Текст книги "Знание в контексте"

2.1. Релятивизм

Итак, обратимся к витгенштейновской эпистемологии. В её основе лежит понятие «петлевого предложения», то есть достоверного предложения, обосновывать которое не имеет смысла. Петлевые предложения интерпретируют по-разному. Мы полагаем, что правильная их интерпретация прежде всего логическая: петлевые предложения суть правила/нормы, имеющие логическую достоверность. Всякая эпистемическая рациональность в конечном итоге с необходимостью апеллирует к таким предложениям. В этом смысле, как выражается Д. Притчард, она локальна. Примерами петлевых предложений являются предложения «Это рука», «Земля существовала задолго до моего рождения», «Никто не был на Луне». В настоящее время последнее предложение, которое было петлевым при жизни Витгенштейна, более таковым не является, а является ложным эмпирическим предложением. (Подробнее см. [18].)

Существуют как антиреалистические релятивистские, так и реалистические антирелятивистские интерпретации Витгенштейна. (См. ссылки в [7; 19].) Релятивизм многообразен. Некоторые авторы, как, например, М. Куш, также утверждают, что релятивизм, вообще говоря, совместим с реализмом.

Аргумент релятивиста имеет следующий вид. Поскольку для Витгенштейна всякая эпистемическая рациональность локальна, то есть предполагает употребление «петлевых предложений», которые не имеет смысла обосновывать, между фундаментально отличными эпистемическими системами, содержащими различные петлевые предложения в качестве фундаментальных эпистемических принципов или норм, невозможно сделать рациональный выбор. Соответственно, может оказаться, что одно и то же эпистемическое суждение, например, «Субъект S знает, что р» («S имеет обоснованное мнение, что р», «Мнение S, что р, иррационально» и так далее), оценивается противоположным образом (и как истинное, и как ложное), в зависимости от выбора эпистемической системы. При этом рациональным образом невозможно отдать предпочтение той или иной его оценке. Такую ситуацию Притчард называет эпистемической несоизмеримостью (см., например, [20]).

Эпистемический релятивизм – это алетический (то есть относящийся к понятию истины) релятивизм эпистемических суждений. Например, релятивизм знания – это алетический релятивизм суждений вида «Субъект S знает, что р». Релятивизм эпистемических суждений, например, релятивизм знания (обоснования, рациональности и так далее), вообще говоря, совместим с существованием объективных познаваемых фактов. Эпистемический релятивист может, например, утверждать, что с одной точки зрения субъект знает (или имеет обоснованное мнение), что р, то есть соответствующее эпистемическое суждение истинно, а с другой – нет, и в то же время допускать, что истинность р абсолютна.

Для онтологического релятивиста и сами познаваемые факты относительны. Он может, например, утверждать, что с одной точки зрения субъект знает, что р, и, следовательно, р, а с другой – знает, что не-р, или знает, что q, и, следовательно, не-р или q. Таким образом, для онтологического релятивиста то или иное бытие (факт, объект и его свойства) само по себе не существует, а существует лишь (то или иное) бытие с той или иной точки зрения. Например, концептуальный релятивист утверждает, что то, что существует, зависит от выбора концептуальной схемы. (Он может, например, утверждать, что последняя тем или иным образом как бы формирует определённую реальность, исходя из реальности бесформенной.)

Наша критика релятивизма начинается с выявления неявного предположения, которое, на наш взгляд, зачастую делает релятивист. Оно состоит в том, что в рамках разных оценок суждения «Субъект S знает, что р» («Субъект S имеет обоснованное мнение, что р», «Имеет место факт, что р» и так далее), речь идёт об одном и том же объективном содержании, выражаемом предложением р, одних и тех же понятиях знания, обоснования, факта, одном и том же контексте. То есть предположение в том, что речь идёт об одном и том же суждении «Субъект S знает, что р» («Субъект S имеет обоснованное мнение, что р» и так далее), имеющим одно и то же объективное содержание, которое, однако, оценивается как истинное или ложное, в зависимости от точки зрения. Для релятивиста (то же самое) суждение истинно (или ложно) (в том же самом смысле), но оно истинно (или ложно) лишь относительно (точки зрения: эпистемической системы, концептуальной схемы, социальной группы и так далее). Это так, например, в рамках релятивизма МакФарлайна, вводящем в рассмотрение помимо контекста употребления суждения контекст его оценки. При фиксированном контексте употребления содержание суждения не меняется. Тем не менее, меняется его оценка в зависимости от выбора контекста оценки. (Контекст употребления может быть одним из контекстов оценки.) Например, суждение «Джон знает, что у него две руки» истинно в обыденном контексте (который может быть контекстом употребления) и ложно в скептическом контексте [21].

На самом деле, естественно предположить, что само оцениваемое суждение, его содержание (а также содержание предложения р), а не только очевидность для него и его истинность, реляционны, то есть зависят от выбора эпистемической системы, которая не отделена от суждения, не применяется к нему, так сказать извне, а употребляется (следовательно, в контексте, в рамках «языковой игры») в нём самом. Более того, естественно предположить (против сематического контекстуализма), что правильный (привилегированный) контекст употребления есть контекст, в котором располагается сам субъект S.

Поскольку мы рассматриваем петлевые предложения как предложения, имеющие логический статус, «петлевые» эпистемические системы мы рассматриваем не как совокупности эпистемических принципов, которые предполагаются истинными (так, например, поступает П. Богосян), а как совокупности (эпистемических) правил, которые ни истинны, ни ложны. Эпистемические правила употребляются в рамках эпистемических языковых игр вида «Субъект S знает, что р» и, тем самым, вносят свой вклад в определение самого содержания суждения. Согласно Витгенштейну, «смысл есть употребление».

В рамках эпистемической языковой игры возникает объективное эпистемическое данное: «Субъект S знает, что р», «Субъект S имеет обоснованное мнение, что р», «Субъект S иррационален» и так далее. Мы будем говорить о «контекстуальном эпистемическом реализме»: эпистемическое данное зависит от контекста, но при фиксированном контексте оно существует и не зависит от точки зрения, языка, выбора концептуальной схемы и так далее (это два измерения реализма: существование и независимость от сознания, точки зрения и так далее). Эпистемические стандарты, в соответствии с которыми оценивается контекстуальное эпистемическое данное, однозначно определяются в этом же контексте.

2.2. Метафизический реализм vs контекстуальный реализм

Понятие «петлевого предложения», к которому мы апеллируем, тесно связано с витгенштейновскими понятиями правила/нормы, употребления правила (или «языковой игры») и «формы жизни». Эти понятия предполагают неметафизическую контекстуальную концепцию реальности, эксплицированную в ряде работ (см., например, [22–33; 34]). В частности, согласно этой концепции, отвергающей как метафизический реализм, так и метафизический платонизм, онтология чувствительна к контексту и имеет приоритет по отношению к эпистемологии. Онтологический реализм является более глубокой позицией, чем эпистемический реализм, утверждающий лишь объективность познания, и определяет его характер. Эпистемологические понятия истины и очевидности вторичны по отношению к понятию бытия.

Как подчёркивает Ж. Бенуа, о реальности можно думать не в эпистемологических терминах ([26]. См. также [30]). Реальность как ощущаемое (фр. le sensible) не является объектом познания. Об ощущаемом нет смысла спрашивать, есть оно или нет. Оно есть ткань той среды, в которой мы ориентируемся и различаем объекты. И тот факт, что мы различаем объекты, является не субстанциальным, а грамматическим фактом о наших способах идентификации объектов [26, p. 221].

Эпистемологические проблемы и, в частности, так называемая «проблема доступа к реальности», как раз и возникают в результате игнорирования того факта, что реальность (и онтология) первична, а её познание (и эпистемология) вторично, а также в результате принятия ложной метафизической (онтологической) предпосылки о существовании предопределённого внешнего объективного мира, к которому сознание (смысл, познание) даёт доступ. На самом деле субъект является частью реальности. Знание (смысл, концепты и так далее) вырабатывается в реальности (знание относится к реальности, а не наоборот), и оно относится к категории идеального. Нет никакого «эпистемического провала» между субъектом и реальностью. Проблема доступа есть псевдопроблема. Эпистемологическая концепция перцепции (ощущаемого), согласно которой перцепция первична в том смысле, что она даёт привилегированный доступ к реальности, представляет (в смысле фр. présenter) вещи, отвергается.

Сошлёмся также на Аристотеля. В своей «Метафизике» он пишет, что познаваемое относительно в том смысле, что к нему нечто относится, а именно, результат познания [35, ∆, 15]. Для Аристотеля сказать, что познаваемое относится к результату познания (и тем самым делает его истинным или ложным), то есть эксплицитно сказать, что результат познания, мысль или (концептуализированный) визуальный опыт предполагают то, что познаётся или, соответственно, мыслится или видится, как если бы второе могло относиться к первому, соответствовать ему или нет, означает сказать одно и то же дважды (см. анализ позиции Аристотеля в [27, p. 208–209]). Указанная тавтология есть результат логической реконструкции.

2.3. Эпистемологический реализм

Итак, с точки зрения витгенштейновской, онтология контекстуальна, не предопределена. Концепты, в том числе и концепты эпистемические, вырабатываются в реальности и, будучи подлинными концептами, находятся с ней в интимной связи, то есть имеют определённые условия и пределы своей применимости. За пределами своей применимости концепты теряют связь с реальностью, превращаются в псевдоконцепты.

Как уже было сказано выше, мы предполагаем, что оценка эпистемического суждения делается в контексте его употребления, а не в некотором внешнем по отношению к нему контексту оценки, и этот контекст употребления совпадает с контекстом, в котором располагается субъект S. В этой связи отметим, что А. Картер критикует релятивизм Дж. МакФарлайна на том основании, что он не совместим с антииндивидуализмом, согласно которому знание зависит также и от модальных фактов и фактов, относящихся к окружающей среде субъекта S [36].

Итак, если субъект S знает, что р, он знает это в контексте употребления предложения «р», то есть в контексте отношения между субъектом и предложением. В этом контексте определён, но не предопределён, и сам (контекстуальный) факт, что р, – укоренённый в реальности контекстуальный объект познания.

Что касается концепта реальности, то «reality simpliciter is just what norms apply to. As such, it is what it is, whether a norm is applied to it or not» (просто реальность – это то, к чему применяются нормы. Как таковая она просто то, что она есть, независимо от того, применяется к ней норма или нет) [29, р. 181]. Как показывает Ж. Бенуа, контекстуальность – «фундаментальное эпистемологическое и онтологическое свойство реальности. (…) Реальность реального проявляется именно в отсутствии иммунитета к контексту. (…) “Реальность” становится определённой лишь тогда, когда на ней конструируются некоторые нормы, то есть некоторые формы обращения с ней, позволяющие определить, что в ней «важно», а что нет. Существует лишь контекстуализированная онтология» [37, р. 53].

В эпистемологии, однако, как нам представляется, неявно принимается позиция метафизического (а не контекстуального) эпистемического реализма, утверждающая существование объективных (предопределённых) эпистемических фактов и свойств, не зависящих от сознания, выбора языка, концептуальной схемы и так далее, но также и контекста, по аналогии с аналогичным утверждением в рамках метафизического реализма: «Субъект S (эпистемический объект) знает, что р (эпистемическое свойство)» и так далее. Метафизический эпистемический реализм предполагает метафизический реализм. И наоборот, принятие последней позиции, влечёт принятие первой.

Сказанное выше подтверждается, как нам кажется, анализом А. Картера [36]. Он объясняет эпистемологические дискуссии первого порядка, выявляя у дискутирующих сторон общие эпистемологические предпосылки второго порядка (метаэпистемологические обязательства/комитментс). К таковым он относит форму минимального эпистемического реализма («реализм имеет степени»), утверждающего существование универсальных объективных эпистемических фактов. (Антиреалист отрицает либо существование эпистемических фактов, либо их объективность.)

Картер ссылается на Т. Кунео, согласно которому понятие эпистемического факта имеет концептуальные пределы (следуя Витгенштейну и Бенуа, мы можем говорить о «грамматике» понятия). Во-первых, понятие должно удовлетворять тривиальностям (а) содержания и (b) авторитета: по определению эпистемические факты имеют (a) отношение к корректному представлению реальности и (b) являются предписывающими, то есть имеют объективную нормативную силу для действий человека, дают ему рациональные основания, чтобы вести себя тем или иным образом, независимо от социального контекста. И, во-вторых, сама характеризация эпистемических фактов и их зависимости от сознания должна указывать на удовлетворение ими этих двух условий [36, p. 218; 38].

Если релятивист нарушает указанные условия, нельзя говорить об «эпистемическом факте». Если он их не нарушает, а, быть может, некоторым образом обобщает, то есть обобщает понятие эпистемического факта, в релятивизме следует искать, по крайней мере, долю истины.

Таким образом, вопрос в том, являются ли относительные (эпистемические и онтологические) факты релятивиста подлинными фактами и, в частности, являются ли они нормативными. Ясно, что если для релятивиста эпистемические факты и имеют предписательную силу, то она является не интерсубъективной, а интрасубъективной, то есть определяется в рамках принимаемой субъектом эпистемической системы. Это ставит под сомнение релятивистское понятие эпистемического факта. Если релятивизм не совместим с реализмом, он вступает в противоречие с реалистическими эпистемологическими предпосылками.

На наш взгляд, проблема в том, что эпистемология в целом и, в частности, релятивизм, подходят к решению своих проблем метафизически, даже тогда, когда они вводят в игру понятие контекста. Как сказано выше, на наш взгляд, метафизический эпистемический реализм следует заменить контекстуальным эпистемическим реализмом, предполагающим онтологический контекстуальный реализм. Эпистемический релятивизм есть неправильно понятый контекстуализм[119]119
  В [8] указаны некоторые причины смешения релятивизма и контекстуализма.


[Закрыть]. Релятивист интуитивно чувствует несостоятельность метафизического эпистемического реализма. Но вместо того, чтобы скорректировать саму реалистическую позицию, сделать её контекстуальной, он пытается устранить возникающие проблемы в рамках самого же метафизического эпистемического реализма, принимая метафизическое (то есть не контекстульное) понятие эпистемического факта. Это приводит к внутреннему противоречию и отверганию реализма как такового. В частности, для релятивиста эпистемический факт (эпистемическое данное) не идентифицируется в рамках контекстуальной эпистемической системы истинным или ложным образом, а зависит от выбора последней.

Например, в рамках релятивизма МакФарлайна, в зависимости от контекста оценки, мы имеем дело с тем или иным эпистемическим данным, которое возникает не в результате его контекстуальной идентификации, а в результате оценки предложения, имеющего фиксированное содержание в контексте употребления.

2.4 «Модель замещения»

Рассмотрим другую модель – семантическую релятивистскую «модель замещения», предлагаемую и критикуемую П. Богосяном[120]120
  Семантические разновидности релятивизма, в частности, релятивизмы П. Бого-сяна и Дж. МакФарлайна, относят к «новому релятивизму».


[Закрыть]. В рамках этой модели суждение «Галилей при помощи наблюдений обосновал, что Земля движется вокруг Солнца» есть эллиптическое или неполное суждение, которое должно быть замещено суждением, находящимся в его окрестности и интимной связи с ним: «Относительно (в рамках) эпистемической системы “Наука” Галилей при помощи наблюдений обосновал, что Земля движется вокруг Солнца» (в случае, если исходное суждение рассматривается как эллиптическое) или «[Относительно эпистемической системы “Наука”] Галилей при помощи наблюдений обосновал, что Земля движется вокруг Солнца», если исходное суждение рассматривается как неполное суждение вида «[…] Галилей при помощи наблюдений обосновал, что Земля движется вокруг Солнца», которое следует пополнить ссылкой на эпистемическую систему.

Богосян показал, что такая позиция противоречива [39]. Защищая релятивизм, Мартин Куш предложил свой вариант модели замещения, по аналогии с релятивизмом в физике. Для него в замещающем суждении «Относительно эпистемической системы Наука Галилей при помощи наблюдений обосновал, что Земля движется вокруг Солнца» нет никакого разделения между частями. То есть предикат «истинный» рассматривается как диадический.

Критика позиций Богосяна и Куша была предложена, в частности, Криспином Райт [40–41] и А. Картером [36]. Райт отвергает саму модель замещения. Одно из его возражений состоит в том, что релятивист принимает всерьёз исходное, а не замещающее его суждение. Он говорит об истинности (или ложности) исходного суждения, но говорит о ней как об истинности (или ложности) относительной. Другим возражением Райта является предполагаемое смешение, которое делает Богосян, между суждением в свете стандартов и суждением, которое вытекает из принятия стандартов [12; 36].

Рассмотрим релятивистскую модель замещения Богосяна чуть подробнее.

Она имеет следующие составляющие: (А) отвергается абсолютизм, согласно которому данное мнение может быть обосновано данным количеством информации, независимо от контекста; (B) утверждается относительность эпистемических суждений по отношению к выбору эпистемической системы (позиция реляционизма); (C) утверждается эпистемический плюрализм, согласно которому существуют фундаментально и радикально отличные эпистемические системы, то есть системы, отличающиеся друг от друга хотя бы одним фундаментальным эпистемическим принципом, и между которыми невозможно сделать рационального выбора.

Д. Притчард делает различие между фундаментально отличными эпистемическими системами и радикально отличными эпистемическими системами. Последние – системы, между которыми нельзя сделать рационального выбора [17].

Притчард, однако, полагает, что радикально отличных эпистемических систем не существует. В конечном итоге имеется некоторый общий эпистемический бэкграунд, позволяющий сделать выбор между петлевыми предложениями и, следовательно, между эпистемическими системами. Один аргумент Притчарда апеллирует к дэвидсоновскому тезису о веридической природе мнения (из которого следует, что большинство наших устоявшихся мнений истинно). Другой – к введённому им понятию надпетлевого предложения (Űberhinge), что мы не можем радикально ошибаться в наших мнениях. Как полагает Притчард, надпетлевое предложение подразумевается любым петлевым предложением.

А. Картер критикует аргументы Притчарда [42]. Наличие общего эпистемического бэкграунда, который действительно необходим, так как в противном случае сам спор между оппонентами будет бессмысленным, не гарантирует, однако, рациональное разрешение спора. Что касается надпетлевого предложения, то даже если оно и существует, ещё необходимо показать, каким образом оно позволяет разрешить эпистемический спор. Кроме того, существование такого предложения, как кажется, вступает в противоречие с нашими интуициями и, в частности, с наличием скептической интуиции [42].

Частично соглашаясь с приведёнными выше аргументами, мы будем исходить из следующего. В рамках модели замещения Богосяна предполагается, что содержание предложений «Земля движется вокруг Солнца», «Солнце движется вокруг Земли» одинаково как для Галилея, так и для кардинала Белармина. Очевидность, однако, для Галилея и Белармина различная. Спор между ними – это также и спор о том, что принять за очевидность.

В отличие от релятивиста мы утверждаем, однако, что само содержание реляционного суждения, которое вводит в рассмотрение Богосян (а не только очевидность для него) зависит от выбора эпистемической системы. Строго говоря, Галилей и Белармин говорят не об одном и том же. Это контекстуализм. (К контекстуализму относит реляционный элемент модели замещения Богосяна, например, МакФарлайн.) То есть мы полагаем, что в результате оценки суждения с точки зрения той или иной нормы (петлевой эпистемической системы) сам смысл (содержание) его варьируется (как уже было сказано выше, «смысл есть употребление»)[121]121
  То есть варьируются не только очевидность, стандарты и содержание выражения «S знает, что р», но и содержание предложения р.


[Закрыть], оказывается реляционным, но не в смысле замещения одного суждения другим, хотя и близким ему суждением, а в смысле экспликации суждения как суждения, сделанного в соответствии с той или иной нормой, в смысле суждения как употребления соответствующей нормы (например, о суждении, что (наблюдения Галилея обосновывает, что) Земля вращается вокруг Солнца, как употреблении нормы ”Наука”) в контексте и в рамках формы жизни.

Аналогичным образом Куш указывает на то, что мнение (суждение) Галилея (соответственно, Белармина) холистично, так как все его мнения управляются одной и той же эпистемической системой, а соответствующее суждение он называет «ситуационным» [43].

Куш называет свою позицию «континжантным релятивизмом»: в перспективе эпистемический спор разрешим, но его разрешение не предопределено. В частности, в отличие от Коливы, Куш не считает следующее контрфактуальное утверждение истинным: «Если бы Птолемею представили очевидность, которой мы располагаем, он бы согласился с возможностью полёта на Луну» [7; 19]. Дело в том, что в ближайшем возможном мире, в котором Птолемею представляют нашу очевидность, он ещё не обладает знаниями в области современных физики, астрономии и математики, чтобы её понять и оценить. Поскольку очевидность, критерии обоснования и знание тесно переплетены, он отвергнет нашу очевидность как непонятную и абсурдную.

Наша позиция может рассматриваться как содержащая элементы релятивизма МакФарлайна, поскольку суждение как бы оценивается с точки зрения различных норм. Но в отличие от релятивизма МакФарлайна наш витгенштейновский аргумент (контекстуализм) содержит в себе реляционный элемент модели замещения Богосяна (которую, как мы уже сказали, МакФарлайн относит не к релятивизму, а контекстуализму): у МакФарлайна суждение оценивается в контексте оценки, тогда как у нас оно употребляется в контексте, который в то же время есть и контекст оценки. Нормированное эпистемическое суждение в нашем понимании схоже с упомянутым выше ситуационным суждением в смысле Мартина Куша (см. также ниже) [44].

Модель замещения Богосяна, которую МакФарлайн, Картер и некоторые другие авторы относят к контекстуализму, не есть контекстуализм в нашем смысле. В рамках модели замещения эпистемическая система (стандарты) является внешней по отношению к суждению. Дело обстоит так, как если бы для Галилея и Белармина не только очевидности, но и сами понятия знания и обоснования были различными. Тогда каждый прав с точки зрения своего понятия. То есть не подлинные понятия знания и обоснования в контексте определяют свои (контекстуальные) критерии (стандарты, нормы), а, наоборот, внешние критерии определяют (условно) эти понятия.

В любом случае, как уже было сказано выше, модель замещения в том виде, в котором её рассматривает Богосян, противоречива. Непротиворечивый контекстуализм, неверно принимаемый за релятивизм, должен быть понят по-другому.

2.5. Витгенштейновский (в широком смысле) контекстуализм

Итак, мы предлагаем взглянуть на петлевые эпистемические системы как на употребляемые (в рамках языковых игр и форм жизни) нормы, или «витгенштейновские правила» (далее: в-правила). Речь, таким образом, не идёт об эллиптических или неполных суждениях, как в рамках модели Богосяна. И речь идёт о (петлевых) эпистемических правилах, а не принципах, которые могут быть истинными или ложными. В частности, проблема регресса, к которой апеллирует одно из возражений Богосяна против модели замещения, не возникает. (Проблема регресса в применении правила/нормы также не возникает, поскольку она не возникает в рамках витгенштейновского терапевтического подхода к проблеме следования правилу.)

Поскольку, как было сказано выше, в известном смысле наша позиция комбинирует элементы петлевой эпистемологии Витгенштейна, реляционизма Богосяна и оценочного релятивизма МакФарлайна (как это и предлагает сделать Картер [45]), она совместима с упомянутыми выше тезисом о существовании радикально отличных эпистемических систем, то есть систем, между которыми нельзя сделать рационального выбора (хотя такое состояние дел, может быть лишь временным, и в перспективе, в результате эволюции статусов эпистемических систем выбор может быть сделан (см. ниже)), и с тезисом о несоизмеримости эпистемических суждений. Притчард, напротив, полагает, что радикальное отличие между системами (и, следовательно, несоизмеримость эпистемических суждений) ведёт к релятивизму (напротив, Картер считает, что контекстуалистский подход позволяет этого избежать [45]).

Причину «несоизмеримости» суждений мы видим в различии между «данными», возникающими в рамках различных эпистемических систем. То, что есть данное для одного субъекта, не есть данное для другого. На самом деле для возникновения подлинного противоречия требуется достаточно широкий общий бэкграунд, в отсутствие которого не имеет смысла сравнивать между собой различные данные.

Проиллюстрируем, каким образом возникает релятивизм на примере явления смены аспекта.

Например, некоторое изображение мы можем видеть то как изображение зайца, то как изображение утки. Это не означает, что нечто определённое в то же время не является чем-то определённым, а является то тем, то этим, в зависимости от точки зрения, и, следовательно, само по себе не существует, а означает, что сам по себе не имеющий идентичности фрагмент реальности (исходное изображение) имеет различные аспекты в различных контекстах, приобретает определённость лишь в контексте.

Релятивист мог бы, например, неверно сказать, что один и тот же объект (а объект не может не быть определённым, не иметь идентичности) может быть либо «зайцем», либо «уткой» в зависимости от точки зрения и, следовательно, что с одной точки зрения «заяц» есть «заяц», а с другой он есть «утка» – бытие относительно, зависит от точки зрения. (Релятивист не утверждает, что есть определённый объект, который он лишь интерпретирует по-разному (правильно или неправильно).) Следовательно, нет ни «зайца», ни «утки». Или же есть и то, и другое. Такая позиция абсурдна.

Смена аспекта подразумевает употребление различных концептов (норм, правил) – в нашем примере концептов «заяц» и «утка» применительно к изображению. По определению концепты (нормы, правила) имеют логический статус. Поэтому не имеет смысла говорить о рациональном предпочтении той или иной точки зрения. Субъект, владеющий тем или иным концептом, идентифицирует, применяя его, то или иное данное. Он не способен увидеть данное, которое возникает в рамках применения концепта, которым он не владеет. В этом смысле Витгенштейн говорит о «слепоте на аспект». «Противоречие» возникает, если один субъект видит «зайца», а другой «утку». То, что дано одному, может не быть дано другому, или же сознательно отвергнуто им в пользу другого данного, подразумевающего другой выбор нормы.

Подобным же образом, «петлевое предложение» имеет концептуальный (логический) статус. Как уже сказано выше, это понятие, к которому апеллирует релятивист, мы трактуем в рамках витгенштейновского контекстуального реализма, который может быть ошибочно принят за релятивизм, но им не является [46].

Бытие приобретает идентичность, определённость, становится реальным объектом в процессе познания, в результате применения концептов в том или ином контексте (наш пример с изменением аспекта иллюстрирует сказанное). Как пишет Хайдеггер в «Феноменологической интерпретации Критики чистого разума Канта», объектом может стать лишь то, что имеет бытие, но бытие, чтобы быть тем, что оно есть, и так, как оно есть, не нуждается в том, чтобы стать объектом. Если бытие становится объектом, это не означает, что оно возникает как бытие впервые.

Реальность как таковая просто есть. Она не имеет концептуальной определённости. Витгенштейн, например, обсуждает чисто фактивные (субъективные, не нормированные) «высказывания» вида «Мне больно!», «Для меня это жёлтое». Они не имеют содержания, концептуальной структуры. Релятивист ошибочно принимает их за подлинные высказывания, упуская из виду, что таковые имеют нормативное (концептуальное) измерение. [31, p. 46].

В одном и том же фрагменте реальности, как мы это видели на примере смены аспекта, в разных контекстах и при помощи соответствующих (контекстуальных) норм, которые сами вырабатываются в реальности, можно идентифицировать, познать различные реальные объекты. Но это не релятивизм, а контекстуализм. Релятивист ошибочно предполагает, что нечто (пред)определённое оказывается то тем, то другим. Как мы уже отмечали выше, отвергая абсолютизм и метафизический реализм, он в то же время автоматически предполагает, что сама метафизическая идея реальности является осмысленной. То есть релятивизм есть неправильный способ опровержения неправильной доктрины. Метафизический реализм отвергается в рамках самого метафизического реализма. Истина релятивизма лишь в том, что он отвергает метафизический реализм, но не в том, как он это делает.

Критикуя релятивизм, мы делаем акцент на понятии употребления правила (нормы) в контексте. С точки зрения контекстуального реализма, реальное бытие дано в рамках языковой игры употребления тех или иных реальных – поскольку «укоренённых» в реальности, то есть выработанных в реальности и имеющих реальные условия своего употребления – стандартов (норм, концептов, правил). Релятивист, не понимая подлинную природу «употребления» и, соответственно, бытия, полагает, что употребление стандартов означает, что бытие становится менее реальным, исчезает. Тогда как то или иное реальное бытие идентифицируется (как «объект») в соответствии с теми или иными стандартами, релятивист полагает, что в зависимости от тех или иных стандартов существует то или иное бытие, стандарты определяют бытие. Для релятивиста бытие относительно, и, следовательно, бытие как таковое, бытие абсолютное, бытие как языковый референт исчезает. Эпистемический релятивист полагает, что в зависимости от выбора стандартов эпистемическая реальность меняется: мнение может быть и не быть знанием, оно может быть и не быть обоснованным и так далее.