921 года. Очень пышная свадьба была.

Весь город о ней говорил. Все с ума сходили – как князь Дадиани отдал жену Масхарашвили?

* * * * *

ИЗ ДНЕВНИКА БАБО ДАДИАНИ:

«Мы тогда жили на улице Ртищева, сейчас это улица Джапаридзе[61]61
  Теперь улица Иашвили.


[Закрыть]. Весь верхний этаж принадлежал нам. Свадебное платье для меня сшила французская портниха мадемуазель Фанни. Оно было из настоящих брюссельских кружев, их мы купили в семье Александра Чавчавадзе, отца Нино Чавчавадзе – Грибоедовой. Это была ручная работа.

Прическу мне делал Михаил Лоива из салона Грегуара. Фату держали двое моих братьев – Георгий и Симон. Белые атласные туфельки надел мне на ноги мой старший брат Михаил, который тогда был юнкером. Оказывается, по старинному обычаю, именно старший брат должен надевать на ногу невесты свадебные туфли.

Моими шаферами были Мери Шарвашидзе – Эристави и генерал Володя Цулукидзе. Затем все отправились в собор Сиони.

Собор был полон народу. Перед входом стояли двенадцать юношей в чохах, и у каждого в руке было по голубой розе. Специально для свадьбы цветы покрасил Михаил Мамулашвили[62]62
  Известный садовод, к нему в сад возили всех гостей Грузии. Он учился в Париже у Солейдора, знаменитого французского садовода.


[Закрыть].

С нами были Мераб Вачнадзе[63]63
  Муж актрисы Наты Вачнадзе.


[Закрыть], Мераб Джорджадзе, Леван Геловани, Дима Шарвашидзе, Алик Орбелиани, Тамаз Орбелиани, Папуна Церетели…

Дамы: Нино Элиашвили, Римма Эристави, Нино Квиташвили, Инука Меликишвили, Тико Чавчавадзе, Нино Грузинская. Маруся и Душка Орбелиани и другие наши близкие.

После венчания снова приехали на квартиру моих родителей. Там все было величественно украшено: на лестнице нас встретили юноши с поднятыми и перекрещенными саблями, мы на счастье разбили тарелку. В четырех больших комнатах были накрыты столы, подали шампанское и специально заказанные сладости. Все было устроено с большим вкусом. Это все сделала тетя Женя Цулукидзе, жена моего шафера.

После этого мы отправились на квартиру моего мужа – в уголовой дом на улице Орбелиани. Там был накрыт стол на двести человек. Тамадой был Шалва Алекси – Месхишвили, первый министр юстиции независимой Грузии. Среди гостей были французы, англичане, итальянцы. Песни и танцы продолжались до утра.

Было много подарков. Акакий Хоштария, известный промышленник и меценат, подарил нам большой, покрывающий всю комнату персидский ковер. Я его запомнила на всю жизнь – в уголках ковра были вытканы золотые звезды. Потом я случайно видела этот ковер в одном большом государственном учреждении. Подарили много красивого хрусталя, вазы из саксонского фарфора, конфетницы, много серебра.

Для столовой – достаточно большой комнаты – выписали из Англии чудесную посуду. Когда моя повариха все это красиво расставила и пригласила меня взглянуть, мне не хотелось выходить из этой комнаты.

Вообще, все комнаты были очень красиво и с большим вкусом устроены.

У нас был швейцар Георгий, приятной наружности, всегда в чохе. И служанка Паша, которая вскоре вышла за этого Георгия замуж. Мы им справили свадьбу – пригласили гостей и устроили великолепный ужин».

* * * * *

Эта история началась 20 января 1921 года. Свадебные экипажи доставили в Сиони – главный собор Тифлиса – восемнадцатилетнюю невесту и двадцативосьмилетнего жениха.

За торжеством внимательно следил весь город. Ведь замуж выходила одна из самых красивых женщин Грузии – Бабо Дадиани. Ее счастливым избранником стал Александр Масхарашвили, состоятельный предприниматель, сделавший состояние на добыче и продаже марганца.

Впереди, казалось, влюбленных ожидала полная счастья и покоя размеренная семейная жизнь.

В те годы Тифлис оставался последним островом свободной жизни на территории бывшей Российской империи. После большевистского переворота в 1917 году в Грузию съехались многие видные деятели русского искусства: на берегах Куры говорили на родном языке, все было близко и знакомо. Да и надежда на то, что в России ситуация в скором времени опять изменится к лучшему, не покидала.

* * * * *

Мама с подругами – Олей Сванишвили, Лизико Багратиони, Ниной Гедеванишвили – проводили время в кафе «Химериони», где собирались все знаменитые писатели, поэты, художники.

Однажды к маме подошла художница Наталья Гончарова и призналась, что давно наблюдает за мамой и мечтает написать ее портрет. Но как Гончарова ни просила маму позировать, та все время отказывалась.

В конце концов Гончарова рано утром сама пришла к нам домой на улицу Орбелиани и категорично потребовала, чтобы мама ей позировала. Мама потом рассказывала, что спустилась к ней чуть ли не в ночной рубашке. Художница сделала карандашный эскиз будущего портрета.

В «Химериони» было очень интересно, играл скрипач Гулеско, приходили Сергей Судейкин с женой Верой, которая потом стала женой Игоря Стравинского, Савелий Сорин.

Мама с подругами потом часто вспоминали о тех временах. Пока был жив папа. А потом уже веселых разговоров о прежней жизни не звучало, смеха дома почти не было.

Если бы родители знали, что ждет их впереди. А может, и хорошо, что не знали…

Уже 25 февраля 1921 года им пришлось оставить все – новую квартиру в Тбилиси, нераспакованные чемоданы со свадебными подарками. И уехать в Батуми, откуда они, вместе с другими будущими эмигрантами, собирались бежать в Турцию. Обо всем этом мама потом напишет в своем дневнике…

* * * * *

ИЗ ДНЕВНИКА БАБО ДАДИАНИ:

«25 февраля 1921 года ночью все уехали в Батуми, чтобы оттуда сбежать за границу. Оставили все – нашу богато и красиво украшенную квартиру на улице Орбелиани, неоткрытые коробки и свадебные подарки, которые Алеша специально для меня выписал из-за границы. Ничего не успели взять с собой. Полный чемодан из Лондона, где хранились Алешины рубашки, и мои платья, которые шила известная французская модистка, – все осталось в шкафу.

Уехала вся наша семья – отец с женой и детьми. Брат Михаил помог им уехать. Он сам со своими друзьями-юнкерами успел на последний поезд.

В Батуми мы пробыли почти две недели, там была весна. На улице женщины носили корзины роз. Один раз, когда я проезжала в экипаже, неожиданно бросили эти розы мне.

Я вышла из экипажа, поблагодарила их и дала денег. «Нам не надо денег, вы такая красивая, нам просто хочется вас одарить розами», – ответили они.

Скоро все сели на корабли: кто на какой успевал, тот туда и садился. Мой брат Бондо был в армии, воевал с красными. Он не пришел на корабль, и это значило, что он решил остаться в Грузии.

В Константинополь мы отплыли на прекрасном пароходе. Когда приблизились к очень узкому проходу, я стояла на палубе и думала, как же этот большой корабль сможет пройти. Это было удивительное зрелище – Босфор!

Наконец мы прибыли в Константинополь. Большой, красивый город. Мы поселились в люксе лучшей гостиницы города – «Пера палас». Меня, молодую женщину, все удивляло и восхищало.

Все было на высшем уровне – ресторан с прекрасным обслуживанием, чудесный персонал, все во фраках и белых перчатках, очень обходительные. Внешне, как мне показалось, очень похожи на грузин. Салон (фойе) отеля был весь в зеркалах и пальмах.

Утром горничная приносила из ресторана завтрак в комнату.

По утрам Алеша уходил в контору, он имел акции в деле у Акакия Хоштария и Гриши Беридзе, миллионеров, которые представляли известную британскую фирму «Космо» и владели шахтами марганца в Грузии.