Текст книги "Биологическая систематика: Эволюция идей"

Детальная концептуальная и методологическая проработка современных доктрин систематики, присущая второй половине XX столетия, с очевидной неизбежностью включает рассмотрение её базового понятийного аппарата. Как отмечено в вводной главе (см. 1.2.2), расхождение направлений и школ систематики проявляется прежде всего в разном содержании ключевых понятий, которое в конечном итоге зависит от того, как определяются исходные допущения из области онтологии и эпистемологии. Среди активно обсуждаемых вопросов – содержание понятий сходства и родства, соотношение между ними, концепции таксона вообще и вида в частности; концепции гомологии и признака, взвешивание (оценка значимости), таксономическая иерархия, онтология таксона (см. 6). Разногласия на этом уровне совершенно неизбежны, во многом отражают то обстоятельство, что объект систематики слишком сложен, разные его аспекты не могут быть редуцированы до неких всеобще приемлемых однозначных определений.

Одно из своеобразных проявлений дробления тезауруса систематики на новейшем этапе её развития заключается в узаконивании равноправия разных трактовок одних и тех же понятий. Это составляет одно из условий формирования неклассической систематики как части неклассической науки второй половины XX века (Ereshefsky, 2001 а, b; Павлинов 2006, 2007а). Разумеется, её базовые концепции и понятия всегда присутствовали, так сказать, во «множественном числе», отражая разные представления таксономистов о содержании и принципах биологической систематики. Однако если классическому направлению (и этапу) её развития более соответствуют претензии каждой из трактовок на истинность, что порождает конфликты между разными школами, то неклассическая систематика это многообразие узаконивает в форме таксономического плюрализма (см. 1.2.2, 6.1.1). Последний означает признание многоаспектное™ таксономического разнообразия, причём каждому фиксированному аспекту соответствует некоторая частная трактовка соответствующего общего понятия (родство, признак, таксон и т. п.). Таксономический плюрализм в указанном понимании, пожалуй, впервые получил обоснование в позитивистски ориентированной систематике, где он понимается эпистемологически (Gilmour, 1940; см. 5.5.2.2). Позже ему стали придавать онтологический смысл: последнее особенно актуально для современных представлений о виде (Павлинов, 19926, 20096; Claridge et al., 1997; Ghiselin, 1997; Howard, Berlocher, 1998; Wilson, 1999a; Wheeler, Meier, 2000; Mallet, 2001a; см. 6.3.2) и о гомологии (Hall, 1994; Bock, Cardew, 1999; Butler et al., 2000; Laubichler, 2000; Brigandt, 2003a,b; Любарский, 2007; см. 6.5.4).

Концептуализация современной систематики затронула и такой её традиционный аспект как коллекционное дело были предложены две противоположные трактовки статуса и перспектив развития коллекций. Физикалистски ориентированные биологи склонны считать музейные коллекции, как и всю «музейную систематику», прошлым таксономической науки: как полагает Эрлих, «их значение в научных исследованиях, уже незначительное, вовсе сойдёт к нулю» (Ehrlich, 1961а, р. 158). Это предсказание, как и другие высказывания позитивистов о будущем систематики, не сбылось: невзирая на вышеуказанные новшества фактологического и методологического характера, которые освоила систематика в XX веке, она в основе своей, как и прежде, остаётся «музейной наукой» (Майр, 1971; Павлинов, 19906, 2008а; Quicke, 1993; Cotterill, 2002; Hine, 2008). Главный источник информации для систематики, опирающейся на сравнительный метод, – это коллекционные (гербарные) образцы, в той или иной форме сохраняемые для будущих исследований в неких стандартных условиях. Такое их сохранение – предпосылка (или даже условие) воспроизводимости таксономического знания, что является одним из критериев его научности. Таким образом, с определённой точки зрения обращение к музейным и гербарным материалам можно считать специфическим аналогом экспериментов в физико-химических науках: как эти последние не представимы без экспериментальной базы, так и систематика не представима без базы коллекционной (Павлинов, 2008а).

Вступление систематики в XX столетие ознаменовалось существенным продвижением в области таксономической номенклатуры – совокупности правил образования и изменения названий таксонов: были официально утверждены кодексы зоологической и ботанической номенклатуры, позже оформился аналогичный свод правил для прокариот и вирусов (Джеффри, 1980; Knapp et al., 2004). Важными элементами стали вводимые в качестве норм: с одной стороны, метод типа в форме правила (или принципа) типификации как способа связывания названия таксона с его типом; с другой стороны, приписывание и типу, и основанному на нём названию чисто номинального статуса, лишённого какого-либо эссенциалистского содержания (Blackwelder, 1967; Майр, 1971; Джеффри, 1980). В последние годы некоторое время обсуждалась идея «.Биокодекса», призванного закрепить и унифицировать принципы линнеевской таксономической номенклатуры для всех разделов биологической систематики, как то и предполагал сам Линней (Проект…, 1997). В то же время специальное внимание привлекли подходы к обозначению некоторых ископаемых материалов, не укладывающихся в традиционные стандарты: для исследующих их дисциплин предложены названия паратаксономии и ихнотаксономии с соответствующей параноменклатурой (Bengtson, 1985; Расницын, 1986, 2002; Мейен, 1988; Forey et al., 2004; Krell, 2004; см. 6.3.1).

На протяжении XX столетия на обсуждение выносились и более значимые предложения по существенной модификации номенклатурных норм. Они фактически стали реализацией общей идеи возможности пересмотра линнеевских канонов, которая высказывалась на протяжении XIX столетия сторонниками эмпирической систематики (Микулинский и др., 1973; Stevens, 2002; см. 4.1.2). В рассматриваемый период в рамках эмпирической традиции, усиленной позитивистским номинализмом, критике была подвергнута осмысленность присвоения собственных имён таксонам, коль скоро они не имеют фактического биологического содержания (Cain, 1959а; Michener, 1962, 1964; Sneath, Sokal, 1973; см. 5.2.2.1). Р. Сокэл (1968) писал: «возможно, что развитие автоматической обработки данных быстро вытеснит проблему номенклатуры на то относительно неважное место, которого она и заслуживает» (с. 313). Р. Эрлих в своей вышеупомянутой «профетической» статье возвещал, что «грядут довольно существенные изменения в нашей системе номенклатуры… Будет всеобще признана неадекватность любой номенклатурной системы задачам описания органического разнообразия» (Ehrlich, 1961, р. 157–158, курс. ориг.). В био систематике не только предсказывалось, что «возникнет нечто существенно отличное от линнеевской номенклатуры» (Camp, 1951, р. 126), но и действительно разрабатывались новые понятия (см. 5.7.2.2). Одним из вариантов «нелиннеевской» номенклатуры стала общая концепция перехода от вербального обозначения таксонов названиями к нумериклатуре – их обозначению цифровыми кодами. Она возникла как способ унификации и стабилизации таксономических обозначений (Rabel, 1940; Little, 1964; Hull, 1966), была частично использована кладистикой (Hennig, 1969; Christoffersen, 1995; Ereshefsky, 2001b,с; см. 5.7.4.5).

Предложенное современной филогенетикой понимание таксона как квазииндивидного образования (см. 5.7.4.4, 6.3.1) также вызвало оживлённую дискуссию по таксономической номенклатуре. Как подчёркивают авторы, названия классов – это родовые понятия, которые могут быть определены («золото – это…»), тогда как названия индивидов – это имена собственные, которые не могут быть определены (Queiroz, 1992, 2007а; Sundberg, Pleijel, 1994; Harlin, Sundberg, 1998; Moore, 2003; Ereshefsky, 2007a). Такая трактовка таксонов, влекущая за собой отказ от логически (экстенсионально) трактуемой родовидовой схемы, означает отказ и от сопутствующей ей бинарной номенклатуры, согласно которой вид обозначается так же, как и определяется, – через ближайший род и видовые отличия (см. 3.2). Номенклатурный раздел кладистической систематики предложено называть кладономией, в противовес «таксономии» как традиционной системы номенклатуры (Queiroz, Gauthier, 1992; Brummitt, 1997). Эти предложения в настоящее время активнейшим образом разрабатываются и доводятся до стадии реализации в форме «Филокодекса» (Queiroz, Gauthier, 1990, 1992, 1994; Queiroz, 1992, 2007а; Christoffersen, 1995; Minelli, 1995; Ereshefsky, 2001 a,b, 2007a; Mishler, 2009). Его основополагающей идеей является утверждение, что таксономические названия должны применяться только к голофилетическим группам (Queiroz, Cantino, 2001; Phylocode…, 2009; см. 5.7.4.5). Из этого видно, что «Филокодекс» очевидным образом стремится привязать номенклатурные принципы к базовым допущениям отдельной таксономической школы (Knapp et al., 2004), т. е. превратить всю таксономическую номенклатуру в частную теоретико-зависимую в понимании А. Расницына (2002).

Несмотря на существенные различия в содержании между «Фило-» и «Биокодексом», оба они схожи в том, что фактически подразумевают развитие таксономической номенклатуры в сторону разработки унифицированных для всей систематики правил вместо сложившихся в XIX – начале XX столетий отдельных «предметных» кодексов. Но пока эти идеи не получили поддержки, так что для основных групп организмов по-прежнему действительны свои вполне традиционные кодексы: в зоологии – 4-е издание «Международного кодекса…» (Международный…, 2004), в ботанике – «Венский кодекс» (Международный…, 2009), в бактериологии – «Бактериологический кодекс» (Sneath, 1992), в вирусологии – соответственно свой кодекс (The international…, 2002).

Представляется вполне очевидным, что системы номенклатуры, с помощью которых описывается разнообразие организмов, не могут не меняться вслед за изменением представлений о природе и структуре этого разнообразия. Очевидно и то, что современные представления такого рода существенно отличны от линнеевских – они сложнее. Поэтому отстаивать неизменность традиционных кодексов и норм (Чайковский, 2007) – едва ли лучший ответ на «вызов современности». С другой стороны, заменять одни жёсткие правила (линнеевские) другими (филогенетическими) – также не самое хорошее решение. Вероятно, речь должна идти о том, что сами эти правила и фиксируемые ими категории должны быть более гибкими и позволять более адекватно описывать единицы разнообразия и соотношения между ними (Мина, 2007). Возможно, будет небесполезным обратиться к опыту популяционной систематики (см. 5.7.2.2) и рассмотреть возможность разработки ещё одной «параноменклатуры» – для внутривидовых форм разного ранга и биологического статуса. Иными словами, в случае названий таксонов возможен тот же плюрализм, который утверждается в трактовках самих таксонов (см. 6.1.1)

5.2. Аспекты эмпиризма

Систематика есть изучение фактов.

Т. Боргмайер

Наличие твёрдого эмпирического базиса – один из фундаментальных критериев научности дисциплин, исследующих объективную реальность, и результатов этих исследований. С его утверждения началась европейская наука Нового времени как опытная (эмпирическая, индуктивная), в которой научное знание есть продукт наблюдений и экспериментов, воспроизводимых в стандартных условиях и потому делающих знание проверяемым (Гайденко, Смирнов, 1989; см. 4.1). Эмпиризм как эпистемологическая доктрина стал доминировать в так называемых «точных» естественных науках (физика, химия) в XVIII–XIX столетиях; в систематике он в это время только начал формироваться, да и то со значительной примесью рациональности (см. 4.1), активно стал влиять на её судьбы в начале-середине XX столетия.

Ключевой идеей эмпиризма является утверждаемое позитивистской философией представление о том, что только независящие от теории (theory-neutral) суждения составляют содержание объективного научного знания. Это значит, что из познавательной ситуации по возможности исключается «метафизическая», а в пределе – любая теоретическая компонента, предшествующая эмпирическому знанию. В противоположность онтологически нагруженным разделам систематики (типологическая, рациональная, филогенетическая и т. п.), эмпирическая в идеале является атеоретической. В систематике XX столетия это в первую очередь относится к утверждению её независимости от эволюционной теории, в чём эмпирики согласны с типологами.

Важным элементом эмпиризма является отказ от априорного деления признаков на значимые и незначимые как одного из проявлений нежелательного априорного теоретизирования. При формировании научной систематики эта идея как минимум с XVIII века облекается в теорию, включающую понимание Естественной системы как такой, которая отражает общее сродство организмов, проявляющееся в сходстве по многим признакам (см. 4.1); её связывают обычно с именем французского ботаника М. Адансона (см. 4.1.1). В указанном понимании Естественная система противопоставляется любым искусственным, основанным на каком-то одном признаке или на одной группе признаков, выбранных на априорной основе.

Со второй половины XIX века систематики, отвергающие типологическую, натурфилософскую (по Окену), а позже и филогенетическую идеи как избыточно метафизические, прочно склоняются к тому, что естественная система должна основываться на как можно большем числе признаков без их предварительного деления на значимые или незначимые по тем или иным принципам (Green, 1909; Turrill, 1940, 1942с; Blackwelder, 1967). Классификацию, которая обобщает все возможные доступные данные, в том числе экологические, предлагают называть синтетической (Turrill, 1940), всеохватной (omnispective) (Blackwelder, 1964), всеобъемлющей (comprehensive) (Stuessy, 2008), универсальной (Blackwelder, Boyden, 1952) или интегративной (Dayrat, 2005; Padial et al., 2010); она противопоставляется любым частным (Turrill, 1942с; Blackwelder, 1964). Следует отметить известную аналогию между такого рода «всеохватными» классификациями и теми, которые представлены в травниках XV–XVI столетий, также стремившихся обобщать все известные сведения об организмах (см. 3.3).

Благодаря такому пониманию эмпиризма начиная с середины XIX столетия систематика стала активно осваивать всю ту новую фактологическую базу, которая в начале XX столетия породила многочисленные её фактологические разделы – экспериментальную систематику, иммунносистематику, хемо систематику, гено систематику и т. п. (см. 5.1). К этому же времени относятся первые опыты применения количественных методов «измерения» сходства между организмами по совокупности признаков, которые в конечном итоге породили численную систематику (см. 5.3); впрочем, для этого понадобилось формирование достаточно формализованной фенетической идеи.

В остальном эмпиризм, как всякое достаточно общее направление в систематике, вполне разнороден. В нём можно выделить несколько отдельных более или менее оформленных направлений. Они различаются специфическим акцентированием внимания на двух компонентах познавательной ситуации, не сводимых к теоретической, – собственно опытной и личностной.

В простейшем случае речь следует вести о той систематике, которая вообще свободна от какого-либо теоретизирования: её исповедуют многочисленные исследователи-практики, которые реализуют «своё стремление к истине, не обращаясь к теоретическим выкладкам» (Стекольников, 2003, с. 367). Они обращены к реальности «как таковой» – по сути к той, с которой имеет дело народная систематика (Darlington, 1971; см. 2), и «просто классифицируют» организмы, не задаваясь вопросами о природе и структуре классифицируемого разнообразия, об онтологических основаниях и принципах систематики (Borgmeier, 1957; Blackwelder, 1964, 1967; Colless, 1967а). Примером может служить постановка задач в новейших исследованиях по биологическому разнообразию: ключевой считается отработка методики выделения неких поддающихся универсальному учёту единиц разнообразия, вопрос же о том, что это за единицы по своей «природе», – второстепенный (Sarkar, Margules, 2001; Blaxter, 2004; Sarkar, 2005).

Основной смысл подобного эмпиризма в систематике в самой что ни на есть простейшей форме выражает мысль Ч. Дарвина, которую он заимствует у «описательных» систематиков: классификация – «только схема, по которой соединяются более сходные организмы и разделяются наиболее несходные» (Дарвин, 1987, с. 298). С этой точки зрения, которую Кассирер аттестует как «наивное видение мира» (Cassirer, 1923), попытки понять, почему одни организмы сходны, а другие несходны, – необязательное дополнение к решению указанной базисной задачи: систематика не объясняет, а просто описывает, т. е. классифицирует (Gilmour, 1940; Gilmour, Turrill, 1941; Borgmeier, 1957; Colless, 1967a). В такой концепции познания таксономической реальности может присутствовать элемент локковского сенсуализма: так, В. Хейвуд (Heywood, 1989) в разъяснении того, как следует познавать естественную систему, апеллирует к когнитивной психологии и физиологическим механизмам восприятия человеком физического мира.

Подобное эмпирическое – в самом что ни на есть бытовом смысле – толкование систематики отражено во многих общих руководствах, где подавляющая часть материалов представляет собой своего рода инструкции по подготовке, обработке и обнародованию практических исследований, дополненные комментариями к кодексам таксономической номенклатуры (Blackwelder, 1967; Майр, 1971; Quicke, 1993; Шипунов, 1999). В такой систематике совокупность нормативных правил во многом сводится к опыту авторитетов – учителей и коллег, само общение с которыми приобщает к их индивидуальному естественному методу (Гептнер, 1971; Камелии, 2004). Примером может служить статья классика арахнологии А. Петрункевича «Принципы классификации…» (Petrunkevitch, 1953), где эти «принципы» имеют форму «вот как я это делаю». Данное обстоятельство дало повод Кэйну заявить, что «молодые систематики обучаются почти исключительно методом натаскивания, подобно дрессированным обезьянам» (Cain, 1959с, р. 243), с чем отчасти согласен и склонный к теоретизированию Дж. Симпсон (2006; Simpson, 1961).

В качестве одного из расхожих проявлений эмпиризма следует указать ту традицию в систематике, согласно которой таксономическая система должна обслуживать определённые практические запросы людей. Этот прагматизм несомненно восходит к народной систематике (см. 2), составляет основу классификационной деятельности в эпоху травников (см. 3.3), отчётливо присутствует у Линнея, который выстраивал свою искусственную систему именно как инструмент для ориентирования в разнообразии организмов (пресловутая «ариаднина нить»; см. 3.5). Полезность классификации явным образом включена в понимание её смысла систематиками-позитивистами (см. 5.5.2.2). Ставя теоретическое обоснование системы в подчинённое положение относительно её полезности, прагматизм обязывает к тому, что «предпочтение следует отдать просто более наглядной и практически удобной системе» (Тихомиров, 1985, с. 20).

Абсолютизация эмпирической составляющей таксономического знания сводит классифицирование к ремеслу – совокупности навыков, позволяющих наиболее эффективно решить ту или иную практическую таксономическую задачу. Здесь особое значение приобретает автоматизация классификационной деятельности (Sokal, Sneath, 1963). В современных условиях этому в огромной степени способствует вычислительная техника, обязывающая систематика-«нумериста» просто аккуратно выполнять предписания той или иной компьютерной программы.

Тот аспект эмпиризма, где основу составляет личностное знание (Полани, 1985; см. 6.1.1), не слишком стеснённое теоретическими дискурсами о свойствах классифицируемого разнообразия и способах его описания, можно обозначить как интуитивизм. Этот способ классификационной деятельности чурается всяческих рациональных «-измов», в первую очередь формализмов, исключая разве те, которые предусмотрены номенклатурными кодексами. В XX столетии, впрочем, сформировалось и его теоретическое осмысление, полное собственных «-измов», – феноменология в смысле Гуссерля и его последователей. В ней интуитивистский взгляд на мир берётся не как практикуемая данность, а подвергается рефлексии и обосновывается эпистемологически, т. е. отчасти рационалистически (см. 5.2.1).

Более сложное понимание эмпиризма как осознанной познавательной системы, а не просто накопленной совокупности навыков исследователей-практиков, сформировалось в систематике во второй половине XVIII – в начале XIX столетий главным образом трудами М. Адансона, А. де Жюсьё, О.-П. де Кандоля, X. Стрикленда (см. 4.1). Хотя эти исследователи исходят из того, что систематика, по словам Кандоля, является «наукой чистого наблюдения», на самом деле их эмпиризм несёт значительную онтологическую и эпистемологическую нагрузку. Это видно из того, что в его основе лежит весьма развитая метафизическая концепция Естественной системы, из которой выводятся принципы её построения. Эти последние у Адансона и его последователей составляют так называемый «естественный метод», который и ведёт к названной системе. Здесь очевидно присутствие в классической эмпирической доктрине значительной доли рационализма, который в XX столетии порождает численную систематику (см. 5.3). Собственно же эмпиризм сводится к подчёркнутой выше идее: коль скоро эта система представляет собой тотальность всех возможных отношений между организмами по их сродству, раскрывать её следует на основе всех доступных анализу признаков без априорного их деления на значимые или незначимые. Это в конечном итоге оформилось в современную фенетическую концепцию (см. 5.2.2), которая в силу своей высокой формализованности и по ряду других причин более общего свойства положила начало уже упоминавшейся численной систематике (см. 5.3).

В теоретическом плане этот рациональный эмпиризм составляет основу позитивистской эпистемологии с присущим ей онтологическим и эпистемологическим редукционизмом. Первое означает, что познаваемая реальность сводится к совокупности так или иначе «физически» воспринимаемых предметов, второе – что разнообразие всех этих предметов может быть описано одними и теми же методами, в идеале количественными (эпистемологическая рациональность, см. 5.5.2). В отличие от интуитивизма, в разрабатываемой позитивизмом познавательной ситуации минимизируется присутствие не только метафизической, но и личностной составляющих. Этот рациональный объективный эмпиризм доминировал в естествознании в начале XX столетия и сделал всё от него зависящее, чтобы изгнать метафизику из науки, в том числе из систематики, попросту объявив «ненаукой» всё то, в чём присутствует метафизика. Своего рода «позитивистским манифестом» в систематике XX века являются уже упоминавшиеся статьи Джилмура (Gilmour, 1937, 1940; о нём см. 5.5.2.2), от которых, вообще говоря, берёт начало современная позитивная систематика с руководящими для неё фенетической и нумерической идеями (Cain, Harrison, 1958; Sokal, Sneath, 1963; Сокэл, 1967; Colless, 1967a; см. 5.2.2).

Современный эмпиризм позитивистского толка (Джилмур, Кэйн, Сокэл и Снит) в отличие от классического (Адансон, Кандоль) минимизирует суждения о «природе вещей». Этим основные проблемы систематики сводятся к их методологическим аспектам, а одним из ключевых требований к состоятельности базовых таксономических концепций и суждений оказывается операционализм (Sokal, Sneath, 1963; Sokal, 1966; см. 6.1.1). В таком ключе обсуждаются критерии состоятельности классификации: в качестве примера можно привести «список Дёйча», который включает до 15 пунктов (Deutsch, 1966, цит. по: Sneath, Sokal, 1973). В самой книге Снита и Сокэла основной характеристикой классификации является её естественность «по Джилмуру» (см. 5.5.2.2), которая операционализируется такими критериями как объём и лёгкость извлечения содержащейся в ней информации.

В постпозитивисткой эпистемологии, базирующейся на гипотетико-дедуктивной и отчасти абдуктивной схемах аргументации (см. 6.1.1), эмпиризм несколько иного рода – с существенным добавлением онтологической рациональности. Последнее означает признание того, что никакое эмпирическое знание не имеет смысла вне теоретического контекста, определяющего его корректную интерпретацию и делающего его содержательно осмысленным. Обращение к эмпирике здесь играет ключевую роль на стадии не столько выдвижения, сколько тестирования научных гипотез: сама возможность последнего – тестируемость эмпирическими данными – служит одним из критериев их научного статуса.

Следует отметить ещё несколько аспектов рационального эмпиризма, которые развиты школами систематики XX столетия, в той или иной форме тяготеющих к типологим. В отличие от классических типологических концепций, эмпирическая типология базируется на индуктивной процедуре выведения типических характеристик таксонов (см. 5.4.2). В ряде случаев эта процедура включает те же количественные методы, что и в численной фенетике; отличие от последней состоит в том, что тезаурус эмпирической типологии включает понятие типа – в данном случае статистического (Smirnov, 1925). Другой своеобразный вариант эмпиризма демонстрирует структурная кладистика, сторонники которой, как и типологи, полагают, что исключение из пред посыл очного знания допущений об эволюционных причинах таксономического разнообразия позволяет систематику открывать группы в природе такими, какие они есть «на самом деле»: такие группы реальны (Patterson, 1982; Brady, 1985; см. 5.7.4.6).

Исключение из познавательной ситуации, формируемой эмпиризмом, предпосылочного знание в форме содержательной базовой модели (см. 6.1.1) обычно приводит к номинализму: таксоны, особенно высшие, трактуются как условные конструкты – «продукты ума», если по Линнею. Особенно это характерно для систематики, ориентированной на позитивистскую философию (Gilmour, 1940; Colless, 1967а): реальностью признаются только особи, все таксоны – суть чистые условности, «концепции».

Но такая сугубо номиналистическая онтология – не единственно возможная, у других эмпириков она может быть сложнее. Так, Ю. Вермель (1931) полагает, что «в биологической систематике решительно всякому понятию соответствует нечто реальное», соответственно чему он выделяет «сходственную реальность» наряду с «филогенетической реальностью» (с. 40). Фактически то же самое утверждается в современном руководстве по таксометрии (Abbot et al., 1985), где некий объективно существующий в природе «естественный паттерн» (структура разнообразия) разделяется на два компонента – фенетический и филогенетический: «фенетические естественные паттерны… основаны на сходствах, филетические естественные паттерны основаны на… происхождениях» (р. 22). С Вермелем (заочно, т. е. без ссылки на него) согласен Боргмайер: таксономические концепции имеют некое соответствие в природе, таксоны «ни в коей мере не являются чисто субъективными фикциями… это естественные единицы» (Borgmeier, 1957, р. 57). Сходным образом реальными полагают «очевидные» группы оранизмов и некоторые интуитивисты (Кузин, 1992).

В настоящей главе эмпиризм систематики XX столетия представлен главным образом в двух ипостасях. Пользуясь терминологией времён Линнея (см. 3.1), их можно обозначить как продолжение традиций «гербалистов» и «методистов». В первом доминирует интуитивный подход к анализу разнообразия организмов: это субъективный эмпиризм, интуитивизм. В другом внимание исследователя обращено «вовне» – это объективный эмпиризм, в котором из арсенала индуктивных наук (в понимании Уэвелла, 1867) по мере возможности заимствуются принципы и методы таксономического исследования. В наиболее полной форме её воплощает вышеназванная фенетическая идея.

С точки зрения развития таксономической теории эмпиризм во многом ущербен: его доминирование тормозит развитие систематики как науки, на это обращал внимание ещё О.-П. де Кандоль (см. 4.1.3). Один из его основных недостатков состоит в том, что он создаёт в неискушённых умах иллюзию простоты решаемых систематикой задач, существенно укорачивая ту цепочку суждений, которая ведёт от наблюдения над отдельными организмами к классификации как некой форме представления структуры биологического разнообразия. С другой стороны, для решения многих практических задач, особенно лежащих вне систематики, эмпирическая составляющая таксономического знания безусловно необходима; в последнее время, в частности, она востребована исследованиями по биологическому разнообразию (Sarkar, Margules, 2001).